Юность на Поклонной горе Воспоминания

СЕРГЕЙ НОСОВ

ЮНОСТЬ НА ПОКЛОННОЙ ГОРЕ
Окончание школы. Университет
Очерки моих воспоминаний. Очерк третий

        В современном Петербурге есть и районы города и тем более пригороды, расположенные на возвышенностях. Это давно уже не город «на болоте» как было при Петре Великом и в ХVIII столетии вообще.
        Один из таких районов города на возвышенности - район Поклонной горы, начинающийся фактически с парка Сосновка и его округи. Где и прошла моя юность.
         Я не могу сказать, что юность моя была таким уж безоблачно счастливым временем для меня. Тем не менее все-таки это был светлый период в моей жизни. Это безусловно.
             Но рассказать о своей юности достаточно правдиво, без вымысла, и в то же время не обижая людей, с которыми некогда сближала жизнь, и без навязчивого  «зазнайства» и вольного или невольного приукрашивания своего собственного образа   -  совсем непросто.
            Чем старше становится человек, чем больше он взрослеет, тем сложнее ему писать об этом, «почти взрослом»,  времени в своей жизни и, в частности, о своей юности и молодости.
              Большинство нам известных воспоминаний и заканчиваются на времени юности их героя, или всецело посвящены исключительно его детству.
                Это не случайно.
                Взрослый человек, рассказывая о взрослом же периоде своей жизни,  говорит о себе почти в настоящем времени, неизбежно повествует о том, каким он является и сейчас, каким он остался на всю жизнь, сформировавшись в детстве и отрочестве как личность.
                И такой рассказ неизбежно приобретает  черты исповеди и очень интимный характер.
             А исповедь - это уже не просто воспоминания, это череда порой весьма нелицеприятных признаний, которые часто неприятным образом задевают за живое и окружавших тебя людей, и конечно же тебя самого, открывают для всех слабые стороны твоего характера, твои изъяны и недостатки как человека.
                Откровенность в воспоминаниях имеет свои неписанные ограничения и свои естественные пределы. Об этом всегда следует помнить.               
                Есть известные воспоминания в истории русской культуры, которые остались для нас загадкой, и в сущности только повредили и человеческому образу их создателей в представлений потомков, и  репутации авторов таких мемуаров в культуре как людей мысли, совести и творчества.
                Такими стали, например, воспоминания большого русского историка, автора выдающейся многотомной «Истории России» Сергея Михайловича Соловьева.
                То, что воспоминания С.М. Соловьева его компрометируют понимали уже его дети (и в их числе выдающийся философ Владимир Сергеевич Соловьев). Почти все они выступали против публикации автобиографических «Записок…» своего отца, ощущая, что такая публикация на самом деле дискредитирует их отца и большого русского историка С.М. Соловьева.
                Только один из детей С.М. Соловьева, известный некогда исторический романист Всеволод Соловьев, с остальными членами своей семьи не ладивший и отличавшийся неуживчивым и неуравновешенным характером,  без согласия остальных членов семьи опубликовал мемуарные «Записки…» своего отца. И в итоге этой публикации разлад его с другими членами семьи С.М. Соловьева значительно углубился.
                Для меня и сейчас неясно, когда я вспоминаю эти «Записки…» С.М. Соловьева - а таким ли все таки неприятным человеком был на самом деле наш выдающийся историк, каким его образ вырисовывается в этих записках?
                Может быть, он невольно «наговаривал» на себя, когда прямолинейно и без прикрас писал о своих наблюдениях и мыслях и о своих впечатлениях об окружавших его  людях. 
                Такое тоже возможно.
                Неискушенный в художественной литературе человек (а мемуарная литература тоже является, конечно, художественной литературой, созданной на подчеркнуто достоверном биографическом материале) часто  не отдает себе  отчета, что его сокровенные и интимные наблюдения и мысли, сказанные «во всеуслышание», производят совсем другое впечатление, чем если говорить о них в узком «своем» кругу или оставить их просто в глубинах своего сознания и своей  памяти.
