Пытались сотню раз раскрыть гробницу...

"Мы с богами стали наравне,
Нам сами боги солнце дали в руки,
В равности придёт конец войне,
И, может быть, её не вспомнят наши внуки.

Вначале все истории, как песнь.
Дальше драма, страх и крах, и крики,
Которые несутся до небес.
В страхе даже бог не столь великий".

Он никого не мог любить так сильно,
Он ни в ком не чаял так души,
Израненной войной и гарью пыльной,
Как в ней, чьи глаза не знали лжи.

Она ждала — и он в дожде вернулся.
Он ей клялся жить: "Dum spiro — spero".
Но знать беды не мог, и хмурсь — не хмурься,
А тоска — убийца, ходит в сером.

Ей горе вскрыло грудь ножом болезни,
Хлынет кровь и кашель изо рта,
Сгорает сердце из-под вихря лезвий,
Ведь судьба жестока — не проста.

Но он вернулся, пусть на день один,
На последний час, на миг, минуту.
А дальше... Дальше смерть ей господин.
Она хоть счастлива была в уюте...

Смерть сделала всего одну услугу:
Он забрал любимой сердце в дар,
Взамен утратил молодость, как тугу.
И ушёл в бреду, как пьяный, как дикарь.

А сердце греет, пусть уже не бьётся,
Светит там, где тухнет мир средь слёз,
Где слепнет глаз, где холод в душу жжётся,
Где кровь мёрзнет лепестками роз.

За стариком поедут злые люди,
Их игра не стоит и свечи,
Свою звезду сдают за цент Иуде.
Уж за новую блестят мечи.

Вдовец лишь сядет в снег, дрожа от боли.
Он не знает, если б знал — то наплевал.
Он лишь одной себе желает доли:
Умереть с любимой, не под шквал.

Не ясно: ангел был, иль просто тульпа,
Но тот образ милой стал пред ним,
И он разлился озером так гулко,
Что всего себя в нём утопил.

А слёзы мерзнут, слёзы леденеют...
И под ними погребён старик
С двумя сердцами, что друг друга греют,
С солнцами, что спрятаны в тайник.

Пытались сотню раз раскрыть гробницу,
Сотню раз терпели смерть и крах,
И каждый труп — мертвец в темнице.
Кто же вы, скажите, в этих льдах?