Вместе

              ЭПИГРАФ

            Вселенная горит. Агония огня
            рождает сонмы солнц и бешенство небес.

            Я думал: ну и что ж. Решают без меня.
            Я тихий вскрик во мгле… я пепел… я исчез…

            Сородичи рычат и гадят на цветы,
            кругом утробный гул и обезьяний смех —

            кому какая блажь, что сгинем я и ты,
            на чем испечь пирог соединенья всех,
            когда и у святых нет власти над собой?
            Непостижима жизнь, неумолима смерть,
            а искру над костром, что мы зовем судьбой,
            нельзя ни уловить, ни даже рассмотреть…

            Все так, ты говорил, — и я ползу, как тля,
            не ведая куда, среди паучьих гнезд.
            Но чересчур глупа красавица Земля,
            чтоб я поверить мог в незаселенность звезд.

            Все так, ты говорил. Бессмысленно гадать,
            чей глаз глядит сквозь мрак на наш ночной содом,
            но если видит он — не может не страдать,
            не может не любить, не мучиться стыдом.

            Вселенная горит. В агонии огня
            смеются сонмы солнц, и каждое кричит,
            что не окончен мир, что мы ему родня,
            что у Творца миров душа кровоточит…

            Врачующий мой друг! Не вспомнить, сколько раз
            в отчаяньи, в тоске, в крысиной беготне
            ты бельма удалял с моих потухших глаз
            лишь бедствием своим и мыслью обо мне.

            А я опять тупел — и гас, и снова лгал:
            тебе — что я живой, себе — что смысла нет,
            а ты — едва дыша — ты звезды зажигал
            над головой моей, ты возвращал мне свет
            и умирал опять… Огарки двух свечей
            сливали свой огонь и превращали в звук,
            и кто-то Третий — там, за далями ночей,
            настраивал струну, не отнимая рук…

            Мы в мире не одни. Вселенная плывет
            сквозь мрак и пустоту, — и, как ни назови,
            нас кто-то угадал — Вселенная живет,
            Вселенная летит со скоростью любви…
 
            Л Е В И  Владимир Львович



ВМЕСТЕ


  Друзья

Все в деревне знали и особенно любили одного пса, часто встречаемого и местными, и прохожими, поскольку самостоятельного и очень, знаете, такого делового и умного. Это была большая чёрная собака с бурыми передними лапами, того же цвета половиной головы около правого глаза и такими же ушами. Несмотря на внушительный вид, располагающий незнакомых к невольному страху, пёс никогда не отличался злобой, «по науке» – агрессией, но был смелым, чувствовал и по достоинству оценивал свою силу. В своём щенячьем детстве он, конечно, был смешным маленьким неуклюжим, почти что, медвежонком, но, подрастая, становился всё крепче и осанистее, даже будто важнее и интеллигентней. Сначала щенок жил, как и множество молодых собак, во дворе своего родительского дома в обществе таких же пушистых братьев-родственников и матери, ещё не зная своего практического деревенского предназначения и, в общем-то, просто живя. С самого первого своего дня он, конечно, принадлежал хозяину того дома, где всех их, братьев и сестёр и родила мать, и, так сказать, собственный хозяин у пса появился не сразу.

Сашка заметил их милую компанию мгновенно, когда довелось пройти мимо их дворика. Между ними практически с первого взгляда возникла взаимная симпатия и даже уверенность друг в друге – такое приятное редкое чувство, когда в голову совсем не приходит и мысли о малейшей вероятной угрозе, да что там! – даже нечаянной обиде. Оно, конечно, так не бывает, без обид, но бывает, что о них вовсе как-то и не думаешь. На Сашу во дворе уже ставших своими пушистых незнакомцев никто не лаял, он – никого не обижал. Сашка, молодой серьёзный паренёк, любил учиться, чувствовал в этом какую-то нужность и со временем всё больше убеждался в своей правоте, постигая всё более невероятные расстояния до кажущихся границ человеческого знания, всё сильнее удивляясь этому, но всё более чётко осознавая свою роль и непременную причастность ко всему, что он узнавал, и к тому, что он ещё должен узнать. Как все парни, он любил и рыбалку, и лес, и великое множество всяких приятных по-деревенски особенных вещей, и работать любил, даже очень. Часто видели его починяющим что-то во дворе, либо зашедшие мимоходом и заставшие его дома односельчане практически неизменно видели Сашу за всякими разными занятиями, от плетения, традиционно оставшихся в обиходе, лаптей до ремонта инструментов и ковки. А про то, сколько всего Саша умел и совсем по-взрослому выполнял за пределами стен дома, нечего и говорить: уж без тех дел вовсе никак не обойтись в своих домах, ведь ими и жива деревня.



