Дочери моей Марине

За одно на губах только хрупкое слово — Трезини,
за один только вздох на барочных ковчегах Растрелли,
нам такою каймою глаза подвели, подслезили,
что душа иногда еле держится в теле.

Но один этот пир белоснежный у Адмиралтейства,
но скульптур хоровод и ампирный хорал колоннады
к нашим мукам взойдут, словно отдых к святому семейству —
и душа у судьбы не попросит пощады.

Под багровый закат над свинцовой над невской водою,
под поверженных льдов у чугунных мостов песнопенье
примем жребий сполна, не сломясь, не упав под бедою,
и допьем до конца эту горькую чашу терпенья.

Этот лепет слогов у подножья священного града
будет нам как Псалтирь на любую лютую годину.
Этот город нам стал драгоценнее мирры и злата,
он как Мекка для нас, наш Акрополь и Рим —
все один он.

Этот обморок чувств над обрывками каменной книги
нас живьем проведет сквозь все дыбы, и плети, и путы,
и святою водой окропит наши версты и лики,
и любовью спасет нашей жизни подбитое чудо.

И когда нам весна одиночеством вытянет жилы,
и на самоубийстве все мысли сойдутся в апреле,
ты возьми под язык только хрупкое слово — Трезини,
ты по сходням взбеги на барочные бриги Растрелли...


Владислав Ирхин с сыном Валерием и дочерью Мариной. СПб.