Выход. данные и сост. книги Сгущающие пустоту 2021

ВЫХОДНЫЕ ДАННЫЕ КНИГИ "СГУЩАЮЩИЕ ПУСТОТУ"

Литературно-художественное издание

Толстоус Василий Николаевич

СГУЩАЮЩИЕ ПУСТОТУ

Стихотворения, рассказы

© Толстоус В.Н.,2021


ББК 84 (2Рос-Рус)6-5
Т 54

Т54 Толстоус В.Н.
"Сгущающие пустоту" – Стихотворения. Рассказы. –
Донецк, "Издательский дом Анатолия Воронова" - 2021. - 92 стр.


Подписано в печать 18.01. 2021 г.


           Книга "Сгущающие пустоту" включает в себя стихотворения, воспевающие дружбу и доброе отношение к людям.
           В книгу также включены пять впервые публикующихся рассказов, написанных в 70-е и 80-е годы прошлого столетия, в которых основное внимание уделено человеческим взаимоотношениям.
           Для семейного чтения.

СОВРЕМЕННИКАМ, ЧЬЁ ТЕПЛО КОСНУЛОСЬ МОЕЙ ДУШИ




ЛЮДИ, СГУЩАЮЩИЕ ПУСТОТУ

ОПЫТ ФИЛОСОФСТВОВАНИЯ НА ТЕМУ ДРУЖБЫ


           С самого раннего детства человек хочет чувствовать себя в комфортном пространстве, где всё окружающее: люди, животные, растения, вид из весеннего окна – должно вызывать чувство родства, защищённости и некой замкнутости. Словно очерчиваешь мелом круг, призванный уберечь от злых сил, существующих за его пределами.
           Поначалу внутри очерченной зоны безопасности только мама, отец, братья и сёстры. Затем добавляются бабушки и дедушки, любящие тебя ничуть не меньше родителей.
           В садике, и особенно в школе, круг значительно расширяется: появляются приятели, с которыми играешь, а после – много лет сидишь за партой. Начинаешь понимать, кто из нового круга общения искренне расположен к тебе, а кто пытается взять над тобой верх, унизить и даже выдать окружающим твои самые сокровенные тайны. На тебя сыплются удар за ударом – это начинается настоящая жизнь.
           И вот в этой сумятице, когда порой хочется завопить от чувства обречённости, когда тобой начинает овладевать осознание странной, всё более расширяющейся пустоты, – вдруг появляется кто-то близкий тебе. Словно незримые нити начинают связывать две родственные души – твою и чью-то ещё. Ты поначалу не веришь в искренность, опасаешься предательства, но через некоторое время всё-таки раскрываешься перед человеком, имя которому – ДРУГ.
           Неважно, кто он – мальчик или девочка, юноша или девушка. Важно иное: способен ли этот человек на хотя бы небольшое, но всё-таки самопожертвование, в чём бы оно ни заключалось. Пусть это «что-то» – не очень серьёзное, не требующее слишком уж больших затрат сил, времени и, главное – самоотречения, но ты знаешь, что стоит тебе попасть в беду, и друг сделает всё, что в его силах, чтобы помочь, вызволить и утешить.
           И пустота начинает сгущаться – в ней слышатся удары бьющегося с тобой в унисон сердца. Жизнь складывается удачно, когда таких сердец несколько. Их не может быть много, но достаточно, чтобы в нужный час оказаться рядом.
           Эта книга – свидетельство полученного автором жизненного опыта. У каждого человека он свой, свои рубцы от полученных душевных ран. Автору повезло: на пути оказалось больше людей хороших, добрых, а недобрых встретилось намного меньше, и книга эта – не о них.

ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС







СТИХОТВОРЕНИЯ






ЛЮБОВЬ И ДРУЖБА

Когда понадобилась честь, –
отозвалась мужская дружба,
и то, что в этом правда есть,
уже доказывать не нужно.
Однако чем же нас влекут
к себе девические чары? –
немало прожито минут
под звуки ветреной гитары…
Они не дружба, и не честь, –
казалось, им названий много:
то отлетят, забыв расцвесть,
а то ворвутся в душу снова.               
Мужская дружба – ровный свет,
и он погаснет вместе с нами,
но то, что сходит чарам вслед,
имеет власть над временами! 
И мы, отчаянье смирив,
ночные чары гоним с болью,
а сердца надвое разрыв   
наречь пытаемся любовью… 
Кольцом замкнётся странный круг.
Любовь и дружба. Что важнее?
Люблю друзей. Люблю подруг.
Иначе просто не умею.


***
Владимиру Викторовичу Новикову

Жениться всем приходится когда-то,
пришёл черёд и другу детских лет.
Я получил письмо, в нём адрес, дата, –
на свадьбу пригласительный билет.
Мол, приезжай с дивчиною своею,
попейте, погуляйте за меня,
но два кольца, на том письме желтея,
мне показалось – плакали звеня.
Мой лучший друг, защитник и опора,
бессменный спутник игрищ и проказ! –
ни разу даже маленькая ссора
на малый миг не разлучала нас.
Я вырос не жестоким и не хлипким,
о зле и дружбе вовремя узнал.
О прелести девической улыбки
вдвоём с тобой мечтали допоздна.
Конечно же, приеду. Да, с дивчиной.
Она чиста, как вешняя вода.
И ты нас со своею половиной
благословишь на долгие года.

1975


***
Глупцы! Пять лет мы жаждали свободы.
И вот она. Закрыта дверь назад.
Как будто кто-то прожитые годы
смахнул из глаз, подумавши: слеза.
Студенческое ветреное братство, 
любовь – одна, наверное, навек,
мы все её послушники и паства,
уверенные прочно в божестве.
Прощальным эхом – здравицы и тосты,
объятия, рыдания и смех.
Казалось, жить и весело и просто:
прекрасны – цель, признание, успех.
Какой смешной нетрезвый замдекана,
что вдруг сказал: «В душе вас сберегу»,
и что-то наподобие канкана
отплясывали девушки в кругу.
Потом гуляли шумно до рассвета:
то вместе шли, то парочками врозь.
Венера, наша главная планета,
шептала: «Ну, идите. Всё сбылось».
На ощупь шла свобода и несмело:
что впереди, – не сразу и поймёшь.
Заря на небе. Детство отлетело,
где каждый знал, где истина и ложь.


***
Перекаты извилистых рек.
До рассвета стихи у костра.
В пустоту оборвавшийся век, –
чистой юности нашей пора.
Жили, будто сто лет впереди,
словно в силах без крыльев летать.
Если ветер висок холодил,
знали – снова вершина взята. 
Честный взгляд. Комсомольский значок.
Главных песен серебряный строй.
Сердце билось в груди горячо,
разгоняло азартную кровь.
В книгах мы молодая шпана.
И такие же точно теперь.
И – беда, а не наша вина,
что за  нами захлопнута дверь,
заколочена, гвоздь на гвозде,
ручки нет, и не видно глазка.
И толпа невесёлых людей,
не умеющих вход отыскать.


***
Александру Васильевичу Рудову

Твоё здоровье, друг мой! –
воскликнем, рюмки сдвинув.
Дано нам жизни трудной
по равной половине.
О возрасте не нужно:
судьба сама отыщет.
Нести бы только службу
друг другу лет по тыще.
Начало было гладким
и строй казался прочен.
Нам врали: рай в палатке,
мы – верили не очень.
Дышать привыкли пылью
от топота народа.
Но вот беда – открылись
в живую жизнь ворота,
и бросил свежий ветер
в лицо букет озона:
смотрите – есть на свете
не только ваша зона.
Дышали грозно толпы,
толкали больно в спину,
узнав: они холопы
ещё до половины.
Казалось: рядом воля,    
стократ вольнее нашей.
Мы знали: будет больно,   
но мы себя покажем!
Так выпьем, друг мой верный,
за то, что есть надежда –
напрасно мы экстерном
её сдавали прежде;
и к ней одни вопросы:
«А сердце? А морщинки?
В висках зачем-то осень
сплетает паутинки».


***
Благодарны дружескому хмелю –
сладок он среди несладких дней.
На свече несчастья нагорели –
раствори их, чёрные, в вине.
Чтоб раскрыть зашторенные души,
не нужна жестокость палаша.
Нужен стол. Стакан, наверно, нужен,
да ещё, как водится – душа.
Посидим на лавочке разбитой,
и, портвейном губы намочив, –
разберёмся, плотно и открыто,
где успех, а что уже – в архив.
Нам, наверно, в ходе этой пьесы
за бездарность «оскара» вручат.
Но мы в срок – стиляги и повесы –
хмелю жизни выучим внучат.
Ностальгию дружеских попоек
пропоём, диванные бойцы,
запевалы всяких «перестроек»,
и развалин нынешних отцы.


***
Друзья мои, мальчишки,
и милые девчонки, –
кафтан судьбы наш тришкин,
распущенный по кромке,
открыл тела и души
болезням и напастям.
В глазах почти потушен
огонь любви и страсти…
И только наша память –
незримая опора,
в ней только б не оставить
незначащего вздора,
в ней только б не приветить
призыва сладкой мести,
ведь беды все на свете
нас выстегали вместе.
Чтоб выжить, вскинем руки,
друзей обнимем крепко,
пока летит разлуки
чернеющая метка. 


***
Окна в мир беззаботно распахивая
и стремясь из ухоженных кож
в страны львиные и черепаховые,
мы гордились небритостью рож.
Пусть с утра ничего не хотелось нам,
а во рту после вечера сушь,
от ничем не стреноженной смелости
мы орали опасную чушь.
Горизонты, другими исхоженные,
оскорбляли обилием троп.
Мы любили вино и мороженое,
и вопросы чтоб яростно, в лоб…
Журналистами быть, космонавтами,
над планетой летать как стрижи…
…Неизвестно, что лучше, что надо бы:
всё растаяло – некогда жить.


***
Что друг ценнее ста рублей –
всё так, но жизнь грубей и злее.
Беру визитки у друзей:
чем выше чин, тем взять труднее.
В цепочке прожитых годов
незримей молодость, туманней.
Не счесть утерянных листов
одних на всех воспоминаний.
По одному идём в тираж,
гадаем, сколько жить осталось.
Кричали: дружбу не продашь,
для дружбы даже время – малость!
Да, было, брат…
                Куда спешишь?
Давай присядем на дорожку:
простой шахтёр и нувориш –
мы выпьем водки понемножку,
ведь впереди не годы – дни,
да поминальные обеды.
На целый мир с тобой одни,
и в зеркалах нежданно седы.
Чтоб стать моложе и добрей,
не нужно звать светил науки –
попросим выживших друзей
прийти, оставив жён и внуков.
Сними пиджак, закрой на ключ
большие двери кабинета.
Впусти друзей и солнца луч –   
и ты поймёшь, как просто это.


ОПЫТ

Беспрекословно верю в опыт:
он открыватель добрых истин, –
однако часто он, как молот,
бездушной силой ненавистен.
Когда, казалось бы, простые
вопросам дарятся ответы,
но ты в навеянной гордыне
твердишь: «Пусты наветы эти»,
когда одну любовь навеки
обидишь словом или взглядом,
когда поймёшь, что больше некем
заполнить место друга рядом, –
тогда, в обрыве лет, в финале,
поможет вряд ли грустный шёпот
о том, что полон мир печали
и никому не нужен опыт…


В КОРЫТЕ

А мы и не разобрались
с житьём-бытьём в своём корыте,
и запускает пальцы в жизнь
реальность бытовых событий.
Взгляни на вязь бегущих дней –
из года в год одно и то же –
скажи: становится ясней
тот день, что всё ещё не прожит?
Твой друг бессменный – алкоголь –
и та, одна, подруга сердца, –
соврите: ты, мол, не изгой,
на нас старайся опереться.
Всю жизнь за что-то же дрались,
и были все пути открыты!
Сквозь пальцы проструилась жизнь, 
а мы всё там, в своём корыте.


ПУПОВИНА

Дружба душ на первом месте,
или страсти тела?
Как ни взвешивай их вместе, –
всё пустое дело.
Я страстей за годы эти
вдоволь нахлебался,
но всегда друзьями бредил
и крылом Пегаса.
И в ответ судьба друзьями
щедро одарила,
мол, гляди, за их глазами
молодая сила...
...А теперь иконы плачут
и недвижны лица.
Что пошло не так, иначе?
Может, это снится?
Словно выстрел сзади, в спину, –
с эхом на полмира.
С жизнью рвётся пуповина
и смолкает лира.


ПОИМЕНОВАННОЕ
(ПОЧТИ ШУТКА)

Опять Сергеева бранится.
Попов в компьютере опять.
По коридору бродит Крицын
и Щукин снова чью-то мать
ежеминутно поминает.
А в это время сыплет снег,
звучит мелодия шальная
о том, что был двадцатый век –
не то, что нынешняя ж..а.
И только сверху, в белой тьме –
два фонаря. Мигают оба.
Калугин сдерживает смех.
Борис Ильич исходит криком.
Булатов с Рудовым в окно
на небо смотрят, а Кострыкин
стихи кропает за стеной.


