Двуликий янус мустафа ганижев

         ДВУЛИКИЙ  ЯНУС         Мустафа Ганижев
    / поэма о морали А. Камю /
                1
Эй, мир абсурда и греха,
Как ты, заманчив всем всегда!
Безжалостен твой лик смеха,
Из-за дьявольского хода.
            
Вот картина! Я хочу шедевр,
К примеру, в уме, как с натуры;
В кадре кто? Мужчина, повар –
По жизни с грехом и фактуры.

Я хорош теперь, я прибрал
С лицом пухлой сливы в паданец;
В руке с зонтом тихо я шагал,
Шляпа над тыквой, блески глянец.

Мой афганский ус метлам торчал,
От дыма сигары в глазах смог;
Служивой совести не гадал –
Адвокат защиты сирот с ног.

Мне знать, как жить даже гориллой,
Ведая чужими судьбами;
Тут и совершенство с периной,   
Защищая мир с небесами.

Пусть, каждый не поймет меня,
Могу поднять рюмку  крепенькую!
С разумной степенностью в семя,
Чтобы повезло мне, тем ликую.

                163
Будто был древний хомосапенс,
Попав я в Эйфелеву башню;
Закрыв подолом древний пенис,
Пахать и сеять  свою пашню.

Я чувствовал себя свободно,
Только, когда карабкался вверх;
Не люблю погреба заодно,
Лазить к покойникам, познать спех.

Мне Богом данный обычный дух,
Согреть неопалимой купиной;
Хоть  я  востребован  в жизни. – Ох!
Среди народа  я был свой, родной.

Я живу одним из них святых,
Один на всех Двуликий Янус;
Не ищите меня среди мертвых,
Зовите, как хотите – трус!

Я, на самом деле признаюсь,
Меня просто распирало так;
«Я», «Я»,… «Я»! Вот лейтмотив и взнос,
В моей жизни, чтобы дух не иссяк.

Жить правильно, ощущая силу,
Я чувствовал себя свободным –
От обязательства к всему миру,
Как бы я плыл в приволье водном.
 
                2
Я жил и не склонен был прощать,
Но, в конце концов, всегда забывал,
Что оскорбительно мог руку жать,
Мог прийти в изумления. Кивал.

После всего мой оскорбитель мог
Восхищаться или презирать –
Величием души, трусости – так,
Что я забывал его имя знать.

Великодушие объяснялось,
Той природой ущербностью,
 Которая тянула меня врозь,
Неблагодарно к людям личностью.

У меня изо дня в день на уме:
«Я», мое «Я» или женщины;
Благодарные речи, что в доме,
Как у собак, как у мужчины.

                164
Так волочилась моя бороздка,
Спаханная вдоль во времени;
Эта жизнь текла в воде, как нотка,
Столько листов в книге слистаный.

Жизнь текла очень поверхностно,
Что называем мимолетом, так;
Я вытворял из скуки постной,
То в поисках развлечений  простак.

Женщины  пытались удержать меня,
Но, я был неудержим к несчастью;
Что забывал их и без внимания,
Донимая, лишь себе от ненастья.

Я жил неизвестным  д1Артаньяном,
Все это в моем душе белилось;
Хотел часто стоять, глазеть паном,
Прекрасно, когда ручек слилось.

Фантазия на защите чести,
На выдержку испытания;
Если нужно начать всегда с места,
Кажись-ка я – человек мания.

Женщины находили во мне,
То вида обаятельного – да!
Этот был мой успех! Фант вполне,
Бренд, изумляющий, это правда.

Мое отношение к женщинам
Было непринужденным и легким;
Я не прибегал к хитрости в целом,
Что они считают честью для них.

Я их любил, как полагается,
То есть, никак не любил ни одну;
Имея к ним презрение знаться,
Глупых. И легкого нрава ко дну.

                3
Я пользовался их услугами,
Тем не менее,  чем служил ими;
И понятие с теми благами
Водил к разбору чувства к таковым.

Кому истинная любовь – дурман,
Смех порождения от всей скуки;
Мое сердце не черствое к «воман»,
Полной внезапности без докуки.

                165
Легко плачу от порыва чувства,
Вперенного  на меня самого;
И нельзя сказать, что я не любил,
Любви с божеством пожить за кого.

Нет! Одну неизменную любовь,
Я питал в своем духе сложном;
Предметом ее был я сам вновь-вновь,
Находя своих побед нужным.

