Памяти первых руководителей РОВСа

Жизнь и смерть – это гамма оттенков
У судьбы и у данного ей:
Задыхаясь в чекистских застенках,
Не отречься от веры своей!

Белый цвет, даже кровью залитый,
Будет чистым во все времена.
Но убитой военной элитой
Дань антихристу платит страна, –
Истреблённой, похищенной, смятой
В казематах и лагерной мгле....
Этой страшной, немыслимой платой
Сжата родина в мёртвой петле.
Новый век, как расчётливый киллер,
Вновь готовит свинцовый норд–вест.

В Божьем войске –
Кутепов и Миллер,
И другие,
Принявшие Крест.
 __________________
 * На фото–снимках: председатель РОВСа (Русского Обще–Воинского Союза)
    в 1928 – 1930 гг. генерал от инфантерии Александр Павлович Кутепов
    (1882 – 1930); председатель РОВСа в 1930 – 1937 гг. генерал–лейтенант
    Евгений Карлович Миллер (1867 – 1939).

Андрей ГРИБАКИН
историк, писатель, публицист

В ЗАЩИТУ ДОБРОГО ИМЕНИ ГЕНЕРАЛА МИЛЛЕРА

Всем нам памятна история подлого и беззаконного убийства большевицкими палачами генерал–лейтенанта Евгения Карловича Миллера – командующего войсками Северной области в годы Гражданской войны. Конечно, не только для ревнителей его памяти или просто сторонников Белого движения, но и для большинства народа общеизвестно его мужественное поведение в застенках НКВД – однако же со стороны иных необъективных исследователей и тем более необольшевиков в адрес генерала подчас раздаются весьма несправедливые и даже оскорбительные обвинения. Разумеется, наш прямой долг – опровергнуть их. А так как по несомненному промыслу Божию имеющие быть уничтоженными документы из архивов НКВД сохранились – задача эта в значительной степени облегчается, и мы постараемся выполнить ее.

К первому из упомянутых упреков можно отнести появившееся, хотя и между прочим, на страницах обычно объективного журнала «Вопросы истории» обвинение в малодушии - дескать, желая сохранить свою жизнь, ген. Миллер предлагал–де в своей записке Ежову от 10 октября 1937 года в случае своего освобождения «прекратить всю работу РОВСа в течение нескольких лет». Однако так ли это? Обратимся к тексту как самого этого документа, так и к другим письмам генерала, написанных им в заключении. Итак, вот эта записка (текст по: Политическая история русской эмиграции. 1920;1940 гг.: Документы и материалы / А.Ф. Киселев. М., 1999):

«…Последние годы, в 1932 – 1933 все больше укреплялась уверенность, что положение в СССР для населения все ухудшается и неудовольствие его все растет не только вглубь, но вширь, охватывая все большие круги населения, еще недавних верных приверженцев коммунистической власти – как Комсомол и члены Коммунистической партии; причиной тому – а) неудача первой пятилетки в части удовлетворения обыденных потребностей всей массы городского и сельского населения, б) введение системы колхозов и в) раскулачивание наиболее работящих и крепких крестьян, г) непорядки во всех областях народного хозяйства и жизни, начиная с железных дорог и кончая школами и народным образованием; в действительности это могло привести к народному взрыву. Но начиная с конца 1936 г. постепенно стал ощущаться сдвиг во взглядах эмиграции на положении в СССР, обусловленный двумя совершенно неожиданными для эмиграции фактами:

1) дарование конституции, если конечно выяснится, что эта конституция не фикция, а действительно – а) обеспечивает народным массам, т.е. каждому гражданину СССР права и обязанности выявить через представителя свой голос и свои пожелания; б) даст ему личную безопасность и в) гарантирует ему защиту от произвола со стороны административных властей.

2) окончательное и решительное удаление ненавистных имен Троцкого, Ягоды, Зиновьева, Радека и многих других, что указывает на желание власти привлечь к руководству работой во всех областях новых сил, честных и рожденных не в угаре революционном, а в период строительной работы на благо народа.

РОВС и большинство эмиграции стоят вне политических партий, имеющих каждая свою политическую программу о наилучшем устройстве государства. РОВС, как о том громко заявлял еще Великий Князь Николай Николаевич, не предрешает государственного устройства России и ставит его в зависимость от свободно выявленной воли народа.

Таким образом, всё сводится сейчас к вопросу, ухудшается ли положение населения в СССР – материальное и моральное или улучшается и в связи с этим какова будет истинная воля народа – за или против сохранения Советской власти и коммунистического режима. В первом случае естественно ожидать в конце концов народного взрыва, когда сквозь все слои населения пройдет клич, который мы слышали в 1917 г. иногда и тот клич самым тесным образом связанный с Императорским режимом — «так больше продолжаться не может!». В таком случае эмиграция права в своем выжидательном положении.

Во втором же случае, т. е. если условия жизни и работы населения улучшатся, ожидать в России перелома путем народного взрыва нельзя, и тогда непредрешающая эмиграция, согласная идти по воле народа, должна быть осведомлена об этом русскими людьми (не г. г. Эррио и другими иностранцами, которым никто не верит), к которым она может иметь полное доверие. Такими лицами сейчас находящихся в СССР являются ген. Кутепов (ген. Миллер был уверен, что Кутепов жив – А.Г.) и я, мнения которых для чинов РОВСа и для других офицерских и общественных организаций несомненно авторитетны – в разных кругах одно или другое имя.