***   
Александру Васильевичу Рудову

Нам так бывает одиноко
среди бегущих зим и лет…
В пути к исходу от истока
порос быльём незримый след.
Нас увели и разбросали
по жизни время и судьба,
а провожали – пыль вокзала
и тень граничного столба.
Давай вернёмся на перроны,
где неизвестно, – чья страна,
где мир ушедший похоронен,
и выпьем терпкого вина.
Уедем в старой электричке,
и под студенческий портвейн,
начнём с печальной переклички,
помянем сгинувших друзей.
Мы выпьем за любимых женщин,
за нашу главную страну,
пусть на земле и стало меньше
с тех пор на Родину одну.
Перрон истает в отдаленье,
и под колёсный перестук
со всех вокзальных скверов Ленин
к ней путь укажет бронзой рук.


***
Сегодня ровно пятьдесят.
Вчера – каких-то сорок девять.
У Бога лет взаймы не взять,
чтоб отодвинуть край предела,
и страсти не поддать огня,
чтоб он горел не затухая.
Ты слышишь? Где-то там звонят
и славят грустными стихами
Того, кто знает всё о нас,
и всё же срок не открывает.
А та, заветная страна,
что мы несмело кличем раем,
не знаем – хочет ли принять
и приласкать больную душу;
нам говорят: не нужно знать,
а скажет кто – не стоит слушать,
что мы-де молоды ещё,
и всё хорошее случится,
когда с собою увлечёт
больших удач шальная птица…
Пусть на челе не двадцать пять,
и глупой ветрености меньше,
но сердце бьётся – не унять,
навстречу взорам юных женщин.
Всё остальное – чепуха,
и говорить о том не стоит.
Не надо плакать и вздыхать,  –
наш мир на юности настоян.
Мы в нашем крае все – свои,
и место держим здесь по праву,
ведь нерушима, как гранит,
из нас, ровесников, держава.


***
"Ничто", "нигде", "никак" и "никогда" –
я раздаю – хоть что-то, ниоткуда.
Зайди, мой друг, за стойку, вот сюда.
В пакетах соль. Друзьям. Возьми полпуда.
Ты подожди, зачем ходить к другим! –
у них в раздаче – раны да увечья.
Ходил недавно сам – чуть не погиб,
в одном из туров, типа в бесконечность.
Представь: земля без сёл и городов,
и никого из этих грёбаных соседей.
Да, там ты снова будто молодой –
но сам как перст на выжженной планете...
Не уходи, не бойся, – я шучу.
А соль возьми – для дружбы надо много.
Я раздаю ещё – обрывки чувств.
Свяжи их крепко. Это – на дорогу.


***
Вокруг меня друзья. Их мало, правда.
Они добром сгущают пустоту –
немного, с километр или версту.
Но что с того? Мне большего не надо.
И мы идём легко – смеёмся, шутим,
и насыщаем родину теплом,
не замечая тех, что за углом:
им холодно, недружественным людям.
Казалось бы: пустяк, – ну вот он, угол,
пусть подойдут, посмотрят нам в глаза,
ведь им, наверно, есть что рассказать
о пустоте, когда живёшь без друга:
но нет, – молчат и долу прячут взгляды,
сквозит в них боль от каждого звонка.
Они сиротство носят на руках
и умирают, очень тихо. Рядом.
А мы пока живём и топчем землю,
благодарим за то, что носит нас.
Жизнь – это вздох её слепого сна.
Мы не спешим, пускай подольше дремлет...


ДРУГУ
Александру Васильевичу Рудову

Прежде мы легко сворачивали горы
и любили женщин яркой красоты.
Ширятся вокруг такие же просторы,
только стали старше, друг мой: я и ты…
Как-то вдруг ушло проверенное братство,
разбежались дальше страны, города,
и уже за малым столиком собраться
удаётся прежним кругом не всегда.
Мы считаем деньги чаще, чем мечтаем,
а пределы грёз – квартиры и авто;
вёсны, да и зимы, только вычитаем,
завернувшись плотно в шубы и пальто…
Стал для нас теперь не очень-то и светлым
в юности манящий бело-лунный свет.
Чтоб не пасть в конце бездушной струйкой пепла,
может быть, судьба добавит горстку лет…
Друг ты мой навек, единственный, надёжный,
помаши рукой: мол, здесь я, и живой, 
а когда и это станет невозможно,
к небу сквозь асфальт поднимемся травой.


***
Печальных птичьих стай
чуть больше в эту осень.
Давай у неба спросим,
быть может, это – в рай…
Друзей по небу клин
длиннее с каждым годом.
Нелётная погода –
недолго, до седин.


***
Чтоб выгнать прочь тоску и безнадёгу,
скажи портрету друга просто так:
«Привет, браток! Давай кутнём немного,
и жизнь откроем с чистого листа.
Возьмём палатку, удочку и спички,
и в ту страну, которой нет уже,
пусть увезёт пустая электричка
двоих седых, подвыпивших мужей.
Мир за окном не важен, ведь мы едем!
Порой вопим от счастья, со слезой, –
всё оттого, что, в принципе, мы дети,
и что взрослеть нам вовсе не резон.
Глаза в глаза, где нету задней мысли,
и так проедем целый мир насквозь:
и ты, и я – пускай наш путь исчислен
от пункта Жаль до станции Авось».
Ты ахнешь: «Брат, ну что ж так жизнь сурова?»
Но он смолчит, кивая в такт словам.
Что слаб один, когда он без другого, –
пословица, наверное, права.
А друг молчит всё так же грустно, строго,
на фото он моложе и брюнет.
Он за тобой прошёл бы все дороги,
но вот беда: его на свете нет.
















РАССКАЗЫ






ВАЛЕРА, КОСТЯ И Я

РАССКАЗ


1. ОСТАНЦЫ И РЫБОЛОВНЫЕ СНАСТИ

           Летний день шёл на убыль. Время приближалось к пяти. Взглянув на солнце, Валера сказал:
           – Жарко. Хочется искупаться. Недалеко отсюда пруд. Если идти не одному, то можно рискнуть. Солнце ещё высоко, до ужина должны успеть окунуться и вернуться в столовую. Но без компании идти не хочется, – повторил он, глядя на нас.
           – А меня и уговаривать не нужно, – отозвался я тотчас. – Я сам хотел предложить побродить пешком. Природа здесь видали, какая? Камни, обрывы – как в Большом Каньоне.
           – Не камни, а останцы, – авторитетно возразил Валера, знающий толк в геологии, так сказать, по должности.
           – Тебе, как геологу, виднее, – согласился я. – Предлагаю выйти в путь немедленно.
           – Это тот ставок, где разводят рыбу? – словно невзначай спросил Костя.
           С собой в колхоз он привёз полсумки рыболовных снастей. Нашей маленькой компании за последние два дня эти снасти попортили немало крови. Сумка состояла из двух отделений. В её втором отделении мы хранили провизию, и рыболовные крючки из первого отделения то и дело хватали за пальцы. Это служило постоянным поводом для невинных вопросов об истинном предназначении снастей.
           – Помнишь анекдот, Костя? – однажды спросил раздосадованный зацепами Валера, в очередной раз отсасывая из ужаленного пальца выступившую кровь. 
           – Какой анекдот? – благодушно сказал сытый Костя.
          Крючки почему-то пренебрегали его пальцами, очевидно, признавая в нём хозяина.
           – О том, что лучшая рыба – это парикмахерша.
           Костя в ответ мычал что-то нечленораздельное, а Валера хмуро оглядывал капельку крови на пальце.
           – Так вот, – продолжал Валера. – Мне кажется, что ты приволок в колхоз снасти нарочно, чтобы ловить на них нас с Василием. Чтобы поймать рыбу, нужно вставать рано, и тут ты слаб. Чтобы поймать парикмахершу, нужно наоборот, по ночам не спать. Но и тут ты не мастер – заваливаешься дрыхнуть рано вечером. Вот я и думаю, кого же ты собирался ловить на эти чёртовы крючки?
           Валера действовал методом от противного, и с «парикмахершами» обычно добивался успеха быстро и надёжно. Костя со своей комплекцией больше любил поесть, чем охотиться за женским полом. Он, конечно, обижался, но недолго.
           Теперь Константину, нашему шахтному инженеру-маркшейдеру, выпала реальная возможность наконец-таки оправдать звание рыболова. Репутация, как известно,  дороже денег, и для её подтверждения упустить момент Костя не мог, ибо тут оказывалась замешанной его честь: он постоянно талдычил о своей принадлежности к племени удильщиков, и при каждом удобном и неудобном случае не упускал возможности себя к нему причислить. 
           – Ты что, хочешь пойти с нами? – спросил Валера, оглядывая грузную фигуру Кости. – Это же далеко.
           – Неужели? – безмятежно улыбнулся Костя.
           – Километра четыре до ставка, и столько же, наверно, на обратную дорогу, до столовой. Итого два часа, не меньше.
           – Да? – Костя призадумался.
           Поглядел на свою разбитую обувь, почесал затылок. Но отказаться теперь не имелось никакой возможности – на кону репутация.
           – Ну и что? – бодрым голосом сказал Костя. – Зато можно присмотреть местечко на берегу, и уже завтра прийти туда на ночь за рыбой.
           Итак, группа создалась. Остальные шахтные интеллигенты, организованно приехавшие помогать крестьянам в уборке помидоров, проводили нас оторопелыми взглядами. В них мы прочли полное непонимание и насмешку. С минуты на минуту ожидалось прибытие автобуса, на котором аборигены с поля отвозили приезжих помощников на ужин. Затем намечался клуб с показом кинофильмов, а потом – настольные игры с дымом коромыслом, и в итоге – припухшие к утру глаза и несвежее лицо. Зато многие на следующий день вполне искренне скажут:
           – Вчера знатно отдохнули: «пулю» до пятидесяти расписывали часов восемь, закончили под утро. Проигрались в пух, но интеллект вырос втрое.
           И в припухших глазах вы увидите искорку счастья.
           Мы же полной грудью вдохнули порцию чистого бездымного воздуха, густого и вкусного.
           И ушли, из одежды оставив на себе только плавки, подставив опускающемуся с зенита солнцу свои городские тела, защищённые нежной кожей, так и не успевшей к августу пристойно загореть. Одежду несли в руках.


2. СТЕПЬ

           Сразу за грунтовой дорогой закончились культурные поля. Началась дикая степь – каменистая, местами поросшая низкорослой растительностью с преобладанием неизвестной нам разновидностью полыни.
           – Наверно, типчак, – предположил я, впрочем, не очень уверенно.
           Мои спутники только пожали плечами.
           «Странно, – подумал я, – вроде бы старательно изучал ботанику в школе, а из трав наверняка знаю и могу определить по внешнему виду только полынь, сурепку, пастушью сумку, спорыш, подорожник и мяту. Ну, быть может, ещё с десяток видов, в том числе непременный жилец степей ковыль. А вот типчака не знаю, плохо представляю, как выглядят тимофеевка, бессмертник, иван-чай, мать-и-мачеха, да что говорить – растений разных тысячи, а названий не знаю. Стыдно».
           Впрочем, я подозревал, что школьные преподаватели биологии тоже разбирались в травах не шире иллюстраций в учебнике ботаники.
           Между тем равнина пошла под уклон. Мы спускались в балку. Вообще говоря, мы шли по Приазовской возвышенности. Местность тут всхолмленная, морщинистая. Языки увалов и желоба долин часто перемежались.
           В своём большинстве распаханные и сглаженные от частых посевов и вспашек, балки для воображения не представляли интереса и не давали отрады зрению. Зато остался нетронутым большой клин земли, заключавший в себя широкую и глубокую балку, щедро украшенную замшелыми гранитными останцами. Начиналась она метрах в пятидесяти выше того места, откуда мы начали спускаться, и несла на себе невзрачную речушку с прозрачной водой и топкими глинистыми берегами.
           В том месте, куда мы пришли, пастухи обычно устраивали водопой. Овечьи следы густо впечатались в голую, подтопленную землю берега. Вокруг вся зелень съедена. Вид казался бы совсем печальным, не будь здесь рощицы диких груш, древних и довольно высоких. Выше по течению речки заметили ещё несколько десятков деревьев, а ниже на протяжении половины километра не наблюдалось ни одного.
           Мы двинулись дальше. Под ногами сухо постукивали мелкие камешки.
           Между тем картина местности, лежащей ниже по течению и неожиданно открывшейся нашим взорам, не могла не тронуть сердце всякого, кто хоть немного способен чувствовать. Пейзаж подобен лунному, это верно. Он безжизнен, и это тоже правда. Но мощные останцы, багровеющие в лучах уже низко опустившегося солнца, придавали окружающей природе монументальную завершённость. Жёлоб расширившейся балки уходил почти точно в западном направлении, и солнце стояло у самого её устья.
           – Уметь бы рисовать, – вздохнул Валера.
           Мы с Костей стояли молча, боясь неловким словом спугнуть возникшее чувство, имени которому не знали. Оно почему-то вызвало спазм в горле и наполнило слезами глаза.            


3. КТО ВЫ, ПАРЯЩИЕ В НЕБЕ?

