В саду

Виноград


Если пара, конь да як,
всё не сдружится никак,
джентльмен и денди
перебьются бренди.

Разгорается огонь.
Греет жёсткую ладонь.
Прёт сгущённый запах
на кошачьих лапах.

Это просто виноград.
Винограду всякий рад.
Парень синерожий
радуется тоже.

А протянешь сотню лет
(если вытянешь билет) —
придержи бутылку,
времени посылку.



Можжевельник


Борису Островскому


Мы стояли у ларька,
сжав английский можжевельник,
чтоб не дрогнула рука,
в хмурый зимний понедельник.

Речь зашла о бабах, но
не без мыслей о великом.
День крутился, как кино,
пробегал по лицам бликом.

Оклемался старый джинн.
Резво вылез из бутылки
с красной этикеткой «джин»
и давай палить в затылки.

И тогда мой друг Борис
объявил, что долг исполнен,
мы достойно разошлись,
как в степи морские волны.



Тростник


Ром, ром, ром, ром
льют не рюмкой, а ведром.
Райский шумный ипподром
целит в голову ядром.

Слышишь — шелестит тростник,
тот, что в мозг тебе проник.
Шелест будет нарастать.
Размышляй ему под стать.

Эта сладкая отрава
всем даёт святое право
забывать и убывать.
Ром — небесная кровать.

Будет крепок вечный сон.
Боги крутят колесо.
Раскалённая десница
лёгкой правит колесницей.

Мера рому только бочка.
Ром — поставленная точка.
После рома — пустота.
Начинай считать до ста.



Агава


Те, кто плавали в текиле,
знают, что совсем не просто
отыскать хотя бы остров
на текиловых волнах.
Их подхватывает сила,
и несёт, несёт текила,
что, конечно, очень мило,
но в груди гнездится страх.

О, волшебный сок агавы!
Те, кто правы и не правы,
те, что выбрали Варавву,
а хотели бы Христа,
утешаются забавой:
говорят, старик Кабаев
отказался жить бабаем,
начал с чистого листа.

Необъятное сомбреро —
солнце, сердце пионера
(всё, конечно, для примера)
помещаются в глоток
золотой, как инки, жижи,
небо делается ближе,
слаще дым убогих хижин,
выше низкий потолок.

И в заснеженной столице
я гляжу в смурные лица,
я-то знаю, что им снится,
но закрыто на замок.
Расцветай, цветок в петлице,
надо, надо веселиться,
я лечу на чёрной птице
вертикально на восток.



Ячмень


Осенний дым полей
да перегонный куб —
ячменная душа
сурово молчалива.
До русских тополей
добрался лесоруб,
так станем же вкушать
все радости отлива.

Вот обнажилось дно,
и древний галеон,
не найденный никем,
раскрыл пустые трюмы.
Ужасное Оно
не смог осилить он
и не доставил в Кент
положенные суммы.

Натянешь старый плед,
засядешь у огня.
Пускай идут дожди,
а после воет вьюга.
Искавшие меня
не раз теряли след —
и слуги, и вожди,
убившие друг друга.

Я сам себе свой клан,
в свой заточённый плен,
и сам себе свой тан,
при мне моя корона.
Созреет новый план,
и недруг рухнет в тлен,
мой верный капитан.
Ведь мы не жаждем трона.



Субстанция


Горит огнём голубоватым,
как метафизика любви,
как обещание солдата
не утонуть в чужой крови,

прозрачна, как слеза-водица,
пшеничным телом хороша
душа, вселившаяся в птицу,
что не летает ни шиша.

Годится в таре и без тары,
холодной, тёпленькой, любой,
ей покорилися татары
и Мальборо лихой ковбой.

Горька, а вроде бы без вкуса.
Сладка. Да только жжёт и жжёт,
как яд змеиного укуса,
как порох — верное ружьё.