ЛГ Плюс 13. 02. 2021

Не расслабляйся, эмигрант!
13.02.2021

Михаил ОКУНЬ почти 20 лет живет в Германии, оставаясь при этом истинно русским поэтом.

Михаил ОКУНЬ

Родился  в 1951 г. в Ленинграде. Служил в армии. Окончил Ленинградский электротехнический институт им. В.И.Ульянова (Ленина). Работал инженером, литературным консультантом в Ленинградской писательской организации СП СССР, редактором, журналистом.
Первая публикация в ленинградской газете «Смена» (1967). Первый сборник стихов вышел в 1988 г. в «Лениздате» как лучший по итогам 18-й конференции молодых литераторов Северо-Запада. Автор девяти сборников стихов и трех книг прозы, выпущенных в издательствах Петербурга, Москвы, Гельзенкирхена (Германия). Последний сборник «Февральская  вода» выходил в 2018 г. Стихи и рассказы публикуются в журналах и антологиях России, Германии, США, Финляндии, Бельгии, Украины на русском, английском и немецком языках.
Шортлистер литературных премий «Честь и свобода» Санкт-Петербургского русского Пен-клуба (1999) и Бунинской премии (2007). Лауреат премий журналов «Урал» (2006) в номинации «Поэзия», «Зинзивер» (2014, 2016) в номинации «Проза», «Футурум АРТ» (2016) в номинации «Проза», «Звезда» (2019) в номинации «Поэзия». Дипломант 5-го Международного литературного Волошинского конкурса (2007) в номинации «Крымский мемуар». Золотая медаль 2-го Международного конкурса современной литературы «Лучшая книга – 2010» (Берлин, 2011) в номинации «Малая проза». Лонглистер Русской премии (2016) в номинации «Поэзия».
С 2002 г. живет в Германии.


***

Когда безвестный сумасшедший
рванул внезапно под машину,
стоявший у окна Приспешнев
(чертежник) выронил рейсшину.

Карета «скорой» подлетела.
Ему бы выпить граммов двести...
Он щупал собственное тело
и представлял себя на месте

того... Так что же миром правит? –
зачем твердил он эту быль:
«Все жду: кого-нибудь задавит
Взбесившийся автомобиль...»
 

***

Вот откроют наши коммуналки
Нараспашку, и экскурсоводы
Повлекут сквозь быт, родной и жалкий,
Стаи понаехавших народов.

Это – прокопченной кухни яма.
Кран один, но всем – отдельный столик.
Графики дежурства прут из рамок
(Клал на них Витюля-алкоголик).

Там велосипед торчит из стенки.
Швейная машинка? – тети Насти ж!
Где футбол наш, сбитые коленки?..
Отворяй, Сергей! Иосиф, настежь!
 

***

Потянется жизнь от вокзала
Поскрипывая, бормоча,
С пакгаузами из металла,
Из красного кирпича.

Кладби;ща годов девяностых
Не скроются в сизой дали.
Вопросов там не было: просто
Страна приказала – легли.

В Поповке и Тосно не тесно
От пятен искусственных роз.
И лезет стишок неуместный,
Рассеянный, словно склероз.
 

ЦВЕТЫ

Купил у входа шесть искусственных цветов,
Почему-то воняющих каплями мяты.
Спрашиваю у одного из продавцов:
«Почему они у вас помяты?»

«Это как раз еще ничего! –
Отвечает он, моргая слезящимся глазом. –
Чтобы распрямились все до одного,
Мы их всю ночь держали над газом».

Газ горел, ночь тянулась, тоска...
Но работать надо чётче.
Экономили, скряги, наверняка,
Подкручивали газовый счетчик.

Я посмотрел на этих людей,
Одетых в буро-зеленые плащи, –
Вылитые крокодилы!
Где взять другие цветы? – ищи-свищи!
Воткнул шесть проволочных стеблей
В сырую землю могилы.


ГОРСАД

Прямо от ворот полуразрушенных –
Призрак сада, граждане, для вас!
Поспешают с рубликом засушенным
К бочке со славянской вязью «Квас».

Шаг замедлят у дивчины гипсовой,
Обреченной временем на слом.
(Но по челюстям, хрустящим чипсами,
Все еще способной дать веслом.)

Или сядут в голубую лодочку,
На счастливый остров отплывут,
В павильон, где ржавую селедочку
Под графинчик водки подают.


БРАЖНИК

Вот бражник сумерки взрезает,
Вращая мертвой головой.
И вожделенно запускает –
Куда захочет – хобот свой.

Украшен жемчугами ночи,
Он полосат и мохновит.
Он бабочек ночных не хочет,
Взалкав изысканных сильфид.

Его душа полна соблазнов,
Теней его невинных жертв.
Он изощрен в любовях праздных,
Лишь помани;т – и ты уж мертв.

Летит, летит ужасный бражник,
Во тьме запутывая след.
И отощавший свой бумажник
Сжимает, словно пистолет.


***

Напряжена страна
на выезде и въезде.
А человек без сна
сидит в чужом подъезде.

Он на витраж глядит,
что на Большом проспекте.
И безразличен быт
ему в любом аспекте.