           – Гляди-ка! – громко прошептал Костя, больно сдавив моё плечо.
           Из-за ближайшей груши, колебля воздух мощными взмахами крыльев, поднялись две хищные птицы. В нереально плотной тишине явственно доносились резкие негодующие звуки, что-то среднее между «кья-кья-кья» и «кей-кей-кей». Большие, буроватого цвета, ширококрылые, с относительно небольшим веерообразным хвостом, летуны взмыли сразу на большую высоту и теперь парили в небе, уходя ввысь широкими кругами.
           – Кобчики, – уверенно определил Валера.
           Костя молчал и только с восхищением и даже, мне показалось, завистью, следил за размашистым полётом неизвестных птиц.
           – Нет, не кобчики, – так же уверенно возразил я. – Похоже на канюков.
           – Нет, кобчики, – настаивал Валера.          
           Я пожал плечами, не желая начинать бесплодную дискуссию. Гораздо позже, возвратившись домой, обложившись справочниками, я определил, что видели мы пару курганников, очень редких в этих местах птиц, близких родственников канюков.
           Поднимавшиеся вверх птицы полностью заняли наше внимание. Однако нужно было идти.
           Сделав пару шагов, я едва не наступил на полусъеденного суслика.
           – Гляди-ка, – указал я. – Вот оно что. Мы помешали обеду.
           Валера и Костя подошли и с интересом осмотрели остатки меню курганников. Не сговариваясь, мы посмотрели друг на друга. Каждый понял, что вокруг располагаются владения хозяев другого мира, в котором нам не рады.
           Так смотрит ребёнок, впервые увидев котёнка, существо живое, но не похожее ни на отца, ни на мать. У котёнка так же бьётся сердце, только ходит он по земле не на двух ногах, а на четырёх лапах. И он абсолютно независим. Что у него в голове, о чём он думает, глядя на тебя, неизвестно.
           Я впервые в жизни близко наблюдал хищных птиц. Так вышло, что в городской природе воздушным хищникам места не находилось. К тому же, в шестидесятые годы эти пернатые почти сплошь вымерли от дуста и химических удобрений, распыляемых с самолётов. Мало кто из городских жителей мог похвастаться, что видел где-нибудь за городом парящий силуэт коршуна или стремительный полёт пустельги.
           И вот теперь эти птицы парили надо мной. Чувство волнения от встречи  передать невозможно.
           Меж тем курганники не улетали, кружили в небе и не опускались.
           – Надо идти, – сказал Валера. – Иначе они так и будут летать над этим местом.
           Конечно, мы согласились.


4. ГДЕ ОБИТАЮТ ОРЛЫ

           В устье балки блеснуло зеркало водоёма. Чем ближе подходили, тем оно становилось больше, просторнее. Озеро длиной около двухсот метров и шириной не менее ста, питали два родника, бьющие из обрывистого, скалистого берега. Вокруг источников и русел ручьёв росла ярко-зелёная трава, а над водой нависали около десятка плакучих ив. Повеяло свежестью. На берегах кое-где виднелись заросли осоки. В одном месте рядом с водой приютилась небольшая рощица, состоящая из нескольких высоких ясеней и двух огромных неохватных дубов. Рощицу окружали заросли шиповника и колючего тёрна.
           – Вот где рыбу ловить! – с восхищением отозвался Костя. – Я такой природы не видал нигде.
           – Да, – согласился Валера. – Поглядите на скалы. По их годичным напластованиям хорошо изучать историю Земли. Могу спорить, что там отпечатались листья древних папоротников или лапы динозавров.
           Я промолчал. К чему разговоры, когда перед глазами такая красота…
           Мы сели на берегу озера и стали смотреть на заходящее солнце. Оно опускалось медленно, краснея и словно бы увеличиваясь в размерах. Понемногу удлинялись тени деревьев. Густая тишина стояла вокруг, изредка прерываемая слабыми криками то ли птиц, то ли зверей, происхождение которых я не смог разобрать. Желание искупаться в озере, приведшее нас сюда, более не возникало, так как вход в воду оказался глинистым и болотистым.   
           – Я люблю отдыхать на южном, крымском берегу Азовского моря, – вдруг заговорил Валера. – Там такая же тишина, и только слышно, как море плещется у самых ног. Кругом степь и песок. А какая там рыбалка! Забросишь в воду леску с голым крючком, безо всякой наживки, и на него тут же поймается здоровенный бычок. Наловишь полведра – вот тебе и завтрак. К сожалению, там нет пресной воды, поэтому я привожу с собой большую ёмкость. Наполняю её питьевой водой, кладу в багажник своих «Жигулей», и несколько дней живу отшельником. Людей вокруг нет совсем. Ставлю палатку и живу отшельником три-четыре дня.
           – Мне бы так, – мечтательно проговорил Костя. – Рыбу ловить, жарить её на сковороде, или варить из неё уху. Но у меня машины нет.
           – Я через неделю снова уезжаю туда, на своё место. Если хочешь, поедем вместе.
           – Правда? – не поверил своим ушам Костя.
           – Правда, – тихо сказал Валера.               
           – Пора идти, – напомнил я, – иначе не успеем к ужину.
           Мы поднялись, бросили последний взгляд на плоское степное озеро, багровевшее в лучах заходящего солнца, и двинулись в обратный путь. Не успели пройти и ста метров, как позади раздался необычный звук, словно кто-то невдалеке хлопал в ладоши.
           – Смотрите! – вскрикнул я.
           К одному из дубов, подсвеченная закатом, подлетала огромная птица. В лапах она держала большую рыбу. Вес её, очевидно, даже для этого воздушного хищника оказался немалым, поэтому летел он тяжело, громко рассекая вечерний воздух. Крылья даже издали казались невероятно большими.
           – Скопа! – с уважением проговорил Валера. – Водяной орёл.
           – Откуда он здесь? – недоумевал я.
           – Азовское море отсюда недалеко, не дальше двадцати километров, – сказал Валера. – Да и Кальмиус рядом, а в нём тоже рыба водится.
           Тем временем скопа подлетела к дубу и исчезла в верхней части кроны. 
           – Странно, – сказал Валера. – В это время птенцы должны бы уже давно вылететь из гнезда. Неужели взрослые продолжают ночевать в гнезде и после вылета птенцов?
           Никто ему не ответил. Мы просто смотрели и ждали. Птица больше не появилась.
           Пришлось продолжить поход к селу, где нас ожидал ужин. Шли молча. Слишком много впечатлений для одного дня. Валера начал насвистывать какую-то мелодию. Костя шёл вторым. Он тяжело дышал и всё оглядывался, словно бы надеясь снова увидеть поразившую его птицу. Да и я не мог успокоиться. Наверно, мы все в подсознании испытываем жажду полёта. Свободного, на сильных крыльях. Чтобы зависеть только от силы ветра.
           И больше ни от чего.

Август 1985 г.











НЕ ОТРЕКАЮТСЯ ЛЮБЯ

РАССКАЗ


           Песня настигла на полпути к Мариуполю. Я включил приёмник сразу, как только выехал на ревущую трассу. Люблю слушать музыку под залетающий в окошко тёплый ветер, когда выдавливаешь из автомобиля все его гривастые силы, под шинами гудит асфальт, а из приёмника несётся нечто вихревое и задорное.
           Песня захватила неожиданно.
           Голова, ясная и по-утреннему свежая, работала весело и чётко. Я мчался навстречу своим надеждам, веря в их воскрешение, как верил в победу поднимавшегося из степи солнца, розового ото сна.
           Я ехал в машине один, вполголоса подпевал ритмичным песням, и жал изо всех сил на педаль газа.
           Песня началась на обгоне, вместе с ветром, рвавшимся в салон.
           «Не отрекаются любя», – началась грустно, остановилась на дрожащем звуке, упала вздохнув, и распрямилась снова:
           «Ведь жизнь кончается не завтра».
           Я не понял, в чём дело, почему вдруг набухла от пота рубашка, почему ступня ноги, лежащая на педали, сама собой подалась назад, и двигатель сбавил обороты.
           «Я перестану ждать тебя», – пела-жаловалась певица.
           «Да полно, что со мной?» – бухнуло в голове.
           Автомобиль уже не ехал, а полз. Весёлые разноцветные легковушки обгоняли, обдавая выхлопными газами.
           «А ты придёшь совсем внезапно».
           Я облизал пересохшие губы, попытался взять себя в руки, вытер со лба выступивший пот, взглянул в зеркальце. Оттуда на меня смотрел испуганный взлохмаченный тип с воспалёнными глазами. Да я ли это?
           «Ты так захочешь теплоты, – исповедовалась певица, – мне полюбившийся когда-то».
           Солнце стало огненно-жёлтым, оно издевалось надо мной и выжигало душу сквозь равнодушное стекло. Я метался в машине, силясь понять, что же произошло. Асфальт уже не летел навстречу, он медленно, словно нехотя, подползал под колёса, размягчённый от зноя. 
           Песня не заканчивалась, она ухала в висках, пытаясь разорвать вены. Стало душно, я рывком расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, и она, всхлипнув, покатилась под сиденье.
           «Что переждать не сможешь ты трёх человек у автомата».
           Образ этого автомата проник в сознание, заслонил собой всё, и я, словно наяву, увидел вдруг, как мой палец с прокуренным ногтем, дрожа, набирает на виртуальном диске давно знакомый номер. Шесть раз жужжит пружина, возвращая наборный диск, шесть раз в памяти отдаются простые цифры. И короткие сигналы обогнавшего меня автобуса – как короткие гудки автомата.
           В боковом кармане рубашки нащупал измятую пачку, достал сигарету и закурил. Затем остановил авто на обочине и опустил голову на руль. В руке тлела забытая сигарета. Ветер исчез куда-то. Обступила и стала невыносимой духота. Мотор молчал, остывая, и ожидал начала новой работы.
           «Не отрекаются любя»…
           Я уже не надеялся.
           На солнце набежало полупрозрачное облачко. Снова проснулся ветер, залетел в салон автомобиля и стал трогать взъерошенные волосы. Он звал в путь, к надежде, близкой как тополь, рядом с которым остановился мой железный конь.
           Я поднял голову и с тоской посмотрел туда, где за далёким зыбким горизонтом лежал Мариуполь. Понял, что вещи нужно принимать в их реальном значении, и эта трезвая мысль заставила губы сложиться в грустную усмешку. Увы, мне давно не двадцать. Безумства, совершённые в этом возрасте, позади, и уже не кажутся столь необходимыми. Мелькнула мысль: «А что же дальше? Сколько лет осталось впереди? Можно ли их достойно прожить, совершая безумства? Или всё же нет?..»
           Уже спокойно, без недавней дрожи в пальцах, я повернул ключ в замке зажигания.
           Стоило ли так рваться туда, где тебя, быть может, уже давно не ждут?
           Разворот находился в полукилометре.
           «Я перестану ждать тебя»…


1982 г.












ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ, ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ


РАССКАЗ

I
           О чём думается бессонной ночью? Да много о чём. Если влюблён, и это взаимно, то вплывают приятные мысли. Если взаимности нет, и мысли тогда одолевают совсем иные, не позитивные. Если сна нет по причине, далёкой от любви к женщине, – то в этом случае мысли могут приходить какие угодно.
           Например, Никита думал о собственных ушах, об их способности улавливать самые тихие, трудно различимые  звуки. На слух Никита не жаловался никогда, но, пожалуй, только теперь выпала редкая возможность проверить его остроту. Вот, например, какой-то ночной жучок взобрался на травинку, торчавшую рядом с ухом, и принялся шевелить лапками. Хотя, может, не лапками, а крыльями? Жаль, что проверить невозможно: темно. Никита лениво щёлкнул по травинке, и жук растворился в темноте.
           А это что такое? В мочках ушей нарастало какое-то томление. Вскоре оно переросло в неясный гул. Затем звук начал ощущаться более явственно, забрался в уши, принялся расширяться и давить на перепонки. Вдруг стало ясно, что это гудят рельсы. Ещё пара секунд – и звук поезда соединился с дрожанием воздуха и земли. Электричка – а это грохотала она – неспешно ползла по рельсам, подминая их под себя и разбрасывая во все стороны коридоры слепящего света. Она шла рядом, на расстоянии прыжка, разбивая колёсным стуком чуткую дремоту ночи.
           На голой земле лежать становилось зябко, и Никита в который уже раз, выхолодив спину, перевернулся на живот. У лица возникла и больно уколола щёку высохшая былинка.
           Поезд ушёл. На землю снова опустилась тишина. До боли в ушах очертились шорохи. Слух Никиты настроился на улавливание знакомого галечного хруста. Но только море в своей вечной бессоннице чуть слышно играло с берегом.
           «Чёрт возьми! – выругался Никита. – Ради чего я лежу здесь как дурак?»
           Светящиеся стрелки часов сошлись на одиннадцати.
           Никита напрягся, проверяя тонус мышц. Поиграл мускулами. Решил, что им не хватает быстроты и резкости движений – затекли. Преодолевая сонное оцепенение тела, Никита отжался на руках, поднял голову и оглядел место, на котором ещё сегодня днём стояли палатки. Костёр догорел, только две самых крупных головешки ещё слабо светились красноватым светом.
           Ребята лежали рядом, их головы покоились на рюкзаках, одинаково пузатых, мягких и удобных для сна. Впрочем, спать этой последней ночью едва ли придётся, а жаль: ночь спокойная и навевает здоровый сон.
           Никита внимательно осмотрел своих спутников, надеясь, что кто-то из них уже спит.
           Серж свернулся в комок, считая эту позу удобной. Один его умиротворённый вид вызывал зевоту. Около горячих головешек устроился Максим. Он лежал на спине с прикрытыми глазами, но веки чуть подрагивали. Он явно не спал. Но эти двое хотя бы лежали тихо, а вот Борис, напротив, то и дело переворачивался с боку на бок и тихо, но отчётливо вздыхал. Переживал, наверно. Что ж, дело хозяйское, пусть мучается, подумал Никита.
           Он снова лёг на спину. Вверху, в запутавшихся ветвях, дрожали звёзды. Словно боясь вспыхнуть от колючего огня, листья колебались и прохладным воздухом остужали небесный свет.
           Приедет Гришута, или не приедет? Внезапно и очень остро захотелось, чтобы не приезжал.               
           Сколько ни загонял Никита свою память в дальний угол мозга, как ни старался заставить себя думать о чём угодно, однако это удавалось плохо.


