Живи моё обетованье сборник стихотворений

                Исра       С а ф е д




         Ж И В И   М О Ё 
                О Б Е Т О В А Н Ь Е. . . 


                СТИХОТВОРЕНИЯ.

 
                * * *

Мой поезд в двенадцать отбудет,
Суровую точность храня.
Что будет!?
Меня лишь не будет,
А будет всё, кроме меня.

А будет всё так же, всё то же –
И солнце не двинется вспять,
И тот, кто отбудет –
                не сможет
Сюда возвратиться опять.

Сухая обыденность буден
И праздников ярких окрас -
Всё это – не будет,
                не будет!
Для тех, кто отбудет в сей час.

Исчезнут виденья и звуки.
Для тех, кто ещё в суете.
И будут прощальные руки,
Как свечи белеть в темноте!
                Киев. 1955 г.

              * * *

Я - родом из шумного города,
распавшейся
                ныне страны,
где мама и папа  - 
так молоды,
в преддверье грядущей войны.

Я – житель товарных вагонов,
буржуек и нар паренёк...
Измученный быт эшелонов
уносит меня на восток.

Одет я легко и простужен.
И все
            в этом мире больны,      
и я – оглушён и контужен
на рельсах жестокой войны!

Я – мальчик из зимнего холода
сибирских морозных
ночей.
Из дымного, дымного города
лампадок,
                огарков свечей.
         
Я - родом
                из грозного лета!            
Всеобщей бедою взращён...
И к Бабьему Яру,  и к гетто
всей сутью своей
                приобщён.

Я – маленький мальчик
из голода.
И нет моей  в этом вины,
что родом я -
                просто из холода
большой невозвратной страны.

                Москва. 1993г.
* * *

            ТАНЕЦ    ТВОРЕНИЯ

Начни свой танец,
                Эвринома!
из хаоса творить влекома. 
От неба море отдели,
свет вызволи у тьмы
из плена,
всё сущее твори из пены,
из верности, или измены,
покуда нет ещё земли.

Неиствуй над волной,
                Богиня!
Танцуй в запал,
танцуй в накал,
да так,
             чтоб за спиной
отныне
из танца ветер возникал!

Исполни долг свой
                не робея.
Верна от пят и до ресниц!
Пусть ветер,
                названный Бореем,
огуливает кобылиц.

Тащи из мрака преисподней
всё,
         что окажется в руках...
Твори на риск!
Твори на страх!
Чтоб искуситель-змей
                в исподнем,
от нетерпения зачах.

Рожай всё сущее из крика!
Впервой рожай из мук – не трусь!
Пусть Офион -
                твой змей великий -
яйцо высиживает.
Пусть!

Пусть будет так,
как всё случилось:
все  звери разбежались врозь,
среди людей возникла гнилость...
Ты – жизни оказала милость,
хоть и творила на авось!

                Москва. 1980г.
* * *
               
                Ларе.               
Живи моё
                обетованье,
как самому себе завет-
на час, на день,
на сумму лет,
оставшегося бытованья.

Продлись моё существованье
до обозначенной поры -
от выживанья до игры
воображенья и сознанья.

Двух составляющих  замес,
мне вес на единицу счастья -
пусть женщина моя с небес
к себе заманит в одночасье!..

                Москва. 1995г.
 
                * * *
          
      АВЕЛЬ  И  КАИН

Когда нас в пропасть понесло,
зло
стало воплощаться в лицах...
Был явлен и  первоубийца
и встало
                Мировое Зло.

С тех пор влачится
бедный Авель
и рядом,
                проклятый стократ,
как банда из наёмных сабель,
стал шастать и убийца-брат.

Но Каин Богу неугоден!
А убиенный сразу взят...
…и голос слышится Господень: -
где Авель -
                твой любезный брат?!
И нету Господу ответа.
Зов крови вопиет в веках...
И  призрак  - 
                мается по свету,
и по миру   - 
                влачится прах!..

С тез пор
установилось так:
в глазах людей
                стоит изваян,
как монумент убийству – Каин,               
и рядом  - Авель неприкаян...
…Им врозь не разойтись никак!

                Цфат. 1998г.

 * * *

    ВЕЛИКИЙ НЕМОЙ   
               
Он не был горлопаном
И не трубил трубой.
Шёл молча по экранам
Великий и Немой!

Он шёл необъяснимо -
Отсутствовавший звук,
Отсутствовал лишь мнимо,
Как крик посредством рук.

Он рвал из глоток кляпы
Без лишних слов и фраз,
Когда с экранов Чаплин
Кричал посредством глаз!

Звук – подразумевался.
Он в титрах был.
Он жил
Не в сладких звуках вальса,
А маршами бурлил!   

