Барин, судья, поп и крестьяне. По мотивам русских

У барина было поместье,
Давным-давно, назад лет двести,
Быть может, триста лет назад,
А в нём имелись пруд и сад.

Он представлялся как Никита,
Богатым был и родовитым.
Пусть на макушке лысоват,
Зато лицом чуть красноват.

Две страсти были у Никиты:
Любил поесть он с аппетитом
С друзьями за большим столом,
Или с супругою вдвоём.

Вторая страсть не уступала
Еде по своему накалу:
О псах о проявлял заботу -
Они нужны были в охоте.

Неслись по полю, как шальные,
Его любимые борзые:
Гнали лису, иль кабана -
Он знал их каждой имена.

Ушастых милых спаниелей
Использовал для других целей:
Брать утку или глухаря,
И ели корм они не зря.

А для охоты на лису,
В степи, на поле и в лесу,
Пусть они малого размера,
Незаменимы фокстерьеры.

Охотников мы знаем с Вами:
Никита рассуждать часами
О тонкостях охоты мог…
Какой охотник, как рассказчик, плох?

Скажу вам я без волокиты:
Два друга были у Никиты,
Нельзя сказать, что закадычных,
Но каждый чем-то необычен.

В судье, что здесь служил в уезде,
Изысканность была в одежде,
Особая у судей стать,
И ловкость сложно объяснять.

Пусть изъяснялся по-французски,
Герш Блюменштейн по духу – русский,
Пусть право римское он знал,
По-русски всё же выпивал.

Вторая страсть была безвредной:
На час-другой после обеда,
Работой трудной утомлён,
Герш погружался в сладкий сон.

В суде, на заседаньях скучных,
Судья лишь делал вид, что слушал:
Речь адвокат привык тянуть -
Герш иногда мог и всхрапнуть…

А друг второй, отец Кондратий,
К себе не мог не вызывать симпатий.
Неподалёку тоже жил,
И многих прихожан крестил.

Второму другу, если честно,
В своём приходе было тесно
С его широкою душой -
Ведь был он не совсем святой.

Нет, службой он не тяготился,
За души прихожан молился,
Тем самым от грехов спасал,
Приход в порядке содержал.

Но в остальном он бы земным,
Немолодым уже, седым,
И даже в слабостях был мил:
Чревоугодием грешил.

Трапезничать как, с толком, знал
И сто напитков различал,
Но, всего больше, надо знать,
Любил он пульку расписать.

Пусть ближе всех ему была
Из четырёх масть лишь одна,
Он мог и мизер заказать,
Чтоб даже трефами не брать.

После обедни, как всегда,
К Никите шли его друзья,
Чтоб опрокинуть штоф, другой
И пообщаться меж собой…

Но вот часы пробили «шесть»,
Им надоело пить и есть.
Отец Кондратий, в настроенье,
Уже сгорал от нетерпенья

Скорее пульку расписать,
Решив сегодня рисковать.
Никита Гершу подмигнул:
- Смотри, чтоб поп нас не надул!

Все наши карты с тобой знает:
Ему в том черти помогают!
Кондратий тут перекрестился:
- Никита! Что ли ты сбесился?

Мы, православные попы,
Стоим на страже чистоты –
Умеем как, так и играем,
И в этом Бог нам помогает.

Нечистого не поминай при том,
По лбу получишь бо крестом!
Никита чуть уже смягчился,
И к Гершу вновь он обратился:

- Начни, Григорий, за болвана -
Сдай карты, только без обмана!
А то вчера на распасовке
Мне трёх тузов подсунул ловко!

- Никита! Говорить так грех,
Я говорю это при всех:
Играю я предельно честно,
Надеюсь, это всем известно!

Отец Кондратий, подтверди!
- А ты мне тоже не вреди:
Сдаёшь паршивые семёрки,
Чтоб увеличить мою горку!

- Что же вы врёте без оглядки?
Один перебирает взятки,
Другой недобирать рискует -
Что бедный Герш вам нарисует?

Небось, ведь ты, отец Кондратий,
Купил широкую лопату,
Чтоб деньги ею загребать,
А мне, судье, что могут дать?

- Григорий, ты не завирайся,
И быть умеренным старайся.
Мои простые прихожане
Живут не так, как парижане.

Крестьяне в бедности живут,
Но в храм копеечку несут!
Тебе, пожалуй, потихоньку,
Подсунет кто-нибудь тыщонку,

Чтоб дело миром ты решил,
Для тех, кто чем-то согрешил!
- Вот тут, как раз ты ошибаешься,
И очернить меня пытаешься!

Что вспоминать теперь былое?
Настало время ведь иное -
Приходят в суд одни мещане,
А то и бедные крестьяне –

Какую взятку с них возьмёшь?
Скорее по миру пойдёшь!
- Да! – отозвался тут Никита,
Былое время позабыто!

Крестьяне вовсе обленились,
А раньше с радостью трудились.
Теперь повсюду молотилки,
Плуги на тяге, и косилки!

Крестьяне всё на них косятся,
Ручной работы сторонятся.
Вообще, работают - как спят,
А красть побольше норовят!

И этот воровства изъян
Присущ любому из крестьян.
А я без устали тружусь,
Что выращу – с ними делюсь!

Им на семью отдать готов
Зерна по пятьдесят пудов!
В семье ж, как правило, у них
По пять детей только одних!

А мне – приданое собрать,
Чтоб дочку замуж выдавать,
Дать денег сыну, чтоб учился,
Переживать, чтобы не спился.

У них ведь, в Англии, там сыро,
Прохладно в каменных квартирах…
По мне – так плюнуть на престиж!
Чем хуже Лондона Париж?

Клюёт опять он на обман:
Мечтает плыть за океан.
Чего забыл он там, в Америке?
Вот мать и плачет, вся в истерике.

Вот, понимаю я, - заботы!
А у крестьян, после работы,
Пожалуй, только крепче спится -
Ведь не грозит им заграница!

Мне самому не много надо –
Поесть с друзьями – вот награда!
Да, было время посытнее,
Та же икра была крупнее,

Жирней стерляжия уха,
И студенистей потроха,
Окорока был сочнее,
Намного трюфеля вкуснее!

Крестьянин же весьма коварен,
И к нам совсем не благодарен,
А раньше так не издевались –
В поклоне пополам сгибались!

Друзья на этом согласились:
Крестьяне сильно распустились -
Стали работать меньше дней
И, от того, живут бедней!

   . . .
Часы двенадцать раз бить стали,
Друзья немного приустали.
Пора, решили, идти спать,
Чтоб пульку завтра расписать.

      *  *  *
А вам, друзья, самим решать:
Тому, кто беден - помогать?
Чем состраданием страдать,
Не лучше ль пульку расписать?