Винцас Креве-Мицкявичюс. Неудачная попытка

Винцас Креве-Мицкявичюс. Неудачная попытка
(Рассказ)

I

Господин Никодим Ольшевский, переехав в Каунас, стал Никодемасом Алькснинисом.
Это не было изменением фамилии или восстановлением литовской формы, только исправлением, ведь его родители и предки с незапамятных времён называли себя и сейчас в деревне Марцинконяй называют себя Алькснинисами. Только старик его дядя, ксёндз, работающий где-то в Белоруссии, отказавшийся от всего литовского, ещё будучи студентом Вильнюсской духовной семинарии, изменил литовский корень фамилии, и добавил польский суффикс и окончание. Маленького Никодемаса он привёз в Вильнюс, устроил в государственную польскую гимназию, записав его якобы поляком и изменив фамилию из Альксниниса в Ольшевского.
Никодемас, живший в Вильнюсе у друга своего дяди, ксёндза прихода Святого Иакова, который считал себя поляком, общался только с полякамии.
И в квартире священника, и в гимназии ему часто приходилось слышать всякую клевету о «литвоманах» (так поляки называли всех сознательных литовцев), якобы они – и большевики, и безбожники, и злейшие враги государства и костёла, язычники, поклонники ужей и подобных тварей, как это делали сотни лет назад их родители и предки. Он тогда очень боялся, чтобы кто-то не узнал, что и он – один из тех невыносимых и во всех отношениях презираемых «литвоманов». Хоть и знал, что все подобные разговоры – только злые вымыслы, никогда не осмелился их отрицать.
Не дай Бог! Ещё кто-то поймёт, что он – литовец!..
Иногда в Вильнюс приезжали его родители, чаще всего на праздники. Эти посещения были очень неприятными для него – их одежда деревенская, они говорили по-литовски, а литовского языка он стыдился.
Выходов в город с ними он избегал. Боялся возможных встреч с друзьями из гимназии, чтобы они не узнали, что он родом из простых людей.
Но и дома, и в костёле было много всяких неприятностей. Его разговор на литовском языке слышали и повариха ксёндза, и много других людей...

II

Окончив гимназию, Никодемас поехал отдыхать, как обычно, к дяде.
– Ну, так что теперь думаешь? – спросил у него дядя. – Не думаешь ли поступать в духовную семинарию? Родители очень хотят.
– Ни малейшего призвания у меня нет, дядя, – говорит он. – А без призвания ксёндзом не быть...
– Гм, как хочешь, – пробормотал дядя. – Я не заставляю и не уговариваю, только говорю – родители хотят. Я думаю, лучше быть приличным человеком, чем плохим ксёндзом.
На этом разговор закончился, и дядя об этом больше не говорил.
После каникул Никодемас не посетил родителей, как это делал раньше, но вернулся в Вильнюс. Хотел избежать неприятных разговоров и давления родителей...
В Вильнюсе поступил в университет Степена Батора на факультет права и записался в корпорацию «Полония», в которую вступала вся «народно-демократическая» молодёжь. В первый год старательно участвовал в деятельности корпорации и ничем не отличался от своих коллег поляков.
Но в университете он познакомился с некоторыми студентами литовцами. Этих знакомств Никодемас не искал, даже избегал их, но получилось как-то случайно, или, может быть, литовцы сознательно захотели с ним наладить более близкие отношения и таким образом вернуть заблудившегося ягнёнка в родное стадо...
Самое главное, что у господина Никодемаса появилась возможность прочитать некоторые литовские издания, опубликованные в Каунасе, полистать некоторые литовские книжки, даже побывать на литовских вечеринках, хотя после каждого мероприятия он упрекал себя и сожалел, что сделал ошибку и что в таких вечеринках он участвовать не должен. Даже дал себе твёрдое слово, что в будущем подобные ошибки не повторятся. Несколько дней ему мерещилось, что коллеги поляки уже всё знают, и на него косо смотрят. Но литовцы приглашали, своё решение приходилось всё чаще отменять и свою «ошибку» повторять.
Подобное общение с литовцами особого влияния на него не оказало, но слушать клевету и вымыслы о литовцах уже было неприятно, и часто он еле мог воздержаться от противоречий, когда подобные разговоры слышал среди поляков...
Окончив университет, Никодемас получил службу в магистрате Вильнюса. Сначала купил дорогое золотое кольцо с тёмно-красным камушком, на котором был выгравирован какой-то герб. Что он означал и как назывался, господин Никодемас не знал и не старался узнать, но будучи с кольцом, чувствовал себя «гербовым», значит, высокого происхождения.
Поступил так потому, что и у других коллег были такие кольца. И не только у коллег, но и у охранников такие кольца были, стараясь подчеркнуть своё более высокое происхождение...
Получив постоянную службу, преобрёл больше свободы, всё больше освобождался от влияния друзей в корпорации. И дяди боялся всё меньше, когда стал чувствовать себя самостоятельным и независимым от его кармана.
Среди поляков не было у него серьёзных знакомств, не приходилось побывать во влиятельных семьях. Даже коллеги по службе не спешили его пригласить к себе, познакомить со своими семьями. Для них он был «homo novus et ignotus» (человек новый и неизвестный), подозрительного происхождения, несмотря на его новую печатку (знак на кольце).
Почувствовал господин Никодемас, что на него смотрят высокомерно или даже с презрением. Литовцы его совсем не избегали, с ними он стал себя чувствовать свободнее, удобнее, поэтому его сознание стало постепенно просыпаться и его упрекать, что плохо делает, считая себя поляком, когда его родители, хоть и живут на територрии «Республики двух народов», но говорить по-польски не научились, и для этого не находят причин.
В результате всего этого он стал чаще посещать вечеринки литовцев, стал смелее, однажды даже участвовал в спектакле и уже совсем не жалел, сделав «ошибку».
Потом он почувствовал себя литовцем, и даже был у него неприятный когфликт с одним сотрудником магистрата – он публично опроверг им расрпостраняемые слухи о литовцах и даже назвал его лгуном.
После этого конфликта другие сотрудники магистрата действительно стали на него косо смотреть и называли «zajadlym litwinem» – яростным литовцем.
Наверно, враг доложил о нём, куда надо. В один прекрасный день он был арестован польской разведкой и вместе с другими литовцами выслан за пределы «Республики двух народов», как нежелательный иностранец и опасный гражданин...
Из Вильнюсского края ссыльного, потерпевшего за «народную деятельность», литовцы встретили в Каунасе с дружескими объятиями. Бед никаких не было – еле успел оглянуться, сразу же получил хорошое местечко в Министерстве внутренних дел...

