Нина

                Нине Николаевне Смышляевой, матери, рабе Божией,
                прихожанке Храма Веры, Надежды,
                Любови и матери их Софии города Кирова
                посвящаю**.

      Растягивай сердце... Эти слова приходили всякий раз, как я вспоминала о Нине, женщине удивительной и тяжёлой судьбы.
      Короткий зимний день быстро бледнел, теряя лицо в снежном вятском морохе. За окном автобуса мелькали кривенькие улочки окраины города. Я слушала своё сердце, привычным ритмом оно отстукивало мои минуты, жизнь шла своей колеёй. Бог видел, как долго я искала эту колею. Чувство спокойной радости уносило прочь из автобуса, колесило по окраинам Красной Горки, зажав меня, безропотную, подмышкой.  Если бы можно было описать саму перемену духа, наверно, это выглядело бы именно так. Единица привычно повернула на соседнюю улицу, и, соскочив неожиданно легко с подножки, я почти побежала к уже знакомому Нининому подъезду.
      Мы созвонились накануне, в понедельник. В январе на Вятке сумерки ранние. После трёх снег сереет, наполняет воздух едва видимой дымчатой завесой, делая воздух почти осязаемым, плотным и тяжёлым. Всё тот же снег весело подмигивал сонным огням рекламы, внося славную искристость в рекламно-будничное пространство. Как ни любить место, где каждая улочка знакома, хожена-перехожена в разные отрезки жизни? Воспоминания сделали мой путь короче, а мороз мягче.
      Колкие снежинки метельного вечера, скорый шаг, вечерние огни города - и суета отступила. Что-то очень важное пришло в мои мысли. Нина. Мать. Это всё. Определения для человека исчерпали себя одним словом. Помню, как несколько лет назад первый раз увидела её с мальчишками в храме, душа сжалась. Но как я тогда боялась подойти, прикоснуться к чужой беде, к чужому миру, о чём-то спросить, чем-то помочь. Первым чувством был страх, больные наручники, до кровавых следов сковавшие волю.
      Протягиваю мысленную ленточку от первых встреч в сегодняшний вечер. Открывается путь. Из маленького незрелого грецкого ореха с каменной скорлупой моё сердце начало превращаться в тоненькую мембрану, способную не только воспринимать чужую беду, боль, крик о помощи, но и откликаться участием. А Нинины внешне
беспомощные ребята на их мощных колясках предстали предо мной могучими воинами света, сопровождающими меня на трудном пути.
      - Заходи, Фотиния! - слышу знакомый голос. Первый этаж, тяжёлая дверь распахивает тёплое чрево подъезда, поглощая все мои мысли и тревоги.
      - Здравствуй, сестра! Как вы тут? Как Новый год, без скорой прожили?
      - Да, слава Богу! Всё в порядке, - начинает разговор хозяйка.
      - Нина, давай сразу к делу. Нужно сходить в аптеку и в магазин?
      - Да, вот сумка, вот деньги, вот список лекарств, а то уже всё заканчивается. Фотиния, аптека через дорогу, там подешевле. А на обратном пути в "Пятёрочку" зайди за влажными салфетками и сахаром. Купи, сколько сможешь принести.
      - Хорошо, Нин, я скоро.
Выпорхнув из подъезда, будто мне лет двадцать, лечу тёмным двором на освещённую часть улицы. Снежок за мной бежит, позёмкой метёт, радуясь чему-то. Путь до аптеки недолог, но в эти короткие минуты принятое давно учительской душой "чужих детей не бывает" выплывает из-за пазухи тёплого пальто в зябкую улицу северного городка, согревает её, обдаёт жаром и как-то неосознанно, но прочно растёт.
      - Девчата, добрый вечер! С Рождеством Христовым! Вот список лекарств, это для инвалидов, так что, если есть аналоги дешёвые, то наберите по две упаковки всех таблеток, - с добродушной улыбкой говорю, отдавая листок со списком. Девушка в белом халате аккуратно проверяет набранный товар.
      - Вот. Готово.
      - Спасибо, милая! Всё есть, вот Нина обрадуется.
На обратном пути захожу в "Пятёрочку", с трудом нахожу в незнакомом магазине влажные детские салфетки и набираю Нинин телефон:
      - Нин, цена хорошая. Есть двадцать штук, все что ли взять? Хорошо. И сахара килограммов пять смогу принести. Всё уже, всё. Бегу.
      Сумка в руке придаёт устойчивость моей фигуре, уверенно прижимает к земле, иду с трудом, а на сердце - легко так, будто крылышки несут. Думается, сколько всего доброго в этой сумке для них, на какое-то время хватит. Подъездная дверь распахнулась передо мной, как родная. Вхожу.
      - Фотиния, спасибо тебе. Ты прости, что от работы оторвала. У тебя ведь и своих дел хватает. Может, пройдёшь, давай я тебя чаем напою. Проходи в нашу комнату, я тут мальчишек кормлю. Давай не думай, проходи.
      Знакомая обстановка комнаты кажется мне приветливой и родной: три довольно широкие прочные кровати, стол и иконы. Иконы, иконы... Сколько их в этой комнате! Пока Нины нет, пробегаю взглядом по обстановке, по стенам, по ликам святых, нашедшим здесь своё доброе пристанище. Приглушённый свет делает эту комнату местом иного мира. Сумерки за окнами уже вкрались в этот особенный мир, поглотив собой огоньки любящих душ, скромно живущих в этой комнате, гостеприимно принявших меня теплотой семейного уюта. Сыновья Нины на колясках что-то негромко "мычат", показывают пальчиками на иконы. Я по-своему разговариваю с ними и , как мне кажется, у меня это получается, потому что "дети" довольны и спокойны.
