Л. Д. Троцкий о национал-социализме в Германии

Наивные умы полагают, что королевское звание сидит в самом короле, в его горностаевой мантии и короне, в его костях и жилах. На самом деле королевское звание есть взаимоотношение между людьми. Король только потому король, что через его особу преломляются интересы и предрассудки миллионов людей. Когда эти взаимоотношения размываются потоком развития, король оказывается лишь поношенным мужчиной с отвислой нижней губой. Об этом мог бы, по свежим впечатлениям, порассказать тот, кто назывался некогда Альфонсом XIII.

От вождя божьей милостью вождь милостью народа отличается тем, что вынужден сам проложить себе дорогу, по крайней мере, помочь обстоятельствам открыть себя. Но все же вождь есть всегда отношение между людьми, индивидуальное предложение в ответ на коллективный спрос. Споры насчет личности Гитлера тем острее, чем больше ищут тайну его успеха в нем самом. Между тем трудно найти другую политическую фигуру, которая в такой мере была бы узлом безличных исторических сил. Не всякий ожесточенный мелкий буржуа мог бы стать Гитлером, но частица Гитлера сидит в каждом ожесточенном мелком буржуа.

Быстрый рост германского капитализма до войны (первой мировой) отнюдь не означал простого уничтожения промежуточных классов; разоряя одни слои мелкой буржуазии, он заново создавал другие: ремесленников и лавочников - вокруг заводов, техников и администраторов - внутри заводов. Но, сохраняясь и даже возрастая численно - старая и новая мелкая буржуазия составляет не многим менее половины германского народа, - промежуточные классы лишились последней тени самостоятельности, жили на периферии крупной индустрии и банковской системы, питались крохами со стола монопольных трестов и картелей и идейными подачками их традиционных теоретиков и политиков.

Поражение воздвигло на пути германского империализма стену. Внешняя динамика превратилась во внутреннюю. Война перешла в революцию. Социал-демократия, помогавшая Гогенцоллерну довести войну до ее трагического конца, не дала пролетариату довести до конца революцию. 14 лет ушли на постоянные извинения веймарской демократии в собственном существовании. Коммунистическая партия звала рабочих на новую революцию, но оказалась неспособной руководить ею. Немецкий пролетариат прошел через подъемы и крушения войны, революции, парламентаризма и псевдобольшевизма. Одновременно с тем как старые партии буржуазии исчерпали себя вконец, динамическая сила рабочего класса оказалась подорвана.

Послевоенный хаос бил по ремесленникам, торговцам и служащим не менее жестоко, чем по рабочим. Сельскохозяйственный кризис разорял крестьян. Упадок средних слоев не мог означать их пролетаризацию, поскольку пролетариат сам выделял гигантскую армию хронических безработных. Пауперизация мелкой буржуазии, чуть прикрытая галстуком и чулками искусственного шелка, разъедала все официальные верования и прежде всего доктрину демократического парламентаризма.

Множественность партий, холодная горячка выборов, непрерывные смены министерств осложняли социальный кризис калейдоскопом бесплодных политических комбинаций. В атмосфере, накаленной войной, поражением, репарациями, инфляцией, рурской оккупацией, кризисом, нуждой и ожесточением, мелкая буржуазия поднялась против всех старых партий, которые обманули ее. Острые обиды маленьких собственников, не выходящих из банкротства, их академических сыновей без должности и клиентов, их дочерей без приданого и женихов, требовали порядка и железной руки.

Знамя национал-социализма было поднято выходцами из низшего и среднего командного слоя старой армии. Украшенные знаками отличий офицеры и унтерофицеры не могли поверить, что их героизм и страдания не только пропали даром для отечества, но и не дают им самим особых прав на благодарность. Отсюда их ненависть к революции и пролетариату. Они не хотели в то же время мириться с тем, что банкиры, промышленники, министры снова возвращают их на скромные места бухгалтеров, инженеров, почтовых чиновников и народных учителей. Отсюда их "социализм". На Изере и под Верденом они научились рисковать собою и другими и разговаривать языком команды, который сильно импонировал тыловому мелкому буржуа. Так эти люди стали вождями.