                Тем не менее, видимо, неприятное в С. М. Соловьеве как в человеке действительно было -  заносчивость и при этом какая-то душевная топорность, недоброе отношение к малознакомым ему людям, непонятное презрение к окружавшим его,  часто даже и выдающимся на самом деле людям, ни в чем по таланту и иным своим достоинствам ему не уступавшим.
                И лучше бы не выставлял наш выдающийся историк такие неприятные черты своей личности напоказ, а стремился бы сгладить и преодолеть их в своем характере или, по крайней мере,  помалкивать о том, что его явно не красит как человека.
                Но есть и иная крайность в мемуарной и близкой к мемуарной литературе,  когда автор горделиво придумывает красивую и возвышенную сказку о себе.
                Когда он настолько прикрашивает и любовно раскрашивает реальные события своей жизни, что вымысел уже вытесняет правду… Или правда сливается с вымыслом до неразличимости. 
                Таков, например, автобиографический   по своему соотношению с реальностью описываемой в нем жизни роман Ивана Бунина «Жизнь Арсеньева».
                Этот, основанный на автобиографическом материале роман Бунина, есть  конечно выдающееся художественное произведение - в высшей степени поэтическое, эстетически  тонкое и яркое  и в высшей степени одухотворенное и светлое.
                Но оно связано с реальной жизнью автора в целом ничуть не больше, чем  связано с реальной жизнью большого поэта то или иное его выдающееся лирическое стихотворение.
                Написать одухотворенное поэтическое повествование «по мотивам» своей жизни - это прекрасно, конечно.
                Многие будут увлечены такой литературой. Она, безусловно, приносит духовный свет и радость, если художественно подлинна.
                Но ведь из мемуаров обычно хочется все-таки узнать и правду, как  о самом их авторе, так и о жизни в его эпоху.
                И если ты не видишь в чьих-то воспоминаниях такой правды - это большое разочарование и большой изъян самих этих мемуаров.
                Автор любых воспоминаний должен быть честен и со своими читателями и с самим собой. Или тогда уже - не писать никаких воспоминаний вообще.

                ----------------------------------------------
       Моя  жизнь в детские и отроческие годы шла как бы волнами.
      Сначала накатила на меня волна простой и наивной беззаботной детской жизни.
        Это было в Гавани. 
       Только поэтическая «нота» летней моей жизни в одиноком Лимузи, с его сказочной высоченной горой у берега залива, уравновешивала до какой-то степени своим лиризмом безудержное и бездумное веселье моей детской жизни в этот период.
           С 12-ли лет в Лесном начались и очень резко начались для меня грустные и одинокие годы моего отрочества.
           Без друзей во дворе и без друзей в новой школе. За книгами, среди каких-то туманных неясных фантазий и первых попыток проявить себя в какой-то области знания.
              И, наконец, третья и светлая волна в моей жизни - переезд к парку Сосновка на Поклонную гору,  когда мне исполнилось  16 лет.
                Школу я уже не менял.
                Поклонная гора с бывшей Ольгинской улицей (позже переименованной в улицу Жака Дюкло в честь известного французского коммуниста), упиравшейся прямо в парк Сосновка и продолжавшейся как дорога в самом парке, была недалеко от Лесного.
                До школы (ныне это школа-гимназия № 105 на улице академика Орбели) мне даже стало ближе добираться.
                Но вся обстановка моей жизни изменилась. Сталинский Лесной проспект со его неприятной и примитивной  архитектурой таил в себе что-то казенное и гнетущее.
               Да еще этот грохочущий транспорт, проходивший по  проспекту  - и вечная пыль столбом, и вечный оглушающий шум…
                А тут, у чудной Сосновки,… сосны стояли прямо среди домов.      Когда-то на месте нашего дома или почти на месте нашего дома располагался загородный особняк графа Воронцова - и существовал тогда и переулок графа Воронцова…
                Мне это тоже нравилось. Все-таки загадочная поэзия старины, которая, как  казалось, была  совсем рядом….
