Манифест психологического террориста

Блог Между Ног. Четвёртый сезон, эпизод девятый.

Предуведомление. Эта глава состоит из двух частей. Вторая - непосредственно Манифест. Или во всяком случае скромная попытка ответить на вопрос: что можно предпринять в текущей ситуации, предпринять вне зависимости от того, сколько у вас соратников и единомышленников, предпринять, не теряя надежду, но и не участвуя в тех акциях, которые вызывают глубокое разочарование. Предпринять с позиции силы, а не от отчаяния. Даже если в поле никого кроме тебя. Если вы пришли сюда за этим, пролистывайте  сразу. В первой части, скорее лирической, слова для тех, кто приходит сюда давно и только за этим. В ней будет описан ряд незначительных и необязательных событий частной жизни, приведших меня к написанию Манифеста. От одного только прошу воздержаться и первых и вторых. Не читайте обе части этой главы. Есть вещества по-отдельности самые безвредные, которые ни в коем случае не стоит смешивать.

Вечер. Железная дверь некогда и моей квартиры. Вхожу. Свет выключен. Очертания предметов видны только потому, что на окнах нет занавесок и ещё не окончательно наступившие сумерки наполняют пространство серой холодной ватой. Впервые за очень долгое время прохожу дальше прихожей, в большую комнату с двумя дверями. Одна - белая со стеклом - дверь в детскую. Вторая даже не дверь, но деревянная решётка, повешенная на чёрные рельсы. Эта маленькая комната за решёткой, комната длиной в кровать, расположена вглубь дома, поэтому там нет окна. Сейчас она единственный абсолютно чёрный угол квартиры. Свет не включаю. Тебе сделать чай? Да, - доносится из-за решётки. Поворачиваю на кухню. Включаю электрочайник с мистически-голубоватой подсветкой дна. Рассматриваю в этом свете новый матово-чёрный смеситель в раковине. Красивый. С двумя чашками подхожу снова к комнате без окон. Глаза уже привыкли, поэтому различаю фигуру на кровати. Она сидит в больших солнцезащитных очках. Ставлю чай на прикроватную табуретку. У тебя еда-то есть? Может приготовить что-то? Всё есть. Сейчас окончательно стемнеет и я выйду, буду готовить. Ага. Сколько ещё? Через семь дней привози. Как угораздило-то? Да… в темноте решила цветы полить, наклонилась и глазом прямо на острую ветку. Бррр. Заявление для детского садика на столе - отдашь воспитательнице. Хорошо. Что новенького-то?

Была, - говорит, - у подруги на празднике. В ресторане отеля. Из приглашённых ещё три девушки и три парня. Девушки одинокие, пронзительно мечтающие о семье. А парни, представляешь, - возмущённо вскидывает руки, - пидоры! Все трое! Неодобрительно поморщился в темноте, но ничего не сказал. А как твоя личная?

Дальнейшее содержание диалога пересказывать не буду. У меня нет тайн, кроме чужих. А потому расскажу лучше о личной и интимной жизни Александры Фёдоровны. С того момента, когда мы расстались на Некрасова после совместного хождения в массе протестующих, болтая о метамодернизме и эстетике авторитарных режимов. Расскажу потому, что знаю о её интимном и личном ровно столько же, сколько знает каждый из тысячи двухсот двадцати шести её друзей, читающих её лицо-книгу.

Запись от тридцать первого января, три часа ночи. Её психиатр выписывает ей другие антидепрессанты, не те, что обычно. У этих новых - очень высок риск возникновения панических атак, чуть не приведших её к суициду в прошлом году. И при этом, на случай панической атаки выписывает самые слабые транквилизаторы, опасаясь возникновения зависимости. Разумеется, в ночь перед второй массовой акцией в ста двадцати городах, перед акцией, в которой Петербург отличился и превосходящей даже столицу численностью протестующих и грубостью подавления этого поднявшегося на дрожжах текста, в ночь перед тем, как всё это началось, в ночь, когда город ворочался в ожидании с одной стороны и начищал дубинки с другой, в эту ночь паническая атака и случилась. И транквилизаторы, разумеется, не помогли. Скорая отказывалась приезжать, перенаправляя звонок в психиатрическую скорую, а те - обратно. И так круг за кругом и по новой. Человеку, висящему на тонкой нитке надежды, запертому в своём четырнадцать ноль восемь. Круг за кругом, вынуждая всё-таки выйти из окна. Наконец приехала скорая, вколола транки и ещё раз обругала: вызывайте в таких случая психиатрическую.