Саша жил со своей матерью, простой доброй и умной женщиной. Люди они оба были работящие, так что, когда Саша стал подрастать, а потом и вовсе сделался крепким юношей, никакого недостатка они не знали. Жили тем, что имели, и им этого хватало вполне.

Саша учился с целью и удовольствием в своей душе, но вот стали уже подходить года, когда кончалось обучение в их сельской школе. Парень уже не один год размышлял о том, что же он станет делать, когда подойдёт этот срок, закончится ли его сказка, ведущая его в огромный мир вокруг, и на каждом занятии открывающая всё шире в неё свои невидимые волшебные двери. Скоро уже была пора решать, ехать ли ему в город для продолжения учёбы. Он боялся оставить мать. Боялся, что она не справится здесь одна, если ему вдруг придётся уехать совсем, ведь всё время, когда он чуть подрос, он помогал ей и вовсе не хотел ей участи её прежней одинокой и сложной жизни. Он очень жалел эту мудрую и, увы, не молодеющую с годами женщину. Однако сложно представить, что такой мудрый человек позволил бы остаться возле себя своему любимому и мечтающему о совсем другом будущем сыну. Таким образом, Сашка решил не останавливаться в своих начинаниях, но обязался приезжать на всё свободное время. А как же? Здесь дом.

Безусловно, мать справилась бы: она была ещё полна сил, а всю «мужскую» работу Саша будет успевать за те промежутки, четыре раза в год, когда он будет волен воспользоваться свободой от своей новой, прекрасной, но незнакомой жизни.

Как раз незадолго до отъезда договорились они с матерью на следующем. Перед осенью надо было, чуть пораньше, чем обычно, обновить их деревянный домик, и взять в дом по-деревенски обыкновенного охранника. На этом Саша сразу подумал о своём щенке.

На дворе было пока сухо, и это вышло удачно, что выдался такой сухой и нежаркий август. Сашка решил подойти к делу обстоятельно, чтобы матери ничего почти не пришлось завершать или восстанавливать из-за непогоды, которой грозили, как и каждый год, осень, зима и даже весна, ведь до основательного ремонта возможности не будет целый год, то есть вновь до лета.

Всю крышу Саша перекрыл листами нового железа, побелил снаружи стены. Внутри нужно было поменять старую потрескавшуюся извёстку. Всё разрушенное и выковыренное ножом из стен пришлось на этот раз основательно восполнять глиной с соломой и сеном. Иногда это делала мать, но в этот раз Саша стал всё делать сам от начала и до конца: работы было много. Довольно крупные отверстия, неровно покрывающие дощатую основу стен, он принялся замазывать, точнее вначале закидывать шлепками той самой глины, их небольшим деревянным шпателем, сделанным, разумеется, своими руками, так что повозиться пришлось долго. Когда всё было выровнено, и сверху крест-накрест были наложены свеженькие деревянные рейки, и через несколько дней всё это вместе совсем уже просохло, побелить Сашка решил и их, хотя извёстка – дело нехитрое, и мать уже настойчиво отговаривала его от всех дополнительных усилий. Ну, ничего. Ей вон ещё сколько предстоит одной быть, дел её рукам точно хватит…

Вот дом и был готов неизменно и стойко защищать своих жителей от годичной непогоды. А на случай неполадок и износа он ведь будет снова здесь, уже через три месяца, и потом также оставит свой родной и любимый дом не дольше чем в первый раз.



Однажды, когда щенок заметно подрос и стал такой важной, сознательной молодой собакой, Саша после предварительного совета с матерью решился взять именно его к себе, стать его другом. Больше того. Он понял, что хочет и может заботиться о нём, как о настоящем товарище. Они с Сашкой были даже похожи. Ещё быв щенком, Сашкин будущий друг выделялся среди братьев и сестёр внимательностью, желанием наблюдать за всем и всеми, что окружали его. Он спокойно и без преувеличения проницательно любил смотреть на своего нового друга, приходившего к нему почти каждый день. Выделялась в нём, как это встречается и среди людей, тихая уверенность в себе, не по годам.

Как и люди, стремящиеся выразить искреннюю и, хотя бы на какие-то мгновения, преданную любовь своим ближним, так и собаки, пытаясь донести глубокие сильные нежные чувства до своих «старших» товарищей, зачастую просто не знают, как их проявить, выражая их так,  как только могут, на что хватает собачьей фантазии и энергии. Но нашим друзьям ничего не приходилось объяснять друг другу. Они понимали всё благодаря своей похожести, да и просто по причине того, какими они были сами: уверенными, проницательными, спокойными, внимательными и надёжными.