И, высветив потёмки,
Из всех насущных благ
Матросами с «Потёмкина»
Был выбран алый флаг!
                Николаев. 1953г.

                * * *               
               
ТОЛКУЧКА В ГОРОДЕ НИКОЛАЕВЕ

Война ушла из Николаева
На запад – танками в прорыв,
Не поощряя, не карая,
Толкучку городу явив.
Иду босой -
                легко и весело...
(Легко ногам и животу)
Размешивая грязи месиво,
Ловлю остроты на лету.

Иду -
           уверенно ступаю.
Стою на том – на чём стою! -
Я ничего
                не покупаю,
Я ничего не продаю!

Не задаю себе вопросов -
Кто здесь я - шут или король?!
Я стойки жму, кручу колёса,
За хлеб, за спички  и за соль!

И ноги вверх закинув босо,
Изыскан,
                вежлив
И учтив,
Смотрю на всё без перекосов -
Руками землю ощутив.

                Николаев. 1953г.

                *  * *
               
В девять лет я не знал заботы.
Знал тогда заботу одну -
Летним утром, как на работу,
Уходил я играть в войну!

Шли бои в сожжёном квартале,
В парке -
                вырубленном до корней.
Нашу школу мы штурмом брали,
А потом уж учились в ней.

На развалинах днями кряду
Мы играли, забыв про страх -
Ковырялись, сопя, в снарядах...
И они взрывались в руках!..

По уставу мы воевали!
Как солдаты своей страны -
Погибали – так погибали,
Как положено жертвам войны!

Только нас не вносили в списки
Тех солдат, что погибли в войну...
Только нет ещё обелисков
Неизвестному Пацану!               
                Николаев- Киев. 1953 – 1955 гг.
               

              * * *

      СОНЕТ О СОНЕТЕ                ЛАРЕ

Как сладко написать сонет,
глотая грусть, испив восторг,
не требуя себе монет,
за труд в четырнадцать, лишь, строк.

Как мило женщине напеть
сонет, оформленный в романс!..
Любимой этот декаданс
преподнести и умереть!

Сонет свой как-то перечесть.
Увидеть в нём лишь то, что есть:
Далёкой юности грехи,
невоплощённые в стихи.

И осознать на склоне лет,
что не напишется  сонет.                Москва. 1995 г.
               
               * * *

             ПОЭЗЗИЯ   

Когда
            на узкой кромке суши,
мятущиеся нагиши,
поэзия – разделка туши,
освежевание души.

Когда
             гвоздят под вдох,
под выдох
до сплющенности хрупких тел,
поэзия -
                не только с виду
и таинство, и самострел!

Но есть ведь тот,
кто много выше!
Кто надиктует,
                как урок,
а ты - прилежный,
                лишь запишешь
и выстроишь
свой столбик
строк!

Поэзия видней на срезе!
В слоях безумства
                и ума,
где боль доведена до рези,
и в окна лезет
смерть
              сама.          
                Цфат. 1996 г.


             * * *

 В обычной сутолоке,
                вряд ли,
я  думал,
честно говоря,
что можно с Внукова на Адлер
уйти, как в май из января!

Я верил в это и не верил,
пред тем немножечко взгрустнув,
что можно – снег, стряхнув у двери,
не в лето выйти,
так в весну!

...Шёл на Кавказе дождь с накрапом.
Наш майский дождь без кутерьмы,
пока мы двигались по трапу,
как
        переходом
                из зимы.

Звенело солнце,
                в перебранке
с дождём,
                красуясь вдалеке
на сером небе  лёгкой ранкой,
почти, как детское пирке.

Кавказ показывал сноровку,
умение себя вести. -
Как паж стоял наизготовку,
чтоб пышным цветом расцвести.

Он бег весны
                упрямо быстрил.
Да и она своё взяла.
Кавказ был от весны –
                на выстрел,
набухшей почки кизила.               
                Сочи. 1968г.

                * * * 

Я жизни жуть тяну, как нить!
Перетяну -
                и не покаюсь,
с воды на хлеб перебиваясь,
всё норовлю пересолить.

Живу раскосо -
                врозь и вскользь:
то  - скрючившись,
то  - подбоченясь.
В неверии, не разуверясь,
всегда торчу,
как в горле кость.

Жестоких действ
я только зритель,
свидетель неудачных проб.
То – пациент,
а то – целитель,
возведший на себя поклёп!

Мне Авель вовсе и не брат, 
А я ему- ничуть не Каин.
Тысячекратно раз облаян,
Я потому-то и охаян,
что не пойму чем виноват!

В какую дверь теперь стучать?!
Какую правду
                протрезвонить?!
На всём есть каина печать -
и глотки нет -
                чтоб прокричать!             
И слова нет -
                чтоб урезонить!
                Цфат. 1998 г.

