Нет повести печальнее

  Шота Васильевич Пирожков всё решал сгоряча, не вызывая симпатии у посторонних.
  На медицинском освидетельствовании при поступлении на курсы охранников правопорядка врач поставил ему диагноз - частично наследственный кавказский невроз, проявляющийся в ослабленном иммунитете к путанам и секс-бомбам, которых он призван был обезвредить.
  Горячий Шота на эскулапа обиды не возымел, но мысленно покрепче зажал в зубах кинжал, чтобы тот не выпал, вспомнив как дома отец ему накостылял, за то, что у него в школе дисциплина по девичьей части хромала.
  Урок не прошёл даром.
  Отцу пришлось долго искупать свой опрометчивый поступок перед грузинкой матерью, лишившей его на несколько месяцев заначек с зарплаты на пиво.
  Папочка на некоторое время перестал изображать в присутствии друзей над писсуаром в пивной поливальную машину.
  Южанка всячески выгораживала своего любимца, оправдывавшего её материнские надежды, по которым она считала, если женщина вышла из моды, вход в биографию сыночка ей закрыт.
  Красавец Шота вырос законченным эгоистом, пользовавшимся бешеным успехом у женщин бальзаковского возраста, который по сути сутенёром не был.
  Но его продолжающаяся шата-болтающаяся детская привязанность к девчонкам лёгкого поведения раздражала стареющего отца и вызывала у того сантиметровую зависть в перемежку с неприязнью, что определить на глазок было практически невозможно.
  Назревала трагедийная ситуация шекспировского масштаба.
  Оставалось распределить роли, чтобы выяснить кто здесь Яго, кто Дездемона, а кто Отелло (Макбету делать там было нечего).