Неоклассическое признание

Пусть кирпичами поэтский корпус
Фасад построит, заткнув проем.
Я вырос так, чтоб идти не горбясь.
И петь, как хочется, о своем.
Где трех погибелей не бывало,
Поэт - возвышенный фаталист.
Стихи пророчатся наповал и
Хоть зарифмуйся, хоть застрелись – пока не время, не оцарапан.
Но женским взглядом когда задет – я темпераментнее арапов любых времен,
топ-аффтаритет, безбожный плут, в голове царя нет, мотив шансонист, а
слог цветаст.
А Бог не выдаст, пока не грянет в душе у девочки взрыв - ЭКСТАЗ. Стихи
берут неприступный терем, по нервной почве ведет подкоп к душе, где
взятиям да потерям и рассчитаться-то нелегко. Капитуляция – мне победа,
зато триумф ей очередной. Но горе ветреному поэту, когда он вдруг увлечен
иной. И сразу выглядит чуть иначе расклад разгромов тире побед. Косит
налево поэтский датчик - лови в отместку расклад, поэт! На нервах жестко
без репетиций. Вот тут и чувствует дирижер любовных соло – пора
проститься. В любовном джазе все хорошо, но если сильно закакофОнит звук
вариаций небесных сфер, творить придется на этом фоне монументальный
такой пример, что бабий бунт слишком беспощаден, чтоб быть осмысленным,
потому чем больше фурий, мегер, исчадий – тем слаще ангелы льнут к нему.
Поэт смущает сердца и лица. Куда сошлется – там взоры див. И сколько
Черным ручьям ни литься, журчанью не заглушить мотив. На месте речек
такие реки, без вариантов и полумер, что даже странно, как в человеке
живет так много пустых химер, молитв всенощных, а в них возмездий -
сплошной пожизненный самосуд надежд на то, что мы будем вместе, когда
униженно приползу с каких-то бл..док, да хоть с дуэлей. В сердечных ранах. Не
наповал, но чтоб душа еще еле-еле коптела, и все осознавал…

Я как перчатки всегда менял их.
Не оставлял на сердцах улик.
Им ночью виделся на линялых
Изнанках век плащаничный лик…
Теперь в азартную зону риска я откровенно и сам попал. Секретов нет, как и
понту рыскать – хоть маскарад, хоть чертовский бал, под видом масок ЛГ-
инкогнит осанка видится все равно. Фатальность чувства глазами кокнет из-
за эффектного домино. Поэт до ужаса агрессивен – насколько девочка
остальных шикарней, выше, стройней, красивей. Столбы для ревности
сметены сверхпоказательно. Первым делом, друзья. Пожестче. Уж опосля,
когда увидят, как их задело, любые прочие штабеля, скрипя зубами, в
момент исчезнут строчить в саратовские края.
Любовь опасна, но, если честно – вот в этом самом «Она моя» весь цимес
жизни и кодекс русской любви-рулетки. Один к шести? А здесь мне нравится
допнагрузкой к осечке шансы спастись свести.
И что с того, что я классик в кубе? Свободы степень – квадратный мэтр.
Сиюминутную славу губит, что Ей был на посвященья щедр. Она – как образ
среди подобий Прекрасной дамы – столь многояк и емок… С Ней розовеет
опий в глазах, где с прочими сер мышьяк. Так психотропны стихотворенья,
что им пророчествовать дано. И напрягаются подозренья, что у шкатулки
двойное дно. А в табакерке таится чертик, им возбуждаются все 6 чувств.
Когда желание рвет в аорте животный страх, что не дорычусь, волнует твой
откровенный топлесс синдромы Дауна и самца. По ходу каждому
уподоблюсь. А ты поймешь, что попал пацан, коль вскоро взгляд не по-
детски бешен, осечки нет, только хвост поджат у пистолета…
Несет на стрежень сознанья так, что взахлеб душа поет тебе, раздирая
рифом поток не столь уж нейтральных вод. Любовь острее, где страсть игриво
ласкает пальчиками живот. Мечты сбываются, я разгадан и осчастливлен.
Пунцов, багров… Встречаю утро и жду заката, где столько чувств и изящных
строф. В них стало мягче-лиричней порно, но тем счастливее хэппи-энд.
Взошел твой образ нерукотворный на рифмотворческий постамент,
стервозность, женственность и невинность с изнанки века являя мне. Исход
фатален. Мозги на вынос.

«Люблю» - и шансов осечься нет.