О Сталине

* * *

21 Декабря 1949 года (70-летие Сталина)

Пусть миру этот день запомнится навеки,
Пусть будет вечности завещан этот час.
Легенда говорит о мудром человеке,
Что каждого из нас от страшной смерти спас.

Ликует вся страна в лучах зари янтарной,
И радости чистейшей нет преград, —
И древний Самарканд, и Мурманск заполярный,
И дважды Сталиным спасённый Ленинград

В день новолетия учителя и друга
Песнь светлой благодарности поют, —
Пускай вокруг неистовствует вьюга
Или фиалки горные цветут.

И вторят городам Советского Союза
Всех дружеских республик города
И труженики те, которых душат узы,
Но чья свободна речь и чья душа горда.

И вольно думы их летят к столице славы,
К высокому Кремлю — борцу за вечный свет,
Откуда в полночь гимн несётся величавый
И на весь мир звучит, как помощь и привет.

21 декабря 1949, Анна Ахматова

 

* * *

И Вождь орлиными очами
Увидел с высоты Кремля,
Как пышно залита лучами
Преображённая земля.

И с самой середины века,
Которому он имя дал,
Он видит сердце человека,
Что стало светлым, как кристалл.

Своих трудов, своих деяний
Он видит спелые плоды,
Громады величавых зданий,
Мосты, заводы и сады.

Свой дух вдохнул он в этот город,
Он отвратил от нас беду, —
Вот отчего так твёрд и молод
Москвы необоримый дух.

И благодарного народа
Вождь слышит голос:
“Мы пришли
Сказать, — где Сталин, там свобода,
Мир и величие земли!”

Декабрь 1949, Анна Ахматова

 

* * *
Я понял: всё живо.
Векам не пропасть,
И жизнь без наживы —
Завидная часть.

Спасибо, спасибо
Трём тысячам лет,
В трудах без разгиба
Оставившим свет.

Спасибо предтечам,
Спасибо вождям.
Не тем же, так нечем
Отплачивать нам.

И мы по жилищам
Пройдём с фонарём,
И тоже поищем,
И тоже умрём.

И новые годы,
Покинув ангар,
Рванутся под своды
Январских фанфар.

И вечно, обвалом
Врываясь извне,
Великое в малом
Отдастся во мне.

И смех у завалин,
И мысль от сохи,
И Ленин, и Сталин,
И эти стихи,

Железо и порох
Заглядов вперёд
И звёзды, которых
Износ не берёт.

1935, Борис Пастернак

 

* * *

Николай Асеев, из «Повести пламенных лет»

И Сталин тогда представлялся нам,
не в пышном наряде — главным из главных, —
держался он с твёрдым достоинством. Сам
поэтов выслушивая, как равных.

Он нравился нам одеждой простой,
негромкой, раздельной, внушительной речью,
и я бы хотел не для славы пустой
постигнуть натуру его человечью.

Я Сталина так бы тогда описал:
он чуть рябоватый и чуть грубоватый,
просмолены солнцем его волоса,
но прежде всего он — не обыватель!

Вы Сталина сравниваете с орлом?
Что толку и чести равнять его с птицей!
Скорее — с гранёным алмазным сверлом,
которым гранитное время сверлится.

Он бродит один средь кремлёвских палат,
вживаясь в чужой стародавний обычай;
он носит шинель, как тюремный бушлат
без всяких особых петлиц и отличий.

Его до синя ненавидят враги,
не смогшие вбить в нашу спаянность клинья;
он носит короткие сапоги,
но шаг его твёрд, непреклонен и длинен.

И мы с ним сроднились — с шинелью его,
с курящейся трубкой, улыбкой усатой,
со всею фигурой его боевой,
грозящею старому миру осадой.

 

* * *

Ода

Когда б я уголь взял для высшей похвалы —
Для радости рисунка непреложной, —
Я б воздух расчертил на хитрые углы
И осторожно и тревожно.
Чтоб настоящее в чертах отозвалось,
В искусстве с дерзостью гранича,
Я б рассказал о том, кто сдвинул мира ось,
Ста сорока народов чтя обычай.
Я б поднял брови малый уголок
И поднял вновь и разрешил иначе:
Знать, Прометей раздул свой уголёк, —
Гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу!

