Пастернак

"Когда строку диктует чувство,
Оно на сцену шлет раба,
И тут кончается искусство,
И дышат почва и судьба."

ПАСТЕРНАК  Борис  Леонидович -
Русский поэт, писатель и переводчик. Один из крупнейших русских поэтов XX века. Первые стихи опубликовал в 23 года.

Родился: 10 февраля 1890 г., Москва,Российская империя
Умер: 30 мая 1960 г. (70 лет), Переделкино, РСФСР, СССР.

 Первое (и может главнейшее) призвание Бориса Пастернака - музыка. Его в семье уже все считали музыкантом, композитором. Его горячо одобрил Скрябин, а он изменил музыке. Он увлёкся философией, но стал отходить и от неё. Поэзия его вызывала сомнение  и у отца, и у самого Бориса.
Мать Бориса - блестящая пианистка Розалия Исидоровна Пастернак (урождённая Кауфман, 1868—1939).  Отец - известный художник Леонид Пастернак.

Семья Пастернака поддерживала дружбу с известными художниками, в их числе Исаак Ильич Левитан, Михаил Васильевич Нестеров, Василий Дмитриевич Поленов, Сергей Иванов, Николай Николаевич Ге. В доме бывали музыканты и писатели,  Л. Н. Толстой; устраивались небольшие музыкальные выступления, в которых принимали участие А. Н. Скрябин и С. В. Рахманинов. В 1900 году во время второго визита в Москву с семьёй Пастернаков познакомился Райнер Мария Рильке. В 13 лет под влиянием композитора А. Н. Скрябина Пастернак увлёкся музыкой, которой занимался в течение шести лет (сохранились его две прелюдии и соната для фортепиано).

Вот так и сплелись в один  цветок три первоначальных лепестка искусства , три истока красоты. Андрей Вознесенский, преданный  ученик Пастернака, утверждал, что у поэзии есть две руки - живопись и музыка.

Пастернак окончил гимназию с золотой медалью.

В 1908 году, одновременно с подготовкой к выпускным экзаменам в гимназии, под руководством Ю. Д. Энгеля и Р. М. Глиэра готовился к экзамену по курсу композиторского факультета Московской консерватории.

В 1912 году Б. Л. Пастернак окончил Московский университет - философское отделение историко-филологического факультета.

Летом 1912 года изучал философию в Марбургском университете в Германии .
Тогда же сделал предложение Иде Высоцкой (дочери крупного чаеторговца Д. В. Высоцкого), но получил отказ.

В 1912 году Борис  вместе с родителями и сёстрами посещает Венецию, что нашло отражение в его стихах того времени.

Первой женой поэта стала Евгения Владимировна Лурье -   художница, мать его старшего сына — литературоведа Евгения Пастернака. Болела туберкулёзом.

Слегка анемичная, с большим выпуклым лбом, таинственной улыбкой Моны Лизы, ученица художника Фалька. Предлагала  Пастернаку взять её фамилию, чем вызвала бурное негодование мужа. Наверное, тогда и наметилась первая трещина в их отношениях.

Поэтика Пастернака неповторима: звукописи он предавался с блаженством и радостью, проникая в неписанные законы языка:

СЛОЖА  ВЁСЛА

Лодка колотится в сонной груди,
Ивы нависли, целуют в ключицы,
В локти, в уключины — о погоди,
Это ведь может со всеми случиться!
Этим ведь в песне тешатся все.
Это ведь значит — пепел сиреневый,
Роскошь крошеной ромашки в росе,
Губы и губы на звёзды выменивать!
Это ведь значит — обнять небосвод,
Руки сплести вкруг Геракла громадного,
Это ведь значит — века напролет
Ночи на щёлканье славок проматывать!

Всю жизнь терзали Пастернака сомнения: что ему лучше даётся - проза или поэзия?
Его современник поэт Михаил Кузмин однозначно утверждал: проза!

"За последние три-четыре года "Детство Люверс" самая замечательная и свежая русская проза". Он признавал повесть прозой, делающую событие в искусстве.

Пастернак очень любил Пушкина, часто читал и гостям, и домашним отрывки из поэм "Медный всадник",  "Цыгане", "Граф Нулин",  "Полтава",  часто прерываясь и разъясняя чудесные свойства отрывка.