Вот такая это была интеллигентная собака; и когда у пса появился законный хозяин, то пёс за свою «породу» и стать, конечно, был назван Графом.



  Деревня

Частенько Саша любил ходить поутру в лес или на пруды, когда рассвет только ещё рождался, заражая всё ослепительным сиянием начала. Свежесть и юность летних лучей на просыпающейся листве не могла сравниться ни с чем. Граф, уже обретя свой настоящий постоянный дом, непременно сопровождал друга, оказываясь весёлым и надёжным спутником. В лесу они обычно лишь гуляли, но иногда Саша набирал и ягод, если они попадались, и при везении даже грибов, хотя никогда их не искал, но места те были богаты на подарки. На прудах Саша ловил рыбу. Иногда друзья доходили до реки, и тогда с особым удовольствием и чертовски заразительным задором купались, плещась водой, дурачась, и каждый, кажется, всякую минуту присматривал за другим – кабы с ним что не случилось. Но что могло произойти? Это была прекрасная спокойная плодородная местность. Люди знали друг друга и были дружны. Собаки будто не были обозлены и не срывались безудержно ни на своих, ни прохожих, ну а Граф и вовсе казался всем, и зачастую, не только местным, почти человеком.

Когда друзья уходили подальше в лес, и выходили из него на опушки возле реки, иногда, под вечер до них доносилось тоскливое и необычное завывание каких-то сильных собак. Первое время ещё молодой Граф от этих голосов весь вздёргивался.

«Не бойся, это воют волки» – спокойно и заботливо пытался пояснить Саша. «Они сюда не придут. А если придут, у нас есть ружье». Граф продолжал чутко прислушиваться и вздрагивать от начала каждой волчьей песни, и даже, когда стал совсем взрослой собакой, внимательно ловил каждый из этих глубоких звуков своими разноцветными высоко посаженными ушами, будто пытаясь понять чужую и совсем незнакомую красивую речь.

Зимой друзья тоже порой беззаботно навещали свой лес. Им было весело забавляться, играя, раскидывая во все стороны брызги белого нетронутого снега. Они бегали по лесу, как будто оба были совсем ещё малышами, даже когда Граф вырос и превратился в молодую крупную собаку. Дома у них были саночки для дров, и временами Саша отправлялся в лес с ними, чтобы пополнить домашние запасы, а иногда Сашка брал у их хорошего соседа, Ивана Антоновича, сани, и, важно восседая на их местном зимнем транспорте, как в карете, Саша умело управлял лошадью. Граф при этом с его какой-то необъяснимой собачьей грустинкой и своим особенным ненавязчивым сдержанным величием не спеша посматривал по сторонам и, кажется, имел ещё более важный вид.



  Иван Антонович

Один из старожилов деревни особенно полюбил Сашу с его Графом. Звали его Иван Антонович, а вся молодёжь звала просто: кто попроще – дядя Ваня, а кто – дядя Иван. Дядя Иван был добрый. Жил он один и всех, кто в том нуждался, в своём доме охотно привечал. Так и самому нескучно, и людям добро. Нельзя было назвать его мастером деревни, несмотря на солидный возраст, но многое он совсем неплохо умел, и односельчанам всегда был рад в чём-то подсобить.

Дядя Иван страстно любил присоединяться к друзьям в походах на рыбалку. Их добрый сосед находил в их компании приятное общение и отдушину своей привычной, но одинокой жизни.



  Предназначение

Когда Сашка находился в городе, дядя Иван брал Графа с собой практически на все свои прогулки. Они бывали везде, где и все они втроём с Сашей. Времени совершенно не теряли и много проводили его вместе, в приятной компании друг друга и в их, щедрых красотой, чудесных местах.

Паренёк учился с удовольствием. Когда он только стал обучаться в высшей школе, то ездил в город пока на электричке. Он появлялся дома каждый день, и недостатка во взаимной любви у друзей не было. Все были счастливы. Но вскоре Сашу пригласили оставаться там. Первые два года он жил в комнате общежития. Жить, таким образом, он теперь стал в одном из городов Подмосковья, близ университета. А затем ему, как и всем ключевым участникам разработок, дали на бесплатный съём отдельную квартиру на время учёбы и работы, прямо в Москве.