                Но главное - я повзрослел.
                И мне страстно захотелось жить. Жить, жить и жить… Книги меня уже не удовлетворяли.
                Если раньше в новой школе у меня был один только близкий товарищ -  тихий и умный, очень начитанный мальчик Миша из  семьи солидного архитектора, с которым мы бесконечно беседовали на «умные темы»… То теперь мне с этим тихим и во всем домашним Мишей стало очень скучно.
                Меня неудержимо влекла к себе живая и свободная молодая жизнь.   
                И я как-то спонтанно вдруг вспомнив былую свою общительность в ранние годы детства, присоединился к юношеской компании в нашем классе - в ней были и юноши, и девушки, хотя юношей было в ней больше   -   компании, которая вся  как бы дышала молодой жаждой вольно жить на свете, и уже стремилась  жить  «как взрослые».
                Вели мы себя целомудренно. Но пробовали пить вино, устраивали в родительских квартирах (когда не было дома самих родителей) вечера с непременными танцами и самой современной по тем временам (западной конечно) музыкой, несшейся из магнитофонов, ездили гулять на берег Финского залива в Солнечное и Комарово.
                Эта была уже не детская, а молодежная компания, чистая и дружная. В ней мне было хорошо в моих старших классах школы. Даже очень хорошо.
                Хотя сама по себе советская школа с ее математикой, физикой и химией в ее последние школьные годы меня терзала.
                Мне эти предметы были чужды. Я понимал, что буду поступать в Университет на филологический или исторический факультет. И что для поступления на гуманитарный факультет никакая математика и химия мне не нужны, и в жизни они мне потом уже никогда и не пригодятся.
                Да и трудно мне давались, например, те же математика и химия - не было у меня совершенно объективно никаких способностей к этим наукам. Просто не было.
                Но после школы, если забыть про то, что надо делать уроки и что это очень скучно и утомительно… мне было тогда  хорошо.   
                Даже удивительно, что Ленинградский Университет, его исторический факультет,  на который я поступил в  1973-ем году,  стал для меня огромным разочарованием в сравнении со школой, где я учился.
                Хотя никакой математики, так мучившей меня в школе, в Университете, конечно, для меня не было. И это объективно стало для меня большим облегчением в учебе.
                Но, увы,  Ленинградский Университет в 1970-е годы (его исторический факультет, по крайней мере, и вероятно и другие гуманитарные его факультеты) - это был уже далеко не бывший  блистательный  Санкт-Петербургский Университет…
                Это была  по составу и интеллектуальному уровню учащихся далекая и «глухая» провинция в сравнении с моей 105-ой школой, расположенной в районе домов принадлежавших Академии Наук у парка Сосновка, где и жили преимущественно дети из семей ленинградских ученых.
                И я признаюсь, не ожидал, что наша российская провинция такая… Такая, как бы сказать, «дремучая».
                Поэтому в годы учебы в Университете я вновь оказался в сущности совершенно один.
                Но я должен сначала сказать, что уговорил меня поступать именно на исторический факультет мой отец.
                Он и сам первоначально поступил в год начала войны на филологический факультет Университета.
                Отец справедливо говорил, что писателем можно стать имея любое образование и любую профессию. А историческое образование - лучшее из всех видов гуманитарного образования вообще.
                И конечно отец был прав. Потом я это окончательно понял на собственном уже опыте.
 
      
                Но сначала я хочу рассказать о моем отце и его роли в моем жизни в детстве и в юношеские годы.
                Вся моя  возможная  интеллигентность, все мои духовные ценности и взгляды в их первоосновах - от отца.
                Отец мой был, безусловно, не только незаурядным, но в полном смысле выдающимся человеком.