В начале своей политической карьеры Гитлер выделялся, может быть, только большим темпераментом, более громким голосом, более уверенной в себе умственной ограниченностью. Он не внес в движение никакой готовой программы, если не считать жажды мести оскорбленного солдата. Гитлер начал с обид и жалоб - на условия Версаля, на дороговизну жизни, на отсутствие почтения к заслуженному унтер-офицеру, на происки банкиров и журналистов моисеева закона. Разоряющихся, утопающих, людей с рубцами и свежими синяками в стране нашлось достаточно. Каждый из них хотел стучать кулаками по столу. Гитлер умел это делать лучше других. Правда, он не знал, как поправить беду. Но его обличения звучали то как команда, то как мольба, обращенная к немилостивой судьбе. Обреченные классы, подобно безнадежно больным, не устают варьировать свои жалобы и выслушивать утешения. Все речи Гитлера были настроены по этому камертону. Сентиментальная бесформенность, отсутствие дисциплины мысли, невежество при пестрой начитанности - все эти минусы превращались в плюсы. Они давали ему возможность объединять в нищенской суме национал-социализма все виды недовольства и вести массу туда, куда она его толкала. Из собственных первоначальных импровизаций в памяти агитатора сохранялось то, что встречало одобрение. Его политические мысли являлись плодом ораторской акустики. Так происходил отбор лозунгов. Так уплотнялась программа. Так из сырого материала формировался "вождь".

Муссолини с самого начала сознательнее относился к социальной материи, чем Гитлер, которому полицейский мистицизм какого-нибудь Меттерниха ближе, чем политическая алгебра Макиавелли. Муссолини умственно смелее и циничнее. Достаточно того, что римский атеист лишь пользуется религией как полицией или юстицией, тогда как его берлинский коллега действительно верит в особое покровительство Провидения. Еще в то время, когда будущий итальянский диктатор считал Маркса "нашим общим бессмертным учителем", он не без искусства защищал теорию, которая видит в жизни современного общества прежде всего взаимодействие двух основных классов: буржуазии и пролетариата. Правда, писал Муссолини в 1914 г., между нами пролегают очень многочисленные промежуточные слои, которые образуют как бы "соединительную ткань человеческого коллектива"; но "в периоды кризиса промежуточные классы притягиваются, смотря по их интересам и их идеям, к одному или другому из основных классов". Очень важное обобщение! Как научная медицина вооружает возможностью не только лечить больного, но и кратчайшим путем отправить здорового к праотцам, так научный анализ классовых отношений, предназначенный его творцом для мобилизации пролетариата, дал возможность Муссолини, когда он перекинулся в противоположный лагерь, мобилизовать промежуточные классы против пролетариата. Гитлер совершил ту же работу, переведя методологию фашизма на язык немецкой мистики.

Костры, на которых сгорает нечестивая литература марксизма, ярко освещают классовую природу национал-социализма. Пока наци действовали как партия, а не [как] государственная власть, они почти не находили подступа к рабочему классу. С другой стороны, крупная буржуазия, даже та, которая поддерживала Гитлера деньгами, не считала его партию своей. Национальное "возрождение" полностью опиралось на промежуточные классы, наиболее отсталую часть нации, тяжелый баласт истории. Политическое искусство состояло в том, чтобы спаять мелкую буржуазию единством враждебности к пролетариату. Что нужно сделать, чтобы стало лучше? Прежде всего придавить тех, которые внизу. Бессильная перед крупным капиталом мелкая буржуазия надеется отныне разгромом рабочих вернуть себе социальное достоинство.