Два года Сашка уже учился в городе. Вот уже миновала и осень третьего, и следом наступила зима. Прошёл Новый Год. Саша уехал на зиму в город. Дядя Иван, как обычно, приходил частенько наведать его мать и своего четверолапого товарища. То он заходил поутру, когда холодное январское солнце ещё было низким, но уже во всю мощь озаряло ослепительные снежные степи, но чаще наведывался вечером. Они втроём сидели подолгу у камина, мать и дядя Иван разговаривали, вспоминая о Саше, или молчали.

Иван Антонович и Граф, конечно, ходили и в лес, на пару, вместо Саши. Не настолько часто, как это делал хозяин, но всё равно дед старался присматривать за полюбившейся ему собакой и не оставлял надолго Графа одного и без развлечений. Это были полезные прогулки для них обоих, помогающие ждать, позволяющие держаться друг за друга, радость и жизнь, и далёкого и близкого друга, что делало их совместное пребывание просто необходимым, необходимым даже самому Саше. Вместо Саши в его отсутствие для их дома дед тоже набирал дров, а Граф был ему и попутчиком, и охраной. Однако когда Сашка и до загородной учёбы, и уже после её начала, бывал дома, по делам друзья обычно отправлялись вдвоём, как-то что ли по-семейному, а дядю Ивана приглашали летом на рыбалку, а зимой на чай.



  Лес

Пришёл февраль.

Саша в очередной раз был в отъезде, и место ответственного за дом снова дружно, как могли, разделяли дядя Иван и Граф. Как-то раз Иван Антонович собрался в лес, зайдя до этого домой к Сашке, но домочадцам ничего не было нужно, и он отправился один, без Графа. Через час с лишним, или два, начала подниматься метель. Уже темнело, и ещё недавно видимый в окружающем его морозном тумане, полный бледный месяц, стал скрываться в беспросветной чёрной вьюжной пелене. Сашина мать забеспокоилась за соседа и решила, что стоит зайти к нему и убедиться, что тот успел вернуться до непогоды. Но Дяди Ивана дома не было. Дядя Ваня – человек бывалый, но пурга есть пурга. Подождали ещё час, Ивана Антоновича ни дома, ни у хозяев так и не оказалось. Зайдя уже во второй раз к себе в дом, женщина стала собираться на недальние поиски. Ну что же, февраль. Мало ли…

Пошли вдвоём. Граф – всегда сильная поддержка и опора. Без него одной не было смысла и вовсе туда идти. Женщина решила охватить обходом опушку. А Граф – смог бы и куда подальше. Наверняка дядя Ваня уже где-то недалеко и топчется на месте или пережидает пургу. Граф со своей уверенностью, скоростью огромных прыжков и силой рванулся на поиски.

Женщина ходила по опушке ещё немногим меньше двух часов, но Графа не было. Нужно было идти назад. Мог и дядя Иван вернуться, и Граф прийти домой, а если нет, то тем более уже было необходимо звать на помощь.

Вскоре мать уже вернулась домой. Собрала односельчан, которые решили двигаться группами от опушки глубже в лес. Её оставили дома, дежурить с жёнами некоторых отправившихся на поиски селян на обе избы. Сашина мать осталась в своей.



  Охота

Лесная погода стала слегка проясняться, и пёс наконец смог более уверенно ориентироваться в происходящем вокруг.

В какой-то момент Граф начал что-то замечать. Фонарики. Глаза волков в отражении проглянувшей сквозь небо луны.



Выросши из щенячьего возраста, Граф уже лучше представлял, что такое волки, и отгонял их от деревни без особых усилий. Получалось даже, что он больше отпугивал их своим присутствием. Они чувствовали и знали его уже давно. Без этой собаки они бы даже втихую подбирались к хозяйствам ближе.

Эта стая с некоторых пор жила в той части леса, где располагалась Сашина деревня, и временами наведывалась туда. Главарём стаи была волчица, которую всерьёз стали побаиваться местные селяне. В ней наблюдались ум и смелость, которые нельзя было не заметить, проживая здесь, особенно тем, кто имел отношение к охоте. Однажды в марте минувшего года, вскоре после своего появления в этих краях, она неожиданно для всех задрала со своей стаей под вечер несколько голов из стад, практически на глазах у пастуха. Ему не посчастливилось остаться в тот день без собаки и почему-то без хорошего оружия. Он, наверное, собирался напугать волков его видом. Это всё равно когда-то бы произошло. С тех пор никто больше не оставлял стадо без дополнительного присмотра. Так особенную волчицу прозвали Мартой.