Я б несколько гремучих линий взял,
Всё моложавое его тысячелетье,
И мужество улыбкою связал
И развязал в ненапряжённом свете,
И в дружбе мудрых глаз найду для близнеца,
Какого не скажу, то выраженье, близясь
К которому, к нему, — вдруг узнаёшь отца
И задыхаешься, почуяв мира близость.
И я хочу благодарить холмы,
Что эту кость и эту кисть развили:
Он родился в горах и горечь знал тюрьмы.
Хочу назвать его — не Сталин, — Джугашвили!

Художник, береги и охраняй бойца:
В рост окружи его сырым и синим бором
Вниманья влажного. Не огорчить отца
Недобрым образом иль мыслей недобором,
Художник, помоги тому, кто весь с тобой,
Кто мыслит, чувствует и строит.
Не я и не другой — ему народ родной —
Народ-Гомер хвалу утроит.
Художник, береги и охраняй бойца:
Лес человечества за ним поёт, густея,
Само грядущее — дружина мудреца
И слушает его всё чаще, всё смелее.

Он свесился с трибуны, как с горы,
В бугры голов. Должник сильнее иска.
Могучие глаза решительно добры,
Густая бровь кому-то светит близко,
И я хотел бы стрелкой указать
На твёрдость рта — отца речей упрямых,
Лепное, сложное, крутое веко — знать,
Работает из миллиона рамок.
Весь — откровенность, весь — признанья медь,
И зоркий слух, не терпящий сурдинки,
На всех готовых жить и умереть
Бегут, играя, хмурые морщинки.

Сжимая уголёк, в котором всё сошлось,
Рукою жадною одно лишь сходство клича,
Рукою хищною — ловить лишь сходства ось —
Я уголь искрошу, ища его обличья.
Я у него учусь, не для себя учась.
Я у него учусь — к себе не знать пощады,
Несчастья скроют ли большого плана часть,
Я разыщу его в случайностях их чада…
Пусть недостоин я ещё иметь друзей,
Пусть не насыщен я и желчью и слезами,
Он всё мне чудится в шинели, в картузе,
На чудной площади с счастливыми глазами.

Глазами Сталина раздвинута гора
И вдаль прищурилась равнина.
Как море без морщин, как завтра из вчера —
До солнца борозды от плуга-исполина.
Он улыбается улыбкою жнеца
Рукопожатий в разговоре,
Который начался и длится без конца
На шестиклятвенном просторе.
И каждое гумно и каждая копна
Сильна, убориста, умна — добро живое —
Чудо народное! Да будет жизнь крупна.
Ворочается счастье стержневое.

И шестикратно я в сознаньи берегу,
Свидетель медленный труда, борьбы и жатвы,
Его огромный путь — через тайгу
И ленинский октябрь — до выполненной клятвы.
Уходят вдаль людских голов бугры:
Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят,
Но в книгах ласковых и в играх детворы
Воскресну я сказать, что солнце светит.
Правдивей правды нет, чем искренность бойца:
Для чести и любви, для доблести и стали
Есть имя славное для сжатых губ чтеца —
Его мы слышали и мы его застали.

Январь—февраль 1937, Осип Мандельштам

 

* * *
Если б меня наши враги взяли
И перестали со мной говорить люди,
Если б лишили меня всего в мире:
Права дышать и открывать двери
И утверждать, что бытие будет
И что народ, как судия, судит, —
Если б меня смели держать зверем,
Пищу мою на пол кидать стали б, —
Я не смолчу, не заглушу боли,
Но начерчу то, что чертить волен,
И, раскачав колокол стен голый
И разбудив вражеской тьмы угол,
Я запрягу десять волов в голос
И поведу руку во тьме плугом —
И в глубине сторожевой ночи
Чернорабочей вспыхнут земле очи,
И — в легион братских очей сжатый —
Я упаду тяжестью всей жатвы,
Сжатостью всей рвущейся вдаль клятвы —
И налетит пламенных лет стая,
Прошелестит спелой грозой Ленин,
И на земле, что избежит тленья,
Будет будить разум и жизнь Сталин.