Тесная дружба с Нейгаузами привела к тому, что Пастернак безоглядно влюбился в Зинаиду Николаевну, жену блестящего пианиста Генриха Нейгауза.

В сердце поэта зажглась столь большая любовь, что он не смог ей противиться - даже во им дружбы. Нашли друг друга две половинки некогда единого существа, как говорил  врач Эриксимах в Платоновском "Пире"...

Зинаида была прелестная дочь итальянки и русского генерала Еремеева.  Её лебединая шея и античные трагические уста были чудо как хороши!.. Изящные руки, алебастровые плечи мифической богини - как тут устоять поэту?

* * *
Любить иных тяжёлый крест,
А ты прекрасна без извилин,
И прелести твоей секрет
Разгадке жизни равносилен.
Весною слышен шорох снов
И шелест новостей и истин.
Ты из семьи таких основ.
Твой смысл, как воздух, бескорыстен.
Легко проснуться и прозреть,
Словесный сор из сердца вытрясть
И жить, не засоряясь впредь.
Всё это — не большая хитрость.

Пастернак искренне увлёкся поэзией Марины Цветаевой. Его не очень интересовал символизм; зато акмеисты живо привлекли внимание поэта. Ценил стихи Гумилёва, Мандельштама, и особенно- Ахматовой.

Н. И. Бухарин призывал официально назвать Пастернака лучшим поэтом Советского Союза.

К концу 1930-х годов он обращается к прозе и переводам, которые в 40-х годах становятся основным источником его заработка. В тот период Пастернаком создаются ставшие классическими переводы многих трагедий Уильяма Шекспирa .

В октябре 1946 года Пастернак знакомится с Ольгой Ивинской — сотрудницей журнала «Новый мир», куда поэт принёс первую книгу своего романа «Доктор Живаго», называвшегося тогда «Мальчики и девочки». Ольге было 34 года (Пастернаку 56), она была очень хороша собой, и прелестный образ молодой золотоволосой женщины в беличьей шубке, шагнувшей навстречу поэту, был сразу же «нарезом» проведён по его сердцу.

* * *
О женщина, твой вид и взгляд
Ничуть меня в тупик не ставят.
Ты вся как горла перехват,
Когда его волненье сдавит.
Ты создана как бы вчерне,
Как строчка из другого цикла ,
Как будто не шутя во сне
Из моего ребра возникла .
И тотчас вырвалась из рук
И выскользнула из объятья,
Сама смятенье и испуг
И сердца мужеского сжатье.

Пастернаку тогда было 56. Он был старше Ольги на 22 года. Но ни он, ни она этой разницы не замечали. Удивительно, каким молодым был Пастернак не только в этом возрасте, но и в 60, и в 70 лет, - всегда с блестящими глазами, всегда увлечённый, по-детски безрассудный.

Секрет его вечной молодости был в том, что он с юношеских лет развивал в себе способность обновления. Он не старел. Волосы побелели, но это был просто седой юноша.

НЕДОТРОГА
Недотрога, тихоня в быту,
Ты сейчас вся огонь, вся горенье.
Дай запру я твою красоту
В темном тереме стихотворенья.
Посмотри, как преображена
Огневой кожурой абажура
Конура, край стены, край окна,
Наши тени и наши фигуры.
Ты с ногами сидишь на тахте,
Под себя их поджав по-турецки.
Все равно, на свету, в темноте,
Ты всегда рассуждаешь по-детски.
Замечтавшись, ты нижешь на шнур
Горсть на платье скатившихся бусин.
Слишком грустен твой вид, чересчур
Разговор твой прямой безыскусен.
Пошло слово любовь, ты права.
Я придумаю кличку иную.
Для тебя я весь мир, все слова,
Если хочешь, переименую.
Разве хмурый твой вид передаст
Чувств твоих рудоносную залежь,
Сердца тайно светящийся пласт?
Ну так что же глаза ты печалишь?

Из романа «Доктор Живаго»: «О какая это была любовь, вольная, небывалая, ни на что непохожая! Они думали, как другие напевают. Они любили друг друга не из неизбежности, не "опаленные страстью", как это ложно изображают. Они любили друг друга потому, что так хотели все кругом: земля под ними, небо над их головами, облака и деревья. Их любовь нравилась окружающим еще, может быть, больше, чем им самим. Незнакомым на улицах, выстраивающимся на прогулке далям, комнатам, в которых они селились и встречались».