Наци называют свой переворот узурпированным именем революции. На самом деле в Германии, как и в Италии, фашизм оставляет социальную систему нетронутой. Взятый сам по себе переворот Гитлера не имеет права даже на имя контрреволюции. Но его нельзя рассматривать изолированно: он является завершением цикла потрясений, которые начались в Германии в 1918 году. Ноябрьская революция, передавшая власть рабочим и солдатским Советам, была, по своей основной тенденции, пролетарской. Но стоявшая во главе пролетариата партия вернула власть буржуазии. В этом смысле социал-демократия открыла эру контрреволюции, прежде чем революция успела довести свою работу до конца. Однако до тех пор пока буржуазия зависела от социал-демократии, следовательно, от рабочих, режим сохранял элементы компромисса. Между тем международное и внутреннее положение немецкого капитализма не оставляло больше места для уступок. Если социал-демократия спасла буржуазию от пролетарской революции, то пришла очередь фашизма освободить буржуазию от социал-демократии. Переворот Гитлера - только заключительное звено цепи контрреволюционных сдвигов.

Мелкий буржуа враждебен идее развития, ибо развитие идет неизменно против него: прогресс не принес ему ничего, кроме неоплатных долгов. Национал-социализм отвергает не только марксизм, но и дарвинизм. Наци проклинают материализм, ибо победы техники над природой означали победу крупного капитализма над мелким. Вожди движения ликвидируют "интеллектуализм" не столько потому, что сами обладают интеллектами второго и третьего сорта, но прежде всего потому, что их историческая роль не допускает доведения ни одной мысли до конца. Мелкому буржуа нужна высшая инстанция, стоящая над материей и над историей и огражденная от конкуренции, инфляции, кризиса и продажи с молотка. Эволюции, экономическому мышлению, рационализму - двадцатому, девятнадцатому и восемнадцатому векам - противопоставляется национальный идеализм как источник героического начала. Нация Гитлера есть мифологическая тень самой мелкой буржуазии, ее патетический бред о тысячелетнем царстве на земле.

Чтобы поднять нацию над историей, ей дается опора расы. История рассматривается как эманация расы. Качества расы конструируются безотносительно к изменяющимся социальным условиям. Отвергая "экономическое мышление" как низменное, национал-социализм спускается этажом ниже: от экономического материализма он апеллирует к зоологическому материализму.

Теория расы, как бы специально созданная для претенциозного самоучки, ищущего универсальный ключ ко всем тайнам жизни, выглядит особенно плачевно в свете истории идей. Чтобы создать религию истинно германской крови, Гитлеру пришлось из вторых рук позаимствовать идеи расизма у француза, дипломата и писателя-дилетанта графа Гобино. Политическую методологию Гитлер нашел готовой у итальянцев. Муссолини широко использовал марксову теорию классовой борьбы. Сам марксизм явился плодом сочетания немецкой философии, французской истории и английской экономики. Проследить ретроспективно генеалогию идей, даже наиболее реакционных и тупоумных значит не оставить от расизма ни следа.

Безмерная скудность национал-социалистической философии не помешала, разумеется, университетской науке вступить на всех парусах в фарватер Гитлера, когда его победа достаточно определилась. Годы веймарского режима были для большинства профессорской черни временем смуты и тревоги. Историки, экономисты, юристы и философы терялись в догадках о том, какой из борющихся критериев истины настоящий, т. е. какой из лагерей окажется в конце концов хозяином положения. Фашистская диктатура устраняет сомнения Фаустов и колебания Гамлетов университетской кафедры. Из сумерек парламентской относительности наука снова вступает в царство абсолютов. Эйнштейну пришлось разбить свой шатер за пределами Германии.