II
           Кажется, век бы качался в лодке и слушал, как разбиваются о её борт мелкие волнишки. Одно только солнце мешало млеть: слишком яркое и надоедливое. Говорят, в этом году оно неспокойное.
           Пашка Оса лениво повернулся к светилу спиной и смахнул с кончика носа капельки пота.
           – Нос потеет, – пожаловался он вслух.
           – К выпивке – с готовностью подхватил Мичман.
           – Не мешало бы, – согласился и рыжий Венька.
           – Что-то людей сегодня мало, – сказал Мичман, оглядывая пляж.
           – В такую жару загорают только дураки и стоики, – заметил Венька.
           – А выпить всё-таки хочется, – убеждённо заявил Мичман и вопросительно зыркнул на Пашку.
           Тот молчал. Всё-таки он самый старший, ему не к лицу сразу же отвечать на каждое слово шпаны. Хотя, пожалуй, у Мичмана мускулатура порельефнее Пашкиной. За последние полгода он здорово вырос и подкачал бицепсы. Правда, мозги у него остались деревянные. Но это хорошо. Таких тупых пацанов удобно держать в руках: они уважают тех, кто подбрасывает им свежие идеи. Что-что, а идеи Пашка генерировать умел: как-никак, десятилетку закончил только с двумя тройками, не то, что Мичман, оставшийся в восьмом классе на второй год.
           – Венька, где рубль? – сурово спросил Пашка.
           Тот шмыгнул носом.
           – Что, наверно, мамка просекла? – ухмыльнулся Пашка.
           – Смеёшься? – насупился худенький как воробей Венька. – Мать чуть ухо не оторвала.
           – Ну-ну, не груби старшим, – назидательно заметил Пашка, растягивая рот в улыбке. – А мать твоя всё сделала правильно. Не умеешь взять незаметно – нечего и браться. Тебя, дурака, я вижу, не научишь. Сколько тебе лет?
           – Сам знаешь. Пятнадцать.
           – Вот. Пятнадцать лет дылде стукнуло, а ума как не было, так и нет. И самое страшное, что ведь и не будет, ума-то.
           – Да ладно тебе, – запыхтел Мичман. – Всё равно ведь рубля нет.
           – А мы же на него надеялись, – не сдавался Пашка. – Разве не ты хотел выпить?
           – Ну, я.
           – Вот. А теперь выпить не на что.
           – Может, у Колдыря занять? – неуверенно предложил Мичман.
           – Сколько раз повторять: для кого Колдырь, а для кого и Михаил Нилыч. Он тебе в отцы годится. А может, и в деды.
           – Займёт или не займёт? – размышлял вслух Мичман.
           Пашка молчал. Его личный долг Колдырю перешёл границы допустимого. Старик, правда, с отдачей не торопил, но в любой момент мог и нажать. А где их взять, деньги-то? Мать зорко следила за сыновней получкой и всю её откладывала Пашке на учёбу. Она мечтала, что её чадо всё-таки поступит в институт. Пашка и сам хотел того же, ведь иначе придётся осенью идти в армию, а это в его планы не входило. Однако деньги Колдырю отдавать когда-нибудь да придётся: не вечное же у старика терпение. Проклятые карты: ведь знал, что с Колдырём нельзя садиться играть. А отыграть долг всё никак не получалось.
           – Паша, а может, попробуем вашего, домашнего? – несмело сказал Венька.
           Тот и ухом не повёл. Сына мать и близко не подпускала к домашнему вину. А если, не дай Бог, узнает отец?
           Пашка зябко поёжился.
           – Эх, жизнь, – пожаловался Мичман.
           – Паша, смотри: студенты, – вдруг сказал Венька.
           И впрямь, на «диком» пляже появились фигурки отдыхавших здесь студентов. Пашка их часто видел в столовой. Этих приезжих насчитывалось пять человек. Жили они в двух палатках за мостом. На пляже сегодня парни появились в урезанном составе – Пашка увидел только четверых.
           С видимым даже издалека наслаждением они плавали наперегонки, резвились, вспенивая воду. Пашка вдруг остро и недобро позавидовал их беззаботности, уверенности в своей судьбе – это так не вязалось с неопределённостью его собственной.
           – Хорошо плавают, – заметил Мичман.
           – Гм, – сказал Пашка.
           Больше он ничего не сказал. Он думал.


III
           Дневное светило полыхало вовсю. Зной колыхался и струился от земли вверх, не охлаждаясь даже в небе.
           Как обычно, обитатели посёлка разделились на две неравные части. Большинство показывало завидную выдержку и, оголившись, изнывало под солнцем, часто и подолгу остывая в море. Меньшинство, уставшее и разморенное, позорно уползло в тень. В таком же соотношении разделилась и «дикая» окраина посёлка, расположившаяся на дальнем берегу небольшой речушки, за железнодорожным мостом. В этом месте рельсы и берег разделяла узкая полоска земли, густо поросшая деревьями вперемешку с кустарником и превращённая «дикарями» в шумный матерчатый городок.
           Стояли здесь и две палатки студентов – Никиты и его товарищей. Сам Никита сидел на пляже, в тени разлапистого инжира. Негромко шумело бесконечное море. Оно лениво разлеглось рядом, и словно потягивалось под лучами солнца, морщась крохотными, почти домашними, волнами.
           Никита только что вышел из воды, обсох и теперь наблюдал за своими товарищами. Борис, Максим и Серж плавали вперегонки. Серж, однако, вскоре устал. Шумно отряхиваясь, он вышел на берег и присел рядом с Никитой. Серж коренаст, по-шкиперски бородат, а всё лицо покрыто застенчивыми веснушками.
           Борис и Максим рассекали воду свободно и уверенно. В плавании один лишь Гришута мог тягаться с ними. Но его постоянно тянуло в странствия. Вот и теперь он оторвался от коллектива и решил посетить знаменитую гору Ахун, а заодно побывать в тамошнем ресторане, где в этот вечер «давали» варьете.
           – Вода как в чайнике, – заметил Серж, тяжело дыша, и сплюнул этой самой водой.
           – Нахлебался? – посочувствовал Никита.
           – Ничего, она полезная. Йоду в ней, говорят, много. А ты почему так быстро сдался?
           – Устал.
           – Никак не научу тебя лежать на воде. Только почувствуешь усталость – сразу ложись на спину и отдыхай. Сегодня же последний день, Никита. Нужно накупаться и наплаваться до отвала, до судорог и коликов.
           Он шутливо потряс Никиту за плечи и счастливо рассмеялся во весь рот.
           – Ну да, а судорога схватит, – кто меня тогда вытащит?
           – Чепуха. Ты только не забудь вовремя позвать на помощь. Вытащим как щенка и выбросим на берег.
           Он снова рассмеялся, схватил рукой гальку поплоще и ловко метнул, заставив её несколько раз подпрыгнуть на волнах.
           – Давай поборемся, – предложил Серж, как только галька, чавкнув, ушла под воду.
           – Ну да, ты здоровый как бык, – отбивался Никита.
           – А ты вёрткий как уж, – подзадоривал Серж, стараясь провести захват.
           Началась весёлая возня.
           И вот, когда Никите всё же удалось захватить в клещи ногу Сержа, тот с внезапной грубостью оттолкнул Никиту и отскочил в сторону.
           – Ты чего? – сказал Никита с обидой, не понимая, в чём дело.
           – Рехнулись они, что ли? – воскликнул Серж, указывая куда-то в направлении моря.
           Никита проследил за его рукой. Борис и Максим, держась рядом, быстро отплывали всё дальше от берега. Море там пустынно, и лишь у волнолома, метрах в пятидесяти правее плывущих, застыла небольшая лодка с тремя молодыми, до черноты загоревшими парнями.
           Ребята плыли прямиком в открытое море, в стремительном брассе оголяя медные спины.
           – Резвятся парнишки, – качнул плечами Никита. – Что ж тут такого?
           – Ты погляди сюда, – указал Серж на лодку.
           – Думаешь, спасатели?
           – Не знаю. Не дай Бог. Всё же от них лучше держаться подальше.
           – Чепуха, – убеждённо сказал Никита. – Лишь бы хватило сил.
           Всё же тревога Сержа передалась и ему. По борту лодки шла какая-то надпись. Да, не исключено, что это спасатели.
           Максим с Борисом уже плыли за буйками, и попали там в довольно высокую зыбь. Их крошечные фигурки теперь то и дело надолго закрывали волны, казавшиеся немаленькими даже в такую тихую погоду.
           – Как ты думаешь, сколько до них? – спросил Никита.
           – Метров триста пятьдесят, а то и все четыреста, – оценил Серж.
           – Остановились, – облегчённо выдохнул Никита.
           Отдыхая, ребята свободно лежали на воде, лишь изредка взмахивая руками. Через минуту, собравшись с силами, они двинулись в обратный путь. Никита присел на корточки, достал сигарету из рядом лежавшей пачки, и с наслаждением закурил.
           – Никита! – вдруг воскликнул Серж. – Катер.
           Из-за волнолома показался рейсовый теплоходик. Он шёл в сторону города и ломился от пассажиров. На борту нарочито громко надрывалась музыка. Никита мысленно продолжил курс катера, и вышло, что судно должно пройти совсем рядом с ребятами. Видимо, Борис и Максим это тоже поняли, но вместо того, чтобы остановиться и переждать, пока теплоход проследует мимо, неожиданно увеличили скорость. Наверно, они надеялись опередить катер и проскочить опасное расстояние прежде него.
           – Что они делают?! – простонал Серж.
           На теплоходе пловцов заметили. Музыка смолкла. Что-то прорычал громкоговоритель. Скорость кораблика резко упала, но по инерции он продолжал быстро нестись навстречу ребятам.
           К счастью, в тот момент, когда, казалось, беды уже не миновать, катер,
накренившись, резко забрал вправо, мористее. Перепуганных пловцов напоследок окатила поднятая им волна. На борту неразборчиво рыкнул громкоговоритель, и минуту спустя снова захрипела музыка.
           – Фу-х, – выдохнул Никита и сел. Ноги его не держали.
           Теплоход уже удалялся, когда лодка с тремя парнями, всё это время наблюдавшими за происходящим, неожиданно напомнила о себе. Её мотор взревел, набирая обороты. Лодка развернулась и помчалась наперерез пловцам.
           – Я же говорил, что это спасатели, – в сердцах сказал Серж. – Что теперь делать?
           – Да ничего не делать. Чем мы поможем?
           – Их только трое. Плывём, – решил Серж и шагнул к воде.
           – Не успеем, – махнул рукой Никита.
           Действительно, моторка оказалась на редкость проворной, быстро отрезала Боре и Максиму путь к берегу, и остановилась. Переговоры длились всего несколько секунд. Видимо, доводы спасателей оказались вескими, потому что вскоре оба незадачливых пловца уже сидели в лодке. Снова взревел двигатель, моторка обогнула волнолом и скрылась в порту.
           Всё совершилось быстро, в почти полной тишине, установившейся на пляже. Её нарушил здоровенный волосатый дядя. Выйдя из воды на берег, он назидательным тоном стал внушать своему малолетнему сыну:
           – Видел, как дядей забрали? Вот так и с тобой будет, если не станешь слушаться папу.


