За гранью

               Эта история произошла с петербургским художником Василием Ивановичем Краюшкиным. Познакомились мы лет десять назад в картинной галерее на Мойке. Сразу обратил внимание на его глаза. Они были у него чистого василькового цвета, добрые и по-детски наивные. Такими глазами природа одаривала «божьих людей», блаженных или юродивых, в которых верующие люди видели отражение Иисуса Христа. Мягкая застенчивая улыбка легко располагала к нему совершенно незнакомых людей.               
      Человеком он оказался закрытым, погруженным в свою профессию. Здесь Краюшкин преображался совершенным образом, кажется, это были самые лучшие часы его жизни. Живописные полотна художника соединяли пейзаж с задушевными жанровыми сценами из русской глубинки. От них веяло патриархальной тишиной, никакого пафоса. Меня поражало точное попадание в цвет, будь то белые ночи Прионежья с деревянными избами или его натюрморты из полевых цветов, немного похожие на декоративные орнаменты. Художник выписывал на них каждый стебелек, стараясь передать живую пульсацию природы. В последнее время в его живописи стала настойчиво преобладать голубая гамма, добавлявшая свежести и воздуха. Это был цвет его глаз, цвет неба и воды. Казалось, что Василий Иванович сам оставался частью создаваемого им доброго и немного грустного мира. Иногда он погружался в философское осмысление Библии и Евангелия, но делал это с особой искренностью, ему и здесь хотелось верить.
                Так случилось, что Краюшкин, как и многие этой зимой, заболел и оказался в кардиологическом отделении петербургской ковидной больницы. Мы встретились с ним сразу после выписки. Он выглядел сильно похудевшим, его «небесные» глаза округлились и стали еще больше. В них застыла бесконечная усталость. Объяснять все перенесенной болезнью, значит, ничего не понять. Видно было, что последние события сильно надломили его.
                Иногда рядом нужна живая душа. Поделишься своим наболевшим и отпустит душу, легче станет. В общем, мы тогда с ним долго говорили. Краюшкин - человек необычный и переживал все по-своему. Иначе и быть не могло, поскольку он жил в созданном им самим мире. Мне тогда показалось, что видел его в последний раз. История, рассказанная им, снова разбудила давно тлеющее в душе тревожное чувство.  Кто знает, где встретишь своего пророка?            
       Накануне болезни ему приснился «черный человек». Говорят, что так к людям приходит предупреждение. Таинственный незнакомец ехал по городу в черной карете, запряженной четверкой черных лошадей. Одет он был тоже, во все черное. Иногда черный человек останавливался и показывал на кого-нибудь пальцем. В какой-то момент карета поравнялась с ним. Он не мог даже сдвинуться с места. Краюшкину оставалось только прижаться к стене. Черный человек посмотрел ему прямо в глаза, потом поднялся на козлах и протянул руку…
                В больницу моего друга доставили на пике заболевания. Краюшкин едва разглядел вошедших врачей, похожих на космонавтов. Их голоса доносились к нему, словно из другого мира. К тому времени он утратил не только восприятие вкусов и запахов. Все окружающее потеряло свой естественный цвет. Для него наступили нескончаемые серые сумерки. Краюшкина словно опутало липкой паутиной, из которой к нему тянулись горячие щупальца. Сознание часто уходило.
                Временами ему казалось, что душа уже отлетела и готовилась предстать перед богом. Краюшкин не раз рисовал похожие сцены на своих картинах, но никогда не думал, что его собственный исход может оказаться таким трудным. Другое дело, что даже в таком беспомощном состоянии в нем продолжал жить художник. Ему хотелось увидеть извилистый путь своего движения к физической смерти, чтобы потом изобразить более правдиво. Как далеко можно было зайти в таких поисках, и была ли оттуда обратная дорога, он не задумывался.
                Первое время перед ним мелькали сменяющиеся картинки, цветные ромбы, квадраты или бегущие круги. Потом все это вытянулось в бесконечно длинную спираль, по которой он летел и падал. Неожиданно Краюшкин оказался в центре какого-то беззвучного боя. Они видел вспышки залпового огня реактивных систем, фонтаны трассирующих пуль. Земля качалась и вздрагивала. Краюшкин почти физически ощущал под собой скользкие мертвые тела. Он куда-то бежал, падал и снова летел по воздуху, задыхался от едкого дыма. Однажды Краюшкин ясно увидел перед собой «небеса» в северном деревянном храме, расписанные Ангельской литургией. В самом центре ее находилось изображение Спасителя. Оно не было застывшим. Спаситель в нем двигал головой и плечами, словно пытался выбраться из рисованного иконописцем замкнутого пространства. В его широко раскрытых глазах гнев и изумление. Затем это ведение стало рассыпаться и исчезло.