Я – не герой из Достоевского,
Что б выбор пасть в докуки в муках;
Будто Настенька мимо прошла,
Его страдание в ее руках –

Без Настеньки вся душа зачахла,
Она уходила увлеченно,
Оставив память, чтоб негой пахла,
Так любить и страдать тому вечно.

Чувственность во всяком случае,
Говорить, только о ней так сильно;
Что  ради приключения «паче»,
Эросу служит с чувством фривольно.

Ведь мог острекаться от родителя,
Хоть за все сожалел горько потом;
В романе находил же вредителя,
Я имел нравы в роду быть в одном.

Самой по себе чувственности нет –
Ничего отталкивающего;
Для чего откроем окна за свет,
Принципы на виду под  лешего.

Увижу мужа, обманутого не мной,
За друга горю по своей дружбе;
Что было, не следует назвать родной,
Все, это уродство в любви глубже.

С женщинами я искал изящно,
Не только чувство от похоти;
Как явилась мне игрой одна;
Я видел партнера без прихоти,

Как защищала чистота она.
В жизни я видел разные роли,
Название  пьес, что уже забыл;
И признательные взгляды пали,
На бесконечно усталый мой пал.

                166
                4
Есть одна роль в моем репертуаре,
Она стара, как мое горение;
Ведь миг счастья короток в паре,
Без своего пика вдохновения.

Я брал от женщин обещание,
Быть верной куклой мне порой,
В этой игре в сердце без мнения,
Не играли  чувства  на крой.

Самодовольство, жившее во мне,
Не допускало мимо ясности;
И женщина принадлежащая мне
Могла принадлежать другому в дни.

Клятва, которой я требовал,
Связывала женщину только –
А мне, свободу представлял,
Что я имел власть над ней столько.

Женщина меня не волновала,
Как-то мне нравился ее в облике,
В ней зиждилась вся покорность пола,
К несчастью  я забыл ее в публике.

Я думал, что лошадка скрылась,
И она имела мнение;
Хотя была скромна, но рылась,
Что третьим лицам дать прение

О моей недостаточности,
И моей не мужественности.
Тут кольнуло чувство обиды,
Будто я стал жертвой обмана;

Баба оказалась из  вида,
Она не пассивного стана.
Однако я пожал плечами,
И слишком  искренне рассмеялся;

Есть ли сфера? Где с силачами
Скромность правилом считался?
Как ужасно, именно, что в плоти,
Нет! Каждый хочет выше похоти,

Даже в мыслях – наедине с собой.
Так хотел, я пожал плечами,
Знайте, как я себе повел?
Когда мы встретились речами,

                167
С этой женщиной ласку довел.
Я все сделал, чтобы ее пленить,
Конечно, снова ею овладеть;
Потому было легко не ронять,
Женщины не любят опусы внять.

                5
И с тех пор ее начел терзать,
Я бросал ее, вновь восседался;
Принуждал к извращению в масть,
Но, в конце концов, так привязался.

Это, длилось до тех пор, что  напор,
Пока в порыве страсти, что ясно,
Воздала хвалу тому, что в упор,
Ее порабощало так нежно.

С того дня я стал, удалятся,
А потом и вновь забыл ее;
Такова жизнь – любить и злиться,
Что вынуждаем. Страсть «Я» за нее.

Да, я не красив в любой роли,
Обратитесь к своей жизни личной;
Есть ли схожий образ  в нашей жизни?
И  расскажите себе быть ночной.

Где голый эгоизм в тщеславии,
Один на всех в той и в иной форме;
Я был откровенным в бесславии,
Показав, кто я такой тут прямо.

Тут не нравы постигли меня:
Не любовь, не великодушие;
Ведь мне грозилась опасность, броня,
Отказаться покинутым выше –

При желании быть любимым же,
Получить мне полагалось зато;
По праву, убедившись, как лучше
Быть любимым по правде и просто.

В минуты досады я говорил:
Смерть женщины была бы выходом
Верным, где бы мне свободу дарил,
Вот, что дает не свобода потом.

Принуждение не лучший метод,
На деле я был против насилия;

                168

Ни с чем не сравнить чувство и выход,
К благодарности свободу действия.

Ах, как я был мил с женщиной,
Если побыл в постели с другой!
Я давал признанье с вершиной
Всем, которое имел к одной.

