МХ-462 При каком это было строе? - не помню...

При каком это было строе? – не помню… Рахимов пел по-узбекски,
кровожадная сальвия украшала центральные площади сёл,
а ещё машина времени работала на асбесте –
и её похожий на джокера робот в какие-то заросли вёл.

Мне казалось, опять воцарится один язык (и наречие),
хоть Библию на тот момент я даже не пролистал.
Было такое блаженство, что луч по асфальтовым трещинам
чеканил стаккато звоночка, фланируя по кустам.

И начинался полёт. Мысленный, но конкретный.
Мягко прощаясь с Вуячичем, Спатару и Воронец,
облако уплывало из приземлённого ретро
к звёздам – и оставляло мелочи в стороне.

Ради такого полёта стоило появиться
на этом свете, щекочущем каждый сорняк на лугу:
ты будто солнечную батарею нёс на мелькающих спицах,
кормя бесконечной энергией пионерскую мелюзгу.

Когда стала разрываться атласная алая тряпка –
едва успевали ухватываться мечтатели за края –
не успев рассмотреть звездолёт и стильно мотором рявкнуть,
потерял кислородные трубы средь прочих игрушек я.

Представьте первую травму личинки Дюймовочкиного эльфа.
Отрезали крылья – подумаешь… А по ходу немеет рука.
Летят себе части тела по космосу – кто прямо, кто вправо, кто влево,
а Булычёв и Арсенов – в бессрочные отпуска.

Благо, никто Окуджаву не вынудил петь по-грузински:
там победила персона. Эти – не победят.
Ладно бы – в числах ошиблась пара геодезистов;
тут племенные глашатаи скомкали линию смены дат.

Не осталось в зарослях сальвии братьев – хотя бы троюродных –
подтвердить, что я не чужой исполкомовскому сорняку.
А там, куда не дошла демаркация, снег размечен каюрами,
поющими о веселье, но шлющими мне тоску.