Волчица давно была прижата Графом «к когтю», она даже не показывалась никому в открытую, хотя все знали, что она постоянно рядом. При этом Марта даже не выходила «дразнить» собаку. Крайне редко подходила она близко к опушкам и заявлялась сама с тех времён, как узнала Графа, а заходила только по ночам, когда не было надо всем зоркого надзора. Всё последнее время её также не было. Однако она была хитра и зла. Было в ней и бесстрашие, но вместе с ним – не спокойствие (такое, как у Графа), а дикая страсть.



Волки почти не сторонились столкновения с псом, они практически шли ему навстречу. Повидавшись вблизи, все ненадолго остановились на своих местах. Но вот волчица стала приближаться, передвигаясь теми мягкими движениями, которые податливы только до поры. Замедленно и мощно, пластично и мускулисто.

Несмотря на волчью здоровую пугливость и предусмотрительность, охота началась. Началась стремительно, без приглядок и церемоний. Марта своим сильным и энергичным лидерством задавала родичам неукротимый ритм и азарт.

Каждого из нападавших Граф сразу легко отгонял, настигая, при желании, в полтора прыжка. Но нельзя было уйти без ощутимых ран от такой стаи. Волки были не слабы и уже разъярены. Нападения не прекращались.

С особой стойкостью и интересом против него стояла та самая обозлённая не молодая и не старая волчица. Не слишком крупная, но очень жилистая, шустрая и гибкая.

Никто из стаи не смел вмешаться в её первенство. Верно, что только после смерти этого волка, причём выйдет непременно так, что трагической: боевой, или другой, но связанной с подобным риском и смертью, кто-либо смог бы занять её место.

От своей заинтересованной злости у волчицы, кажется, даже кружилась голова, настолько она разражалась своей дикой энергией, едва успевая вертеться в собственных трюкообразных прыжках, отлетая, поворачиваясь снова, всё с бОльшим азартом. Глаза жутко сверкали, она уже не чувствовала страх. Только по-прежнему знала, что и как нельзя делать, а что и как можно, что подсказывал её опыт. Она действительно забывалась временами: горящие бешенством и цветными переливами глаза иногда теряли взгляд, стекленели, и это делало её вид ещё более ужасающим. Тем не менее, реальную ориентацию она не теряла, так что её почти безумием нельзя было воспользоваться.

Казалось, что одними только ударами от её тугущего, особенно от напряжения, тела, можно было получить серьёзную травму.

Граф стоял насмерть, других разумных вариантов всё равно не было. Бежать прочь не имело особого смысла, потому что лес, где они находились, – это дом его врагов, а не его, а он уже не чувствовал точного направления возврата после такой бури. Сражался он не только телом, но и таким же под стать крепким духом. По силе он был равен примерно каждым трём из нападавшей стаи.

Граф был исполнен отчаянной спокойной уверенностью, всем мужеством и выдержкой своего характера и ловкостью, которая его также ещё никогда не покидала.

Стая следовала воле волчицы и, отчасти забывая себя, поддавалась азарту смелого, но мудрого и очень осторожного вожака, за что им и наступала расплата. Несмотря на то, что обыкновенно в атаках на загнанное животное в одно время участвует кто-то один из стаи, а остальные в это время, особенно кто помоложе, осваивают теорию или робеют перейти к практике, эта была уже травля. Все как один собрались около жертвы, не позволяя себе отклониться от участия. Тем не менее, глупость – не прощается, это не оправдание и не оружие. Граф с лёгкостью сбил насмерть одного из достаточно молодых волков, полетевшего прямо на него, и сильно ранил второго такого же, которому уже не предстояло подняться и уйти со всеми. Некоторые другие волки пострадали тоже, но, сумев сохранить аккуратность, оставались живы.



Вдруг волчица немного оцепенела и напряглась, но вовсе не подала вида, что могла бы чего-то опасаться. Не повернув головы, она немного постояла не шевелясь и стала отходить. Стала меньше бросаться, меньше злиться. Начала успокаиваться и стая. Ушли ли бы эти волки в такой момент? Или стали бы добивать жертву до последнего, так же, как они поступают с крупной дичью? Лишь от злости хозяйка леса отдала врагу несколько своих братьев, но отступать она никогда не привыкала. Нет, они кого-то услышали. Отступив и чуть успокоившись, волчица стала озираться, и с достоинством хозяина всего здесь вокруг решила уходить. Посчитав, что этой кровавой жестокой игры ей пока вполне достаточно, она стала отходить, с видом насладившегося победителя. Насытившегося чужими силами чужой кровью. Она ненавидела его. Но ушла. Оставив на медленной бойне, кроме Графа, и некоторых своих соплеменников, но не жалея об этом.