                * *  *

            ТУАПСЕ

По набережной
                неизбежной,
когда ещё не тянет спать,
себя прогуливать небрежно,
меня не нужно заставлять!

И я иду
на пирс, - в оттенках
огней,
             прищуренных слегка,
где, как животные, о стенку
буксиры трут свои бока.

Проходит ночь
                и тенью шарит,
и холодит слегка виски...
Не спят
на разных полушарьях
и от любви, и от тоски.

И я,
        бессоницу развея,
на свой недремлющий резон,
дождусь, 
                когда зарозовеет,
вдруг побледневший горизонт...
                Туапсе. 1968г.

              * * *
Ты – жизнь, и не можешь иначе.                ЮРЕ  Р.
Мне этот порядок знаком -
тот вексель, что мной не оплачен,
ты выставишь только потом.

И ты не пройдёшь на пуантах,
изящно – у всех на виду! 
Я тоже – не  слишком галантно
с тобой  постепенно пройду!..

Когда понесут нас на вынос
в непамятный день в январе...
Мы горизонтальны, как минус,
страссируем в строчках тире. -
-   -   -    -   -    -   -   -   -   -   -    -               

И снова пойдём на добычу!
В последний, в единственный раз!
Тогда нас сплюсуют, но вычтут,
всё то, что прошло мимо нас.                Москва. 1961-1962гг.               

                * * *

Упало небо на газон
голубоватым светлым ляпом.
На серый от тоски вазон,
на женщину в зелёной шляпе.

В тени был лёгкий фиолет
с ультрамарином в лессировке -
Творец в экстазе и сноровке
показывал и стиль, и цвет. 

Усиленный голубизною,
желток яичный в небе плыл,
помазанный на царство зноя,
мазком сияющих белил.

Дышало всё – талантом, блажью,
таинственностью пелены,
цветеньем тел на модном пляже,
прозрачностью морской волны.

И этого казалось мало –
все краски вмиг объединив,
светило к вечеру упало
в морской залив.
               
                Москва. 1975 г.      
    * * *
                Ларе.
Как много дней, судьбой не ставших,
промчались сквозь эпоху бед!
Всё больше
                тех -  прогрохотавших,
всё меньше –
                вышедших вослед.

Фортуны резвой повороты,
сигналы высших маяков,
судьбы  и скупость,
                и щедроты –
взлетел,
               упал –
                и был таков!

Итогом эдаких ударов
лишь пепелища от костров,
исчезновения с радаров,
как гонг к началу катастроф.

Но что-то радует и лижет,
целует губы гордецу,
одаривает память, движет
ко дню, когда – лицом к лицу!

И что с того, что день унылый
отматывает жизни нить...
Была любовь – и счастье было!
И этого – не отменить!                Москва. 1996г.               

         * * *

Мой сон запечатан
                покуда,
посуду несёт по волнам,
и оклик мне чей-то оттуда -
из глотки,
из горла сосуда?!
Откуда- не знаю и сам!

Зрачок  для нездешнего
сглаза,
испуг, породивший вину -
интрига в начале показа,
и действо – не вдруг и не сразу,
откупорив -
                сам и начну...

Там юношей дерзким,
там юнгой.
Летучим Голландцем лечу...
Зачем-то
                по-фрейду, по-юнгу
всё время плачу и плачу.

И все эти лики
                и лица,
и зовы, и страсти, и страсть!
Чтоб гнёту
всё длиться и длиться
и на душу камнем упасть...

Мой сон опечатан 
                покуда,
он казнь мне
                и праведный суд!
И волны качают посуду -
проказу мою
                и причуду,
и сам я,
                лишь хрупкий сосуд!
                Москва. 1975г.

             * * *
                Жанне
Пара крыл
                мой день накрыла.               
Ночь скатилась каплей звонкой...
Фиолетовым акрилом
дно затмила   
                плоскодонка.

Совладельцы песни громкой -
в пейзажисте,
                в пианисте -
погибают в страшной ломке
тонких пальцев
хрупкой кисти.

Кто-то нежно тронет струны.
Очарует мир улыбкой
распрекрасной девы юной
и мелодией для скрипки.

Разбегутся врозь
мотивы -
по концертам,
                по экспромтам...
Бледно-розовым разливом
заалеют горизонты.

Я всю ночь гулял в капусте -
я не думал,
                я не ведал,
что за мною кто-то следом
вышёл – и живёт без грусти!
                Москва. 1972г.

* * *
    БЕЛАЯ  КОРОВА
Хозяин белую корову
под утро
                выгнал на луга,
продев сквозь чёрные рога,
чистейшей белизны покровы.