                Краюшкин измучился и совершенно потерял способность сопротивляться. Пугала ли его смерть? Каждый живой человек ее боялся, но она могла стать избавлением от невыносимых земных страданий. Смерть не торопилась к нему и бродила рядом. В соседней палате тихо умер старик - вечером уснул и не проснулся. При жизни он был худым и маленьким, как сухая египетская мумия. Когда закрытое покрывалом тело покойного выкатили в коридор, Краюшкину показалось, что каталка была пустой. Спустя неделю умер еще один больной из палаты интенсивной терапии. Бремя коварной инфекции, отягощенное перенесенным инфарктом, оказалось для него непосильным. Правда, ходили слухи, что на его аппарате произошел сбой в подаче кислорода. Для большинства больных эта тема была чувствительной. Почти каждый здесь побывал «под кислородом», пока не восстанавливался необходимый для жизни уровень сатурации.
                Все это время над Краюшкиным колдовали врачи. Постепенно болезнь начала отступать. Потолок больничной палаты больше не кружился у него перед глазами, и все окружающее вернулось на свое место. Он чувствовал сильную слабость и хотел спать. Несколько раз в день нужно было дождаться, когда содержимое очередной склянки на стойке капельницы попадет ему в кровь и вовремя перекрыть винтовой зажим. Потом в палату приходила дежурная медсестра. Она отсоединяла шланги от вживленного катетера и бинтовала ему руку.
               Краюшкин прикрыл глаза и вместо капельницы увидел возле себя основание беленой звонницы. Ее вершины не было видно, звонница уходила в самые небеса. Он осторожно потянул за приводную веревку и услышал гулкий протяжный звук колокола. Так было в Сенно минувшим летом. Теперь этот псковский погост напоминал о себе.
                Теперь окружающий мир расширился до размеров больничной палаты. У него были соседи, товарищи по несчастью. У окна лежал Алексей Тимофеевич Солтонен из Ломоносовского района. Он был молчалив и большую часть времени спал или безразлично смотрел потолок. Как и все, он поступил сюда с ковидной инфекцией, кроме которой имел серьезный сердечный недуг и готовился к плановой операции. Каждый вечер ему звонила жена, Варвара. Диалог обычно шел по «громкой связи» и всем было хорошо слышно ее низкий печальный голос. Солтонен подробно рассказывал жене о ходе лечения, на здоровье никогда не жаловался. Его больше тревожили домашние дела. Хозяин за порог - дом, что сирота. Как водится, там сразу обозначились проблемы, которые без него решать было некому. Зима выдалась морозная и снежная. Двор так завалило, что удалось откопать только узкие ходы сообщения, как в армейских траншеях. На большее сил не хватило. Не лучше было и в самом поселке. Варвара третий день не могла дойти до магазина. Вдобавок ко всему сильный мороз прихватил насос, и дома остались без воды. Солтонен звонил друзьям, просил помочь. Болезнь разрушила его спокойную, размеренную жизнь.
              Вторым соседом по койке оказался Владимир Наумович Кремень. Ему недавно исполнилось 82 года, но он продолжал работать в конструкторском бюро предприятия, широко известного в области проектирования подводных лодок. Трудовую деятельность на нем Кремень начал слесарем 60 лет назад, потом заочно окончил институт и стал инженером-конструктором. Он и его коллеги занимались проблемами акустики подводных субмарин. Кремень и сюда попал, когда собирался ехать в служебную командировку.
              Работу в конструкторском бюро Владимир Наумович считал главным делом своей жизни. Второй по значимости для него была семья - жена, дети и внуки. Две опоры, позволявшие ему всегда прочно стоять на ногах. Это была его собственная империя. Взятая однажды ноша, не казалась тяжелой. Он даже не представлял, что можно было жить иначе. Кремень искренне полагал, что эта империя не могла без него существовать. На работе руководство считало Владимира Наумовича ценным специалистом и не торопило уходить на пенсию. В семье он брался решать любые вопросы, женил и разводил, определял, кому и чем лучше заниматься. Домашние с ним не спорили, но, похоже, давно поступали по-своему. Вот и теперь, опутанный проводами своих «умных» смартфонов, он продолжал раздавать рекомендации сослуживцам, уехавшим  вместо него в командировку, общался с родственниками, советовал и убеждал.
                В свободную минуту Владимир Наумович погружался в интернет и отслеживал новостные блоки информации. По всему было видно, что Владимир Наумович не представлял себя вне сферы активной деятельности. Так продолжалось, пока не обострилось течение его заболевания. Ночью ему стало совсем худо, вызвали дежурного врача. Подключили кислород, поставили капельницу, сделали уколы. Лучше больному не стало. В какой-то момент Владимиру Наумовичу показалось, что жить ему осталось совсем немного. Он принялся делить деньги на своих банковских счетах между детьми и внуками. Позвонил старшему сыну в Северодвинск и объяснил, где у него дома ключ от сейфа, в котором хранились золотые слитки.