Снова тридцать первое. Семь часов вечера. Наша общая знакомая, самая безобидная и хрупкая активистка, каких знаю, пережившая в подростковом возрасте два изнасилования, одно из которых - лесбийское, только-только начавшая в последние годы выходить в мир, к людям, выбившая некогда для нашего общего художественного проекта грант от немецкого фонда, теперь вот собиралась пройтись по улице вместе со всеми. Но едва выйдя из метро получила локтем по лицу и уехала в автозаке в изолятор, где ей выписали штраф за отсутствие регистрации. Причём сумму назначили вдвое превышающую обозначенный в законе верхний порог по этой статье. Запись на странице Александры Фёдоровны не такая содержательная. Только эмоции.

Так. Дальше записи сухие, информационные. О возможности и механизмах волонтёрской помощи всем задержанным. Это пролистываем.

Седьмое февраля. Средь всей этой вашей смертной политики страшно захотелось влюбиться. И секса.

Девятое февраля. После объявления штабом протестующих о новой акции на День всех влюблённых, акции Любовь сильнее страха, Александра Фёдоровна рассуждает о том, что на этот раз просто не имеет права воздерживаться от участия в такой форме протеста: выйти в тёмную ночь с фонариками-сердечками.

Десятое февраля. Анонс прямой трансляции о психологической помощи “Мне страшно жить в России”. Среди экспертов - в том числе психологиня, помогавшая и помогающая восставшей Белоруссии.

Тринадцатое февраля. Пост по итогам трансляции. Мы тут охреневаем, что запрещают Кропоткина, а в братской республике в список запрещённой литературы попала сказка о мальчике-волшебнике со шрамом-молнией.

Ещё тринадцатое. Публикует своё стихотворение, написанное, как следует из предуведомления, три года назад и нашедшееся сейчас где-то в личных дневниках. “Давай займёмся любовью./ Я сегодня прямолинейна.” И далее по тексту. Тогда, тринадцатого - я поставил сухой одобрительный палец вверх. И только сейчас сопоставил дату. Три года назад.

Четырнадцатое. День всех влюблённых. День Икс. ПМС предопределил, как я проведу сегодняшний день. Мой организм напомнил мне о существовании в моём теле органов, созданных для любви, жуткой болью, с которой я валяюсь уже который час.

На главном баннере её лица-книги гордо сияет лаконичное и глубокое: Dasein.

Теперь немного о том, как прошли для меня эти три недели: с акции двадцать третьего до акции четырнадцатого.

Буквально на следующий день после шествия написала ещё одна знакомая, гулявшая тогда с нами. Авторка видеоканала Феминистка-Сатанистка. После защиты в прошлом году дипломной работы по теории современного театра она устроилась кураторкой в сеть современных библиотек. Написала - спросила, могу ли я прочитать у них какую-нибудь лекцию в конце марта. Нужно заполнять сетку мероприятий.

Если хочешь, могу поговорить о возвращении телесности во всемирную паутину. Типа… Помнишь, ещё лет десять назад и глубже только и было разговоров, что вот де сидят двое любовников в кафе, а каждый уткнулся в телефон, или все эти шутки про анонимность аккаунтов, когда общаешься с девушкой, а на том конце волосатый качок, или шутки про фотошоп и интернет-фотомоделей. А теперь вот мода на живые необработанные аккаунты, нешаблонные тела, курсы по сексу по видеосвязи, скандалы вокруг деанонимизации и вычислению по данным геолокации, в конце концов - координация протестов через чаты самоорганизации - то есть выход реальных тел. И шутки - про тиктокеров,  про тех, кто даже самую глупую и бестолковую популярность строит на совместных танцах - люди живут в одном доме и вместе весело и синхронно танцуют, а не выдумывают фантастических аватаров в сетевых компьютерных играх.