Бывают праздники и в нудном,
быту,
           исчерпанном до дна,
Как этот крик  - на изумрудном,
иль вопль белого пятна.

Покуда пятнышко белеет
и тишина стоит, как звон,
она траву так смачно бреет,
что образуется газон.

Продлится празднество такое,
которое
                легко вспугнуть,
от равновесья до покоя…
И держится всё – на чуть-чуть.
               
Вдруг
что-то стронется и двинет
и примет новый оборот -
она рога пугливо вскинет,
и мрачная – жуёт... жуёт...

И вновь всё сладится на диво -
и луг, и лес, и небеса...
И поразительно правдивы -
коровьи грустные глаза.       
                Подмосковье. Ашукино. 1979г.               

              * * *

    ПРИЁМ  В  ПИОНЕРЫ.

Какой высокий символ веры
нам утвердили на груди,
когда нас брали
                в пионеры,
чтоб были дали впереди!

Шеренги  белой - верх алеет!
Под звуки самых громких слов,
уж окровавлены все шеи
и в два ручья стекает кровь.

Когда вожатый   
                к новой эре
подвигнет ленинских внучат,
тогда  горнист  и пионеры,
и барабанщик -
                все стучат!

Бытует Павликов эпоха!
Рябой водитель при усах...
Лишь одному ему неплохо -
никто ему не двинет в пах.

При всеобъемлющем психозе,
под знаменем первооснов,
во всеохватном жить
колхозе,
был пионер – всегда готов!
                Москва. 1980г.

              * * *

        ХОЛОКОСТ

Мы есть такие,
                как мы есть...
Нас не изжить и не известь!
Мы -
          меченныё божьей метой
платить ценой не по вине,
оплачивали все наветы
колючей проволокой гетто,
звездою жёлтой на спине.

Когда в конвоях нас свозили
к печам нацистским поезда,
мы -
          как посланцы неба были,
чтоб пеплом вновь взойти туда!

Тогда Европа лишь взирала
на изуверства
                палачей   
и нам судьбу определяла -
быть топливом для их печей.

Когда народы стадом,
                скопом
шли друг на друга и вразнос,
не всё ль равно,
                какой Европой -
гестапо или агитпропом
решался вечный наш вопрос!

Мы знаем всех,
                кто нам пророчит
беду и новый холокост.
Какой палач
                топор свой точит,
кто жаждет выстроить помост.

А мы -
                в тысячелетьях знанья,
не след из прошлого -
                а весть!
И мы - не овцы для закланья,
и ведаем,
                что значит честь!
Мы – есть такие,
                как мы есть!
Нас не изжить и не известь!
                Цфат. 1998г.

              * * *

Мне теперь не окать
                и не акать!
Мне теперь на «рейши» нажимать,
да свечным огарком воском капать,
да в мацей-шабаты догорать.

С давним другом
                не поднять мне чарку,
да другую,
                да ещё полней!
И не умирать в объятьях жарких
женщины,
                единственной моей.

Больше мне не мчаться поездами
и сапог не пачкать в борозде.
Не услышать,
как шипит динамик:
«Пушкино! И далее – везде».

Прошлое забыть я не сумею!
В нынешнем – теперь уж не успеть
прорасти корнями
                в Галилее,
пробивая каменную твердь.

Не успею утвердиться в вере,
хоть судьбой и здесь
                не обделён –
подо мною плещется Кенерет,
надо мною высится Мерон.

В нынешнем и в прошлом
                я раздвоен.
Сердце надвое поделено.
Беспокоит и нещадно
                ноет -
то ли я болею,
толь оно.
                Цфат. 1999 г. ноябрь. 


           * * *

Что ты думаешь о жизни?!
Если веришь
                в эту блажь -
вверх пальни
и смачно взвизгни!
Если нет -
                то не промажь!

Все в начале обучений
целят только по мишеням.
Взявший азбуку основ,
бьёт сперва
                поверх голов. 
               
Кто случайно в драке выжил,
бьёт потом гораздо ниже.

Силуэты всюду, тени
от людских перемещений.
Лезут в смотровые щели,
глаз прищуренных
                слегка:
судьбы, страны и века -
не придуманные
                цели,   
жертвы дула и курка.               
                Цфат. 1997 г. 


             * * *

          АККО

Небо – смысл,  а море -
                признак:
то- форпост,
а то – оплот!
Акко – рынок, дешевизна,
город, крепость, древний порт!
Стоязыкий, многорукий,
вечности глубокий тыл...
Греки, римляне, мамлюки -
кто уж тут не наследил.

Город жил и зубы щерил,
отбиваясь от врагов.
Строил улочки-ущелья
средь осевших в пыль веков.
У воды лежал вальяжно,
утаив свой главный фарт...
Оттого-то здесь однажды
зря топтался Бонапарт.