За  роман «Доктор Живаго» Борис Пастернак был  удостоен в 1958 году Нобелевской премии по литературе, после чего был подвергнут травле и гонениям  со стороны советского правительства и ряда коллег и был вынужден отказаться от премии.  А всё потому, что в России роман не стали печатать, но опубликовали в Италии.

Книга "Доктор Живаго" - христианская книга, написанная в нехристианское время.  Автора  словно распяли на кресте...

Однажды в рождественскую метель Пастернак с Ивинской поехали в гости к пианистке Марии Юдиной. Они заблудились по дороге, долго плутали среди одинаковых домиков и никак не могли найти нужный дом. И вдруг они увидели мигающий огонёк канделябра в виде свечи. Это оказалось окно, где их ждали.

Этот огонёк свечи, промелькнувший в ночи сквозь метель, сыграл символическую роль во всей их дальнейшей жизни. На следующий день Пастернак принёс в редакцию стихотворение: про любовь, про вековечную метель, про негасимый огонь свечи. Стихотворение «Зимняя ночь», вошедшее в сокровищницу мировой лирики.

* * *
Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
Как летом роем мошкара
Летит на пламя,
Слетались хлопья со двора
К оконной раме.
Метель лепила на стекле
Кружки и стрелы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На озарённый потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.
И падали два башмачка
Со стуком на пол.
И воск слезами с ночника
На платье капал.
И все терялось в снежной мгле
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.
Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

В октябре 1949-го Ольгу Ивинскую арестовали. Как говорилось в приговоре суда, «за близость к лицам, подозреваемым в шпионаже». Этим близким лицом был Пастернак. Он попал не просто в крамольные поэты, но в английские шпионы. В этом была своя «логика»: в Англии жил и умер его отец, остались сёстры. Значит — шпион. На Ивинскую хотели оказать давление, чтобы собрать на поэта компромат.

Допрашивал лично министр госбезопасности Абакумов.

В литературных кругах не сомневались, что арест Пастернака предрешён, но этого не произошло. Ивинской дали пять лет лагерей с отбыванием их в Мордовии.
 Пастернак писал ей, всё это время помогал её семье: матери, детям. Если бы не он — те бы не выжили.

В 1952 году у Пастернака случился инфаркт.

В 53-м Ольгу освободили. Их любовь и близость воскресли.
* * *
Всё в ней жизнь, всё свобода,
И в груди колотьё,
И тюремные своды
Не сломили ее...
Перед нею в гостиной
Не встает он с колен.
На дела их картины
Смотрят строго со стен.
Впрочем, что им, бесстыжим,
Жалость, совесть и страх
Пред живым чернокнижьем
B их горячих руках?
Море им по колено,
И в безумьи своем
Им дороже вселенной
Миг короткий вдвоем.

За роман "Доктор Живаго" Пастернака исключили из Союза писателей СССР, хотели лишить гражданства.

А между тем роман замечательный: в нём отображено отношение простого интеллигента, чуткого, доброго, талантливого к революции, обернувшейся вакханалией беззакония, разрухи, нищеты. Рухнул налаженный быт, попрано искусство - всё светлое, высокое. Причём описано так тактично, без злобы, а скорее с отчаянием.
Не в пример Зинаиде Гиппиус, которая клеймила всё и всех с ожесточением...

Не явились (следовательно, не поддержали травлю) А. Т. Твардовский, М. А. Шолохов, В. А. Каверин, Б. А. Лавренёв, С. Я. Маршак, И. Г. Эренбург, Л. М. Леонов.

За это им низкий поклон...

 А премия-то  была присуждена Пастернаку «за значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа"!

Пастернак в письме на имя Хрущёва написал: «Покинуть Родину для меня равносильно смерти. Я связан с Россией рождением, жизнью, работой».

Борис Леонидович Пастернак умер от рака лёгких в подмосковном Переделкино 30 мая 1960 года, на 71-м году жизни.