                И в отличие от моего деда он сумел проявить себя в науке.   
                Как историк, мой отец Николай Евгеньевич Носов, известен в научных исторических кругах и сейчас.
                Известна и заслужила немалое признание его концепция исторического пути развития России, согласно которой был возможен и второй,  несостоявшийся в итоге буржуазно-демократический путь развития России, альтернативный реальному  крепостническому и дворянскому пути развития, по которому Россия и развивалась с ХVII столетия до второй половины  драматического в российской истории ХIХ века.
                На фактах отцу удалось доказать, что крупные земельные собственники, бояре и монастыри, испокон века утверждали на самом деле более исторически прогрессивные, предбуржуазные формы хозяйствования,  -    их огромные хозяйства основывались на собираемой с крестьян денежной ренте (оброке) и тем самым крестьяне, отдавая боярину лишь положенный оброк, имели большую личную и хозяйственную свободу.
             Они не работали на помещика на барщине как «крепостные рабы». Малоэффективный экономически рабский крепостной труд на полях «на хозяина» в таких старых боярских владениях не использовался.
                Иван Грозный же, по мысли отца, разгромив в годы «опричнины» все боярство, уничтожил фактически и боярские землевладение как таковое.
                Владения репрессированных и убитых бояр раздавались по частям множеству мелких и всецело зависимых от своей службы царю дворян, которые активно использовали «барщину»,  то есть принудительный рабский фактически  труд крестьян на своих полях , выжимая из своих крестьян все соки, закрепощая их и ведя свое хозяйство уже на чисто крепостнических основаниях с широким использованием в форме «барщины» именно рабского крестьянского труда.
                Эта историческая концепция, не только клеймя кровавую тиранию Ивана Грозного, но показывая ее разрушительное действие на все хозяйство страны и на традиционные формы землевладения в России, и сейчас выглядит исторически обоснованной и убедительной.
                И при этом - что тоже немаловажно - эта концепция была  исполнена веры в возможность (пусть так и оставшуюся неосуществленной) иного, чуждого грубой тирании и жестокому угнетению народа,  исторического пути развития России.
                Она утверждала исконную близость России к много более справедливому устройству  государства, чем то авторитарное устройство власти, которое позже победило в России в реальности.
                Как настоящий и крупный историк, отец многому научил и меня - научил историческому видению жизни в большом масштабе и как бы в большой исторической перспективе.
                Но еще важнее были для меня в мои детские и юношеские годы человеческие качества отца.
                Я уже упомянул об интеллигентности моего отца. Она всем окружающим при его жизни бросалась в глаза.
                Об интеллигентности много писал в свое время академик Дмитрий Сергеевич Лихачев, которого я так же хорошо знал, работая долгие годы в Пушкинском Доме (Институте Русской Литературы Российской Академии Наук).
                Сейчас я  не помню уже, какие в точности определения давал академик Лихачев интеллигентности.
                Но для меня интеллигентность - особая внутренняя духовная утонченность и особое внутренне духовное благородство, органически связанное с глубоко усвоенной человеком духовной культурой, как бы пропитывающей все его существо,  всю его систему ценностей и всю его жизнь.
                Интеллигентность - антипод вульгарности, топорности, грубости, хамству и примитиву в культуре, в жизненных установках и поведении, во всем облике и во всех ценностях человека.
                Для меня это так. И я глубоко убежден, что в главном я в понимании интеллигентности, как особого качества человеческой личности, прав.
                Так вот, некоторые азы и черты интеллигентности привил мне именно мой отец. Именно он и только он.
                Другого такого человека по духовности и культуре, по ее высоте и глубине в моем окружении просто не было.
                Да наверное и быть не могло,  потому что такие люди были редки в советском обществе, как редки они на самом деле в России и ныне.    
                Влияние на меня моего отца - итог постоянного ежедневного общения с ним, когда другого близкого тебе человека уже как бы чувствуешь…, чувствуешь оттенки его слов и мыслей, выражения его лица и его реакцию на все происходящее вокруг.