Графу в тот момент показалось что-то родное. Любая весть в лесу, связанная с человеком, – напоминание о доме…

Граф тоже что-то слышал, но словно не отдавал себе в этом отчёта. На мысли о весточке из дома нашёл какой-то паралич, и он не думал о том, кого он мог бы встретить или найти прямо здесь, поблизости, по счастливой случайности. Деревенские в этот момент оказались недалеко от них.

Граф отдыхал. Он не поднимался, хотя не был глубоко ранен, не один час. Он знал, что не замёрзнет. Волки настигли его поодаль от дома, и надо было возвращаться. На время утихшая вьюга начинала снова выть, как эхо скалозубых хозяев этого леса, словно они не появлялись и не уходили, а были постоянно поблизости, везде. Что ж, это февраль…



  Вьюга

Иван Антонович ехал по лесу на почти загнанной лошади, в своих санях. Если бы тогда дать коню остановиться, тот, вероятно, вскоре околел бы либо от слишком долгой изнурительной скачки, либо, замерзая, обессиленный и неспособный двигаться. Замёрз бы и хозяин, если бы вьюга затянулась, чего и следовало ожидать от февральской непослушности. Так что, остановись он на месте, дядя Иван ведь мог бы домой уже и не вернуться. Надежда во многом оставалась на коня, который, возможно, ещё сохранял в себе какие-то силы, и на случайность – что он скоро угадает то нужное спасительное направление, отделяющее жизнь от смерти, вырывающее первую из хищных лап второй.



Его жизнь почему-то складывалась так, что последние годы каждую зиму происходил черёд тяжёлых и порой горестных событий. Он к этому привык и ждал их.



Из-за пурги было вокруг незримо, и местами завывал ветер. Несмотря на все помехи лесного, порой смертоносного, катаклизма, идущий, немного напрягаясь и выравниваясь под ветром, Граф услышал посторонний для метели шум… Конечно! Сани!.. Их нельзя потерять!.. Ориентируясь по сбивчивым звукам, он, ускорившись, направился в сторону весточки дома, ну или чего-то почти домашнего, просто человеческого. Неужели!.. Реже, чем все подряд окружающие звуки, но, тем не менее, он начал улавливать мотивы различных чувств о чём-то именно домашнем, своём, знакомом, родном! Ну конечно! Дядя Иван! Напрягая чутьё и нервы, Граф, понемногу ускоряясь, и боясь сбиться с курса и потерять направление саней, двигался навстречу цели. Сани двигались не настолько быстро, чтобы Граф их тогда не догнал. Но не менее важно здесь было – не потерять, не остаться без точки поиска, как таковой, и Граф спешил. И Граф, и сани шли без дороги, напролом, между деревьев, лишь лес был редок, что было, ох, как на руку управляющему усталым конём. А может, там, где шли сани, это была и дорога, ведь извозчику удавалось не терять разгон, только разве было её теперь отличить от повсеместно гладкого снежного поля вокруг?.. Граф всё отчётливее представлял траекторию движения невероятно важной цели, и был всё больше готов к неким своим конкретным действиям при встрече. Он понимал, что прыгать перед санями нельзя, ведь лошадь не остановит, и ему пришлось, собрав все ещё оставшиеся силы, попытаться ринуться в сами сани. Он бежал ещё какое-то время по клину к точке встречи с целью, чтобы одним рывком достичь спасительной поверхности. С первой попытки это не вышло. Прыжок отнял довольно много сил, но Граф ещё чувствовал энергию в себе и продолжал бежать, а бежать за разогнанной лошадью было нелегко… Лошадь, учуяв, хоть не дикого зверя, но погоню, занервничала и понесла скорее. Тут неладное заметил и Иван Антонович. «Всё,» –  подумал  он, – «не выбраться уж, верно». Какая злая метель, и покровительница жителей своих. Снег был силён, и ему не показалось странным, что «волк» был всего-навсего один: остальных могло быть невидно, а они могли их обгонять с боков поодаль!.. Насколько только чувствовал он свой голос и руки, стал сию минуту крепко подгонять кобылу. Граф бежал. Он не мог отстать, поддавшись страху владельца упряжки, доброго Ивана Антоновича. Если не дед, то никакой надежды больше куда-то выйти, деться, пропасть из жуткого огромного и внезапно чужого и злого леса. Граф скопил силы на ещё один прыжок. Раз!.. Всё, он в санях! Сейчас дед сильно испугается, но узнает его!.. Конечно, он бы узнал, даже пусть не сразу, только злость последнего часа посетила не одного Графа. Иван Антонович, не ожидая и сам от себя такой прыти, ударом окрепших сложенных вместе локтей сшвырнул уже расслабившегося, но ещё стоявшего на всех четырёх, и потому неустойчивого пса наружу. Граф от неожиданности, усталости и резко пришедшей беспомощности повалился, как был, вниз и долго не вставал. В такой суете дедушка Ваня так ни разу и не догадался, что здесь, посреди, вероятнее всего, уже неблизкой дикой местности, он мог увидеть какую-то из собак, даже их Графа, общего любимца и защитника…



