Первые и последние

Беззастенчив... раним... безумен...
И пропасть бы в своих пороках,
так ведь нет же! Он разность в сумме
всё выглядывает из окон,

принимая то образ птицы,
то холодных ветров сквозь шёпот,
то резонов опять родиться
под угрюмых соседей ропот.

Изменяет в парсеках дыры,
в чьих кругах исчезает вечность
созидающего проныры,
убеленного нежным млечным.

Прерывает себя бесстрашно,
тишину поглощая утром,
и находит в пустом вчерашнем
и стихи, и псалмы, и сутры.

За буграми веков лишь плоскость
холостого пространства? - Пофиг!
Белый свет так давно расплескан
и мечтает о катастрофе,

что ему ни спасать, ни падать
уж не нужно. И он устало
засыпает каверны ада
ироничным песком финала.

И казалось, судьба ослепла
и уже не его балует,
но, откушав родного пепла,
он вдруг понял, что сердце чует!

Сердце знает такие бездны
посреди океана драмы,
что любая боль бесполезна,
если в ней не сыскать и грамма

сожалений о том, что будет
в этом трижды забытом мире,
где такого ж покроя люди
распадаются на четыре

бесполезных куска желаний:
воскрешаться, грешить, влюбляться
и надеяться. Жизнь в кармане -
это, всё-таки, шанс паяца

на какую-то память. Он же,
отторгая земные грёзы,
ищет вновь на себя похожих
средь любителей солнца в грозах.

Только поиски эти тщетны...
Одиночество - выбор странных,
отразивших в словах заветных
безысходную суть экранов.

И, едва отворив калитку
к побуждающим жить мотивам,
он порвёт Ариадны нитку -
карту в прошлое, где в архивах

безразлично пропали списки
благородных и тёмных меток.
Всё далекое станет близким,
как удачной любви приметы.

И, согнувшись в тоски погибель,
он дойдёт, наконец, до сути
изначального «либо-либо»
над последним «не обессудьте»...