Борис Пастернак был похоронен 2 июня 1960 года на Переделкинском кладбище. Проводить его в последний путь пришло много людей (среди них Наум Коржавин, Булат Окуджава, Андрей Вознесенский, Кайсын Кулиев), несмотря на опалу поэта.
* * *
О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строчки с кровью - убивают,
Нахлынут горлом и убьют!
От шуток с этой подоплёкой
Я б отказался наотрез.
Начало было так далёко,
Так робок первый интерес.
Но старость - это Рим, который
Взамен турусов и колёс
Не читки требует с актера,
А полной гибели всерьёз.
Когда строку диктует чувство,
Оно на сцену шлет раба,
И тут кончается искусство,
И дышат почва и судьба.
1932 г.

Спасибо Вам, Борис Леонидович, что Вы были, что Вы есть в литературе российской - и в наших сердцах!

У Бориса Пастернака много блестящих стихотворений.  Но несомненно лучшее - "Рождественская  звезда".  Он просто гениально!

Стояла зима.
Дул ветер из степи.
И холодно было младенцу в вертепе
На склоне холма.

Его согревало дыханье вола.
Домашние звери
Стояли в пещере,
Над яслями теплая дымка плыла.

Доху отряхнув от постельной трухи
И зернышек проса,
Смотрели с утеса
Спросонья в полночную даль пастухи.

Вдали было поле в снегу и погост,
Ограды, надгробья,
Оглобля в сугробе,
И небо над кладбищем, полное звезд.

А рядом, неведомая перед тем,
Застенчивей плошки
В оконце сторожки
Мерцала звезда по пути в Вифлеем.

Она пламенела, как стог, в стороне
От неба и Бога,
Как отблеск поджога,
Как хутор в огне и пожар на гумне.

Она возвышалась горящей скирдой
Соломы и сена
Средь целой вселенной,
Встревоженной этою новой звездой.

Растущее зарево рдело над ней
И значило что-то,
И три звездочета
Спешили на зов небывалых огней.

За ними везли на верблюдах дары.
И ослики в сбруе, один малорослей
Другого, шажками спускались с горы.
И странным виденьем грядущей поры
Вставало вдали все пришедшее после.
Все мысли веков, все мечты, все миры,
Все будущее галерей и музеев,
Все шалости фей, все дела чародеев,
Все елки на свете, все сны детворы.

Весь трепет затепленных свечек, все цепи,
Все великолепье цветной мишуры…
…Все злей и свирепей дул ветер из степи…
…Все яблоки, все золотые шары.

Часть пруда скрывали верхушки ольхи,
Но часть было видно отлично отсюда
Сквозь гнезда грачей и деревьев верхи.
Как шли вдоль запруды ослы и верблюды,
Могли хорошо разглядеть пастухи.
— Пойдемте со всеми, поклонимся чуду,-
Сказали они, запахнув кожухи.

От шарканья по снегу сделалось жарко.
По яркой поляне листами слюды
Вели за хибарку босые следы.
На эти следы, как на пламя огарка,
Ворчали овчарки при свете звезды.

Морозная ночь походила на сказку,
И кто-то с навьюженной снежной гряды
Все время незримо входил в их ряды.
Собаки брели, озираясь с опаской,
И жались к подпаску, и ждали беды.

По той же дороге, чрез эту же местность
Шло несколько ангелов в гуще толпы.
Незримыми делала их бестелесность,
Но шаг оставлял отпечаток стопы.

У камня толпилась орава народу.
Светало. Означились кедров стволы.
— А кто вы такие? — спросила Мария.
— Мы племя пастушье и неба послы,
Пришли вознести вам обоим хвалы.
— Всем вместе нельзя. Подождите у входа.
Средь серой, как пепел, предутренней мглы
Топтались погонщики и овцеводы,
Ругались со всадниками пешеходы,
У выдолбленной водопойной колоды
Ревели верблюды, лягались ослы.

Светало. Рассвет, как пылинки золы,
Последние звезды сметал с небосвода.
И только волхвов из несметного сброда
Впустила Мария в отверстье скалы.

Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба,
Как месяца луч в углубленье дупла.
Ему заменяли овчинную шубу
Ослиные губы и ноздри вола.

Стояли в тени, словно в сумраке хлева,
Шептались, едва подбирая слова.
Вдруг кто-то в потемках, немного налево
От яслей рукой отодвинул волхва,
И тот оглянулся: с порога на деву,
Как гостья, смотрела звезда Рождества.