                В это время его жена, Катенька, находилась на излечении в этом же отделении. Ее поместили сюда двумя днями раньше его. У нее кроме ковида была сердечная аритмия и травма лодыжки левой ноги. Узнав от кого-то из детей о ночном происшествии с мужем, она пришла в сильное волнение. С ней случилась истерика. Утром Владимиру Наумовичу сделалось немного лучше. Ковидный недуг делал паузу перед очередным безжалостным рывком. Пользуясь возможностью, Владимир Наумович снова звонил своим родным и долго объяснялся с плачущей Катенькой, с которой его связывали 58 лет супружеской жизни.
              Жизнь в палатах ковидной больницы была полностью изолирована от остального мира. У кого-то она тянулась не один месяц. Оттого больные, чем могли, старались облегчить друг другу пребывание в больничной палате. Привыкнуть к чужим страданиям невозможно, это уже пропущено через себя. Вот и Василий Краюшкин, едва начал ходить, принялся по мере сил помогать своим соседям по палате. Им обоим пока рекомендовали больше лежать. Хотел, например, Алексей Тимофеевич налить соседу кружку чая, да не удержался, упал на ровном месте: ноги подвели. Разбил себе в кровь лицо, вдобавок еще обварился кипятком. Краюшкину было приятно сознавать, что мог кому-то помочь. В общем, такие занятия он считал первым шагом к нормальной человеческой жизни.
           Болезнь успела высосать из него немало жизненных сил. Краюшкин быстро уставал, его тянуло обратно в постель. Нужно было пытаться восстанавливать себя. От двери до окна в больничном «заточении» у него получалось 12 шагов. Стена рядом, и в любой момент на нее можно было опереться. Заставляться себя ему не приходилась. Каждый день расстояние, которое он проходил в палате, немного увеличивалось. Краюшкин даже попытался рисовать, но из этого ничего путного не вышло: руки плохо его слушались. Нужно было учиться жить заново, как самому малому ребенку.
             А еще в палате было большое окно, выходившее на лоджию. Долгое время оно оставалось для всех больных единственной связью с внешним миром. Из него было видно участок дороги со шлагбаумом, через который в больницу заезжали машины скорой помощи. Чуть дальше стояло желтое здание с длинными узкими окнами и частоколом антенн, похожих на нацеленный в небо ракетный комплекс. Временами за окном что-то менялось. Тогда обитателям палаты сообщалось, что: сегодня на улице «пасмурно», «ясно и морозно» или «наступила оттепель». Иногда на лоджию залетали чайки. Эти белые птицы были красивыми и гладкими. На измученных людей за стеклом они смотрели равнодушно и совсем их не боялись.
            Пришло время, и Краюшкин вышел из больницы. Глаза слепли от снежной белизны, легкие захлестнуло холодным воздухом. Даже голова закружилась. Под его модными штиблетами на тонкой подошве хрустел февральский снег. Все это было реальностью и действительно происходило с ним. Теперь оставалось надеяться, что к нему вернется его прежняя жизнь. Правда, Краюшкин пока не представлял, как это получится. В больнице его время измерялось ночами. Если встретил утро, значит, у тебя появлялся еще один новый день.
          Между тем в город стучалась весна. Еще не ослабели морозы, а  небо уже манило своей синью, и солнце грело иначе. Птицы первыми заметили эти перемены и подняли веселый галдеж. Были и другие добрые изменения: «ковидные» больницы в городе стали закрывать. Жизнь на земле пыталась вернуть себе потерянное равновесие. Кто знает, может, время в больничной палате не было потерянным? У него много новых идей и планов. Оставалось только снова начать рисовать. Здесь Краюшкина ожидал самый тяжелый удар. Как он не старался, у него не получалось - пальцы не слушались. Его рисунки разительно отличались от прежних, словно их делал другой человек. Вдобавок у него появились провалы в памяти, мысли застревали на половине своего пути. Краюшкин все делал медленно, словно двигался на ощупь в кромешной темноте. Было от чего прийти в отчаянье…
           Он пристрастился к долгим прогулкам в соседнем лесопарке. Иногда Краюшкин замечал для себя что-то интересное, и тогда его правая рука немедленно начинала движение по воздуху: художник мысленно что-то рисовал. Его лицо на время светлело.
 Многие замечали, что Краюшкин сильно изменился. Друзья советовали ему не отчаиваться, предлагали помочь с работой в художественном училище или организацией детской изостудии. Мало ли чего еще можно для себя придумать? Дальше разговоров дело не двинулось. Краюшкин смотрел на всех своими добрыми ясными глазами и отмалчивался.
          Он умер через полгода. Все началось со жгучей боли в подмышечной области левой стороны груди. Скорая помощь хоть и спешила к нему, но из-за дорожных пробок так и не успела. На лице покойного застыло блаженное состояние покоя. Пальцы его правой руки были сложены щепотью. Кто-то разглядел в этом желание умиравшего перекреститься, другой - последнюю попытку художника рисовать…



На фото: Питерский двор