Ахинея номер 2. Улитка

(пасторально-мультипликационная)


Вдоль луга Улитка неспешно ползла.
Нагнала ее по дороге сестра.
Нагнав, предложила: «Давай-ка вдвоем
Вот так, напрямик, через луг ломанем!»
«Давай ломанем, - согласилась Улитка. –
Помчимся, как в старые годы - кибитка,
А, может быть, даже и как паровоз…» -
Сказала она, уронив пару слез.
«А что за печаль?, - вопросила сестрица,
Как желудь, ядрена, коричневолица.
«Да так…» - отмахнулась Улитка в ответ,
Не в силах открыть ей душевный секрет. 
Неделю назад в непонятной тревоге
Улитка ползла по железной дороге.
И метра еще не успела пройти,
Как кто-то ей вдруг загудел на пути.
Что было потом,  уж не помнила Уля:
Что было, мелькнуло со скоростью пули.
Потом долгоносик случайно донес,
Что встретился ей на пути паровоз.
Спасло, что ползла не по рельсам, а шпалам
Улитка, хоть этого не сознавала.
Но дальше уже не могла перестать
Всечасно о скорости пара мечтать.
«Ну что, понеслись!» - закричала сестрица,
Все так же ядрена, коричневолица.
«Бежим! – закричала Улитка в ответ,
Лаская в душе свой заветный секрет.
И вот задрожала земля под ногами.
Иль что там еще у них под животами?
Ломаются стебли и свищут ветра,
Улитка несется, и с нею – сестра.
Лавируя между травой и навозом,
Улитка казалась себе паровозом,
Что с запада бег свой стремит на восток,
Свистя в оглушительно громкий свисток.
Летят они день, и другой, да и третий,
Пыльцу сотрясая с цветов и соцветий,
О кочки сбивая все то, чем бегут…
О, как марафон этот тяжек и крут!

Но всякая в жизни случается штука…
На камне у луга лежала Гадюка -
На солнышке грелась, витая в мечтах,
Чтоб взял ее в жены какой-нибудь шах.
Не может же быть, чтобы только лягушки
Царевнами были! Другие зверушки
Такое же право имеют на то,
Чтоб шкурку менять иногда на манто!
Вдруг шорох вспугнул разомлевшую змейку,
И мигом она превратилась в линейку,
Хоть больше хотелось уйти в карандаш,
Поскольку ей нравился этот типаж.
Короче, убравшись под сень мимикрии,
Гадюка взирала на травы густые,
В надежде, что там или где-то в кустах
Таится влюбленный в нее падишах.

Чтоб вам не казался рассказ небылицей,
Еще об одной упомянем здесь птице.
Не «птице», что в смысле красиво сказать,
А птице, способной конкретно летать.
В тот час, гогоча, пролетали над лугом
Три пары гусей – шли, как лошади, цугом.
И видится им из прозрачных небес,
Как мчится по лугу Восточный экспресс.
Состав некомплектный: всего два вагона.
Лишь несколько метров уже до перрона,
Который – разинув, захлопните рты! -
Им в виде линейки предстал с высоты.
Тут надо отметить: поутру, с зарею,
Покинули гуси лужок с коноплёю.
Наелись досыта – пора знать и честь,
Иль хоть обозначить, что та у них есть.
Все, что пролетали, казалось им внове,
Хоть были к сюрпризам они наготове.
И радостью встречи с такой новизной
Один из гусей был сражен, как стрелой.
Спускается к лугу, все ниже и ниже -
Экспресс разглядеть с расстоянья поближе,
И виден ему сердцу милый дурдом:
Вагоны в составе идут не гуськом,
А следуют рядом друг с другом, как кони
В упряжке, от страшной летящей погони,
И только один занимает вопрос:
А где или что тут у них паровоз?

Вернемся, однако же, к нашим улиткам,
Которым по всем бы пора уж прикидкам
Давно завершить свой предерзкий забег
По пажити луга и встать на ночлег. 
Что с ними? Как дышится? Надо проверить
И, коли бегут всё еще, поумерить,
Чтоб новых там не было метаморфоз,
А то уж и так есть один паровоз.
Сестрица же, к счастью, пока адекватна,
Что очень в условиях этих приятно.
До финиша близко, уж скоро конец,
Что всякому делу, как знаем, венец.

Итак, мизансцена на поле: улитки,
Что в метре всего от желанной калитки -
Перрона для той, что у нас паровоз;
Гадюка, застывшая словно в мороз,
Она же перроном у нас выступает;
Гусак, что над лугом круги нарезает…
А кто там еще притаился в кустах?
Ба! Это ж влюбленный в змею падишах!
Сидит, предвкушая, как завтра с зарею
К себе унесется с невестой-змеёю,
А добрый приятель ковер-самолет
Устроит обоим приятный полет.
От всех шах сокрыт, нам же виден отлично.
Сидит ноги кренделем – в целом прилично.
Хоть, впрочем, не все, как нам кажется, так:
Ведь с неба его углядел и гусак!
Заметив, решил разузнать поточнее:
Мол, кто или что там у луга тучнеет.
Пошел на посадку - проверить с земли,
Кого это ветры еще принесли.