IV
           Пашка Оса знал, что делал. История с теплоходом помогла дозреть мелькнувшей мысли.      
           – Так ты, Мичман, говоришь, выпить хотел? – сказал он весело.
           – А что? – встрепенулся тот.
           – Эх ты, голова-табурет. Сейчас увидишь, как это делается. Газуй, Венька.
           А Венька и рад стараться. С моторкой он управлялся лихо. За это умение его и взяли нынешним летом в спасатели, даром что недоросль.
           Дуга, по которой моторка подкатила к студентам, отличалась изяществом, а попадание в нужное место – поразительной точностью. С мастерством аса Венька намертво остановил моторку рядом с головами пловцов, не ожидавших её появления.
           – Устали? – посочувствовал Пашка, обращаясь к студентам.
           Один из них, черноволосый, успел прочесть надпись на борту лодки и вопросительно взглянул на Пашку. Второй, белоголовый, попытался обогнуть моторку за кормой.
           Мичман заволновался.
           – Стой! – прикрикнул он на студента.
           – Бросаешь товарища в беде? – пожурил хитреца Пашка.
           – Что нужно? – спросил черноволосый с неприязнью в голосе.
           – Совсем немного, – успокоил его Пашка. – Всего лишь пересесть к нам. Здесь намного удобнее, да и скорость повыше. Мигом доставим вас на берег.
           – Ничего, мы не устали, – заявил черноволосый. – Доберёмся сами.
           – Нет уж, отказываться не надо, – воспротивился Пашка. – А вдруг утонете? Я отвечать за вас не хочу. Так что прошу к нам.
           Мичман для верности поиграл мускулами. Он уже понял, что к чему, и сходу включился в исполнение Пашкиного сценария.
           – Ну же? Мы спешим, – торопил Оса.
           Студенты переглянулись, поняли невыгодность своего положения в количестве и качестве, и взялись за край лодки.
           Настроение у Пашки сразу повысилось, он уверенно занял скамью на носу моторки, и покойным взглядом проследил, как Мичман помогал студентам поочерёдно взобраться на борт.
           – Рви, Венька, – разрешил Пашка, как только все расселись по скамьям.
           И Венька рванул моторку с места.
           Перед самым причалом Пашка незаметно подмигнул Мичману. Тот понял и слегка кивнул. Как обычно, Мичману вменялось в обязанности не давать пассажирам возможности дать стрекача с лодочной станции. Так и случилось: Мичман спрыгнул первым и своим мощным торсом перекрыл путь возможного побега, для верности уперев в бока громадные кулаки. 
           Студенты в нерешительности топтались на месте и затравленно озирались.
           – Прошу садиться, – предложил Пашка радушно, указывая на днище лежавшей здесь же перевёрнутой лодки.
           Студенты сели и перекинулись парой фраз. Мичман это заметил и тут же, не меняя позы, встал рядом с ними. Его и без того туповатое лицо и вовсе приобрело неорганические черты. Студенты, видимо, поняли, что от такого сторожа им не убежать, и притихли.
           Пашка придал в помощь Мичману ещё и Веньку, а сам пошёл искать Колдыря.
           Михаил Нилыч сидел в маленьком киоске и собирал плату за пользование лодками, а заодно и всякой пляжной всячиной – топчанами, лежаками и шезлонгами. По совместительству он ещё и заведовал выписыванием штрафов за нарушения пляжного этикета.
           Близился полдень. Купальщики в своём большинстве обедали, так что охотников до лежаков и лодок не имелось, и Михаил Нилыч пребывал в одиночестве.
           Пашка удовлетворённо хмыкнул: никто не мог помешать разговору наедине.
           – Есть дело, Михаил Нилыч, – зашептал Пашка в окошко киоска.
           – Что, деньги принёс? – равнодушно отозвался Колдырь.
           Несмотря на зной, он сидел в плотных шерстяных брюках и нейлоновой рубашке, застёгнутой на все пуговицы. Впрочем, Михаил Нилыч никогда не потел, и в жару скорее мёрз. Происходило ли это от какой-нибудь болезни, или ещё от чего – Пашка не знал, но факт оставался фактом: никто не видел его купающимся в море, а при малейшем дуновении ветерка Колдырь зябко поёживался.
           – Нет, не принёс – смутился Пашка.
           – Это плохо.
           Пашка замолчал, переминаясь с ноги на ногу.
           – Ну, давай, говори своё дело. Время не резиновое, – поморщился Колдырь.
           – Мичман захотел выпить, – начал Оса.
           – Не новость, – буркнул Колдырь.
           – Да и мы с Венькой не прочь.
           – И об этом я догадался. Денег нет, – отрезал Михаил Нилыч.
           – Да не нужны нам Ваши деньги, – возмутился Пашка.
           – Тогда что же?
           – Есть возможность заработать.
           – Похвально. Надеюсь, криминала нет?
           – Можно всё сделать чисто. Подкопаться не сможет никто.
           Пашка наклонился к окошку и изложил свой план.
           – Что ж, дельно, – согласился Колдырь после минутного раздумья.
           Пашка довольно хмыкнул.
           – Одного оставь здесь, а второго отправь за деньгами, – посоветовал Михаил Нилыч.
           – Я тоже так думаю.
           – Ну, иди, иди, мудрец – заторопился Колдырь. – Не мешай работать.
           Пашка ещё с минуту потоптался, наблюдая за движениями проворных рук Колдыря, считавшего квитанции и часто двигавшего костяшки на счётах. Вопрос, обдуманный по пути к киоску старика, так и не прозвучал.   


V
           – Это ваших, что ли, забрали? – участливо спросил кто-то из купальщиков.
           – Наших, – нехотя отозвался Серж.
           – Ничего страшного, – успокаивал купальщик. – Заплатят штраф, и дело с концом.
           – А сколько они берут? – спросил Никита.
           – Червонцем отделаются, не больше.
           – Ну, это куда ни шло – успокоился Никита и хлопнул Сержа по плечу. – Пойдём, поглядим, как они там устроились?
           – Пойдём, – согласился Серж. – Может, денег взять?
           Ребята оделись, взяли по пятёрке и зашагали к лодочной станции. Перейдя мост, едва не столкнулись с шедшим навстречу Борисом. Он шагал хмуро и решительно, с опущенной головой и поднятыми плечами, бешено выбрасывая вперёд руки и ноги.
           – Стой, не спеши, – остановил его Серж. – Рассказывай.
           – Да что говорить, сами видели.
           Борис мотнул головой и сжал кулаки.
           – Заставляют платить штраф. По пятнадцать рублей с каждого.
           – Сколько? – ахнули ребята.
           – Всё подстроено.
           Борис рубанул кулаком и поморщился, сдерживая слёзы обиды.
           – Они говорят, – им с катера передали, чтобы с нас взяли тридцатник, как с особо злостных нарушителей.
           – Не может быть, – покачал головой Никита. – Нету такого тарифа.
           – Ладно, что говорить, – перебил Серж. – Всё равно против не попрёшь, надо платить. Может, в долю войдём? По шесть рублей с брата.
           – Гришка не согласится, – возразил Борис. – Скажет, что он, мол, отсутствовал, и знать ничего не знает. Мы с Максимом решили расхлёбываться сами.
            – Напрасно, – пожал плечами Серж. – Мы же хотели как лучше. Или ты против? – взглянул на Никиту.
           – Нет, я – за.
           – Хорошие вы парни, но мы уже решили, – сказал Борис твёрдо.
           – Как хотите, – обиделся Серж.
           Борис ушёл к палаткам. Серж проводил его взглядом и сказал с горечью:
           – Вот постоянно они вдвоём отделяются от коллектива. Вечно у них какие-то свои, особые дела…
           Борис и Максим жили в одной палатке, а все остальные – в другой. Серж, искренне считавший себя лучшим другом Бориса, никак не мог примириться с такой несправедливостью, но обычно молчал, находя, что дружба выше подобных мелочей.
           Борис считался лидером и осью маленькой группы студентов, отправившихся с палатками через Кавказские горы. Он прекрасно осознавал это и гордился своим особым положением. Главенство Бориса ребята охотно признавали, причём каждый претендовал на роль его самого близкого друга. 
           Стремясь не допустить трений, Борис в коллективе поддерживал демократию и почти никого из друзей не выделял. Исключение составлял Максим. Мягкий и покладистый, он бескорыстно обожал Бориса и старался всюду его сопровождать, словно тень. Сержу, обладавшему своим собственным неуступчивым характером, оставалось только, скрепя сердце, молча завидовать. Никита с Гришутой имели особую точку зрения, считая, что дружба должна подтверждаться в деле. Теперь такое дело представилось, и Никита досадовал, что в заложниках сидит Максим, а не он. Впрочем, так же думал и Серж.
           Максим и впрямь сидел внутри лодочной станции, под замком. Станция представляла собой обширный зарешёченный навес и в данный момент пустовала, лишь далеко внутри, на днище перевёрнутой лодки, сидел Максим и в задумчивости елозил ногой по бетонному полу.
           – Максим! – тихо позвал Серж.
           Тот вскинул голову и с удивлением посмотрел на Сержа, ничего, впрочем, не говоря.
           – Сидишь? – спросил подошедший Никита.
           Максим что-то промычал и махнул рукой. Откуда-то возник бульдогообразный парень в плавках.
           – Кто такие? – спросил он, оттягивая далеко вниз громадную челюсть.
           – А ты кто такой? – в тон ему спросил Серж.
           – Идите, гуляйте, ребята, – раздельно сказал парень и ухмыльнулся. На его руке топорщилась повязка с надписью «спасатель».
           – Мы и так гуляем, – мирно сказал Никита, а сам подумал: «Мурло».
           – Ну и гуляйте себе, а с задержанным разговаривать запрещается, – отчеканил
парень заученную фразу.
           Он так и млел от осознания своей силы и власти.
           Разговаривать с Максимом в присутствии этого истукана ребята и сами не захотели. Максим тоже молчал и с опаской поглядывал на своего сторожа.
           – Не нужно его злить, – шепнул Серж.
           Они отошли в сторону и закурили. Минут через десять появился Борис. Уже одетый, он держал в руках брюки Максима. С его приходом в глубине станции произошло шевеление: кто-то встал, кто-то сел, и оказалось, что там находились ещё три человека – два молодых парня в плавках, и один длинноносый старик. Несмотря на жару, его одежда состояла из красной нейлоновой рубашки с засученными по локти рукавами и сереньких мешковатых брюк, а голову покрывала соломенная шляпа.   
           Он-то и взял у подошедшего Бориса деньги, пересчитал их с недоверчивым шелестом, и исчез в будочке, по верху которой облупившейся белой краской полукругом шла надпись «Касса». Из окошка выскочила его сухонькая рука с торчавшими вразнобой волосиками, и вручила Борису квитанции.
           Борис не глядя сунул бумажки в карман и обернулся. Максим уже оделся и несмело, бочком выходил из станции.
           – Смотрите, больше не попадайтесь, – пискнул молоденький безусый спасатель в ковбойской шляпе, из-под которой вываливались рыжие кудри до плеч.
           Борису показалось, что безусый напоследок хихикнул.
           – Что? – Борис повернулся к нему лицом и сжал кулаки.
           – Венька, назад! – властно приказал рыжему юнцу высокий парень в тёмных очках. Он, видимо, являлся заправилой, и Венька послушно отошёл.
           – Идите, идите, ребятки, – ласково сказал заправила и снял очки. У него оказались голубые глаза и прямой, настороженный взгляд.
           Борис впоследствии утверждал, что в этом взгляде сквозили такая неожиданная ненависть и личный вызов, что не ответить он не мог. Во всяком случае, Борис рванулся к заправиле с кулаками, и лишь вовремя подскочивший Серж не дал завязаться драке, которую спасатели, скорее всего, провоцировали вполне сознательно.
           – Не заводись, дурачок, – шептал Серж на ухо вырывавшемуся Борису. – Пойдём, успокоимся, и на месте всё обсудим.
           Студенты, бурно жестикулируя и поминутно оглядываясь, зашагали прочь.
           Из будочки неторопливо вышел носатый старик, свернул ладонь лодочкой, приложил её к шляпе и долго смотрел вслед уходящим, удерживая губы в положении брезгливой полуулыбки.
           Солнце стояло высоко, желудки урчали. Четверо студентов направились в столовую. Пока стояли в очереди, а потом обедали, о происшествии никто не сказал ни слова – каждый переживал молча.
           Придя к палаткам, Серж вдруг сказал:
           – А ну-ка, покажи квитанции.
           Борис разложил бумажки. Квитанций оказалось четыре, каждая на пять рублей.
           – А где ещё две? – поднял брови Серж. – Ты их случайно не потерял?
           Борис пошарил в карманах.
           – Нет, – протянул он изумлённо. – Больше ничего нет.
           Серж не выдержал и нервно рассмеялся.
           – Да, парнишки, крепко вас надули, – сказал Никита. – А ты-то куда смотрел?
           – Максим, – мотнул головой Борис, – пойдём назад, пока не поздно.
           – Поздно, – устало возразил Максим. – Старик скажет, что квитанции отдал все, а ты сам две из них по дороге «посеял».
           – Не скажет, – упорствовал Борис. – У него должны остаться корешки квитанций.
           – Пойдём, конечно, но смотри, будешь сам объясняться.
           – Не бойся, как-нибудь объяснюсь.
           Они вернулись через полчаса. И без слов стало ясно, что дела плохи.
           – Ну? – торопил Серж.
           – Будем драться, – объявил Борис, натянуто улыбаясь. Голос его дрожал.
           – Что? – не понял Никита.
           – Как я говорил, так и получилось, – объяснял Максим. – Старикан сказал, что мы две штуки потеряли, и даже корешки показал на все шесть квитанций.
           – А может, ты их в столовой потерял? – усомнился Никита.
           – Да ты… – взвился Борис.
           – Ну всё, всё – замахал руками Серж. – Не хватало, чтоб вы ещё и подрались.
           – Может, старикан кого-нибудь до вас оштрафовал, и показал вам корешки на их квитанции? – спросил Никита.
           – Теперь не проверишь, – пожал плечами Максим.
           – А у них червонец чистого «навара», – улыбнулся Серж. – Как раз на водку и закуску.
           – Будем драться, – снова сказал Борис. – Им эта водка поперёк горла встанет. Хоть одного гада поймаем и таких дадим – долго не очухается.
           – Ерунду городишь, – поморщился Серж. – Пойми, они местные. Только тронем кого, и нам крышка.
           – Пусть хоть местные, хоть коренные, – с жаром возразил Борис. – Они, сволочи, думают, что управы на них нет. Зажрались, повязки нацепили. Нельзя им давать спуску! Таким чуть поддашься – на шею сядут. Да что там – уже сели! Или, может быть, вы боитесь? Тогда пойду один. Бог с ним, с институтом – пусть выгоняют, но не дам гадам спокойно жить.
           – А что, давай, – неожиданно для самого себя согласился Никита, и тут же подумал об институте. Ведь выгонят! Если, конечно, узнают.
           Борис взглянул на Никиту с благодарностью и продолжил:
           – Делаем так. Подойдём к закрытию, заметим одного или двоих из тех, что сидели в лодке. Выследим, где они живут. Хорошо бы зацепить того, что в очках. Он наверняка у них главарь. Старика, пожалуй, трогать не нужно – с ним лучше не связываться. Потом соберём палатки и рюкзаки. Идём все вместе, вызываем одного из них или двоих, и даём по шее. Исчезаем в темноте, забираем рюкзаки, палатки, и уходим в горы. За ночь дойдём до города, днём где-нибудь перекантуемся, а вечером – на поезд. У кого билеты?
           – Здесь, – указал Максим на свой рюкзак.    
           – Их беречь превыше всего. Всё-таки нам крепко повезло, что завтра уезжаем, – подмигнул Борис.
           Его весёлости не разделял никто.
           – Всё это понятно, – сказал Никита, – только ночью в горах не очень-то побегаешь.
           – Ничего, нам только чуть переждать, а потом можно пойти и вдоль железной дороги. Какие ещё вопросы?
           – А как же Гришка? – вспомнил Серж. – Мы удерём, а он придёт на пустое место? Ему ещё и накостыляют за нас. Да и как он поймёт, куда мы подевались?
           – Да, – задумался Борис. – Придётся его подождать. Но он должен вскоре приехать, так что волноваться нечего. Ну что, орлы?
           – Нужно голосовать, – решил Серж. – Кто за драку – лапы вверх!
           Борис тотчас поднял руку. Никита, помня, что дружба подтверждается в деле, последовал за ним.
           – Половина, – отметил Серж. – Остальные против?
           И поднял руку. Максим поглядел на него, хотел поднять руку, но тут же положил её на колени.
           – Ты что, воздержался? – не понял Серж.
           – Мне вообще-то бояться нечего, – промямлил Максим, опустив голову. – Я быстро бегаю…
           – Решено, – сказал Борис. – Большинство за драку.
           – Погоди, – перебил его Серж. – Гришута приедет, тогда и решится, на чьей стороне большинство.             
           – Гришка всегда искал, с кем бы подраться, – подзадоривал себя Никита. – Не то, что некоторые.
           – Но-но, – повысил голос Серж. – Осторожнее.
           – Ёлки-палки, ну и народ пошёл, – поморщился Борис.
           Назревала ссора. Студенты сидели хмурые и молчали, ожидали, кто первым пойдёт на примирение.
           – Ладно, – встал Серж, не любивший передряг. – Всё сделаем по большинству, но Гришку нужно ждать до конца.
           Он разделся и, ни на кого не глядя, спустился к морю. Минуту спустя ушёл и Никита. Максим с Борисом задержались. Они о чём-то сердито спорили и размахивали руками. Однако вскоре и они, ворча друг на друга, вошли в воду.
           День шёл на убыль. Воздух повис над водой и землёй в полной бесшумной неподвижности. Словно ватная масса придавила море, и оно застыло, лишь изредка играя солнечными бликами, которые и сами, казалось, с наслаждением окунались в воду и, расщеплённые на мириады зеркал, покойно улыбались повсюду, до самого горизонта.
           Купание в такое время приносит телу расслабляющую истому, а мыслям и взору – спокойную созерцательность. С моря казался особенно хорош высокий берег, весь в лесах и зелёных пятнах полян. Горы едва заметно дрожали в тёплых воздушных потоках, и от этого казались мягкими, весёлыми, и – бесконечно далёкими.
           Никита смотрел на окружающий мир во все глаза и старался его крепко запомнить. Нынешний день – последний на море. Хотелось вобрать его в себя, навсегда оставить в самой глубине души, чтобы и через много лет при слове «море» вспоминался этот щедрый на события день, словно нарочно отпущенный природой для неспешного и грустного прощания.
           Расставаться всегда грустно, а теперь и подавно, – от плывущей к памяти и телу, даром достающейся красоты, и одновременно неловко перед ней за то невесёлое дело, на которое придётся пойти.
           Так ли хотелось драться, а затем в страхе бежать, продираться сквозь горный лес? Да ещё и когда нет полной уверенности, что точно убежишь…
           Никита никогда по-настоящему не дрался, и тело его, подавляя страх, рвалось попробовать в деле нагулянную в горах и на море пружинистую силу мышц, самоутвердиться наконец.
           Иногда это желание подавляло рассудок, но всё чаще и чаще вместе с ударами сердца в висках начинал пульсировать вопрос: «А настоящее ли это дело? Правое ли оно? Так ли самоутверждаются?» Напрасно Никита искал в душе хоть какой-нибудь компромисс, чтобы успокоить совесть. Стоял только вопрос, а вокруг него – пустота.