III

Сначала чувствовал себя новичком, свою работу не понимающим. Долго не мог привыкнуть к порядку и привычкам в независимой Литве. Всё было странно и необычно.
Сначала странно было, что в государственном учреждении сотрудники говорят не на польском, а на литовском языке. К этому быстро привык, хотя литовский язык знал нетвёрдо. Особенно это чувствовал, когда приходилось писать даже незначительную записку.
Долго не мог привыкнуть к тому, что в отношениях между чиновниками трудно было заметить разницу между занимающими самые высокие и более низкие должности. Одни не кланялись перед другими, не лицемерили, не старались угодить, а те другие общались с ними, как с равными себе, не высмеивали, не унижали...
Здесь никто не дрожал перед начальством. Даже охранники и посыльные, как казалось господину Никодемасу Алькснинису, держались гордо и не спешили никому выражать особое почтение, не унижались перед высокими чиновниками, как надо было бы в важном государственном учреждении.
Это всё господину Алькснинису не нравилось.
– Как здесь может быть служебная дисциплина, если каждый клерк, даже простой писарь чувствует себя равным референту или даже директору департамента? – возмущался он.
Странно было, что клиентам, даже в простой одежде, может быть, оторвавшимся от плуга и вил, хватало смелости просить и даже «нагло» требовать...
– Не умеют здесь ещё сотрудники поддерживать авторитет государственного учреждения, – думал он с недовольством. – даже по взгляду чувствуется провинциальность, даже если сидят в креслах министров...
Он часто вспоминал свои первые шаги в магистрате и урок, который ему любезно дал его прямой начальник, тоже незначительный клерк. В первые дни после назначения господин Никодемас его пригласил в ресторан для «более близкого знакомства» и там досыта угостил, хотя потом половину месяца должен был полуголодным жить.
Избежать подобных расходов нельзя было, там был установлен такой порядок.
– Если к тебе обращается клиент, дело которого идёт через твои руки, поступай так, чтобы он стал думать, что всё зависит от твоей благосклонности, – его дружно учил весёлый сотрудник магистрата, который был старше по возрасту, опыту службы и выше по служебному положению. – Принимая его, удобно садись в кресло и начни курить сигарету. А ещё лучше для этого случая иметь сигары. Садиться не предлагай, пусть стоит у твоего стола. Когда будешь курить, пусти ему дым в глаза, руки засунь в карманы, а если знаешь, что твой клиент простой, невлиятельный гражданин, можешь даже ноги положить на стол перед его носом – особенно хорошо действует. Говори строго, без дискуссий и объяснений. Тогда он подумает, что ты – влиятельный человек особого происхождения, хотя занимаешь не самое важное место... О, братец, надо уметь поддерживать свой авторитет и честь! Это – целая наука, и смею сказать, даже особое искусство. Сумеешь это сделать – получишь уважение и с связанное удобство.
Вспомнив об этом, он подумал, не надо ли воспользоваться этими уроками и уже имеющимся опытом и показать другим пример, как надо поднимать авторитет государственного учреждения...
Думал об этом, но не хватало смелости так поступить...