Море – всюду.
Акко – сбоку.
Пыль веков сдувает бриз.
Акко – хитрый лежебока
и столетий блюдолиз!

Древний Акко!
Он, однако,
                не в упадке,
не в тоске...
...Акко – старая собака,
греет кости на песке.
                Акко. 1996 г.





             * * *

                Жанне.

Колесо былых историй
прокатилось наугад -
незаметно из предгорий
выше всех взобрался Цфат.

Время здесь топочет гулко.
Вечность в стены внедрена...
В узких улочках, в проулках
всласть картавят времена.

В этих лестничных проёмах,
что взметнулись круто ввысь -
бездны все и все подъёмы,
как-то враз пересеклись.

Брат мой – враг мой метко целит
свой нехитрый аппарат
в Нагарию, иль в Нацерет,
иль летящий в небе Цфат.

В мире свежие оценки.
Блещут новые вожди...
Ручейком бегут по стенке
В Цфате старые дожди.

Ночью ветер в триссы хлещет.
День туманами объят.
Зубы клацают, как клещи -
Цфат,
            Цфат,
                Цфат.               
                Цфат. 1998 г.


             * * *

   КРОВАВАЯ  ОСЕНЬ

Дождливое лето -
                по верной примете,
осенней порою сулит разноцветье.
В лесах и на скверах,
кленовым пожаром,
кровавые листья,
                сгребая навалом.

Кровавая осень!
                В жестоком разломе
расколот
                мой город
и трещины в доме.
И всадники в белом,
                на черном подносе,
везут по проспектам
                кровавую осень!
Отточено древко, навострены пики!
В разбитых витринах застывшие лики!..
Кровавая осень
                бездумно и тупо
листвой засыпает остывшие трупы.
Орудует в городе ночью
                нечистый!
Под красные флаги зовут коммунисты!
Новейшую клятву товарищ вознёс -
опять нам сулят
                целованье взасос.
Ах, осень -
                пора мятежей и восстаний!
И мальчиков шустрых на телеэкране!
Нас небо забыло!
И кто нам покажет,
как жмётся солдатик
                к броне камуфляжной!
Как в улицах наших -
                лениво и вяло
громада железа
в упор громыхала!
Безумное время!
                Безумная осень!
Куда занесло нас?!
Куда нас заносит?!
И кто мы?
                Когда соучастием в драке,
в жестоком разгуле 
                кайфуют зеваки!

Кровавая осень -
                считаем потери.
Стеклятся витрины
                и красятся двери.
Дождливое время
                и осень в груди!..
Кровавая осень -
январь впереди...
Москва. 1993

         * * * 

Когда умрёшь,
не покидай свой дом.
В нём оставайся в
                запахах и звуках,
хозяйствуй тихо – в шорохах и стуках...
Твоя душа пусть обитает в нём.

Ты, уходя, не затвори засов,
не погаси свечу –
                сама истает.
В твоём дому
твоих не слышно слов,
но огонёк таинственно
мерцает...

Пусть ты разъят
на тысячу частиц,
душа бессмертна и не распадётся.
Оставленный тобой
                скрип половиц,
в стучащем сердце чьём-то
отзовётся.

Когда уйдёшь
                не наноси визит.
Останься здесь хозяином
бессменным.
Твоё дыханье – пусть всегда сквозит.
Твоё тепло – обогревает стены.

Ты, уходя,
свой след здесь не сотри.
Но в качестве ином
                свою обитель
храни от бед,
как ангел-охранитель,
за огоньком в камине - присмотри!
                Москва. 1995 г.

* * * 

Самоубийство –
                что за благо,
идти сдаваться с белым флагом.

Когда на сердце мрак, да сушь,
я, помолясь,
                взываю к небу: -
излей мне на голову душ
и к жизни вновь меня
востребуй!
                Москва. 1996 г.

                * * *

Два рельса, словно две орбиты.
Вагон орбитами обвит.
Мой спутник,
                наголо обритый,
Качая головою, спит.

Качается
                на полке спутница,
В параболах своих обид...
Ах, как бы мне с тобой
                не спутаться,
Запутавшись среди орбит.

Вагон качается,
                качается
На ленточках стальных орбит...
Купе вагонным не кончается,
Земля, летящая в зенит...

На пальмах Африки,
                немаятно,
Весьма довольные собой,
Раскачиваются,
                словно маятники,
Мартышки,
                книзу головой.
                Николаев –  Киев.  1954г.               
               

                * * *

В двух обёртках
                две конфетки.
Есть, которая послаще
той,
         которую мы тащим
наугад и без разведки.