                И невольно бессознательно сам впитываешь и перенимаешь, заимствуешь все это у другого человека - тем более, у такого тебе близкого и  дорогого,… у твоего отца.
                Но запомнились мне и эпизоды жизни когда такое влияние на меня отца и его жизненной позиции и его идеалов было и открытым.
                Так у отца был двоюродный брат, живший в эти годы в Москве, с которым в детстве его связывали приятельские отношения.
                Теперь это был маститый московский журналист-международник, весьма успешный и вальяжный столичный деятель, многие годы живший ранее как корреспондент главной советской коммунистической газеты в  «Правда» во Франции.       
                Жена этого двоюродного брата отца так же была из того же самого круга советских журналистов  центральных тогдашних газет.
                Так вот сразу после вторжения советских войск в Чехословакию в 1968 году эта  жена двоюродного брата отца  написала и опубликовала в «Правде»  (видимо по «заданию партии» конечно) большую статью восхваляющую оккупацию Чехословакии советскими войсками и войсками стран Варшавского Договора как  большую дружественную помощь социалистической Чехословакии,  помогающую защитить социализм в этой стране.   
                И вот в тот самый момент  московский двоюродный брат отца оказался ненадолго в служебной командировке в Ленинграде. 
               Я слышал тогда в нашей семье разговоры взрослых что мол неудобно не пригласить его домой, но вот как бы удержаться от скандала из за поганой и бессовестной статьи его жены об оккупации Чехословакии.
                Не вышло конечно. Не вышло у отца удержаться от скандала.
                Не пригласить своего двоюродного брата домой он действительно считал  по человечески неблагородным и  неприличным.
                И по старой памяти хорошо к относился к этому своему не такому уж  и близкому ему теперь на самом деле родственнику.
                Но удержаться от того чтобы с гневом не сказать в лицо своему московскому двоюродному брату всю правду о бессовестности такой оккупации Чехословакии и о бессовестности  статьи  его супруги об этой оккупации чужой страны  - отец естественно не мог и не сумел.
                Я помню покрасневшее от гнева и волнения лицо отца, его речь о совести которую нельзя продавать и о позоре такой оккупации чужой свободной страны…
                Помню и неловкую  и  несколько удивленную реакцию на эту гневную речь отца его  вальяжного московского гостя. 
                Помню что мне и тогда уже казалось (хотя было мне еще лет 15 в это время) что нет большого смысла  связываться и спорить с таким вот вальяжным и циничным одновременно московским деятелем, у которого давно до неузнаваемости размыты все понятия о чести и совести.
                Но в то же время я помню что я и гордился тогда  за отца - за его прямодушие, правдивость и честность…
                Пусть говорить о чем-то всерьез и тем более убеждать в чем-то его московского братца и было  бесполезно.
                Но честность способность сказать правду и глубокая неприязнь ко всякой лжи - всегда достоинство, в каких бы обстоятельствах она не проявлялась.   
                Так что и честности перед собой и перед людьми учил меня мой отец. Как учил и многому,  очень многому другому… И при этом -   всегда только хорошему, духовно светлому и чистому.

 
                В Университете меня увлекла жажда творчества.
                Я стал писать стихи (правда еще очень несовершенные стихи если говорить откровенно и серьезно) и написал  тогда и первые свои статьи по истории русской культуры.
                Особо увлекся я в это время изучением русского славянофильства середины Х1Х века -  изучением идей и творчества А. С. Хомякова, И.В. Киреевского. К.С. Аксакова, Ю.Ф. Самарина.
                Уже в студенческие годы я опубликовал свои первые статьи о русском славянофильстве в научной печати. И фактически еще оставаясь студентом написал и кандидатскую диссертацию о первых русских славянофилах.