Мать спустя несколько часов вернулась в дом. Но графа не было. Она, не мешкая и не боясь непогоды, чтобы не терять время, сразу отправилась на узел связи: сообщить сыну о беде. Ведь это же его друг! Саше сказали, что Граф находился где-то в области их деревни, но где точно – неизвестно. Расположение можно было бы угадать очень приблизительно, и сохранить максимальную возможную точность могло помочь только нерастраченное время. Продолжалась  вьюга, а она способна запутать своими ухищрёнными способами все направления – и тех, кого в ней приходится искать, и тех, кто их ищет. Парень, к счастью, довольно скоро узнал о запросе связи и, выслушав мать, сразу сел на электричку до деревни, к своему лучшему другу...



В конце концов, Граф очнулся от своего забытья. Нужно было подниматься и идти домой. По-другому нельзя – там друзья… Сил идти почти не было.



Приехав, повидав мать, Саша сразу ушёл с односельчанами искать друзей. Ещё перед его появлением посменно ходили они на прочёс лесных окрестностей уже больше часа. Подолгу в лесу не были – старались не заплутать и часто заходили греться, иногда необходимо было и отдохнуть. В очередной раз наведавшись в избу, счастливый Сашка обнаружил там друга! Пока дома не было никого из спасателей, пёс пришёл сам. Дверь, к счастью, не запирали. Мать потом рассказала, как Граф скрёбся в дерево, не найдя сразу сил отпереть её наружу. Женщина сидела прислушиваясь и всё время выходила за порог своего домика, посмотреть, что там происходит, так что обнаружила его появление сразу.



  Саша

Граф выглядел ослабшим, но чувствовалось, что он полон внутренних сил. Никто даже не удивился, что он был практически на ногах, все его знали и помнили неизменно крепким, и столь серьёзное испытание он вынес очень достойно, по своим силам. Его вечное всецелое спокойствие (не трусость, а абсолютная что ли неистеричность) только укрепляло это впечатление о мужественной собаке оказавшихся рядом в эти непростые часы людей.



Дядя Иван тем временем рванул в общем не в ту сторону. Местные мужики знали особенность своего леса и сообразили, что хорошо бы было попытаться перехватить его сани на боковых опушках, которые охватывали часть выступающего к деревне леса, повторяя то контуры реки, а то овраги или небольшие луга – ставшие традиционными природными местами их деревенских пастбищ. Возможно, было ещё не поздно «поймать» его там. Так и сделали. Наскоро, забежав в избы, переоделись ещё теплее, взяли с собой, сколько смогли, горячего, в том числе съедобного. Разделились. Пошли. Саша снова пошёл с ними.



Спустя пару часов ловкие деревенские мужики с шумом и весельем завалились в Сашкин дом, где их ждала мать. Нашли!

Как же все были безумно счастливы, что все целы! Уставшие и измученные, но все были так веселы, что на душе была одна радость. Дядя Ваня даже не валился с ног, просто подмёрз, но, как и Граф, уже отогревался и был полон безусловного энтузиазма.



Саша решил подстраховаться, чтобы была возможность как можно скорее обратиться с Графом к врачу, хотя его раны обработали и перевязали. Когда пёс немного отлежался, опять стал поднимать голову, весело смотреть на всех присутствующих, в том числе на только что прибывшего второго своего товарища, и снова вставать на лапы, Саша практически сразу отправился ночным поездом вместе с ним в Москву, чтобы утром уже была возможность оказаться у врача. Поехали домой.