IV

Господин Алькснинис по делам службы или по другим был в городе. В министерство вернулся к 12-ти часам.
Проходя по коридору, у окошка для информации, он заметил гражданина, который упорно требовал информацию у сотрудницы.
Гражданин выглядел плохо – лицо не бритое, поредевшие волосы нечёсаны, лохматые; был в изношенном пальто, обувь нечистая.
– Девушка, я уже полчаса стою у окошка и терпеливо жду, когда закончите разговор с подругой, – услышал жалобу гражданина господин Никодемас. – А когда закончили, говорите, что уже поздно...
– Мне не нужно спрашивать, зачем Вы смотрите в окошко, – строго сказала девушка. – Почему не обращались, если дело было.
– Девушка, пожалейте меня, старого человека. Я уже половину дня потратил...
Сотрудница нервно закрыла окошко...
– Не девушка, а настоящая корова. Интересно узнать, где такая училась вежливости...
Обернулся человек и пошёл по коридору к лестнице.
Сотрудница, наверное, услышала оскорбительные слова гражданина и обиделась. Она выскочила в коридор вся покрасневшая, полными ненависти глазами и примчалась к дежурному полицейскому.
Господин Алькснинис задержался у двери своего кабинета, желая стать свидетелем наглости гражданина, если понадобится. Но сотрудница после разговора с полицейским совсем успокоилась, а он догнал этого гражданина и ему что-то вежливо, как об этом мог догадаться господин Алькснинис, сказал.
Гражданин, не спеша, вернулся к окошку. Сотрудница сразу открыла его и, приятно улыбаясь, предоставила нужную информацию.
– Глупая история, – возмутился Алькснинис. – И потребуй же у граждан в таких случаях, чтобы они с уважением общались с клерками.
Входя в свой кабинет, он со злостью хлопнул дверью...
Еле успел снять пальто, открыть ящик письменного стола, взять пару дел и начать курить, как кто-то постучал в дверь.
– Нельзя! – крикнул Алькснинис, но дверь открылась, и вошёл тот же наглый гражданин.
– Сказал, что нельзя! – сердито строгим голосом повторил господин Алькснинис.
– Извините, но у меня короткое дело, – старается объяснить гражданин, приближаясь к столу. – Много времени не отниму...
– Подожди, я тебе покажу, как должны себя вести достойные сотрудники государственных учреждений с такими, как ты, наглыми гражданами, – подумал господин Никодемас, почти что лёг в кресло, руки засунул в карманы брюк и ноги положил на стол.
– Что Вам нужно? – не предлагая сесть, грубо спрашивает господин референт.
– Я по делу Бюро эмиграции, – странно оглядываясь начал гражданин. – Была предъявлена просьба получить разрешение...
– Нельзя! – не даёт ему даже закончить предложение господин Алькснинис.
– Почему? – удивился гражданин. – Ведь мне сказала сотрудница...
– Я сказал, что нельзя, значит, нельзя, – твёрдо заявляет господин Никодемас, злым взглядом, наморщив лоб, смотрит гражданину в глаза и пускает в его сторону облако дыма.
– Я думаю, что случилось недоразумение, господин референт, – не хочет успокоиться гражданин. – Я Вам объясню...
– Никаких объяснений! Слышал и можешь сейчас идти вон?! – крикнул господин Алькснинис и вновь пустил облако дыма прямо гражданину в глаза.
Гражданин пожал плечами и повернулся к двери, а господин референт самодовольно улыбнулся.
– Странно! До сих пор я думал, что только свиньи кладут ноги на стол, а сейчас вижу, что это делают сотрудники Министерства внутренних дел, – находясь у двери высказал своё впечатление гражданин.
Господин Алькснинис вскочил, как после укуса змеи. Едва не упал с креслом, но гражданин уже был за дверью, которую громко закрыл уходя.
– Я тебе не девушка, которую ты обижаешь. Я проучу тебя, грязное животное, – стал угрожать ему референт.
Он глубоко вдохнул дым, бросил на пол недокуренную сигарету и выбежал в коридор. Там он даже удивился и растерялся – в этот момент господин министр внутренних дел дружески поздоровался с гражданином, его обнял и увёл в свой кабинет.
– Кто он такой? – господин Алькснинис спросил у дежурного полицейского.
– Тот ли, который с господином министром разговаривает? Он – полковник Бержис, бывший министр Охраны края, теперь член Сейма, председатель Комиссии по бюджету, – объяснил полицейский. – Очень влиятельный человек.
Господин Алькснинис испугался, даже колени стали дрожать. Он вернулся в свой кабинет и почему-то стал звонить в Бюро эмиграции.
– Вышло недоразумение, – говорит он в телефонную трубку. – Разрешение находится у меня. Прошу зайти ко мне и взять. Кабинет восьмой. Да, да...
Позвонив сел в кресло, но не мог успокоиться, встал и начал ходить по кабинету.
– И пойми же, человек, в этой республике нищих, с кем имеешь дело, – думает он. – К чёрту всё! Бывший министр Охраны края, полковник, но одет как последний сапожник...
В тот миг раздался телефонный звонок. Господин министр просил зайти к нему...