                Правда защитил я свою кандидатскую диссертацию как историк  конечно позднее, в 1982-ом году, после окончания аспирантуры и, имея написанную уже диссертацию, не знал по правде говоря чем же мне в аспирантуре всерьез заняться.
                Мои первые опыты в поэзии были явно  не слишком удачными. И мой путь в настоящую поэзию оказался непростым и достаточно долгим.
                О нем я рассказывал весьма правдиво и достаточно подробно в своем неоднократно опубликованном и в России и за рубежом очерке «Мой путь в поэзию».
                Поэтому повторяться и вновь писать о том как я «пришел в поэзию» складывалась моя судьба как поэта я не стану.
                Скажу о другом -   в студенческие годы  мою жизнь поглотила новая волна одиночества.
                Студенты с которыми мне пришлось учиться мыслящими людьми не являлись. Мне было с ними очень  скучно.
                И я вновь погрузился в одинокое мечтательство... Это было и увлекательно и грустно одновременно.
                Часто я один уезжал в Комарово и целыми днями бродил там по пустынному берегу залива в любую погоду и летом и осенью и весной…     Смотрел на лижущие нежно песчаный берег невысокие на мелководье волны… И мечтал.
                Мечтал, фантазировал, писал стихи… Вся моя будущая жизнь рисовалась мне в романтическом и возвышенном ореоле.
                Дома у меня хранилась в моей комнате моя заветная семейная реликвия  - огромный   панцирь черепахи, привезенный дядей Жоржем из океанского кругосветного путешествия.
                Мне мечтательно казалось что этот панцирь - залог моего светлого будущего, залог той яркой жизни которую мне предстоит прожить.
                И сейчас в моей комнате хранится этот мой верный талисман - огромный панцирь черепахи.
                Моя  жизнь продолжается и я в этот свой талисман и сейчас верю не меньше чем верил в него в юности.   
                Но сейчас моя вера в чудесное все-таки имеет реальные основания.      
                Я видел и пережил в своей жизни не только горькие периоды бед и печали, но и  то,  что могу не притворяясь и не преувеличивая назвать светлыми чудесами  -  необыкновенные, яркие и судьбоносные для меня события. 
                Они реально были в моей жизни и действительно очень много для меня значили.
                А тогда в юности со мной была только моя вера в чудесное - светлая и романтическая. И в то же время бесконечно одинокая.   
                В реальности я был в годы юности совсем один. Друзей у меня не было.
                Так начиналась моя молодость. 


СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ:
Носов  Сергей Николаевич.  Родился в Ленинграде ( Санкт-Петербурге)  в 1960-м году. Историк, филолог,  литературный  критик, эссеист  и поэт.  Доктор  филологических наук и кандидат исторических  наук.  С 1982 по 2013 годы являлся ведущим сотрудником   Пушкинского Дома (Института Русской Литературы) Российской Академии  Наук. Автор большого числа работ по истории  русской литературы и мысли и в том числе нескольких   известных книг  о русских выдающихся  писателях и мыслителях, оставивших свой заметный след в истории  русской культуры: Аполлон Григорьев. Судьба и творчество. М. «Советский писатель». 1990;  В. В. Розанов Эстетика свободы. СПб. «Логос» 1993; Лики творчестве Вл. Соловьева СПб.  Издательство «Дм.  Буланин» 2008;  Антирационализм в художественно-философском творчестве  основателя русского славянофильства И.В. Киреевского. СПб. 2009. 