В плане политики расизм есть надутая и хвастливая разновидность шовинизма в союзе с френологией. Как разорявшееся дворянство находило утешение в благородстве своей крови, так пауперизованная мелкая буржуазия упивается сказками об особых преимуществах своей расы. Достойно внимания то, что вождями национал-социализма являются не германские немцы, а выходцы из Австрии, как сам Гитлер, из бывших балтийских провинций царской империи, как Розенберг, из колониальных стран, как нынешний заместитель Гитлера по управлению партией Гесс. Нужна была школа варварской национальной возни на культурных окраинах, чтобы внушить "вождям" те идеи, которые нашли впоследствии отклик в сердцах наиболее варварских классов Германии.

Личность и класс - либерализм и марксизм - зло. Нация - добро. Но у порога собственности эта философия выворачивается наизнанку. Только в личной собственности - спасение. Идея национальной собственности - исчадие большевизма. Обоготворяя нацию, мелкий буржуа ничего не хочет отдавать ей. Наоборот, он ждет, чтобы нация его самого наделила собственностью и оградила ее от рабочего и от судебного пристава. К несчастью, третий рейх не даст мелкому буржуа ничего, кроме новых налогов.

В области современного хозяйства, международного по связям, безличного по методам, принцип расы кажется выходцем со средневекового кладбища. Наци заранее идут на уступки: чистота расы, которая в царстве духа удостоверяется паспортом, в области хозяйства должна доказываться главным образом деловитостью. В современных условиях это значит: конкурентоспособностью. Через заднюю дверь расизм возвращается к экономическому либерализму, освобожденному от политических свобод.

Практически национализм в хозяйстве сводится к бессильным при всей своей грубости взрывом антисемитизма. От современной экономической системы наци отвлекают в качестве нечистой силы ростовщический или банковский капитал: как раз в этой сфере еврейская буржуазия занимает, как известно, крупное место. Склоняясь перед капитализмом в целом, мелкий буржуа объявляет войну злому духу наживы в образе польского еврея в длиннополом кафтане и нередко, без гроша в кармане. Погром становится высшим доказательством расового превосходства.

Программа, с которой национал-социализм пришел к власти, - увы, - весьма напоминает еврейский "универсальный" магазин в глухой провинции: чего тут нет - по низким ценам и еще более низкого качества! Воспоминания о "счастливых" временах свободной конкуренции и смутные предания об устойчивости сословного общества; надежды на возрождение колониальной империи и мечты о замкнутом хозяйстве; фразы о возвращении от римского права к старонемецкому и ходатайства об американском моратории; завистливая вражда к неравенству в виде особняка и автомобиля и животный страх перед равенством в виде рабочего в кепке и без воротника; беснование национализма и страх перед мировыми кредиторами... Все отбросы интернациональной политической мысли пошли на пополнение духовной сокровищницы новонемецкого мессианизма.

Фашизм открыл для политики дно общества. Не только в крестьянских домах, но и в небоскребах городов рядом с XX веком живет и сегодня X или XIII. Сотни миллионов людей пользуются электрическим током, не переставая верить в магическую силу жестов и заклинаний. Римский папа по радио проповедует о чуде превращения воды в вино. Звезды кинематографа гадают у гадалок. Авиаторы, управляющие чудесными механизмами, созданными гением человека, носят под свитером амулеты. Какие неисчерпаемые резервы тьмы, невежества и дикости! Отчаяние подняло их на ноги, фашизм дал им знамя. Все то, что при беспрепятственном развитии общества должно было бы быть выброшено из национального организма в виде экскрементов культуры, сейчас прорвалось через горло: капиталистическую цивилизацию рвет непереваренным варварством. Такова физиология национал-социализма.