*****

Винцас Креве-Мицкявичюс (1882–1954)

Винцас Креве-Мицкявичюс (Vincas Kreve-Mickevicius, 19 10 1882–07 07 1954) родился в деревне Субартонис, недалеко от Меркине, умер в Спрингфильде (США), в 1992 г. перезахоронен на родине. Известен как прозаик, драматург, политический деятель, исследователь фольклора, ориенталист.
В.Креве-Мицкявичюс сначала учился у сельского учителя, потом – в начальной школе в Меркине. Частным образом училися в Вильнюсе и в Петербурге экстерном сдал экзамены по курсу четырёх классов гимназии. В 1900 г. поступил в Вильнюсе в духовную семинарию, учился там два года, а потом её покинул. Сказать об этом родителям, особенно отцу, было очень тудно, поэтому, он долго откладывал возвращение на родину. Отец мечтал, чтоб сын Винцас стал ксёндзом. Когда узнал, что мечта уже не осуществится, проклял сына, и никакой поддержки от родителей уже не было. В.Креве всего добился своими силами, но из Баку он отцу прислал 100 рублей. Он этим стал гордиться и рассказывать соседям. В 1904 г. в первой гимназии Казани получил атестат зрелости и поступил в Киевский угиверситет на факультет филилогии-философии. Изучал славистику. Написал первый рассказ и стихи на польском языке (писал с 15 лет), а 1909 год считается началом творческой деятельности (публикация в газете «Вильтис»). С 1905 г. учился во Львовском университете. В 1908 г. окончил университет со степенью доктора филологии. В Киевском университете получил золотую медаль за научную работу «Прородина индоевропейцев» и был приглашён готовиться к профессуре. Из-за маленькой зарплаты отказался от этого и переехал жить в Баку. Там преподавал русский язык и литературу в гимназии. В 1913 г. в Киевском университете защитил диссертацию и получил степень магистра сравнительного языковедения. В марте 1919 г. был назначен консулом Литвы в Азербайджане и приглашён работать преподавателем в Бакинский университет. Самые важные произведения были созданы в Баку. В 1920 г. с семьёй вернулся в Каунас. Работал в Министерстве образования, в редакциях журналов, стал профессором Каунасского университета, был деканом факультета гуманитарных наук, активно участвовал в общественной и политической деятельности, активно занимался творчеством, собирал фольклор, издавал книги. Когда в 1940 г. к власти пришли большевики, в переходном правительстве был министром иностранных дел, но скоро ушёл с этой должности. За время работы успел издать приказ для дипломатов, работающих в зарубежных странах, чтобы они приехали сделать доклады, но они отказались, понимая возникшую опасность для их жизни. Удалившись из политики, В.Креве преподавал в Вильнюсском университете, был назначен директором Института литуанистики. В 1941 г. был президентом Академии наук Литвы, депутатом Верховного Совета СССР. В 1944 г. В.Креве с семьёй эмигрировал на Запад (сначала – в Австрию, с 1947 г. – в США). Преподавал русский и польский языки и литературу в универитете Пенсильвании. Там подружился и до конца своих дней общался со своим студентом, драматургом Костасом Остраускасом.
В литературе дебютировал стихами (1907). В разное время писал на польском, русском и литовском языках. В.Креве – автор драмы «Sarunas» («Шарунас», 1911), сборника стилизованных легенд «Dainavos salies senu zmoniu padavimai» («Предания старых людей Дайнавского края»; «Предания Дайнавской старины», 1912), сборника новелл «Siaudinej pastogej» («Под соломенной крышей», ч. I 1921, ч. II 1922), мистерии «Likimo keliais» («Путями судьбы»), исторических драм «Skirgaila» («Скиргайла», 1925; первый вариант написан на русском языке и издан в Вильнюсе в 1922 г.), «Mindaugo mirtis» («Смерть Миндаугаса», 1935), повести «Raganius» («Колдун», 1939), романа «Miglose» («Во мгле», 1944). В эмиграции работал над библейской эпопеей «Dangaus ir zemes sunus» («Сыны неба и земли»), но не закончил. Это было произведением всей его жизни. Более универсального писателя до В.Креве в Литве не было и ещё нет. Произведения В.Креве-Мицкявичюса переведены на русский, английский, азербайджанский языки.