Саша, как он и привык за свою жизнь, не стал медлить. Он понимал, что дорога сейчас была не совсем кстати, но в городе было спокойнее, ведь в любой угрожающий здоровью момент там можно сразу вызвать помощь. На сегодня было воскресенье. И, конечно, на следующий день всё равно надо было ехать к врачу. Но это уже утром. А вначале им стоило бы отдохнуть и хотя бы немного поспать, и наутро отправиться по делам. К тому же, в доме деревни бывало достаточно холодно. Несмотря на горящий очаг, стены словно слегка продувало, что, возможно, так отчасти и было: Саша уже четыре года непрерывно и усердно занимался своей учёбой, порой полностью оставаясь на сессии в своей московской, обретённой на время учёбы, квартире и заезжая домой только на пару дней. Саша оказался смышлёным и талантливым парнем, что позволяло не отлучаться от дел, когда это было нужно, находясь в своей собственной выделенной ему квартирке, но это означало некоторое запустение родительского дома практически на весь год, а мать не решилась бы лишать сына такого необходимого ему комфорта. В короткие зимние и межсезонные каникулы мало что можно было толком поправить, а один раз в год летом, обычно в июле, он два последних года также приезжал на более длительный срок, но всего уже недели на две, а то и дней на десять. Остальное время посвящалось практике, работе, почти волонтёрской деятельности в университете и совершенно непрерывным научно-профессиональным исследованиям. В течение всего года точно так же он проводил и все выходные. Времени летних каникул в итоге хватало лишь на то, чтобы привести дом в пригодное для жизни в нём состояние. О недоделанных или незамеченных им проблемах мать ему даже не говорила...



Милый пёс никогда не был там, куда они направлялись, но он совершенно отчётливо понимал, что они едут домой, к ним домой, что теперь их дом, их собственный дом, не в деревне, а там, куда везёт его лучший во всём мире и единственный самый близкий друг…

Сашка взял такси: далеко всё-таки… Мягко трясясь на задних сидениях автомобиля, они ещё толком даже не понимали произошедшего, но это было неважно, хотя чувствовалась пустота, пустота от потраченного на страдания времени, от того, что как-то странно радовалось такому ужасающе маловероятному и необходимому событию – быть вместе… Саша держал друга на руках, не отпуская, боясь неосторожно шевельнуть рукой или пальцем, причинив малейшее неудобство своему дорожайшему и так настрадавшемуся созданию. Машина везла их обычными зимними московскими ночными дорогами, где за окном желтеют на чёрном фонари, на обочинах лежит спрессованный укладчиками и морозом снег, и он же, почти такой же, но ещё не долетевший до края нашей планеты, иногда виднеется маленькими точками на фоне глубокого тёмного неба, ещё больше отдаляя его. И вот дом достигнут. Сашка осторожно протянул деньги шофёру и, как мог, аккуратно открыв дверь, вышел с другом на руках. Закрывать ему самому её было не нужно: и Саша, и водитель уже знали об этом, договорившись без каких-либо слов, ведь редкий человек мог бы сейчас остаться безучастным к этим нежным друзьям. Так пошли к подъезду, уже по-домашнему счастливые и успокоившиеся. Что же ещё нужно?.. Только тёплые вещи дома, если будет холодно, вода и что-то съедобное нетвёрдое, лучше на молоке, но это было. Граф, конечно, об этом и не думал. Он был счастлив, насколько только может быть счастливым живое существо, но безразлично-спокоен, из-за травм, и неясно, каких больше – физических или душевных. Вероятнее всего, и тех, и других. Зайдя в дом, они совсем не «разговаривали». Даже Сашка ничего не произнёс в адрес друга – было, видимо, не до слов… Дома оказалось на радость тепло. Зимой их районы чудесно «топят», и Саша лишь постелил на пол к стене плед, аккуратно уложил на него Графа и слегка обернул уголок вокруг его спины, но плед был большим, и этого хватило полностью укрыть собаку. Друг, конечно, предложил бедняге воды и всего, что нашёл съестного и более ли менее подходящего, но тот так уверенно взглянул на товарища, что, мол, потом, не сейчас, что Саша догадался о бесполезности этой затеи, пока они не придут в себя хотя бы немного, за некоторое количество часов, а, может, целую половину суток или ещё дольше. Скорее почти сутки, ну, может, и половину. Саша сел около собаки, совсем рядом. Время шло и быстро, и медленно. Безумное счастье ускоряло его, печаль о недужности измученного милого друга – замедляла. Куда денешься от времени? Шло, как шло, – они же вместе и никуда не спешили: и что о нём думать?



Саша провёл всю ночь около друга, не отходя и не засыпая, а Граф спал и, редко просыпаясь, жалобно искал Сашин взгляд и, находя, недолго вглядывался, а затем медленно клал голову снова на пол или сидящего вплотную с ним Сашку. Пёс спокойно лежал полуклубком рядом с коленями хозяина и почти совсем не подрагивая, несмотря на внутренний озноб. Ему было тепло… Это была его последняя ночь и последнее раннее утро.

2003 – 2018 г.