Тайны две –
                в  одной коробке.
Руки в той коробке шарят...
Страшной тайны круглый шарик
пальцы там катают робко.

Пальцев тонких перекрестье –
ложь,
            без видимых причин,
острое орудье мести! -
Шарик там всегда один.

Роковое удвоенье
пальцев тех переплетенье...

Вертится вовсю рулетка.
Редкий
               случай-господин
выдаст яркую конфетку.
Что там? –
                Тощая нимфетка?
Пышногрудая кокетка?..
Нужное бывает редко -
Шарик там всегда один!
                Москва. 1975   
               
            * * *

Что в грёзах
о воротах  к раю -      
тоска дорожная иль цель?!
Каким ключом их открывают,
под пение дверных петель?..
Что есть там  – климат иль погода?!
Тепло иль холод,
                бьющий в дрожь?..
Елеем окропят у входа,
иль окунут в холодный дождь?!

Что, там!..
Когда и здесь промокнешь,
пока с работы в дом войдёшь.
Жену прилежно в щёчку чмокнешь
не отдышавшись – отпадёшь.

А утром снова,
                не робея,
туда, где всё на перекос...
Пред жизнью, не благоговея,
вконец избавишься от грёз! 
От заблуждений и зигзагов,
коль тут и жить, и умереть,
и этот воздух пить, 
как брагу,
и, глядя в небеса пьянеть.
Гулять в полях,
                цветы срывая,
и не гневить судьбу свою...
Спросить себя, не укоряя -
мы кто:
 - Изгнанники из рая?!
 - Или, живущие в раю?!
                Москва.   1972 г.
           ЗВЕНИГОРОД       

Бензоколонок запах горек.
А там за ней – вовсю звеня,
Звенигород – звенящий город,
позвал с шоссе свернуть меня.
 
Он зазывал весьма конкретно
сосновым звоном в тишину,
как зазывают на концерты -
в убийственную тишину!               
               
Он звал шуршаньем донным лодок,
дверным звонком в такую рань,
и языком звенигородок,
вибрирующим о гортань.

О, город, с потаённым звоном -
алхимик будущих времён -
замешивал хрусталь с озоном,
и получал хрустальный звон.

И звон стоял не убывая,
так, будто город дал обет
звенеть кондукторшей, трамваем.
которых не было и нет.               
                1961 г. Москва.               


       * * *
                Жанне
  ТВОРЧЕСТВО

Острым глазом,
                просто блажью,
кистью, пальцем, мастихином
нарисуются картины -
в них проявятся пейзажи.

Черно-белым  полукровкой
с жилкой,
                бьющегося нерва,
выглянут из подмалёвка
неизвестные шедевры.

Голубое ярко брызнет
в жёлтое
завесой плотной -
странное подобье жизни
шевельнётся на полотнах.

Кисть размашисто и грубо
бьёт уверенней и злее.
Краски сочные из тубы
выползают словно змеи.

Чтобы жизнь
не рассыхалась,
так её живописуют,
что, явившийся нам хаос
вряд ли кто помянет всуё.

К вечеру длиннее тени...
Будто,
             вставший в полный рост,
к нам идёт высокий гений
и подпишет жизни холст.               
                Москва. 1996 г. 

            * * *            
                Лошади умеют плавать,
                Но нехорошо, недалеко...
                Борис Слуцкий.   
Лошади умеют бегать               
очень хорошо и далеко...
Я люблю их -
                чалых или пегих,
медленно жующих
                или в беге
яростно летящих и легко.

Вот они – красивы и игривы,
на лугах валяются, стоят...
В беге вольном
                развевают гривы,
ноздри раздувают и храпят.
Табунятся,
                мечутся в загоне.
Чуткий глаз
                слегка наискосок   
и, губами влажными
                с ладони,
деликатно тянут сахарок.

Прелесть жизни -
                лошади с мороза:
седоки лихие, голоса,
терпкий запах конского навоза
с клеверного сена и овса.

Что за чудо – эти вороные!
Понесут –
                не соберёшь костей!..
Тройки удалые, расписные -
в яблоках, каурые, гнедые...
Ничего нет лучше лошадей!..

Как награда,
В детстве небогатом -
летней полуденною порой,
проскакать по улочке горбатой
без седла,
                верхом,
на водопой.                Москва.  1885 г.


            * * *

   НЕСКУЧНЙ  САД

Когда я сам себе несносен,
нисколько ничему не рад,
с текущим вовсе не соосен,
я прихожу в Нескучный сад.

Нескучный ныне хил и сучен...
Как я,
            он неблагополучен!..
Болит у сада голова -
с верхушек сохнут дерева...