    Публиковал произведения разных жанров  во  многих ведущих российских литературных журналах  -  «Звезда», «Новый мир», «Нева», «Север», «Новый журнал», в парижской  русскоязычной газете  «Русская мысль» и др.  Стихи впервые опубликованы были в русском самиздате  - в ленинградском самиздатском журнале «Часы»   1980-е годы. В годы горбачевской «Перестройки»  был допущен и в официальную советскую печать.  Входил как поэт  в «АНТОЛОГИЮ РУССКОГО ВЕРЛИБРА», «АНТОЛОГИЮ РУССКОГО ЛИРИЗМА», печатал  стихи в «ДНЕ ПОЭЗИИ РОССИИ»  и «ДДНЕ ПОЭЗИИ ЛЕНИНГРАДА», в журналах «Семь искусств» (Ганновер), в  петербургском  «НОВОМ ЖУРНАЛЕ», альманахах «Истоки», «Петрополь»  и многих др. изданиях, в петербургских и эмигрантских газетах. 
После долгого перерыва  вернулся в поэзию в 2015 году. И вновь начал активно печататься как поэт и в России и  во многих изданиях за рубежом от  Финляндии  и Германии,    Польши и Чехии  до Канады и Австралии  - в журналах «НЕВА», «Семь  искусств», «Российский Колокол» , «ПЕРИСКОП», «ЗИНЗИВЕР», «ПАРУС», «АРТ», «ЧАЙКА» (США)«АРГАМАК»,  «КУБАНЬ».  «НОВЫЙ СВЕТ» (КАНАДА), « ДЕТИ РА», «МЕТАМОРФОЗЫ» , «СОВРЕМЕННАЯ ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА» (ПАРИЖ),   «МУЗА», «ИЗЯЩНАЯ СЛОВЕСНОСТЬ», «НЕВЕЧЕРНИЙ СВЕТ,  «РОДНАЯ КУБАНЬ», «ПОСЛЕ 12»,  «БЕРЕГА»,  «НИЖНИЙ НОВГОРОД» . «ДЕНЬ ЛИТЕРАТУРЫ» и др.,   в  изданиях  «Антология Евразии», «АНТОЛОГИЯ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ХХ1 ВЕКА», «ДЕНЬ ЛИТЕРАТУРЫ», «ПОЭТОГРАД»,  «ДРУГИЕ», «КАМЕРТОН»,   «АРТБУХТА», «ЛИТЕРАТУРНЫЙ СВЕТ», «ДЕНЬ ПОЭЗИИ» ,  «АВТОГРАФ»,  «Форма слова»  и «Антология литературы ХХ1 века», в альманахах « НОВЫЙ ЕНИСЕЙСКИЙ ЛИТЕРАТОР», «45-Я  ПАРАЛЛЕЛЬ»,  «ПОРТ-ФОЛИО»Й (КАНАДА),  «ПОД ЧАСАМИ», «МЕНЕСТРЕЛЬ», «ИСТОКИ», «ЧЕРНЫЕ ДЫРЫ БУКВ», « АРИНА НН» , «ЗАРУБЕЖНЫЕ ЗАДВОРКИ» (ГЕРМАНИЯ), «СИБИРСКИЙ ПАРНАС», «ЗЕМЛЯКИ» (НИЖНИЙ НОВГОРОД) ,  «КОВЧЕГ»,   «ЛИКБЕЗ» (ЛИТЕРАТУРНЫЙ АЛЬМАНАХ),  «РУССКОЕ ПОЛЕ», «СЕВЕР», «РУССКИЙ ПЕРЕПЛЕТ»  в сборнике посвященном 150-летию со дня рождения К. Бальмонта, сборниках «СЕРЕБРЯНЫЕ  ГОЛУБИ(К 125-летию  М.И. Цветаевой),  «МОТОРЫ» ( к 125-летию со дня рождения Владимира Маяковского), «ПЯТОЕ ВРЕМЯ ГОДА» (Альманах стихов и рассказов о Любви. «Перископ»-Волгоград. 2019)  и   в целом ряде  других   литературных  изданий.
В 2016 году стал финалистом ряда поэтических премий - премии  «Поэт года», «Наследие»   и др.   
Являюсь автором более 15-ти тысяч поэтических произведений. Принимаю самое активное участие в сетевой поэзии.
Стихи переводились на несколько европейских языков.  Живет в Санкт-Петербурге.