На старом витраже
причудливы павлины.
Земную жизнь уже
пройдя до половины,

он выйдет из дверей
на зимний дождь под утро –
по лужам фонарей,
по пленкам перламутра...


***

К неизвестной реке примыкает село.
Вот сельмаг, а кругом непролазная осень.
Я сижу на крыльце. Небо камнем легло.
Понимаю, зачем в этом сне меня носит.

Чтоб я жил среди них в напряженье всех жил,
Чтоб годами смотрел в эти горькие рожи.
И какой-то сопляк забухать предложил,
А старик остерег: «С Бураком осторожней...»

Я сказал Бураку: «Брат, веселый дебил!
Захотелось тебе до меня докопаться?»
Но чем дальше весь этот бардак заходил,
Тем все меньше тянуло меня просыпаться.


***

На Кузнечный, за творогом, – утром,
Вечерами обычно в разлив.
Возвращение из Петербурга...
Был ни снежен февраль, ни дождлив.

Проходными плутал, понимая,
Что не встретишь знакомых здесь лиц.
Только серая липа хромая,
Скверик, ввинченный в землю под шлиц.

И теперь, чтобы в памяти детской
Окончательно я не застрял,
«Дай мне срок!» –
Как в той фильме советской
Непутевый герой повторял.
 

ЧЕЛОВЕК В ПАЛЬТО

Гляжу в окно – с какой же целью
Там человек в пальто, с портфелью,
Идет, идет который год?

Заброшен из пятидесятых?
В его плечах клубится вата,
Нелеп, как старый анекдот.

Но что-то знает, безусловно!
Не зря уверенно и ровно
Ему дается этот ход.

А я, хоть в те года родился,
Своей стране не пригодился, –
Мне нечего сказать ему.

Но я спокоен в бурном мире.
Сижу тишком в своей квартире,
Не подотчётен никому.


***

Человек воспитан на портвейне,
Не вкушал он итальянских вин.
Не бывал ни в Пизе, ни в Равенне,
Ни в лабазе «мировых новин».

На палёнке из ларька взращенный,
Обладатель истощенных сил,
Вкус имеет он, не развращенный
Ароматами дурных текил.

И его давно покойный папа
Не стерпел бы фальши или лжи.
Ну какой обствассер, что за граппа?! –
Помни этикетку с полем ржи...
   

***

Говорили ни о чем,
сидя на траве.
Целил в нас дебил мячом –
чтоб по голове.

Это вроде как любовь
к девочке плохой;
с комарьем, сосущим кровь
в роще над рекой.

У нее отказа нет,
всякому дает.
Это радует вполне
поселковый сброд.

Это пьяный смех и крик:
«С ним пойдешь – убью!»
Это я, почти старик,
нынче водку пью.

Помню влажные тела,
губы и слова.
Память коротка и зла,
но пока жива...


***

Когда приезжаю в родной Ленинград
(Петербургом так и не ставшим),
Я, конечно, безмерно рад,
Но чувствую себя бесконечно уставшим,

Не попадающим с российской жизнью в такт.
И, чтобы взвеселиться и преодолеть состояние такое,
Понимая, что делаю всё не так,
Прибегаю к недлинному, но ударному запою.

Однажды в июле я сунулся в наш парк,
Бродил среди тел с мыслью «Найду ли?..»,
Но услышал лишь гарной дивчины карк:
«Тут ко мне клеится какой-то дедуля!..»

А на выходе меня, огорчённого,
Подстерегали две старых карги,
Оказавшиеся свидетелями самого Иеговы.
Они, вцепившись, нагнали пурги,
Посулив открыть тайны жизни новой.

Как всякий образованный человек,
Ответил им, естественно, на латыни:
Sint ut sunt aut non sint*,
Чем проповедниц поверг
В оцепенение и унынье.

Воспользовавшись тем, что их поразил столбняк
И они больше не дуют в уши,
Я поспешил в ближайший столовняк –
Компоту с белым хлебом покушать.

__________

* Пусть будет так, как есть, или не будет вовсе (лат.).
 

***

Болтались сумерками летними
Под мухою на Островах.
Из первых выбились в последние,
И тот же ветер в головах.

Но, «Солнцедаром» опаленная,
Ты, юность нищая, – на час
Хотя б! – пусть неодушевленная,
Пусть из страны, ломавшей нас...
 

***

Фасад грунтует фирма «Pratschke»,
На маляре комбинезон.
В леске гуляем мы с собачкой,
Глотая натощак озон.

Потом дойду до магазина,
Возьму какой-нибудь вайнбранд.
Потом подует ветер в спину –
Не расслабляйся, эмигрант!

Не знаю, сколько будет длиться,
Но повторяется опять.
И мне уже не прослезиться,
Не выпив загодя ноль пять.

Пусть от усилий фирмы «Pratschke»
Зазеленеет белый свет.
Одна надежда на собачку,
Ни на кого другого нет.
 

***

Лиловый татарник заполонил
Дренажной канавы скаты.
Толстой когда-то такой же сравнил
С мятежным Хаджи-Муратом.

И этот стоит, глотая дым,
Шоссе придорожный пленник.
Он кажется мне совсем своим,
Российских лугов соплеменник.