      - Здравствуйте, мои хорошие! Ну-ка, дайте угадаю, где у нас кто? - обнимаю ребят и не угадываю в этот раз. Они улыбаются мне в ответ - узнали, обрадовались.
      - Слева Лёшка, - откликается папа Лёши и Саши, ещё один лежачий больной в этом доме.
      Нина появляется в комнате уже с горячим чайником в руке, конфетами и печеньем. Садится между колясками и продолжает кормить своих сыновей, инвалидов детства. Нининым близнецам по тридцать пять, они так похожи, что только родители могут их различить. Самой Нине пятьдесят пять.
      До общения с ней, с её семьёй что я знала о любви, о благодати, о Боге... Перед матерью на столе стоит мисочка с протёртым в пюре обедом. Каждую ложку мать сначала берёт себе в рот, потом поочерёдно даёт Саше и Лёше. Я не обратила на это внимания, просто смотрела, не отрываясь, на любовь матери. Но Нина предупредила мой вопрос:
      - Фотиния, не брезгуй, что я изо рта их кормлю. Вот так приходится каждую ложку еды своим ртом проверять, чтобы не попалось комочков, а то могут задохнуться, в дыхательные пути попадёт крошка - и смерть. Стало не по себе от такой неожиданной близости смерти к живым. Не нашлась, что ответить.
      - Ну, что ты, я понимаю, - невнятно пробурчала я, другая мгновенно в другом мире. Каким малым дитятей, не знающим хоть сколько-нибудь жизнь, показалась я себе рядом с Ниной в тот миг. А ведь мы одного поколения, она и постарше-то меня года на три всего. А жизнь... Её жизнь складывалась предо мной узором цветных стекляшек калейдоскопа из далёкого советского прошлого, непредсказуемой. Затаив дыхание, слушала я её историю, видела её жизнь, находясь в этой комнате, за этим столом, рядом с колясками её сыновей. Сколько правды, неприукрашенной, настоящей, тяжёлой правды слышалось в её простом искреннем голосе. И как много в ней было слов о Боге. Называя ласково Творца Боженькой, она непрестанно благодарила Его.
      - Слава Богу без скорой прожили до Нового года, - рассказывает Нина, продолжая кормить детей.  - У меня теперь с Вовой плохо, всё отойти не может после инсульта, - говорит она о муже, который лежит здесь же, на кровати в углу и всё больше молчит. - Понимаешь, всё никак не могу группу ему оформить, всё не выходит, не получается почему-то, то одно, то другое. А денег-то не хватает ни на лекарства, ни на житьё. Бывает ночью уже без сил валюсь на кровать от усталости, а утром ничего, встаю бодренько, как огурец, - улыбается Нина. - А то здесь вот с Лёшкой сядем перед иконами и молимся:
      - Боженька, пошли нам человека в помощь! Проси Лёшка у Бога денег-то, на трусы себе проси, - а у самой слёзы в глазах. - Жизнь разная, Фотиния, продолжает Нина, бывают периоды, что без скорой не обходимся. То Сашка тяжело болел у меня в прошлом году, а то Лёшке руку сломали в больнице, когда без обезболивания зубы удаляли, нельзя ему обезболивание-то. Видишь, рука до сих пор перебинтована, разрабатывать надо после перелома.
      Рассказ матери обволакивает комнату такой любовью, что кажется святые с икон незримо присутствуют здесь, в этом сокровенном для меня и обыденном для Нины разговоре. Вижу, что для неё жизнь. Мой взгляд останавливается на большом образе Казанской Богородицы, что прямо над столом, за которым Нина кормит своих детей. Нина перехватывает мой взгляд:
      - Помню время было очень тяжёлое, всё со скорой на скорую мы. Как-то вскользь коснулась взглядом Богородицы, а она замироточила, Заступница! За стеклом образа, как в чаше, миро стало собираться, много натекло. Рядом с нами Матерь Божия, в скорби утешает, присутствует незримо. Её помощью, её слезами и живём потихоньку, и укрепляемся. Слава Богу за всё!
      Слушаю её рассказ, стараюсь поддержать, как могу, и понимаю: это она, Нина, своей жизнью, оптимизмом, верой своей, силой материнской любви поддерживает меня, немощь мою.
      - Нина, как много благодати в твоём доме! А любви не много - всё здесь пропитано ею, ею движимо всё: каждый миг, каждый день, из года в год.
      - Бог силы даёт, - отвечает она. - Вот ты говоришь, что дети живут моими молитвами, а я говорю - они живут молитвами монастырского батюшки, отца Серафима. Мы, Слава Богу, нынче снова съездили в Пиксур* на пять деньков, к батюшке на благословение, каждый год стараемся ездить. Дай Бог ему здоровья!
      - Возьми меня с собой в следующий раз, мне надо, - выдохнула я коротко и после паузы, в некоторой задумчивости добавила,- Сердце растягивать.

<27.01.2021>

* - в Пиксур - здесь о Богородице - Владимирском монастыре в селе Пиксур Кировской области  Даровского района.
** - Посвящение Нине Николаевне Смышляевой в День её именин. 27 января - День памяти Святой равноапостольной Нины, просветительницы Грузии.