Мой сад в аллеях весь заплёван.
Такой вот
                он едва ль хорош -
толпою праздной замордован,
истоптан тысячей подошв.

Здоровьем сад вконец испорчен!
Ресурсом он не так богат.
Но по весне, под выстрел почек,
оказывает сопромат!..

Так и живём, как на изломе,
опущенные в суету...
Покуда жизнь нас
                гнёт и ломит,
испытывая по хребту.
                1975 г. Москва.               

        * * *

Отчего это так? -
Дни теперь всё короче.
Утро, вечер – пустяк,
А длиннее лишь ночи.

Стало всё без прикрас!
Всё – как есть, как бывает...
Будто только сейчас
я вновь изгнан из рая.

Нет надёжных опор...
Не скорби и не смейся,
отчего до сих пор,
нет ни в чём равновесья.

Время вышло в обгон -
то терзает, то лижет.
То, во что был влюблён -
то теперь ненавижу!

Просигналит маяк
светоносно и устно...
Отчего это так -
так забавно и грустно?!

Отчего это так -
жизнь зловеще двояка!..
вся  - причуда, а как
беспокойна, однако.
                1991 г. Москва.               

    * * *

Мир нашей жизни скуп и тесен,
и этим мало интересен. 
И потому я, как атлант,
своим плечом не подпираю
такую жизнь, но проживаю
отпущенный на жизнь талант.
Стезями божьими хожу,
по делу жизни прохожу,
как неприметный фигурант.

Но есть иная связь и помесь
суждений чувства и ума -
когда болит и молит совесть,
и кличет к жизни жизнь сама...
... Но это уж иная повесть!

* * *

     НОЧЬ В БАЛАКЛАВЕ

В домах раскрыты окна настежь...
Сгущая краски и синя,
Стирает вечер, словно ластик,
Все контуры и грани дня.

Огонь в окне давно потушен,
Но где-то, всхлипывая вслух,
Наружу рвётся из отдушин
Души необоримый дух.

Он рвётся сквозь неразберихи,
Сквозь суету из глубины -
Спит город праведно и тихо...
Глубокой ночью все равны.

Устало мечется прожектор,
Высвечивая – кто есть кто.
Так, словно полуночный некто,
Уполномоченный на то.
                1953 г. Балаклава.

                * * *

... Всё спешим, и всё не успеваем
высказаться – говорим взахлёб.
На одно и то же наступаем -
Получаем по лбу или в лоб!

Пирамиды строим,
                копим знанья.
Верим, любим,
терпим не любя,
допускаем самолюбованье,
дозволяем - не любить себя.
Думаем -
                сей механизм отлажен.
Но поймёт, однажды,
                кто не глуп -
с пирамид видны не все пейзажи,
так же, как не все видны с халуп.

Проще всё,
и всё совсем иначе.
Время невозможно сдать в залог!
Если даже старый долг оплачен,
на тебя наедет новый долг!

Память только те мгновенья носит,
в коих есть достоинство и честь -
прошлое о будущем
                не спросит:
только то существенно,
                что есть!
                1991 г. Москва.
    

             * * *

             ЭХО

Расскажи, ты, мне всё о себе?!
О рожденье весёлом и звонком,
о высоком, как лепет ребёнка
и о низком, как грохот в трубе.

Расскажи ты мне всё обо мне?!
В этом кратком, как выстрел сеансе -
обо всём, что мне вышло в пасьянсе, 
о моей человечьей вине.

Повторяя мой возглас, мой смех,
прилипаешь ко мне бесполезно,
и, покуда я падаю в бездну,
предаёшь и возносишься вверх.

Раскатись по ущельям и склонам!..
Возникай, тотчас, где я возник.
В царстве снов, в моей жизни бессонной,
Ты – всего лишь мой сдавленный крик!

Привыкай к неудачам, к успехам.
Ко всему, что подносит мне жизнь...
Мой двойник - моё гордое эхо!..
Я прошу –
                Отвяжись!.. Отвяжись!..
                1997 г. Цфат

                * * *


           ЦФАТ   
               
               
   
                Г. Цфат в горах северной Галилеи.
                800 м. над уровнем моря.               
               
Городок мой одинокий    
вверх забрался без труда,
словно «…терем тот высокий»,
но дорога есть туда.

Снегопады ходят в гости.
Реже – всякие вожди.
Тут им перемоют кости
объективные дожди.

Город сей, из неба соткан.
Ткут небесные ткачи...
Облака стучаться в окна,
словно путники в ночи.

Ливни хлещут, горожанин
всюду с зонтиком в руках -
мы – не плаваем в тумане,
мы – витаем в облаках!

В стужу греем душу водкой,
охлаждаем тело в зной...
Оттого мы посерёдке -
между небом и землёй.

