Так вот, это я

ИЗ РАССКАЗОВ Марка Галлая

==========
Встреча с суперразведчиком

Один из моих друзей (мне в жизни вообще везло на незаурядных людей), Эрнст Теодорович Кренкель – участник многих вошедших в историю Арктики экспедиций, включая зимовку на первой полярной дрейфующей станции, – был человеком государственного признания, орденами и званиями не обойденным. Но людей к себе он привлекал не этим, а природным умом, нестандартной манерой мышления, органическим демократизмом, прекрасно развитым чувством юмора. Словом, незаурядный был человек, и общаться с ним всегда было интересно. Впрочем, в положении народного любимца он бывал не всегда. Когда началась война, Эрнста, немца по национальности, наши великие интернационалисты сняли с одного из руководящих постов в нашем полярном ведомстве – Севморпути и отправили аж в Красноярск начальником метеостанции со штатом в десять человек. Не помогли ни его всемирная слава, ни все его заслуги. Впрочем, все эти зигзаги судьбы никак на него не повлияли. Как пелось в популярной песне, “каким ты был, таким ты и остался”.
Рассказов “из жизни” у него был запас поистине необозримый. Воспроизведу один из них, имевший впоследствии некоторое отношение ко мне.
“Иду я однажды по Кузнецкому мосту, – рассказывал Кренкель, – вдруг вижу среди встречных чье-то знакомое лицо. Знаешь, как оно бывает: вроде бы знакомое, а кто именно, не помнишь. Он тоже, вижу, в меня всматривается. И когда между нами оставалось несколько шагов, мы оба синхронно заорали:
– Эрнст! Эрнст Кренкель!
– Фишер! Вилли Фишер!
Это действительно был Вильгельм Фишер, слушатель школы радистов, которую мы оба окончили в конце двадцатых годов. Распределили нас кого куда, меня – в полярку, и так наши пути, да вообще пути всех выпускников школы разошлись. И вот такая встреча.
– Ну, ты человек известный, – сказал Фишер. – Читал, читал о тебе.
– А ты что поделываешь? – спросил я.
– Видишь ли, я работаю экспонатом.
– То есть как это экспонатом?
– Ну, считается, что я читаю лекции, провожу занятия с молодыми коллегами, но фактически представляю собой экспонат – наглядное свидетельство того, что можно, занимаясь нашей профессией, дожить благополучно до пенсии.
– Какой это профессией?
– Слушай, тебе что-нибудь имя и фамилия Рудольф Абель говорят?
– Еще бы, знаменитый разведчик!

– Так вот, это – я”.

Когда Кренкель рассказал мне об этой удивительной встрече, я спросил:
– А какое у него все-таки настоящее имя: Вильгельм Фишер или Рудольф Абель?
– Ну, – ответил Эрнст, – свое настоящее имя он, наверное, уже и сам не помнит.
Некоторое время спустя Кренкель пригласил меня зайти к нему домой, в Большой Харитоньевский переулок, посидеть, как он выразился, “в небезынтересной мужской компании”. Компания действительно оказалась небезынтересной: среди нескольких человек был Абель.
Вечер за коньячком и разговорами (даже больше разговорами, чем коньячком) прошел дружно. Один только раз, когда Кренкель, не помню уж в связи с чем, сказал Абелю: “Это было вскоре после того, как ты засыпался”, – тот сдержанно, но решительно поправил: “Я не засыпался. Меня заложили”. И я понял разницу – вроде той, что означает для летчика машина, разбитая по своей вине или в силу непреодолимых внешних обстоятельств.
Самое интересное, что потом, вспоминая этот вечер, я поймал себя на том, что не могу сказать ничего, четко характеризующего Абеля. Он был не молчалив, не особо разговорчив, не подчеркнуто сдержан, не заметно эмоционален, даже внешность его была какая-то средняя. Проведя вечер с Абелем, я, в сущности, не мог ничего интересного рассказать о нем. Наверное, и это входило в набор необходимых разведчику профессиональных качеств.
Да, подарок мне Кренкель преподнес весомый – “небезынтересную мужскую компанию”.