Давай! - пишет. Можешь про это сделать выступление? Ну… Я всё уже сказал. Но налить воды минут на сорок - пожалуйста.

Легко сказать. Позер. Что я там сорок минут вещать собрался? От имени своего аватара пожаловался в социальных сетях. Так, мол, и так, надо что-то о реванше телесности. Приходит ответ. Незнакомка - интересно. Помастурбировал на её фото в маечке со вставшим от холода соском (второй закрывает рука с телефоном). Читаю ответ. Могу прислать, - говорит, - свою дипломную работу про возвращение телесности в современном искусстве: конец двадцатого, начало двадцать первого века. Не совсем по теме, но, конечно, присылай. Снова пишет. До конца марта ждать шибко долго, давай увидимся. Хорошо, - отвечаю, - с радостью. Давай двенадцатого.

Потом  поехал к Мише в домашнюю студию звукозаписи, проверять, как там созидается  протестный поп-панк у революционера, живущего с мамой. Знаешь, я только сейчас понял, что меня смущало в том, что туалетные ёршики стали символом протеста. Что? Колесо. Помнишь ту историю. Фу. Ага. По мне так, ёршики по другую сторону должны были быть. А как же очистить белый дом от черкашей?  Читал манифест психа, живущего с резиновой куклой? Похищение Европы два ноль - про новый этический фашизм, там, где он сопротивляется наступлению прекрасного квир-будущего? Нет ещё. Я ж совсем не читаю. Сияющая глупость. Ага. Пойдёшь с фонариками? Миш, я похож на идиота? Сами свои детские утренники устраивайте. Вот будет что серьёзное - зови. А что серьёзное? Что ты предлагаешь? Хочешь, чтобы я тебе сформулировал, что делать? Делать нужно то, с чем можно выйти перед стадионом, и каждый присутствующий унесёт потом это с собой. И будет разглядывать под одеялом, и прятать от мамки. Ты же музыкант, чёрт побери! Болтовня! Ссышь выйти во двор, так и скажи. Давай так, если у меня к четырнадцатому не будет ответа, что делать - тогда выйду.

Примечание. Колесо - это некогда наш общий знакомый. Поступивший после школы в полицейский колледж. Где-то на первом курсе мы оказались все вместе в одной пьяной компании. И там Колесо начал хвастаться тем, как они с одногруппниками сняли двух малолеток, вкачали в них водку и изнасиловали туалетными ёршиками в зад. После окончания этой застольной байки, достоверность которой неизвестна, Колесо долго ржал. Услужливая память успокаивает, что ржал он один, пока все мы сидели с каменными лицами. Возможно, это самообман. Но несмотря на это и на то, что многие из нас тогда увлекались лёгкими наркотиками и нередко перемещались по городу с опасным весом, так что знакомство с Колесом, чей папа носил высокие погоны, было бы выгодно, из всех общих компаний после той истории он навсегда пропал. А в самих  компаниях этих ещё долго и горячо обсуждалось, один ли он такой или, если для их колледжа это нормальный способ досуга, то...

Потом я был у бывшей жены, о чём уже рассказал. Забрал ребёнка. Отвёз к бабушке. Что-то ещё, кажется… Конструировал слоганы в своём канале. Pain only by consent. The right to know the rules. И всё в таком духе. А потом было двенадцатое.

Сидит напротив. Тонкая, нежная, смешная. Красивая.

Не прочитал я ещё, - говорю, - до конца твой научный труд. Но от одного перечисления источников уже в восторге. Батай, Бахтин, Бергсон, Бодрияр,Гуссерль, Гройс, Делёз, Мерло-Понти, Ортега-и-Гассет, Фуко. (Это я сейчас залез в её диплом, чтобы перечислить только те фамилии, которые просто узнаю хотя бы. Поэтому - в алфавитном порядке. На встрече ограничился местоимениями). Я и не помню, когда книгу открывал в последний раз, если честно. Больше люблю внимательно слушать людей, сидящих напротив. Особенно начитанных. Как? Как в свои двадцать с хвостом ты умудрилась всё это перелопатить и свободно жонглировать? Амфетамин. Вообще не понимаю тех, кто использует этот наркотик для тусовок, а не для книг. Я так на нём сидела, что чуть не угробила себя. Уже давно в завязке, даже алкоголь не пью. Но на защите… А после? После чуть не умерла. А ещё после? Какое-то время работала искусствоведом. Сейчас пишу сценарии для видеоканала разоблачающего фальшивый тенденциозный научпоп. Приходится всё время читать первоисточники - публикации исследований, в основном медицинских. Больше всего вранья в сфере здорового питания. Играют с данными, как напёрсточники. Но ты же не медик? Была у меня одна, чёрт - вот это то самое - проблемы феминитивов. Короче, докторка, но акушер. То есть не младший сотрудник роддома, а как надо. И я всё забываю её спросить про тот самый меджурнал, что данные по отравлению химоружием публиковал? Ланцет? Да. В том числе и его. Хм… Таинственно смотрю в глаза.