Хоть была в чувствах путаница,
Суть была ясна – удержать баб своих;
Возлюбленных за избранницу,
Чтобы пользоваться всех вестниц моих.

Они были зависимы от меня,
Получать свет по всей милости;
Я делал этих женщин своим, родня,
И, счастлив был, иметь на них власти.

                6
Ах, кровожаден наш хищник!
Тогда, «Я» больше всех за малости;
Все хотят власть, даже мошенник,
Власть к богатству и богатство к власти.

Я – ловец душ, клерк и адвокат,
Я – Печорин, Карамазов, Кламанс;
Сладострасть и власть  далась в прокат,   
С нуждой, как всем героям на сеанс.

Я – это ты! Мой тленный человек,
Смотрим в зеркало на автопортрет;
Приметы разных лиц сошлись навек,
Мои грехи, что и твои в балет.

Мой самосуд тень людского греха,
Битье в грудь, как обвинение;
Грехи, чьи мне ложатся в горб тихо,
Приговор людям в счет сведение.

А грехи одних в нагрузку другим,
Раскладываются к горбам  спинным;
От моего греха чума всем нагим,
И остальным, что Богу противным.

Грехи обрушают небесный свод,
И каждый покаяние в счет;
Спасением живым был бы наш род,
«Я», «Я»,… «Я» весь дьявольский грех вот тут.

                169


Не Я ли, лжепророк Креститель,
Который стал гласом вопиющим?
С покаянием за грех воитель,
Как на духу, я слыл своему кругу.

Я мнил себе благородным в душу,
Ругаю свое себялюбие;
Теперь, ругая, обрушу крышу,
Неистребимое двоедушие.

Театр пылал в огне и огонь тлел –
Пусть играют все роли на пепле!
К чему, тогда мой фарс искренности,
Смотрю в зеркало, а мой нос в сопле.

Чем яростнее клеймил себя в грехах,
Тем сильнее хлопала ловушка;
Меня извратило, выскользну в креслах,
Чтобы тешила судейская гордыня.

Удобный выход из всех неудобств,
Которых дарит нечистая совесть;
Куда мне деть добро и зло в приблудств,
С воинством Христа и Антихриста.

Вот, она личностная свобода,
Одни муки, бред яиц к полуночи;
Чтобы печка по-щучьему с похода,
Дымилась мне там, лежа на печи.

                7
Я люблю жизнь – эта достаточно,
Идти прямо или вилять к цели;
Близка моя аура сочно –
В этой жадности иметь отмели.

Отмель плебея с неизменным лицом,
И отмель аристократа с взглядом;
Смотрящий я со стороны концом,
Готовый умереть с гордым видом.

Граф умирает, всегда не сломается,
А я сгибаюсь, что люблю себя;
После всего Я – плебей, трость гнется,
Не иметь  отвращение к себе.

Я знал свои слабости и жалел,
Как прежде забывал их упорно;
Своим судом, зато других судил,
Что творилось  в твоем сердце ровно.

                170
Кому покажется все нелогично,
Что кого-то коробит от меня;
Здесь словно не в логике и точно –
О жизни и об успехе в корне.

Вопрос: Как ускользнут нам от суда,
Не уходя от наказания?
Без суда можно снести несчастье,
А с судом одни, лишь желания.

Есть суд, когда разнесут нас в клочья,
Осторожно на повороте зверь;
Не хожу  звери, хоть шкура волчья,
С открытой раной и где видна кровь!

Мои связи с друзьями, таяли,
Хотя формальность имело место;
При случае они восхваляли,
То чувство душевной силы просто.

Но я сам не замечал дискомфорт,
Лишь диссонансы в своей душе;
Я был отдан среде за второй сорт –
Во власть в осмеянии не больше.

Люди уже не заслуживали
Почтительности в че-то я привык,
Как в суде  земли, где служили,
 А я принял свое место прямик.

С тех пор, как я стал опасаться –
В вине за вещи в чем-то осуждать;
Я чуял вину подозриться,
С затеянной усмешкой, хоть встречать.

Теперь мои друзья для сомнения,
Готовые ставить мне подножку;
К тому я падал без  линея,
Но меня не замечали в рогожку.

                8
А недоверчивость не покидало,
Хотя мог отнести все к случаю;
И так я находил себя дело –
У меня были враги тучею,

Эту новость открылась в помело.
Одних и других раздражало,
Что я их должник и напротив;
Узнать средь своих врагов, как было?

