Мои стихи напечатали на Донбассе

Мои стихи напечатали в Донбассе, - в журнале "МНОГОЦВЕТЬЕ ИМЁН"!
Дело в том, что в  Донбассе действует отделение Межрегионального Союза писателей. Прежде он позиционировался как составная часть Международного Сообщества писательских союзов (преемник СП СССР). Сейчас это самостоятельная организация.
Выражаю большую человеческую благодарность Василию Толстоусу, который предложил мне это дело - http://stihi.ru/avtor/wassilij240654
-
Евленья ВИНОГРАДОВА
Великий Устюг Вологодская обл., РОССИЯ

***
Белёсый свет на дюнах от луны.
Два светлячка – сиянье ярче шёлка –
как водится в июне, – влюблены.
И тщится шепелявая иголка
к прибою приторочить галуны.
Прилипли к телу джинсы и футболка,
планктон не в силах бездну превозмочь.
С ним чудится – морская кофемолка
и нас с тобой перемолоть не прочь!
И снова слева солнца тихий блеск.
Разбросаны прозрачные медузы.
День. Новый день из черноты воскрес,
тем укрепил наличие союза.
Подобно тени, долог интерес –
подробно изучать следы от шторма.
И каждый новый безмятежный всплеск
соединяет содержанье с формой.
В сплошном смешенье моря и песка
с вкрапленьем солнца в каждой из песчинок
смешно лишенье, призрачна тоска.
Волна к волне… их жажда беспричинна.
Завидна даже участь пятака –
для глаз твоих – в карманах щедрой смерти.
Да это всё потом!.. Ну, а пока
ни сил ошибки править, ни усердья.
***
Задубело небо снеговое.
На душе, как будто, тоже лёд.
Средь бела дня собака воет,
и летит тяжёлый самолёт.
Медленно летит и очень гулко.
В брюхе что-то страшное несёт.
И во всех сугробных закоулках
белое безлюдие, и всё...
***
По насту хрустящему в ясном бору
шагаем. В проталинах листья брусники
сияют нефритом. На самом юру,
где солнце и ветер... – Смотри, Вероника!
Ищи! Где-то дятел!... и прячет слезу, –
от ветра, наверно… наверно, от ветра...
Последних нарядов блестят на весу
последние перлы. В семи километрах
всего лишь от дома. Обувкам каюк! –
пинаем дернину в оранжевых иглах.
Упавшую шишку зачем-то жую,
а ноги сырые по самые икры.
Невидимый дятел нас просит смотреть
и слушать он просит нас. Браво же! Браво!
Мешок наш наполнен на целую треть,
а мох в нём хо-лод-ный...
– Куда нам?
– Направо…
Смеёмся, добычу к дороге влечём.
Наш транспорт забрызган колёсами встречных.
У мамы такое девчачье плечо!
Вот так бы и шла рядом с мамою вечно.
***
Мой цветок пропал. За эту зиму
он не выжил без тепла и солнца.
Потому, возможно, дед Зосима
не любил растений на оконцах.
А любил он чай «от Бандарнайки»;
постный суп на квашеной капусте;
ватные штаны да три фуфайки;
хлеб с топлёным маслом, – очень вкусным;
с коромыслом к речке по водицу;
расписаться на клеёнке пальцем;
с брёвнами до пота повозиться,
а затем сочувствовать непальцам.
Радио вещало без умолку.
За окном семь месяцев не таял
чёртов снег! И, выйдя к мукомолке,
мужикам твердил он о Китае, –
дескать, Мао самый да рас-самый!..
... Баба Лика (с печки до булавки, –
дом на ней) замаялась с косами:
свесив ноги с почерневшей лавки,
гребешочком гладила по пегим –
прежде рыжим – длинным волосищам...
С ними вот любви моей побеги
пробивались к жизни в сердце нищем.
***
Под железякою у печки писк и грохот,
Мурёнке боязно одной идти на крыс.
На стенке радио – воспетая эпоха –
(привычно с ним, ни хорошо ни плохо),
пугаюсь только слова «спиногрыз».
Мне года два, от силы три, поскольку
без помощи на лавку не взберусь.
Двоюродный брательник умный Колька
(сопля под носом да сползает гольфа)
всё знает про страну с названьем “Русь.”
А за окошком с пыльной эстакады
полуторки, гружёные мукой,
до тьмы гудят от гордого надсада, –
хлебозаводу – план... А мне бы надо
всё перетрогать там своей рукой.
Наш дед Зосима с лысиной обширной
махорку курит, – едко тянет в паз.
В дому тепла и летним днём не жирно,
клопов надавлено на стенке, что картина.
Представить трудно: дедко – ловелас…
А вот, поди ж ты, – трижды был женатым,
да старше каждой был на дваааадцаааать лет!
Три раза... и одних Лидиек сватал.
«Ходок и в Африке... Он белым-то солдатом
ко красным... “– Цыц (!) – останешься целей“.
... Щипцы для сахара, да василёк на кружке.
Блестит клеймо «Белянчиковъ и Ко»,
от самовара дым трубой во вьюшку.
Мао Дзе-дун расхвален под ватрушку
и верится – жить будем широко.
***
Последний лист – не самый совершенный.
(Никто не знает, видит ли он сны.)
В своём раздумье он повис мишенью
Для времени неведомой длины.
Он весь в морщинах от дождя и ветра.
Последний лист давно уже не жёлт.
Он – дирижёра чуткая манжета.
Он – близость жеста. Он вот-вот зажжёт
Полёт зимы!.. Но пленником движенья
Зажат в скрижалях колеса времён.
Он замер в ожиданье дуновенья
Волшебной музыки бездумных шестерён.
***
Возможно, завтра я уйду...
в оранжевое воскресенье
по влажной роскоши осенней
продолжить странствий череду.
Прости меня, но я уйду.
В пути псаломщика мой хлеб.
Причетник из меня ни к чёрту.
Для исполненья светских треб?
Но сердце больше, чем аорта.
Я с головою в кутерьме,
(ещё вчера на день моложе).
Пленённый дух... он, как в тюрьме,
пороком дышит... Мне дороже
тавро (не Шеффилдская сталь), –
отметина небес отрадна.
Глядишь, и в розовый февраль,
достигнув цели – путь в три ада, –
достанем праздничный хрусталь.
Не жарь лишь дичь, и на мясное
не ставь на стол в Святой Грааль
из жаворонков заливное.