Но вот незадача! Бегунье Улитке,
Ушедшей со старта навроде кибитки,
Затем превратившейся в  локомотив,
Задумалось марша победный мотив
Сыграть на свистке при подходе к перрону.
По типу того, что пристало тромбону -
С громами и хрипом, чтоб слышно окрест!
Еще бы на пленку неплохо приезд,
Как было во Франции... В общем Улитка,
Решив для себя, что попытка – не пытка,
Не пальцы, а рожки загнала в роток,
И вот уж она иерихонский свисток -
Деталь от любезного ей паровоза.
От свиста такого не только бы роза -
Увял бы, скукожившись, чертополох!
А тот, кто с ушами, уж точно оглох.
Не будем, однако ж, приравнивать шаха
К негодной траве. Чай, не парень-рубаха!
Изнежен, как роза, он жизнью в дворцах:
Не простолюдин ведь какой-нибудь - шах!

Заслышав Улиткины трубные звуки,
Забыл он напрочь про сердечные муки,
Сиденье, томленье и скуку в кустах
И выпрыгнул вверх с междометием «Ах!».
Когда ж притяжения сила обратно
Его потянула к земле, вероятно,
Подумал: «Похоже, здесь что-то не так…»
И тут его в воздухе встретил гусак.
Что шел на посадку на полосу луга,
Совсем не желая подобного друга
Приветить, когда уж готово шасси
К касанию буйно цветущей земли.
Удар оказался не хилым, однако, -
Таким возгордился б и Волк-забивака, -
И шах наш, исторгнув отчаянный стон,
Почти бездыханным упал на перрон,
Которым, как знаем, предстала линейка,
В которую вдруг обратилась та змейка,
Что, чье-то шуршанье заслышав в траве, 
За благо сочла не перечить судьбе
И вся целиком отдалась мимикрии.
Бывают задачи у змей и такие -
Не только же кожу менять по весне
В стремленьи к обновкам и общей красе!
Понятное дело, бедняжка Гадюка
Не ждала стать жертвой подобного трюка,
Не чаяла, что вдруг возлюбленный шах
Ей шкурку порвет в четырех аж местах
Да выбьет в придачу и зуб  ядовитый!
«Да что ж за урод-то такой родовитый!», -
Исполнена злобы, шипела змея,
Скрипя чешуею и сердце скрепя,
Скорей от греха себя в кольца свивая,
Уж чуя, как близится боль головная…

А что же Улитка, пардон – паровоз,
Явивший столь нетривиальный курьез?
Стоит, напрягаясь постигнуть картину:
Перрон вдруг исчез - как в болотную тину
Беззвучно ушел, а на месте него -
Пустая земля, а вокруг - никого.
Ну если не брать полумертвого шаха,
Гуся, при снижении давшего маху,
Да пару отчетливых биоследов,
Оставшихся после таких номеров.
Добавим сюда роковую сестрицу,
На множество всяких безумств мастерицу.
Стоит – еле дышит, а в сердце – салют:
Спектакли такие не часто дают!

Короче, как в классике, - сцена немая.
Актеры застыли, как будто не зная,
Что им представлять у последней черты, 
И ждут продолженья своей немоты.
Одни – потирая при этом ушибы,
Другие – сюжета кляня перегибы,
Все вместе – ругая сию пастораль,
В которой неясно, какая мораль
И ради чего им всем так убиваться,
Стебаться, пугаться, терпеть, превращаться,
Ругаться, скрываться, пытаться прикрыть
Ничтожность сюжета, которой не скрыть.
Попробовал кто бы в античной Ахее
Представить такую, как здесь, ахинею –
В момент освистали б: «Котурны долой!»
Еще наваляли б что боже ты мой!
Сюжет не задался. Оставим потуги
Свои и чужие. Друзья и подруги,
Что здесь отжигали, достойны того,
Чтоб больше страданий им уж не пришло.
Отпустим обратно, откуда и взяли:
Гусей - по-над лугом, где те и летали,
Улиток-сестер – на обочину, где
Предерзкий те бросили вызов судьбе,
Гадюку – под солнце, на камень, с пардоном
За то, что осталась с известным уроном:
Еще до весны ведь трубить и трубить!
Пока еще шкурку позволят сменить…
А шаха – домой. Ведь с ковром-самолетом
Проблемы не будет с обратным полетом.
Вот только куда подевался ковер?
Не спер ли его вороватый бобер,
Что тут ошивался, бродя по округе
В надежде, что в гости к нему на досуге
Заглянет приятель – бедовый песец?
Не дай бог заедет! Тогда уж конец
Придет всем и каждому тут без сомненья,
И до морковкиного заговенья
Сидеть будет шах, измечтавшись о том,
Чтоб хоть бы когда возвратиться в свой дом…

Тут время не терпит и гонит в движенье.
На сем закругляем мы наше творенье,
Перо и бумагу в портфель уложив
И занавес тихо над всем опустив.