                171
Да, печально допустит позитив!
Я помогал по своей простоте,
Люди замечали ее во мне;
Если были б знакомые кстати,

Меня полюбили б на исподнем.
И,  проставьте народ не родство,
Я встретил враждебность и среди тех;
С кем имел шапочное знакомство,

И сам их не знал, где тогда успех?
Они подозревали ли меня,
В удаче жизни и довольствия?
В облике счастливца, нажив бубня,

В ущерб себя и  разглагольствуя.
Другое дело, женщины остро,
В конечном стоили мне дорого –
Время, что я посещал им просто,

Мужчинам не отдавал ничего.
Рыцари не всегда мне прощали,
Приходилось делить счастье ровно;
Но я так не мог, что б мне мешали,

Да к чему мне забот ряжено.
За видимость в счастье, за прошлое
Осуждали меня, ка «счастливца»;
А недруг метал стрелы пошлые,

Так я принял тревог и «сигнальца».
Бездушный мир, что полной  грозою,
Так принялся смеяться надо мной;
Это издевательства злобою –

Один был отпор со злобной темной.
Так принялся смеяться надо мною;
Это издевательство злобою,
Один был отпор со злобой темной.

Тут люди отступают все мольбой,
Хоть спешат, осудит меня, вкручу;
Что  самим не попасть проруби большой,
Как человек приходит к естеству.

У нас самая наивная мысль,
И глубины, что он не виновен;
Жалуются и на кого присел –
Бесполезно! Хотя мир раздвоен.

                172

Все мы – исключительные люди,
Всем хотим апеллировать к тому;
Раз приговор строг – немые суди,
Я обвинял род людской ко всему.

                9
Обрадовать человека за все –
И чьей помощью он стал великим,
То тут он – равнодушное досье,
И не думай чей «братан» был нагим.

Зато, как он засияет очно,
Если зажечь факел его славы;
И преступник замелеет точно,
Оправдав его несчастьем совы.

Во время  защитительной же речи,
Он, как раз выберет ту минуту,
Когда, я говорю про те мечи,
Обстоятельства заплакать как то.

Мошенник требует себе милость,
Оправдываясь милой натурой;
При обстоятельстве  вины – наглость;
Когда он – злодей, отпетый в настрой.

Лишь отвертеться от суда быстро,
Жаждая богатства – и почему?
Ведь богатство – это могущество,
От суда оно избавит тому.

Первое, не верьте вашим друзьям,
Когда просят вас откровенно быть;
Они надеются моим мерам,
Обещанием ничего не скрыть.

А это поддержка их в надежде,
При высоком мнении о себе.
Простите, может ли быть везде –
В условие дружбы в нужной пробе?

Любой же ценой искать истину,
Это страсть, где море покалена;
Идея не щадит мою попону,
Вижу одну в том углу икона.

Чрезмерное правдолюбие,
Как эгоизм проводит свободно;
Чтобы оказаться в честолюбии,
Бездумно, обещая всем точно,

                173
Не лгать без зазрения совести,
Я удовлетворён  нуждой друзей,
Как бы  доказать им в привязанности,
Свою любовь из жертвенных вещей.

Как хочу я не доверяюсь вся,
Боюсь я у кого статус выше;
Их общество я избегаюсь я,
А исповедь с ровней, кто, похоже.

Мне приходилось скрывать при жизни,
Темные стороны – моя скрытность;
Придавала мне холод от возни,
Что люди принимали за благость.

                10
Мой холод из сердца  вызывало,
Любовь ко мне, и это эгоизм;               
Сказывался, что и разрешало,
В поступках  создавать духу стилизм.

Я – глашатай истины, честности,
Кого любил в конце я изменил;
Я помогал всем ближним к верности –
И, презирая кому помогал.

Это «Я» - ослепительный Янус!
Во мне таились все – добро и зло;
Игра в двоедушие, что  плюс-минус,
Забыв всего, только не «Я» - алло!

Я имел право больше на игру
И, как мне давал экзистенции;
Думать и мыслить разумно в пору,
Служу богу власти и специя.

Я знаю  природу людей и зверей,
Как знает хищник, любит добычу;
Не нужно водит меня в поводырей,
В этом мире понемногу я плачу.

Только, набив свою утробу зверь,
Ляжет  тихонько, отдохнёт,  впади; 
А человек ненасытен поверь,
Черпая идеи  в фантазии.