VI
           – Трояка хватит? – спросил Колдырь.
           Пашка присвистнул.
           – Нечестно получается, Михаил Нилыч, – сказал он обиженно. – Идея-то моя. Два трояка.
           – Без меня ты бы вообще шиш имел, – возразил Михаил Нилыч.
           Станция закрылась, и они сидели вдвоём в её дальнем углу, подальше от посторонних глаз. Снаружи, перед решёткой, нетерпеливо маячили фигуры Мичмана и рыжего Веньки. У Мичмана в руках поблёскивал замками новенький Пашкин «дипломат», удобный тем, что внутри него могли поместиться несколько бутылок и закуска.
           Пашка сглотнул слюну. Он не ожидал, что Колдырь окажет такое сопротивление.
           – Тогда давайте «запустим» десятку на четверых, – предложил Пашка. – Вы же не откажетесь выпить с нами?
           – Хитрец ты, – ухмыльнулся Колдырь. – Если делить на четверых, то на меня придётся только два с полтиной. Не годится.
           – Тогда давайте оставим Вам трояк, а на остальные семь рублей выпьем вчетвером.
           – Тоже плохо, – покачал головой Колдырь. – Семь рубликов на четверых? Это всего лишь бутылка водки и закуска. Мелко. Не пойдёт.
           – Что же Вы предлагаете?
           – Ну, хорошо, так и быть, – решительно сказал Колдырь и встал. – Возьми пятишник и будь здоров. Только на твоём месте я бы из этой десятки не брал ни копейки. Должок-то знаешь, какой у тебя?
           – Знаю, – тихо сказал Пашка.
           – Имей в виду, что карточные долги не списываются. И не вздумай смыться. И в институте найду, – расплылся в ухмылке Колдырь. – Если, конечно, поступишь. А будешь отпираться, – пойду к матери и возьму твой долг с неё.
           – Не надо, – прошептал Пашка. – Я сам верну. Даю слово.
           – А я тебе даю срок. Две недели тебе, Пашка, и ни дня больше. Запомни. Это моё последнее слово, другого не жди. Забирай свою пятёрку.
           Пашка взял смятую бумажку, зажал её в кулаке и поплёлся вслед за Колдырём. Михаил Нилыч шагал уверенно и быстро, немного поёживаясь от тёплого для Пашки, но такого холодного для старика вечернего ветерка с моря.
           – Как дела? – спросил Венька бодрым голосом, как только Пашка Оса вышел из станции. – О чём так долго болтали? Небось, Колдырь лекцию читал на темы морали?
           Они с Мичманом весело рассмеялись, а Пашку словно лезвием полоснуло по шее. Молокососы, знали бы они, как нелегко жить, когда чувствуешь, что на горле всё туже затягивается петля. Пашка отлично понимал, что за две недели такую огромную сумму ему не собрать. Остаётся одно: взять у матери те деньги, что она копила на его учёбу. И их, конечно, не хватило бы, но это всё же лучше, чем ничего. А там, глядишь, Колдырь и отсрочку даст. Но воровать у матери?..
           – Замолчите вы, ослы! – крикнул он с такой злостью, что Венька с Мичманом разом умолкли и захлопали своими глупыми глазами.
           Мичман повернулся к Веньке и тайком от Пашки покрутил пальцем у виска. Венька понимающе кивнул и вопросительно взглянул на Пашку.
           – Возьмите вот, – протянул Пашка пятёрку. – Купите, что знаете. Я пойду пока домой, покажусь матери. В полдевятого ждите меня возле пионерлагеря, на нашем месте.
           – А почему так мало? – заморгал Мичман, развернув пятёрку. – Что на неё купишь? Колдырь же твой друг, чего он жмётся?
           – Не твоё дело, – отрезал Пашка. – Сколько есть, столько и есть. Если хотите, идите домой и попросите у своих по рублю на кино. Вам поверят.
           – Пашка, – сказал вдруг Мичман со злостью, – только честно: зачем ты «зажал» деньги? Себе захотел присвоить?
           – Что? – поперхнулся Пашка. – Да вы что, гады, взбесились? Я вас поставлю на место, молокососы!
           – Но-но, – сказал Мичман, угрожающе играя мускулами. – За «молокососов» по морде бьют. И не строй из себя героя. Мы тоже были в деле. Где наша доля?
           – Ребята, – растерялся Пашка, – у меня больше нет. Честно. Вот, смотрите.
           Он вывернул карманы и тут же понял, что авторитет утерян безвозвратно. Подобного унижения компания не прощает.
           – Ладно, верим, – боднул головой Мичман. – Но ты тоже захвати у своей маменьки рупь. На кино.
           И на правах новоиспечённого главаря хлопнул Пашку по плечу. Пришлось вынести и это. Оса повернулся на сразу одеревеневших ногах и ушёл не оглядываясь.
           Будь Пашка не в таком ужасном настроении, он наверняка заметил бы, как из ближайшего солярия вышли четверо студентов и неторопливой походкой направились вслед за ним.


VII
           Палатки разобрали и свернули быстро. Мягкую хвою, служившую матрацами, пустили на костёр, сели вокруг него на рюкзаки и стали ждать Гришуту.
           – Всё-таки далеко он живёт, – сказал Никита, закуривая.
           – Да, минут десять бежать, – согласился Максим.
           – Больше, – качнул головой Серж. – Минут пятнадцать, а то и все двадцать.
           – Смотря кому, – криво усмехнулся Максим. – Я быстро бегаю.
           – Бежать всем вместе, не вырываться, – подвёл итог Борис. – Кто пойдёт вызывать?
           Никто не ответил.
           – Ясно, – презрительно искривил губы Борис. – Придётся мне.
           – Ну, вызовешь ты его, а что дальше? – спросил Серж.
           Он всё ещё надеялся, что эта, по его мнению, авантюра, не состоится.
           – Отзовём его в сторону, – продолжал Борис, – и крепко поговорим.
           – И это всё? – улыбнулся Серж.
           – Если извинится – отпустим.
           – Не успеем мы вернуться, как тут окажется весь посёлок, – угрюмо сказал Серж.   
           – Да, может и так, – Борис почесал затылок. – Какой же выход? Вот видите: всё-таки придётся бить.
           – Впятером на одного? Нечестно, – убеждённо заявил Никита.
           – Давай тогда один на один, – предложил Борис. – Допустим, ты, Никита, и начнёшь.
           – Почему я?
           – Как почему? Ты же голосовал за драку. Я его вызываю, а ты дерись.
           – Не слишком ли хитро?
           – Ну, не один же я должен всё делать, – развёл руками Борис. – Или мы не друзья?
           Никита насупился.
           – Вот что я скажу – проговорил Серж, оглядывая всех по очереди. – Если уж решились, собрали вещи, то обратной дороги нет.
           – Правильно, – подхватил Борис.
           – Подожди, не перебивай. Как только вызовем его, тогда всё само собой и решится. Может, он и выходить не захочет. Может, он мать с отцом позовёт. Всё может статься. Придётся решать на месте.
           На это предложение не возразил никто.
           Все утихли. Лишь Борис изредка поругивал Гришуту за то, что долго не возвращается, но в голосе уже звучало сомнение, и вскоре он умолк.
           Наступившая тишина разливалась над землёй, укутывала её собой словно мягким одеялом, давая отдых после долгого неспокойного дня. Только иногда со спокойным стуком колёс и тихим скрипом вагонов проходил поезд, выбрасывал из окошек полосы света, и исчезал.
           Время шло. Ребята легли вокруг догоравшего костра и подставили глаза колючим звёздам.
           В голову лезла всякая всячина. Никита не гнал её, наоборот – погружался в разные фантазии, вспоминал давно прочитанные книги, девушку, живущую в далёком городе. Не хотелось только думать о сидящем глубоко внутри, напряжённом до обморока ожидании.
           Гришута не появлялся. В притихшем лагере кто-то спал, кто-то бодрствовал. В соседней палатке, где жили ростовские студенты, сидела гостья. Если хорошо прислушаться, то можно разобрать отдельные слова и целые фразы. Говорили двое, шёпотом, чтобы не разбудить спящих.
           – А ты не боишься? – шелестел мужской голос.
           – А чего бояться? – отвечал женский.
           – Да комары там, говорят, сильно кусаются, и ещё оводы разные.
           – Ну и что?
           – Да так оно и ничего, только неприятно.
           – Ничего страшного. Зато там просторно, и люди хорошие.
           – А ты почём знаешь?
           – Была там.
           – Проездом?
           – Нет, в стройотряде. Представляешь, на сотню километров тайга, звери, комары, но зато как хорошо. Почти не ссорились. Каждый новый человек – событие. Ему рады, и он рад, всё по-человечески.
           – У нас в Европе тоже неплохо.
           – Нет, я как вернулась, сразу заметила разницу. Не те люди. Слишком уж деловые. И много равнодушных.
           – Такие везде есть.
           – Наверно, хотя там их почти нет.
           – Это в тебе романтика сидит.
           – А всё-таки там хорошо. Там всё впереди, а здесь всё больше посередине.
           – Ну да?
           – Приезжай, сам увидишь.
           Минуту длилось молчание.
           – У вас рисование нужно сдавать? – снова послышался мужской голос.
           – На архитектурный – да. А к нам – обычные экзамены.
           – И кем же выходят?
           – Я буду строить дороги.
           – Вся жизнь на колёсах…
           – А так интереснее. Всё же лучше, чем сидеть на месте и ничего не видеть. Страна-то какая громадная. Хочется всё посмотреть.
           – И найти себя, так сказать? Самоутвердиться?
           – А почему бы и нет?
           Мужской голос, исчерпав запас иронии, не отвечал.
           Чуть позже Никита услышал звук откинутого полога, прошуршали по гальке шаги и стихли.
           «Гришка, Гришка, где твоя сберкнижка?» пронёсся в голове дурацкий мотив.
           С моря наплыл лёгкий ветерок, попытался раздуть костёр, но бросил эту затею и ушёл в горы.               