Первые числа февраля — начало марта 1937,  Осип Мандельштам

 

* * *

Александр Вертинский. Он

Чуть седой, как серебряный тополь,
Он стоит, принимая парад.
Сколько стоил ему Севастополь?
Сколько стоил ему Сталинград?

И в седые, холодные ночи,
Когда фронт заметала пурга,
Его ясные, яркие очи
До конца разглядели врага.

В эти чёрные тяжкие годы
Вся надежда была на него.
Из какой сверхмогучей породы
Создавала природа его?

Побеждая в военной науке,
Вражьей кровью окрасив снега,
Он в народа могучие руки
Обнаглевшего принял врага.

И когда подходили вандалы
К нашей древней столице отцов,
Где нашёл он таких генералов
И таких легендарных бойцов?

Он взрастил их. Над их воспитаньем
Долго думал он ночи и дни,
О, к каким роковым испытаньям
Подготовлены были они!

И в боях за отчизну суровых
Шли бесстрашно на смерть за него,
За его справедливое слово,
За великую правду его.

Как высоко вознёс он Державу,
Мощь советских народов-друзей.
И какую великую славу
Создал он для отчизны своей.

Тот же взгляд, те же речи простые,
Так же мудры и просты слова.
Над разорванной картой России
Поседела его голова.

 

* * *

Михаил Светлов. Песня о дружбе.

Я искал единственного друга
В свисте пуль и в гуле батарей,
Шёл со мной сквозь ветер и сквозь вьюгу
Миллион единственных друзей!

Расцветают песни и знамёна
На счастливой родине моей —
Это выбирают миллионы
Лучших из единственных друзей.

Никому с тобою не сравняться!
Кто тебя могучей и сильней,
Родина освобождённых наций,
Родина единственных друзей?

Мы хорошими людьми богаты —
Много их в стране богатырей;
Выбирает лучших в депутаты
Миллион единственных друзей!

Мы идём колонною несметной,
Нашей славы песня широка!
Наша Конституция бессмертна!
Сталинское слово — на века!

1937

 

* * *

Евгений Евтушенко. Ночь идёт по москве

Тихо гаснут
огни столицы.
Клонит ветер
деревья
ко сну.
Ночь идёт по Москве.
Мне не спится.
Я окно отворил
в весну.
В белых фартуках дворники дремлют уставшие.
Вся листва
в переливах зелёного плеска,
и машины шуршат запоздавшие
по асфальту,
накатанному до блеска.
Только в скверах —
шаганье влюблённых пар.
Им-то что
до того,
что поздно!
И последний трамвай
направляется
в парк,
высекая
из сумрака
звёзды…

Я хочу,
чтоб о счастье мне рассказала
этой ночи раскрытая повесть.
Паровозный гудок
прозвучал у вокзала:
это в рейс
отправляется поезд.
Кто его пассажиры?
Я с ними,
наверно,
знаком,
я их часто,
наверно,
встречал,
ведь на родине нашей дружба —
закон
и начало
многих начал!
Я знаю:
грядущее видя вокруг,
склоняется
этой ночью
самый мой лучший на свете друг
в Кремле
над столом рабочим.
Весь мир перед ним —
необъятной ширью!
В бессонной ночной тишине
он думает
о стране,
о мире,
он думает
обо мне.
Подходит к окну.
Любуясь столицей,
тепло улыбается он.

А я засыпаю,
и мне приснится
очень
хороший
сон.
1950

 

* * *

Константин Симонов. Как вы учили

Нет слов таких, чтоб ими передать
Всю нестерпимость боли и печали,
Нет слов таких, чтоб ими рассказать
Как мы скорбим по Вас, товарищ Сталин!
Скорбит народ, что Вы ушли от нас,
Скорбит сама земля от горя вся седая,
И всё ж мы встретим этот тяжкий час.
Как Вы учили, — рук не покладая.
И наш железный Сталинский Цека,
Которому народ Вы поручили,
К победе Коммунизма на века
Нас поведёт вперёд, —
Как Вы учили!