Если бы нам дана была возможность лично убедиться объездом обоим вместе хотя части страны в том, что население не враждебно к власти, что положение его улучшается, что оно довольно установившимся порядком в области экономической и общегосударственно–административной; и что оно не стремится в массе к перемене власти и общегосударственного порядка, одним словом, что существующее положение отвечает «воле народа», то наш долг был бы об этом сообщить эмиграции, дабы открыть новую эру возвращения русских людей в Россию, население которой получило, наконец, такое правительство и такое государственное устройство, которое его удовлетворяет и соответствует улучшению его благосостояния.

Но нужны по крайней мере два голоса — Кутепова и мой, чтобы эмиграция хотя бы непредубежденно поверила или по крайней мере прислушалась и задумалась бы о дальнейшем. А там уже будет зависеть от Советского правительства — дать желающим возможность вернуться, послать своих «ходоков» и вообще поставить возвращающихся в такие условия жизни, чтобы они не противоречили бы нашим заявлениям. Тогда вопрос о русской эмиграции ликвидируется сам собой в течение нескольких лет, а вопрос о необходимости борьбы и взаимоуничтожения русских людей отпадет для большинства эмиграции тотчас же в самое ближайшее время. Будучи лично знаком с председателем Международного Оффиса по Беженцам при Лиге наций доктором Хансоном, я мог бы обратиться и к его содействию для облегчения разрешения этого вопроса, стоящего непосредственно в его компетенции».

Что же мы видим здесь? Если бы ген. Миллер в самом деле этим письмом имел целью путем «малодушия» спасти свою жизнь, то он, конечно, не стал бы ни перечислять подробно (в адрес наркома НКВД!) беззакония большевиков, ни обставлять условия своего «свидетельства» целым рядом «если» - если конституция не фикция, если им с ген. Кутеповым позволят, если жизнь народа в самом деле улучшилась, если он не против власти и т.п. Гораздо вернее в таком случае было бы просто покаяться в своей «контрреволюционной деятельности» и заявить, подобно Скоблину, что он готов посвятить себя полностью торжеству дела Ленина-Сталина. Совершенно очевидно, что это письмо имело своей целью попытку (хотя и весьма наивную) освободиться из заключения и вернуться во Францию – под любым благовидным для большевиков предлогом. А в том, что это именно так, а не иначе, убеждает неоднократное упоминание им ген. Кутепова как необходимого «свидетеля» – совершенно ясно, что таким образом Миллер пытался освободить и его, не зная, что генерал уже мертв. А если бы он только стремился «спасти свою жизнь», то попытка освободить Кутепова никак не могла бы входить в его планы – ведь никакого подтверждения согласия с ними самого Кутепова, естественно, не было и его привлечение только осложнило бы их реализацию – он мог попросту отказаться или заявить во Франции совсем не то, о чем они обещали сказать большевикам.

Впрочем, как и сам Миллер. Ведь из текста письма вовсе не следует, что, будь его план принят Советами, он не смог бы, не преступив своих слов, продолжать борьбу с большевиками. Он ведь нигде не обещает непременно свидетельствовать в пользу Советской власти – а выставляет несколько условий, главное из которых состоит в том, что они с ген. Кутеповым должны лично убедиться в благосостоянии народа, его поддержке власти и т.п. А что мешало бы ему по возвращении в Париж рассказать, что картина, которая предстала его глазам, была иная, чем это рисует большевицкая печать или что у него есть серьезные основания сомневаться в искренности тех, с кем он общался? Собственно, намек на это содержится и в приписке Миллера к этому письму: «…Со времени моего нахождения на территории СССР я раза три слышал, что ген. Кутепов жив и нашел <нрзб.> выйти из своего положения пленника Советской власти». – Конечно, и свой проект сам Миллер считал именно таким способом. Очевидно и то, что указывая на факт того, что Кутепов не является якобы больше «пленником Советской власти», сам он совершенно в это не верил – ибо ясно, что в таком случае тот или вернулся бы во Францию, или иным способом дал о себе знать эмиграции. Видимо, Миллер полагал, что Кутепова только освободили из тюрьмы, но свободы передвижения и переписки тот все равно лишен – и теперь решил спасти и себя, и его.

Другими важнейшими свидетельствами правильности этого предположения являются остальные письма и записки генерала, направленные им в адрес того же Ежова или составленные для следствия. В своих показаниях он не предает и не выдает никого из своих соратников и не сообщает никаких ценных сведений о деятельности РОВСа – и одновременно просит разрешения отговеть Великим постом, доставить ему в камеру Евангелие или жития святых. Ясно, что подобное поведение прямо противоположно тому, какое имело бы место при малодушной попытке спаси себе жизнь – конечно, тогда речь шла бы не только о тесном сотрудничестве со следствием, но и о «раскаянии» в своих прежних взглядах – а, разумеется, просьбы о разрешении говения и чтении Евангелия могли убедить чекистов в прямо противоположном – перед ними «махровый черносотенный реакционер».

Таким образом, подводя итог, можно уверенно утверждать, что записка генерала Миллера от 10 октября 1937 года никоим образом не может считаться примером малодушия, а представляла собою всего лишь его попытку освободиться из заключения под благовидным предлогом и одновременно освободить вместе с собою считавшегося живым генерала Кутепова. Конечно, эта попытка была наивной и не могла быть осуществлена по условиям и порядкам, существовавшим тогда в сталинском СССР. Но долг памяти перед генералом Миллером, сохранившим верность Богу и своему долгу в тяжелейших условиях большевицких застенков, подвигает нас к защите его светлого имени.