ПОСЛЕСЛОВИЕ

           Гришута пришёл перед рассветом. Восторженно жестикулируя, рассказал о поездке на гору Ахун, про то, что вниз пришлось идти пешком, так как автобусы уже не ходили, и о том, что долго пришлось ожидать электричку.
           – А где же палатки? – наконец заметил Гришута.
           – Бери свой рюкзак, путешественник, – сказал Борис, едва скрывая досаду. – Мы уезжаем.
           – А окунуться?
           – В городе окунёшься. Не забыл, что сегодня поезд?
           И они ушли.
           Через десять минут утренняя электричка уносила студентов на юг.
           Они не видели, как на лодочную станцию приехала милицейская машина. Из неё вышли люди в погонах и направились к киоску с надписью «Касса». В это время два медика вынесли и положили на деревянный настил станции тело старика-кассира. Глаза его не мигая смотрели на утреннее солнце. На лице застыло выражение ужаса и одновременно – удивления. Под затылком натекла лужица тёмной крови размером с два пятака.
           Постепенно собралась толпа любопытствующих.
           Появились и спасатели – у них начинался обычный рабочий день. Венька и Мичман раскрыв рты смотрели на покойника, с которым, ещё живым, попрощались вчера. Пашка Оса нетерпеливо переминался с ноги на ногу, поминутно и в крайней задумчивости устремляя свой взгляд куда-то вдаль, а на тело Михаила Нилыча косясь только иногда, и то каждый раз не более чем на мгновение.
           Затем милиционеры обошли ближайшие окрестности, в том числе и пляж. Интересовались, не уехал ли кто-нибудь отсюда неожиданно. Однако здесь ежедневно кто-нибудь приезжал и уезжал, так что дознание ни к чему не привело.
           Удивительным оказалось то, что деньги в кассе остались нетронутыми. Точный подсчёт выявил даже излишек, составлявший ровно пять рублей. 

14 декабря 1978 г.














ОДИН

РАССКАЗ

           «Нужно успокоиться» – думал Виктор, однако не очень-то получалось. Конечно, как тут не занервничаешь, когда товарищ говорит в глаза, что ты ему надоел? Конечно, он не сказал прямо: мол, иди ты к чёрту, нет. Он произнёс очень спокойно и даже как будто устало, словно бы и не хотел вовсе обидеть, да уж пришлось:
           – Виктор, я пойду один.
           – Почему? – не понял Виктор.
           Они стояли над пропастью, отвесной и очень глубокой. Их путь лежал к лагерю, расположенному у подножия вулкана.
           – Так нужно. Если хочешь, можешь идти первым, или сразу за мной, но не рядом.
           Виктор уже привык, что характер у Германа вздорный и непредсказуемый, однако до ссор дело не доходило. Показалось, что его напарника и теперь, так сказать, укусила какая-то муха, и всё быстро уладится.
           – Как скажешь, – пожал плечами Виктор. – Но почему? Ты чем-то расстроен?
           – Что ты, я абсолютно спокоен, – лениво проговорил Герман, направляясь к тропе, ведущей вниз.
           Виктор сделал движение, словно собираясь последовать рядом с ним, и Герман это заметил.
           – Я же сказал, что пойду один! – крикнул он, обернувшись. – Оставь меня в покое!
           Герман с едва заметной брезгливостью передёрнул плечами и двинулся вниз по тропе.
           Виктор ошеломлённо смотрел на удалявшегося товарища, не в силах вымолвить слова. Что произошло?    
           У самого края пропасти лежал валун, погребённый недавно случившейся осыпью. Виктор сел на его макушку и принялся ногой перекатывать голыши: туда – обратно, туда – обратно. Перебирая в памяти последние события, он стал выискивать в них ту каплю яда, которая могла послужить основой нынешней размолвки, но, сколько ни искал, не находил. Всё-таки он считал Германа неплохим парнем. Имелась в нём какая-то харизма, привлекающая к себе, основательность, что ли. Но эти постоянные капризы!
           Виктор понимал, что таким, как он сам, людям с не очень сильной волей, просто необходимо иметь рядом с собой волевого парня, чтобы тот своим примером помогал преодолевать собственную слабость, и таким образом достичь хоть чего-то в жизни. Вот и он благодаря Герману научился прекрасно плавать и прыгать с парашютом, да и вулканологом тоже стал благодаря ему.
           Виктор бросил взгляд вниз. Маленькая фигурка товарища мелькала уже далеко. Он направлялся к небольшому деревянному домику, стоявшему на самом берегу моря, километрах в семи вниз и вправо по склону. Там располагалась их база, там ждал ночлег. В конце концов, оттуда можно связаться по радио со всем миром.
           «Всё-таки маловато двоих на один вулкан, – подумал Виктор. – Тяжело. Каждый день рядом с тобой одно и то же лицо. Вот нервы и не выдерживают».      
           Виктор встал и ступил на тропинку, по которой полчаса назад ушёл напарник. Его самого Виктор не увидел, и это показалось странным, ведь склон совершенно голый – ни куста, ни травинки – и за полчаса Герман никак не мог спуститься к морю.
           «Что сталось?» – терялся в догадках Виктор.
           Он пошёл вниз, тщательно осматривая тропу и ближайшие склоны. Однако среди лежащих в беспорядке валунов едва ли мог кто-либо скрыться незамеченным.          Наконец он дошёл до места, где видел Германа в последний раз. Местность здесь становилась более пересечённой. Повсюду глубокими шрамами расползлись трещины. Кое-где зияли ямы. Каким-то шестым чувством Виктор уловил присутствие товарища именно здесь, в этих морщинах застывшей лавы. Прислушался. Стояла тишина, только ветер негромко посвистывал меж огромных валунов, окружённых трещиноватым туфом. Слух всё же уловил неясный глухой шум, нёсшийся словно бы из-под земли. Интуиция и опыт подсказывали, что его причина могла крыться в одном из небольших землетрясений, случавшихся тут нередко. Хотя эти толчки и не могли серьёзно навредить экспедиции, всё же определённая опасность не исключалась. Например, обвалы. Насколько это неприятно, Виктор на собственной шкуре ощутил месяц назад, когда одна из осыпей снесла их электростанцию, и в результате тяжёлое ранение получил Сергей, третий член их маленькой группы, и его пришлось вертолётом отправить на материк. Виктор тогда отделался лёгким испугом, но на висках появились первые седые волоски.
           Виктор встал на небольшую каменную плиту и осмотрелся. Вокруг чернели ямы и расщелины. Он мысленно очертил круг, в пределах которого мог находиться Герман, и начал поиски.
           Обойдя почти все ямы и впадины, в беспорядке разбросанные по склону, он остановился в проходе между двумя скалами, соединившимися вверху наподобие арки. Он огляделся и осторожно начал спускаться в ближайшую расщелину.
           Интуиция не обманула: глубоко внизу, в нише, защищавшей от ветра, на правом боку лежал Герман. Он спал, подложив руки под голову. От почвы шло тепло дремлющего вулкана.
           Наверно, снизу пробивались наверх какие-то газы, навевавшие сонливость – это почувствовал и Виктор, плохо спавший этой ночью. В голове начали сплетаться расплывчатые фигуры, веки смежились, и он чуть было не лёг рядом с Германом, но вовремя уловил подозрительный шум за спиной. Виктор обернулся и бросил взгляд в сторону прохода между скалами. Шум доносился именно оттуда. Снизу, из расщелины, увидеть причину не имелось никакой возможности. Гудение нарастало. Виктор почувствовал, что начало бешено стучать сердце, словно предупреждая о близкой опасности. Преодолевая дремоту, он резко сорвался с места и побежал наверх, к скальному проходу. Только тут он остановился и перевёл дух.
           Открывшаяся картина заставила в страхе замереть. С вершины вулкана сорвался целый массив скальной породы. Перескакивая через мелкие препятствия, он огибал крупные преграды и захватывал по пути тысячи тысяч мелких камней. Всё вокруг окуталось пыльной завесой, она столбом стояла над склоном. Поток мчался прямо сюда, к проходу в скалах.
           Когда-то давно скальный массив дал трещину. Скорее по привычке, чем осознанно, Виктор отметил, что достаточно взрыва одной гранаты, чтобы скала рухнула и закрыла проход. Однако взорвать её и остаться при этом в живых казалось маловероятным – сразу за проходом начинался спуск, переходивший в расщелину за спиной, и кроме неё никакого укрытия не просматривалось. Могло и накрыть. Виктор понимал, что нельзя медлить ни секунды. Вулканолог, словно заворожённый, не отрываясь глядел на мощный поток, что подавлял своей силой и навевал ужас. Ноги словно приросли к земле. 
           Когда лавина приблизилась в каменной арке, Виктор снова обрёл способность соображать. Сработал инстинкт самосохранения – скорее всего запоздавший.. Мысли кружились лихорадочно – мозг искал выход, спасение от этой движущейся смерти. Прикинув шансы, он похолодел: спасение не предвиделось. Предстояло совершить одно из двух действий: либо ждать, пока лавина достигнет прохода и раздавит их с Германом как букашек, либо обрушить скалу с помощью гранаты и в результате тоже, скорее всего, погибнуть.
           Вулканологов их экспедиции начальство экипировало неплохо – случаи ведь предвиделись самые разные. Виктор достал из-за пояса гранату, сорвал чеку и, широко размахнувшись, бросил в проход, куда уже устремилась каменная лавина. Он даже не попытался убежать – всё равно не успевал.
           Взрыва не услышал. Последнее что увидел – огромный столб дыма и камней, поднявшийся высоко в небо. 
           Скала рухнула и закрыла проход. Лавина остановилась на мгновение, затем обогнула образовавшееся препятствие и устремилась дальше к морю, с каждым метром увеличивая скорость.

           Герман проснулся от того, что в уши ударила волна горячего воздуха и едва не порвала барабанные перепонки. Что-то больно кольнуло кожу лица. Он встал и огляделся. Вдалеке, в стороне моря, слышался ровный и мощный гул.
           Герман потрогал щёку. В кожу впился осколок камня величиной с тыквенную семечку. Ранка кровоточила. Он поморщился от боли и стал ощупывать лицо. Рука натолкнулась на что-то скользкое. Герман отнял ладонь от щеки и брезгливо вытер о скалу какую-то желеобразную серую массу, перемешанную с грязью.
           Всё ещё ничего не понимая, Герман выбрался из расщелины и вышел на тропинку. Она теперь едва просматривалась под щебнем, густо укрывшим склон. Оглядывать окрестности мешала пыль, медленно кружившаяся над землёй. Впрочем, ветер медленно уносил её к морю.
           Герман с удивлением рассматривал склон, изуродованный прохождением лавины.
           «Счастливо отделался, – с удовлетворением отметил он. – Мог бы погибнуть под камнепадом. А всё потому, что меня сморило после бессонной ночи».
           Герман глубоко вздохнул и направился дальше, с каждым шагом приближаясь к маленькому домику, где ждали вода, пища, тёплая постель, и этот скучный тип, навязавшийся на его голову.

15.11. 1975 г.