Тот, кто выше – строго мерит!
День – записан, год – учтён!
Ниже – нежится Кинерет.
Выше – высится Мерон.
                2005 г. Цфат.

                * * *

     НОЧНОЙ  АВТОБУС

Устав от ошибок и стрессов,
от сердца,
                стучащего часто не в лад.
Я ехал ночным утомительным рейсом
из Хайфы, трудящейся,
                в праздный Эйлат.

Был молод шофёр.
                Он рулил не робея.
Маршрут был известен
и график был дан...
Галдели всю ночь молодые евреи –
катил по дороге ночной балаган.

Был полон салон этих юных созданий.
Вовсю надрывался попсовый мотив...
Казалось, порой,
что во всём мирозданьи,               
лишь этот шумливый автобус был жив.

На кратких стоянках,
как ветром сдувало
в ночные кафешки, гудящий народ.
Им дня для еды и питья не хватало –
и ели и пили всю ночь напролёт.

Ах, сколько их было –
красивых и разных,
на время заботы отбросивших прочь...
Катился автобус –
                весёлый и праздный,
вгрызаясь огнями в библейскую ночь.

Вертелся наш шарик,
наш маленький глобус...
Мерцающей точкой,
                в предутренней тьме,
по шарику полз развесёлый автобус,
в библейской ночи по библейской земле.
                1998 г. Цфат.

                * * *      

                ШАБАТ

Неделя иссякнет под вечер...
В домах огоньки возгорят.
И это -
             субботние свечи,
и, стало быть,
                это – шабат!

Есть время общения с Богом,
и время всем быть на виду...
Евреи пойдут в синагогу –
я тоже степенно пойду.

Бездонное небо синеет.
Весёлого солнца полна,
светла и тепла Галилея,
и, стало быть,
                это – весна!

И, стало быть,
                это – участье.
И я вовлекусь и вольюсь,
и в эти весенние страсти,
и в эту весёлую грусть.

И будет в безмолвном вопросе
неистовой веры венец -
когда мы все вместе попросим,
нас, может,
                услышит Творец?!

Я в помыслах честных и чистых,
прошу тебя, Боже, любя –
внуши ты и мне атеисту
высокую веру в тебя.

Пусть имя твое перевесит
всё то, что скопилось внутри...
... Души моей
                скромный бейт-кнессет,
все двери свои отвори!..
Цфат

 * * *
                ЛАРЕ
День идёт и убывает...               
Ночь
           Приносит не покой...
Ветер в трисах завывает,
на Голанах
дождь стеной.

Утром всё вокруг новее –
освежились дерева,
тихо горы
                лиловеют,
в небе вышла синева.

Ветер с севера задует,
иль зальёт
                свечу дождём.
Время снова наштампует
день за ночью,
ночь за днём.

В нынешнем однообразье
ход вещей неодолим.
В нём и я –
в тончайшей связи
только с небом,
                только с ним.

Там за дымкою туманной
был иль не был,
                иль возник
промельк, проблеск,
блик нежданный,
или твой небесный лик...
                1999 г. Цфат.

           * * *

        ВОЙНА

Нет музыки, слова исчезли...
Полковник бравый на коне.
Фельдмаршал, как всегда, при жезле,
при армии и на войне.

Пехоты строй суров и ровен.
Еще приказа к битве нет.
И потому ещё нет крови,
а есть сверканье эполет.

Ещё мундиры не измяты,
И так нарядны поутру.
И браво смотрятся солдаты,
как на плацу, как на смотру.
    
Но барабаны без разбега,
сорвав покровы с тишины,
забьют – и двинут, как телегу,
кровавый оползень войны.

В штабах ждут срочных донесений.
И тайно, не предвидя крах,
чинов ждут, новых назначений,
как это водится в штабах.

Но крах настал – мечты исчезли...
Погибли все на той войне.
В живых остались – тот при жезле
и тот, который на коне.               
                1998 г. Цфат.

             * * *

    ЗАРИСОВКА

Пополудни,
                может, после,
брёл по тротуару ослик.
Был на нём нехитрый скарб,
сверху, сидя, спал араб.
Эти двое - воедино
на жаре слились картинно.

Ослик брёл,
                копытом топал,
мух ушами отгонял,
хвостиком
                по заду шлёпал,
а араб привычно спал...

У ослов мозги с напёрсток,
но ослов упрямей нет -
Ослик вздрогнул,
вздыбил шёрстку
и попёр по перекрёстку,
прямиком
                на красный свет.
Завизжали тормоза!
Не открыл араб глаза.

В городе по перекрёстку,
где порядок
                очень жёсткий,
всем машинам поперёк
брёл упрямый ишачёк...
Восток...
                2000 г. Цфат.