Человек защищен бредом ума –
Ему все в жизни мало и мало;
Став царем думает  богом – кума!
Охота за вестью побед  и зло.

                174
Живет он с людьми без их интересов,
Я не верил же серьезность  долга;
Отвечал обязанностям бесов,
Всем требованиям моим в бога.

В дом, певчая птица взлетела,
Заставив меня как-то подумать,
О смерти! страх последовал. А!
Вдруг без понятия умирать.

Надо признаться людям. – И зачем?
Не лучше ли унести всю тайну?
У меня спрятана вещь, ведь совсем,
Что исказилось в мире – всю сторону!

Подумаешь важность – вся моя ложь –
Был бы обманом и моим бредом;
Ценой предсмертных мук не похож,
Я не умел спасать себя умом.

Преступнику женщина  - награда,
В постели, как  ее закалит;
Тихо в гавань, загнав привереда,
Женщина пристань! Что достается.

Покой кораблю – гавань тихая,
Как пристань мужчине женщина;
На этой фоне задаю вопрос:
«Ты меня любишь?» - «Да!» - тишина.

Я рисовал, отвечал на чувства,
Вокруг меня она разлюбить в праздность;
Что я терпел преимущества,
Чем больше нависала опасность.

                11
Для покоя  я просил серьезно,
От своей партнёрши обещаний;
Требуя из сердца чувства верно,
Ложной страстью воспалил дурочку.   

Вспомнив ей эросова советы –
И, говоря с любовью фарисея;
Я забыл с плесенью наветы,
Убедился в конце, влюбился.

Я перебывал в этой уверенности;
До тех пор, пока баба стала мила;
Она знала толк сердечной верности,
Толковала любовь в практике дела.

                175
Я влюбился весь в попугайчика,
А спать мне пришлось со змеей –
Так говорил мудрец без личика,
Стал искать женщин со свиней.

Одним словом я влюбился столько,
Что по уши погряз в любви к разным;
Разом, что хлопотал беды только,
Что чувствовал отвращение к ним.

Я окунулся с зубной болью долго,
Убегая от жизни среди роз;
И пытался жить один на свой лад,
Сожалению не смог не дорос.

Не было больше игры, театра,
Какая, скучная жизнь без роли;
Правда, одна – ни шагу, ни метра
Сковала жизнь всюду. В скуку пали.

Я был в отчаянии от любви –
Жил так же и от целомудрия;
Мне подмигивал же свой бог любви,
Что называем разврат для себя.

Он заменял любовь и рассудок,
Растерзаю насмешки молчанием;
Когда лежишь меж двух проституток,
Начисто, исчерпав вожделение.

Так я погряз в холодный рассудок,
И перестал мечтать в разврате;
Мечтая о бессмертии ласок,
Когда жил, терзая мысль в похоти.

                12
Любовь в суррогат – я пил по ночам,
От пичужек – моих проституток;
Горечь смертного горчил по утрам,
С отдачи я реял, как с остаток.

Теперь с умилением вспоминаю,
О проведенных ночах с танцовщиц;
Дарившие все милость  молнию,
Находясь в постели с ней, как не принц.

Настоящий разврат – избавитель,
Он не налагает обстоятельств;
Он легок, даже он – врачеватель,
С ним думаешь о себе лишь и яств,

                176
А разврат – это сумасшествие,
Где скрывается голый эгоизм;
Он далек от мира и любви –
С ним дьявол и звериный оскализм.

Меня видели в отеле «Барет»,
В номере той для прелюбодейств;
Живя там с проституткой зрелых лет –
И с «душкой» из лучшего общества.

С первой я играл роль рыцарю  честь,
С юной посещал мест приличия;
Скоро я вошел клуб  сплетников «есть»,
Там потерял подруг с наличия.

К тому заболел у меня печень,
Напала безмерная усталость;
Человек по природе не вечен,
За месяц едва я был жив малость.

После отказа от ночей и подвиг,
Менее мучительна, жизнь стала –
Усталость притупляла чувства сдвиг,
От излишества сила таяла.

В разврате нет ревность, что насилу,
Он, как долгий сон – наркотик тела;
Порыв попасть с той изменой в пылу,
Здесь лавры побед без часов дела.

Сокрушаясь с жаждой, я обладал,
Чтобы у себя уменьшилось ревность;
Плот за ревность мне строго прогадал,
Иметь мнение о себе новость.