ЗАНЯТИЕ ПО МАТЕМАТИКЕ В ВУЗЕ

ПОЧТИ БЫЛЬ


1. ЗАНЯТИЕ ГЛАЗАМИ ПРЕПОДАВАТЕЛЯ

           В аудитории, заполненной до отказа студентами, царила нервная атмосфера. Звучали судорожные вздохи. На столе алел букет цветов, стоящих в дорогой хрустальной вазе. Чистота, образцовый порядок.
           Кто-то дрожащим от напряжения голосом прошептал:
           – Идёт.
           За дверью послышались быстрые, энергичные шаги Антона Семёновича, молодого, но очень строгого преподавателя.
           Он стремительно открыл дверь и застыл, не торопясь переступать порог аудитории.
           Студенты, создав нестройный, хотя и довольно негромкий шум, встали и застыли, выпучив округлившиеся от ужаса глаза, и вперив взоры в строгое лицо Антона Семёновича.               
           – Шумно встаёте, – проворчал преподаватель недовольным тоном, и порога не переступил.
           – Сесть и ещё раз встать! – громко и отчётливо приказал Антон Семёнович, почему-то улыбнувшись (вообще-то он считал себя весёлым и незлым человеком). – Вы не в школе находитесь, а в институте, – посчитал нелишним напомнить преподаватель.
           Студенты, внутренне и внешне дрожа, исполнили повеление сурового педагога.
           – Уже лучше, но можно было сесть ещё тише, – похвалил их Антон Семёнович и направился к кафедре.
           Небрежным жестом он отодвинул вазу с цветами, и на её место поставил свой портфель. Надев очки в золотой оправе, преподаватель провозгласил:
           – Староста, журнал!
           Староста, невзрачный студент с землистым от волнения лицом, согнувшись и цепляя ногами за совершенно гладкие половицы, засеменил к столу, на ходу открыл журнал на нужной странице, и осторожно, точно опасаясь нечаянным движением поднять в воздух осевшие на бумагу пылинки, опустил его перед Антоном Семёновичем.
           Преподаватель на секунду поднял глаза, оглядел испытующим взглядом аудиторию, и резко спросил:
           – Староста, где Петров?
           Староста, лицо которого из землистого сразу стало зелёным, обернулся к студентам, но его взгляд встретился лишь с макушками уткнувшихся в конспекты товарищей.
           – Н-не знаю, – беспомощно развёл руками староста. – Не иначе как болеет, Антон Семёнович. Он такой болезненный… знаете… вот.
           Педагог широко улыбнулся  и спокойно, но необычайно громко и чётко произнёс:
           – Петров! И вы имеете наглость утверждать, что он болеет? Да он в пивном баре прохлаждается, Петров ваш. Вы слышите, староста? В пивном баре!!
           Антон Семёнович на несколько секунд замолчал. В аудитории царила мёртвая тишина, только с улицы доносился смех детворы, игравшей перед окнами в снежки.
           Преподаватель недовольно покосился на окно, на весёлых краснощёких ребятишек внизу, и продолжил:
           – Староста! Передайте Петрову, что у него по предмету двойка. Отчитается – честь ему и хвала, а не отчитается, – что ж… – улыбнулся Антон Семёнович. – Да, кстати, Вам, староста, я тоже ставлю двойку. И чтобы Петров в следующий раз явился, если не хотите разделить его судьбу. Это ко всем относится, – поднял голову Антон Семёнович.
           Он прислушался к реакции аудитории. Так как все, естественно, молчали, то Антон Семёнович, прокашлявшись, начал занятие.
           – Повторим пройденное. Кстати, Вы, староста, можете сесть, – сказал он, заметив, что тот всё ещё стоит у стола.
           Староста, понурившись, отправился на своё место.
          – Я вам вчера задал сто задач, – продолжал преподаватель. – Задачи очень простые, и наш двадцать второй «Минск» спокойно их решает, затрачивая на это не больше пяти минут. Я думаю, что вам достаточно и часа. Итак, что с задачами, решили?
           Снова поднялся староста и тяжело вздохнул.
           – Вы знаете, Антон Семёнович, – начал он, – мы решили все задачи, кроме последней, где ответ не сходится с учебником на одну сотую.
           – Прискорбно, – заметил педагог. В его голосе послышались металлические нотки. – Придётся всем поставить по двойке.
           Аудитория глубоко, с надрывом, вздохнула.    
           Антон Семёнович сурово оглядел студентов и проговорил, глядя поверх их голов:
           – Проверим теперь скорость вашей мысли. Вот Вы, Сидоров. Встаньте, встаньте, Сидоров, я Вас не укушу.
           Сидоров, рыжий грузный студент, несмело приподнялся и опустил голову.
           – Скажите, Сидоров… – Антон Семёнович призадумался и сказал:
           – Скажите, Сидоров, каков результат перемножения чисел 448 и 596? Быстрее, быстрее.
           Сидоров, секунду промедлив, выпалил:
           – Двести шестьдесят семь тысяч восемь.
           – Медленно думаете, Сидоров, – укоризненно заметил Антон Семёнович. – Ну хорошо, садитесь, Сидоров. Пока без отметки.
           Сидоров облегчённо вздохнул.
           – Кстати, – взглянув на свои новенькие наручные часы, сказал преподаватель. – Кстати, сколько у нас времени осталось? Да, ещё целых пять минут. Итак, проведём простенькую контрольную. Староста!
           Тот вскочил и подбежал к педагогу.
           – Возьмите эти бланки, и раздайте студентам.
           Староста разнёс бланки и поспешно сел на своё место.
           Минуты через полторы прозвенел звонок.
           – Староста, соберите работы, – приказал Антон Семёнович.
           В ответ раздался протестующий гул.
           – Ничего, ничего, – приободрил студентов преподаватель. – Если не дописали, поставьте точку в любом месте предложения или расчёта. Настоящие студенты уже давно написали, не так ли?
           Антон Семёнович принял от старосты бланки, взял портфель и, уходя, сказал:
           – Итак, до завтра.
           После его ухода напряжённая тишина ещё долго стояла в аудитории.


2. ТО ЖЕ ЗАНЯТИЕ ГЛАЗАМИ СТУДЕНТОВ

           В пыльной аудитории сидели шестеро студентов и резались в карты. Игра, очевидно, азартная, о чём свидетельствовали раскрасневшиеся лица играющих и стопки монет перед ними. Невыносимо пахло пивом и табачным дымом, поднимающимся вверх от сигарет.
           Слышались голоса:
           – Заходи с червонца.
           – Так нечестно. Мы договорились не подсказывать.
           – Да перестань ты, тебя не спрашивают.
           – Всё равно нельзя.
           – Да пошёл ты…
           Стук в дверь, напоминающий царапанье котёнка. 
           – Кому? – недовольно спросил один из студентов, не оборачиваясь к двери.
           – Можно? – спросил ласковый мурлычущий голос.
           – Сейчас, доиграем, и потом уже зайдёте, – рассудительно заметил один из играющих.
           – Ребята, как же мне в коридоре стоять-то? Вдруг кто заметит? Неудобно…
           – А, это Вы, Антон Семёныч, – догадался один из игроков. – Сейчас, мы соберём тут картишки…
           – Да я подожду, подожду, – согласился Антон Семёнович.
           Ребята собрали карты, деньги, затушили о парты окурки и только тогда староста счёл нужным сказать:
           – Можно войти, Антон Семёныч.
           Дверь приоткрылась и в неё протиснулось виновато улыбающееся лицо молодого преподавателя. Он вопросительно мотнул головой, не переставая растерянно улыбаться.
           – Смелее, смелее, Антон Семёныч, мы вас не укусим, – приободрил его староста.
           Педагог, мягко ступая по сплошь усыпанному окурками полу, приблизился к кафедре. Поправил очки, прокашлялся и попросил:
           – Мне бы журнальчик… можно?
           Староста достал из своего портфеля засаленный журнал и бросил его на стол. Журнал упал неудачно и свалился на пол.
           Антон Семёнович нагнулся, быстро поднял его, отряхнул и раскрыл на нужной странице. Долго изучал её содержимое и, наконец, спросил:
           – Староста, Петров здесь?
           – Вы что, не видите: нет его, – отозвался староста.
           – Он что, болен? Бедненький… – по-доброму улыбнулся Антон Семёнович.
           – Какое там болен, – махнул рукой староста. – Он в пивном баре.
           – В баре? – испуганно прошептал преподаватель.
           – Конечно, а где же ещё? – в свою очередь удивился староста. – Там, где и все.
           – Как: все? – не понял Антон Семёнович.
           Он только сейчас увидел, что перед ним в небрежных позах сидят только шестеро студентов.
           – А почему же вы не в баре? – поинтересовался Антон Семёнович уже смелее.
           – Да мы только что оттуда, – доверительно сообщил староста. – Пивцо отменное, донецкого розлива.
           Антон Семёнович непроизвольно облизнулся: он любил пиво. Но тут же взял себя в руки и осторожно заметил:
           – Вы помните, я как-то раз, давно, – помнится, ещё в прошлом году вам задал три задачки? Как они там, решаются?
           – Решаются, решаются, – успокоил его староста.
           – Ну и хорошо. Всем по четвёрке. Передайте отсутствующим, что я им тоже по четвёрке поставил.
           – Ладно, передадим, – согласился староста.
           Антон Семёнович немного помялся, посмотрел на свои старенькие наручные часы, и неосторожно заметил, тут же испугавшись своих слов:
           – Сидоров, Вы здесь?
           – А что, случилось что-нибудь, Антон Семёныч? – отозвался Сидоров, здоровенный детина с рыжими усами.
           – Да нет, ничего. Я, знаете, так… Не знаю, почему Вас назвал. Спросить вот хотел, – наконец осмелился преподаватель и перевёл дыхание.
           – Что спросить? – не поверил своим ушам Сидоров.
           – Да вы не бойтесь, я простенькое такое… совсем простенькое… – покраснел педагог.   
           – Ну, если простенькое… – согласился Сидоров.
           – Вот… да, вот: Вы не знаете, каков результат умножения три на три?
           – Зачем это Вам? – поднял брови Сидоров.
           – Да Вы не волнуйтесь, я Вам ничего плохого не сделаю, – успокоил его Антон Семёнович.
           Сидоров поднял глаза к потолку, потом перевёл их на старосту и вопросительно мотнул головой. Тот развёл руками.
           – Наверно, десять, точно не помню, – ответил Сидоров, ласково оглядывая тщедушную фигурку педагога.
           – Ну, хорошо, – согласился Антон Семёнович. – За сообразительность Вам четвёрка.
           Сидоров пожал плечами и с недовольным видом сел.
           Преподаватель снова поглядел на часы: до конца занятия оставалось ещё двадцать пять минут.
           – Ну, вот, – улыбнулся он. – Осталось совсем мало времени. Пора, как говорится, и честь знать.
           Студенты начали подниматься.
           – Ребятки, тише. Пожалуйста, тише. На кафедре же услышат.
           Антон Семёнович страдальчески сморщился и приложил палец к губам.
           Студенты уже уходили, громко хлопая дверью. Шедший последним староста сказал насмешливо, похлопав педагога по плечу:
           – До свидания, Антон Семёныч.
           Тот в ответ радостно закивал головой и, глотая таблетку валидола, подумал: «Ну, вот, слава Богу, ещё один день прожит».


Февраль 1976 г.






















СОДЕРЖАНИЕ


ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС. «ЛЮДИ, СГУЩАЮЩИЕ ПУСТОТУ»………………………….4

СТИХОТВОРЕНИЯ

  ЛЮБОВЬ И ДРУЖБА………………………………………………………………………6
  «Жениться всем приходится когда-то…»…………………………………………………8
  «Пять лет, глупцы, мы жаждали свободы…»…………………………………………….10
  «Перекаты извилистых рек…»…………………………………………………………….12
  «Твоё здоровье, друг мой!..»……………………………………………………………….15
  «Благодарны дружескому хмелю…»………………………………………………………16
  «Друзья мои, мальчишки…»………………………………………………………………18
  «Окна в мир беззаботно распахивая…»…………………………………………………..20
  «Что друг ценнее ста рублей…»…………………………………………………………..22
  ОПЫТ………………………………………………………………………………………..24
  В КОРЫТЕ………………………………………………………………………………….26
  ПУПОВИНА………………………………………………………………………………..28
  ПОИМЕНОВАННОЕ (ПОЧТИ ШУТКА)………………………………………………..31
  «Нам так бывает одиноко…»……………………………………………………………..32
  «Сегодня ровно пятьдесят…»…………………………………………………………….34
  «"Ничто", "нигде", "никак" и "никогда"…»……………………………………………..36
  «Вокруг меня друзья. Их мало, правда…»………………………………………………38
  ДРУГУ……………………………………………………………………………………..40
  «Печальных птичьих стай…»…………………………………………………………….42
  «Чтоб выгнать прочь тоску и безнадёгу…»……………………………………………..44


РАССКАЗЫ

ВАЛЕРА, КОСТЯ И Я…………………………………………………………………………47
НЕ ОТРЕКАЮТСЯ ЛЮБЯ……………………………………………………………………54
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ, ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ…………………………………………………57
ОДИН…………………………………………………………………………………………..80
ЗАНЯТИЕ ПО МАТЕМАТИКЕ В ВУЗЕ…………………………………………………….85