Немецкий фашизм, как и итальянский, поднялся к власти на спине мелкой буржуазии, которую он превратил в таран против рабочего класса и учрежденной демократии. Но фашизм у власти - меньше всего правительство мелкой буржуазии. Наоборот, это самая беспощадная диктатура монополистского капитала. Муссолини прав: промежуточные классы не способны на самостоятельную политику. В периоды великих кризисов они призваны доводить до абсурда политику одного из двух основных классов. Фашизму удалось двинуть их на службу капитала. Такие лозунги как огосударствление трестов и упразднение нетрудовых доходов, по приходе к власти сразу оказались за бортом. Наоборот, партикуляризм немецких "земель", опиравшийся на особенности мелкой буржуазии, очистил место капиталистически-полицейскому централизму. Каждый успех внутренней и внешней политики национал-социализма будет неминуемо означать дальнейшее подавление мелкого капитала крупным.

Программа мелкобуржуазных иллюзий не отменяется; она просто отрывается от действительности и растворяется в ритуальных действиях. Объединение всех классов сводится к полусимволике трудовой повинности и к конфискации "в пользу народа" рабочего праздника 1 мая. Охранение готического шрифта в противовес латинскому есть символический реванш за гнет мирового рынка. Зависимость от интернациональных, в том числе и еврейских, банкиров, не смягчается ни на иоту; зато запрещено резать животных по ритуалу талмуда. Если дно ада вымощено добрыми намерениями, то мостовые третьего рейха выстилаются символами. Сводя программу мелкобуржуазных иллюзий к голому бюрократическому маскараду, национал-социализм поднимается над нацией, как наиболее чистая форма империализма. Надежды на то, что правительство Гитлера не сегодня-завтра падет жертвой своей внутренней несостоятельности, совершенно ложны. Программа необходима была наци, чтоб прийти к власти; но власть служит Гитлеру вовсе не для того, чтоб выполнять программу. Задания ставит ему монополистский капитал. Насильственная концентрация всех сил и средств народа в интересах империализма - подлинная историческая миссия фашистской диктатуры, - означает подготовку войны, а эта задача в свою очередь не терпит никакого внутреннего сопротивления и ведет к дальнейшей механической концентрации власти. Фашизм нельзя ни реформировать, ни уволить в отставку. Его можно только опрокинуть. Политическая орбита режима наци упирается в альтернативу: война или революция?
 
Л. Троцкий
Принкипо, 10 июня 1933 г.

P. S. Близится первая годовщина диктатуры наци. Все тенденции режима успели принять явный и отчетливый характер. "Социалистическая революция", которая рисовалась мелкобуржуазным массам как необходимое дополнение к национальной революции, официально ликвидирована и осуждена. Братство классов нашло свою кульминацию в том, что имущие в особо назначенный правительством день отказываются в пользу неимущих от десерта. Борьба с безработицей свелась к тому, что полуголодную порцию делят на две части. Остальное есть задача униформированной статистики. Плановая автаркия является просто новой стадией экономического распада.

Чем бессильнее полицейский режим наци в области хозяйства, тем более он вынужден переносить свои усилия в область внешней политики. Это вполне отвечает внутренней динамике германского капитализма, агрессивного насквозь. Внезапный поворот наци в сторону миролюбивых заявлений мог удивить только совершенных простаков. Какой другой метод остается в распоряжении Гитлера, чтобы перенести ответственность за внутренние бедствия на внешних врагов и накопить под прессом диктатуры взрывчатую силу империализма? Эта часть программы, открыто намеченная еще до прихода наци к власти, выполняется сейчас с железной последовательностью на глазах всего мира. Срок новой европейской катастрофы определяется временем, необходимым для вооружения Германии. Дело идет не о месяцах, но и не о десятилетиях. Немногих лет достаточно, чтоб Европа оказалась вновь ввергнута в войну, если Гитлеру не помешают своевременно внутренние силы самой Германии.
 
[Л.Д.Троцкий]
2 ноября 1933

Пролетариат - социальный класс, для которого работа по найму является по существу единственным источником средств к существованию. (Википедия)

Буржуазия - социально-классовая категория, которой соответствует господствующий класс капиталистического общества, обладающий собственностью (в форме денег, средств производства, земли, патентов или иного имущества) и существующий за счёт доходов от этой собственности. (Википедия)