Я внес коррективы от разврата,
Что отошел от туманных мыслей;
Смех мешавший исчез в жизни фата,
Что забыл в душе больших волнений.

Вот радость, я спокойно умирал,
От своего же исцеления;
Мое похождение мне мешал,
Где вменили вину пыления.

Я был болен, я не исцелился,
Что по-прежнему в тисках недуга;
Я был виновен, ка б не признался,
И забыл, что я не бога слуга?

                177

                13
А виновным надо жить в «мешке»,
Так называли в старину каземат;
Жизнь в темнице, яма в ящике,
Там жить не лечь и толком не вставать.

Жизнь непрестанная неподвижность,
Где затекало немое тело;
Заставляя все смериться с мыслью,
Что узник виновен – сердце ныло.

Когда невиновность давал право,
Весело потянуться от гроба;
Я смогу ли представить  –  нет слово,
Чтобы без вины сажали в яму? 

Невиновный станет горбуном,
Ведь все должны бы жить таковым;
По свидетельству всех – каждый, как гном,
Быть гномом ужасней согбенным.

Каждый из нас свидетельствует,
О преступлении всех других;
Все в мире, как не довольствует,
Делать  виноватым всех  чужих.

Жизнь, когда течет в царство пошлости,
Так можно назвать Илией меня;
Взвинченным пророком усталости,
От беззаконников, что к ним и я.

Страшная мука – суд грешника,
А судьи кто? Если не из падших;
Распутин – мизгирь и огрызка –
Хранитель тайн альковы из крадших.

Святой врачеватель и лаптёжник –
Обладатель  секрет, греху  родства;   
Любовник тайных муз в сыромятнике,
Бабьи бог от плоти, и  довольства.

Как грешен мир, а мне состязаться,
Чтобы не забыли просто меня;
И чтобы жить, Гогену признаться,
Хочу дать слово художнику я.

Чем больше я обвиняю себя,
Тем имею право осуждать их;
Или подстрекать мир, пригорая,
Чтобы резать правду миру при всех.

                178
В дурмане греха осклабь я миру,
Как Иван и Гоген вещать позор;
Все грехи, переведя на пару,
Перехожу от «Я» на «МЫ» - дозор!

Когда с другом  на «МЫ»  же перешли,
Стоит мне подумать о своей жизни;
Где отвечать за свой позор сочли,
Когда стыд задевает, честь  снеси!

                14
Встречаемся и видим вместе,
Мы переменились для счастья;
Свыкаемся помогать в росте –
Друг друга. Это уже хорошо!

С надеждой появляется вера,
Важнее всего избегут дрожжей;
От судорог лягать для замера,
Вопить о своей подлости мужей.

Когда вместе не слышим упрека,
И смеха за спиной нас осуждает;
Пришло наше царство уже навсегда,
С людьми мы нашли вершину – судить.

Настала прекрасная ночь и смех,
Чтобы когда-то под  стать молодцом;
Я, волнуюсь  отстать от целых вех,
Как же не лежать спокойно братом.

Уже с толпой мне подняться выше,
И мысли возносятся в рвение;
Вот настанет час на заре тише,
И, мое страшное ПАДЕНИЕ.

Я выхожу на улицу рано –
Там встречаю новый, розовый день;
Людей ждут хлопоты нагадано,
А я в мыслях порю с людьми, что тень.

Хоть с людьми или без них все равно,
Когда жизнь опротивела твоя;
Где надо жить по-другому больно,
Когда выбора в жизни нет – горю.

Чтобы стать другим – ЧТО ДЕЛАТЬ?
Надо бы уйти от своего «Я»;
Забыть себя, одно сказать,
Один раз забыть же ради себя.

                179
Не вините меня слишком строго,
Я, как нищий руки не выпускал,
Получить, лишь  милостыню всего:
«Не сердись, когда ты не заслужил,

Да, вот свет в глазах ты померишь  итого».
Весь мой сказ к бреду близок, что сродни,
Все были бы спасены  на милость;
Без убранства и богатства они,

Ведь бремя труда разделил малость.
Как странно все устроено в мире,
Я – грешник, как всегда грешна родня;
Даже Спасителя винят в чреве _

Сказать: «Зачем ты покинул меня?»
Говорят, что все пошло от Лужи,
Слышен мятежный возглас души;
Жалоб  его распятого  в нас  же,