Знаешь, что мне в тебе нравится? - спрашивает. Мотаю головой. Есть люди, у которых тьма внутри. У некоторых она притягательна. Твоя тьма сияет.

Потом мы незаметно перешли на искусство, потом на тему немоногамии, потом на анальный секс, потом оказались в её комнате, полистали редкие альбомы с художниками, выставлявшимися в галерее, где она работала искусствоведом. Мне нравится, когда меня во время секса придушивают и заламывают руки. Но не сильно. Понял, учту.

На следующий день, едва оказавшись в мастерской, сел печатать документ для пламенного Михаила. Документ, освобождающий меня от необходимости встречать День влюблённых на улице.


МАНИФЕСТ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ТЕРРОРИСТА

Как добиться окончательной и бесповоротной победы феминизма? Полной и абсолютной законодательной нетерпимости к домашнему насилию? Гражданского равноправия квир-персон, в том числе в рамках семейного кодекса? Как вообще победить в любой современной борьбе за справедливость? И главное, как сражаться в этой войне в одиночку? Не дожидаясь медленного и неторопливого продвижения на ощупь необходимого большинства. Как мамкин революционер может изменить мир? Как лично ты можешь изменить всё?

Главная болезнь всякой гражданской дискуссии - ложное деление общества на мыслящих и не-мыслящих. Как часто я слышу это высокомерие, считающих себя прогрессивными, борцов. Их логика порой безупречна, их факты часто железобетонны, их рассуждения тонкие и глубокие. И тем сильнее они сокрушаются, когда их не слышат. “Эти люди просто не хотят мыслить!” - заявляют наши прекрасные и прогрессивные. Не понимая, какую именно в этот момент глупость сказали сами.

Мышление начинается не с сомнения, не с желания развиваться, не с благородных позывов души. Мышление начинается с недовольства. Ты сначала по какой-то причине остро неудовлетворён существующим положением дел. Неудовлетворён не интеллектуально - на уровне почти физиологическом, недоволен необъяснимо и необъяснённо, тебе просто тошно по какой-то причине. Только вторым шагом ты начинаешь сомневаться в чём-то, что было для тебя самоочевидным и комфортным. И только потом начинается мышление.

О, как смешно слышать определение “недотраханная”, “недотраханный”! Что хочет этим сказать сей критик? Что в его жизни столько секса, что это позволяет ему совершенно естественным образом перестать думать? У меня вот катастрофический недотрах, и, возможно, только это и побуждает меня что-то делать. Заискивать перед фем-сообществом, вчитываться в их теоретические наработки, заискивать перед протестным движением и стараться разобраться в тонкостях и сортах беззакония. И всё это, чтобы ну хоть как-то организовать свою интимную жизнь. Недотрах это звучит гордо!

И вот какая-нибудь очередная мудрая и глубокая фем-активистка пишет тяжелый железобетонный текст на десять страниц. И недоумевает, почему условная матрона никак не хочет начать думать своей головой или проявить капельку эмпатии к тем, у кого нет такого безоговорочного довольного принятия своего положения, а может и кулаком прилететь, и дубинкой, и с локтя.

Матрона не глупая, ей хватит ума и соображалки вникнуть в любой сложносконструированный текст, ей хватит души сопереживать угнетению, ей хватит сил и смелости выйти на акцию протеста. Но для начала нужно разрушить её семейное счастье, её душевное спокойствие, уничтожить согласие в её любовном союзе. И тут не поможет логика. Тут нужен жестокий и беспощадный психологический терроризм.