1953

 

* * *

Александр Межиров. Солдаты Сталина

Не дышит…
И дышать
труднее
людям.
Не видит…
И глаза
обволокло.
Но всем смертям назло
мы будем,
будем
Дышать и видеть —
всем смертям назло.
Открыты двери
траурного зала,
И очередь,
что издали видна,
Повязкой чёрной
город повязала,
Всю землю опоясала она.
И по-солдатски
вытянуты руки,
И веки
недвижимо смежены
О, Родина!
В тягчайший час разлуки
Тебе клянутся в верности сыны.
Перед лицом невиданной утраты,
Перед лицом неслыханной беды
Тебе клянутся
в верности
солдаты,
Тесней сомкнув железные ряды.
Он с нами шёл во всех боях кровавых
Путем неотвратимой правоты.
В огне
на самых трудных переправах
Навёл нам всем понтонные мосты.
Он охранял
наш отдых
на биваке,
И нам не раз казалось,
что в бою
На проволоку,
в трудный миг атаки
Он для солдат
бросал шинель свою.
И легче нам
сто раз пойти под пули,
На пулемёты ринуться опять,
Чем выстоять
в почётном карауле,
Не разрыдаться,
слезы удержать.
Сводило скулы
у правофланговых,
И на сердце давила тишина,
И на висках у маршалов суровых
Засеребрилась гуще седина.
Но в те же дни
прощанья и печали
Над гробом полководца и вождя
Солдаты
молодые
возмужали
Как через битвы грозные пройдя.
И на брусчатке гулкой,
за лафетом,
В стальных руках
народа своего,
Они прошли с Центральным
Комитетом,
С Президиумом Сталинским его.
Ещё стволы прощального салюта
Раскалены
и отзвук не замолк, —
У стен Кремля ряды сомкнулись круто.
Товарищ Сталин!
Мы исполним долг!
1953

 

* * *

Арсений Тарковский

Миновала неделя немыслимой этой разлуки.
Трудно сердцу сыновнему сердце его пережить.
Трудно этим рукам пережить его сильные руки
И своё повседневное малое дело вершить.

И себя самому трудно телу нести, тяжелея.
Подойти, постоять, подойти ещё ближе на пядь…
Трудно веки поднять и взглянуть на гранит мавзолея,
Оба имени вместе одно за другим прочитать.

Трудно слышать ушам, как шумит этот город высокий, —
А строителя города больше не видит народ…
Трудно этим словам собираться и строиться в строки
Без надежды на то, что и он их, быть может, прочтёт.

Трудно стрелкам часов без него мерить время на башне,
Трудно с юга теплу в этот год пробиваться в Москву,
И лесам без него трудно жить его лаской вчерашней,
И полям без него над собою глядеть в синеву.

Трудно жить без него и просторам советской державы,
И далёким краям всей захлёстнутой горем земли.
Трудно жить без него. Но лучи его правды и славы
В человеческий разум и в сердце навеки вошли.

Без него и друзьям его, в битвах испытанным, трудно,
Но в годину суровую приняли знамя вождя,
И меж тем, как лежит он, закованный в сон непробудный,
Глаз своих не смыкают, путём его землю ведя.

Пересилим себя, одолеем великое горе,
С тем же именем в сердце, как в битвы ходили при нём
Словно горы высокие, словно глубокое море,
Стиснув зубы, скрепившись, и эту беду перейдём.

Мы — солдаты его. Ничего что мы все постарели
В эти горькие дни. Разве слёзы седых матерей
В годы грозных боёв не влекли нас к возвышенной цели,
И не стали мы разве от ран своих втрое сильней?

Мы видали его в дни народных торжеств и тревоги,
Так расскажем о нём малым детям своим, потому
Что идут и они вслед за нами по нашей дороге, —
Пусть же будут верны и они беззаветно ему.

Скажем детям: — Он дал нам великое счастье и право
Жить бессмертьем его и народы от гибели спас;
Был он скромен и мудр, и его неизбывная слава
Окружает, как воздух, и делает сильными нас.

Миру — мир завещал он. И в каждом свободном порыве,
В каждом нашем он жив.
Может быть, из людей
Был наш Сталин, как вождь, наш отец — всех на свете
счастливей,
Ибо счастье людское он создал рукою своей.
1953