Едва б заметили глаз и уши.               
Ведь кому-то польза  от распятий,
Думая искупить свои грехи;
Ложь! И обманное занятие –

Богу нужно послушно. «Те  охи!»
Жертвовать не нужно ради смерти,
Богу нужны мы – наши молитвы;
Мольба в устах и вера к милости,

А в сердце – несуровый приговор.
Ужасно, когда Бог стал не в моде,
Это слово к тому теряет смысл;
Дьяволистов больше стало вроде,

Как моралисты, серьёзные с пыл.
Они разнятся от людей верящих,
Тем, что не читают проповеди;
Что им мешает быть из страждущих,

Обратиться к Богу – стать впереди?
Кто одинок – бремя дней ужасно,
Надо избрать Бога иль дьявола;
Стыд бояться бога, мешает им –

Вера в Бога чиста от плевела. 
Рожден  кто Богу мазанник – счастье!   
И кто его отворить от любви?
Всевышнему, что бы  жить в ненастье,

                180

По воле не вздрогнет волос брови. 
В жизни бывает всякое время!
Атеист, верный своей супруге;
Стал вдруг грешник по красное темя,

Прелюбодей – христианин в духе.
Сколько я наговорил выше,
Развесистой клюквой на себя –
Самобичуя  бредом в «параша»,

Плотью павианьей  – жизнь губя.
Дела одни, а мысли другие,
О, жизни судим в великодушии;
Я думал же за вас дорогие –
Дело в вере от экзистенции.   

Неужели не внятно до конца,
Что закон, это мы сами в аду?
С желанием добраться до венца,
Когда имел силы в своем году.

                16
Ад! Жара давили темной глыбой,
Стеной  стала людям,  поперек пути; 
Обливая лицо ядом с собой,
С одним палящим дыханием в сути.

Я стискивал зубы, себя борол,
Тыча культяпкой за копья света,
Чтобы ревниво ловить свой ореол,
Героя в раю и сразить черта.

Я бегу к той скале у дерева,
Где течет прохладный, свежий родник;
Опять, забыв женский передник.
Когда я вспоминал все из Прошлой,

Что в памяти, окучивая мелочь;
Я понял, что человек жил день свой –
День, чтобы тихо лить свою желчь,
Сто лет в аду и, думая свечу зажечь.

Никогда  не надо притворяться,
Когда я заслужил свою участь;
Живя день за днем – жизнь затянется,
Если без молитв в безликую пасть.

Так живешь в этом мире, как в тюрьме,
Что без Бога я был так преступен,
С самого рождения на время,
В сердце в своем грехе весь затерян.
                181
Зачем мне нужен их день памяти,
Коль  милость Бога, где не ясно?
Я, ведь не святой, мне бы святиться,
О, святой! Будь подмогой сподручно!

Святой сказал: Будь человек, братом!
Я не знал, что меня занимает;
Быть братом договориться с Богом,
И он отвел глаза и встречает.

Коль я не умру в скором времени,
Умереть бы Богу угодно;
Неужели я не умру с надеждой,
Не буду для веры совершенно?

Меня осудит людям некогда,
Потому, что Бог нас раз осудил;
Только святые помогут всегда,
Найти веру, чтобы ползком ходил.

В глубине души несчастных, видя
Сквозь мрак виден божественный лик;
Вот Бога я должен понять хотя,
Спасением души в радостный миг.

Сказано, У людей души разные:
Одни произошли от огня для власти,
А другие от воды для богатства –
И третьи  от земли для бедности.

Как ужасно тихо раскрываться,
Навстречу равнодушному миру;
Я не хочу без Бога остаться,
Противно зреть дьявольскую  игру.

Я знаю, кто Иван Карамазов,
Кто безбожник-революционер;
Кто бес – отцеубийца образов,
Не знаю, кто был дьяволу партнер. 

Лишь один есть  - путь не отделиться
От людей иметь чистую совесть;
Совесть от Бога в вере годиться,
Вера сплотить людей в одну радость.

Все могут и обязаны любить,
И чего не можем объять умом;
Моя мысль любить Всевышнего, любить –
Обуять взор бирюзовым небом.

                182

Теперь котись, вопи, лопни в привкус,
Проклятый дьявол и князь обмана;
Я порвал с тобой связь Двуликий Янус –
Слава Богу! И я проклял лгуна!!   
         /январь 2005 г. Малгобек Мустафа Ганижев/