Есть, как минимум, два способа выбить удовлетворённому человеку почву из-под ног. Первый способ непродуктивный. Это страх. Страхом пользовались бомбисты. В чём настоящий смысл взорвать физическое тело двух-трёх чиновников, когда государственный аппарат состоит из тысяч заменимых? Единственно в том, что после такого взрыва все остальные перестают чувствовать себя защищёнными. Начинают бояться. А потому думать. Вот только думать совсем не в ту сторону. В сторону укрепления обороны маразма. Очень продуктивно думать. Качественно выстраивать оборону. Не нужно ни взрывать тела, ни угрожать повесить матрону на ближайшем столбе.

Есть второй инструмент - это зависть. Зависть сильнее страха - вот подлинный лозунг психологического террориста. Советскую империю развалила Зависть. Эффективные и убойные наработки диссидентов той войны сегодня уже не сработают. Эта система выстроила крепкую хорошую оборону против зависти к Западу. Эти бомбы взрываются мимо. Смешно слушать риторику “хотим, как в цивилизованной демократии”. Смешно, потому что  риторика эта умело обезврежена. Владелец дворца и яхты не хочет, как в Европе, матрона, трясущаяся над ориентацией своего сынули - не дай бог захочет опытным путём понять, что ему приятней нализывать, она не хочет, как в Европе. Но это вовсе не значит, что нет таких вещей, которым они смертельно позавидуют. так, что потеряют покой и сон. Так, что их довольная жизнь покажется им адом от этого томления зависти.

Хочешь пример? Вопрос феминитивов, слов женского рода. О, как сражаются стенка на стенку на этом фронте! Как не слышат друг друга! Как ломают копья в бесполезной и безжалостной теоретической борьбе! Но стоит одному - вдумайся! - всего одному популярному музыкальному коллективу написать пронзительную песенку о любви с незатейливым припевом: “Генералесса! О, моя генералесса!” - такую, чтоб до мурашек, такую, чтобы каждая матрона захотела услышать это в свой адрес от своего домохозяина. И всё. Вопрос снят. Теоретические споры окончены. Полная и безоговорочная победа: уже через неделю все матроны запоем читают  обоснования необходимости феминизации языка и искренне сострадают всем акушеркам, ущемляемым  репрессивным языком патриархата.

Зависть сильнее страха. Капитализм уничтожает любое противостоящее ему движение через зависть. Но есть вещи, ради которых владелец дворцов и яхт захочет отказаться от всего этого. Захочет протиснуться в игольное ушко.

Хочешь ещё один шуточный пример? Представь себя миллиардером. Сексуально озабоченным миллиардером. Жадным до оргий. Что ты можешь сделать? Купить виллу на райском пляже, завести туда инвентарь и мебель из самых отвязных и дорогих секс-бутиков. Пригласить две сотни моделей с точёным и продающимся по сходной цене телом. А знаешь, чего ты не сможешь сделать за эти деньги? Секс-позитивную вечеринку. Оргию, где тебя будут хотеть, смотря в глаза, а не на кошелёк. Оргию, в которой боль и подчинение будет выстроено от взаимного животного влечения и по настоящему согласию, а не потому что клиент насмотрелся садистского порно, а исполнительница научилась имитировать удовольствие от неумелых шлепков. Неумелых потому, что вне культуры согласия, без запроса и обратной связи, и научиться-то невозможно. Оргию, с которой тебя пинками выгонят, если ляпнешь что-то о неполноценности кого бы то ни было. И не посмотрят на мандат. Вот такую оргию ты не купишь. И главная задача - создать фетиш на именно такую. Чтобы летели золотые искры воска под плетью. И хотелось, хотелось туда попасть. Нужно описывать так, чтобы Зависть. Страшно. Страшно лишиться привилегий. Страшно войти в общество, где ты такой же, как и все. Но зависть сильнее страха.

Понимаешь? Новая нежность сметёт к чертям старый мир. И всадники её уже среди нас.

Что же до текущей политической повестки… Не стоит раскрывать все карты. Делай бомбы, Миша. Психологические бомбы.