Петр I на монастырской трапезе

Ехал Царь лечиться на Марциальные воды.
Вот монастырь Александро-Свирский стоит,
Завернул туда он и прожил четыре дня.
Слушал обедню, пел на клиросе и Апостол читал.
Апостол читать Петр Алексеевич любил всегда
И должность архидьякона всегда исполнял.
Закончилась служба и отправился к трапезе Царь,
Объявил он заблаговременно архимандриту,
Что будет трапезничать вместе с братией
И чтоб трапеза обычной была, без «величания чаши».
В трапезной келье воздух насыщен запахом хлеба,
Чувствовалось благовоние лука и масла из конопли.
Прочтена молитва перед обедом и благословили еду,
Сел Царь во главе стола с двумя денщиками,
А настоятель другой конец стола занял.
Вдоль стола ряд мисок из березы тянулся,
Грубые миски вмещали полведра серых щей,
Пар клубами от мисок валил к потолку,
А перед мисками огромные ломти черного хлеба,
Черного, словно он из орловского чернозема.
Тут же стояли деревянные солоницы
И, напротив каждого, деревянные ложки лежали,
Величиною каждая с голову у младенца,
Перед Царем точно такая же ложка лежала.
Не дожидаясь очереди, отломил кусок хлеба Царь,
Обмакнул его в солоницу и щи начал хлебать.
Покоробило это отца-настоятеля сильно,
Ведь это делать строжайше запрещено!
Говорил же когда-то сам Иисус Христос:
«Омочивший в солило руку, мя предаст…»
Осенил отец-настоятель крестным знаменьем солило,
Взял из него щепотью и посолил свой ломоть,
Перекрестил и лишь потом в рот направил.
«Сие творю по писанию», пояснил он братии,
Откусил от ломтя, положил на стол и ложку взял,
Зачерпнул щей из миски, в рот опрокинул,
Ложку на стол положил и стал жевать.
То же самое проделал инок, сидящий по правую руку,
А за ним третий, четвертый и дальше пошло.
Протягивались к солоницам руки монахов,
А потом, одна за другой, несли ко рту свой ломоть,
Затем рука за рукой брались за ложки,
Опрокидывались ложки в раскрытые рты
И жевали, «истово», сотни их челюстей,
Ритмично двигались бороды, седые, русые, черные…
Отложил Царь в сторону свою ложку,
Поглотило его внимание необычное зрелище,
А дневальный инок гнусавил о Новгородском епископе.
Слушал Царь «Повесть» с видимым интересом,
К ложке своей больше он не притронулся,
А братия дочиста выхлебала огромные миски,
Убрали их дневальные бельцы-послушники.
Поставили вместо них такие же, с гречневой кашей,
И снова мелькали, одна за другой, ложки иноков.
Царь тоже ложку монастырской каши отведал,
А черноризец-дневальный читать продолжал.
Почему-то напомнили слова повести Нарву Царю,
Скривился он, судорога по лицу пробежала,
Но поспешил он тут же успокоить себя,
Ведь после Нарвы еще и Полтава была…