Жил да был один крестьянин

        Эту историю я написал по просьбе дочери  Анны  в связи с 75-летием дня Победы. Когда она узнала, что её прадед, а мой дед Иванов Василий Иванович был участником и 1-й мировой войны, она попросила меня рассказать о нём побольше. Что я и сделал.
  Наш предок  родился 18 марта (по новому стилю) 1894 года в деревне Нескучай Валдайского уезда Новгородской губернии. Два года  учился в церковно-приходской школе в соседнем Мартюшине и по тем временам был грамотным человеком. В 1915 году он был призван в армию и после обучения стал командиром отделения. В 1918 году из-за расширения вен на ногах его отправили домой .
 В том же году он женился на горской Евдокие  и отделился от своего отца, получив в наследство положенный участок земли и избу в Нескучае.. В 1934 году, когда они   переехали в Горку, у них было трое детей: Фёдор, Дмитрий и Анна.
   У Василия Ивановича были золотые руки, и во всей округе он был известен как наилучший  плотник, столяр, кузнец,  пчеловод. Плёл он и рыбацкие сети,  шил  хомуты, то есть был шорником, гнул дуги, и однажды в 1950 году, во время моего житья в Горке, изготовил для колхоза в домашней обстановке настоящие дровни.
   Летом 1941 года, едва началась война, его, не смотря на больные ноги и возраст, снова мобилизовали. Службу он проходил в рабочем батальоне в Павловском Посаде, что в 60 километрах от Москвы. Зимой, в конце 1943 года моему отцу довелось его навестить. Он увидел его в бараке с покрытыми инеем стенами лежащим в сапогах и верхней одежде на кровати около входной двери. Они сварили котелок картошки и распили, надо полагать, дозволенную по такому случаю четвертинку мутной водки.
   После войны, вернувшись в Горку, дедушка  с помощниками смог восстановить мельницу на лесной речке Кове неподалёку от деревни. Новый большой конный двор с водогрейкой тоже был построен под его руководством и при его участии. Потом, когда двор был срублен, в 1950 году зимой я не раз морозным ранним утром увязывался за дедом в водогрейку, чтобы напоить лошадей.
   В те времена по обычаю первый весенний выгон скотины за деревню совершали в Егорьев день 6 мая. При этом для устрашения волков мужики вслед уходящему стаду палили вверх  из ружей. Палил и мой дед Василий. Хозяйки тут же щедро вознаграждали стрелявших  кокорками, рыбниками, яичками. Вернувшись домой, дед удивлялся: и пальнул-то всего пару раз, а сколько надавали!
   Ещё помню, когда стали строить дом для родственной нам семьи Василия и Зинаиды Ивановых, бригада плотников не принималась за дело до тех пор, пока не приходил мой дед Василий. Поприветствовав его и выкурив вместе с ним по цигарке, все дружно брались за топоры.
  Однажды огораживали выгон для коров, и острый сучок поранил между пальцев ногу деду. Ранка с виду была пустяшная, но почему-то не зарастала. Ноги-то у деда давно были не здоровы, и началась гангрена. В декабре 1958 года брат  моего отца  Дмитрий, привёз его на операцию в Белую Холуницу, где мы в то время проживали. После ампутации левой ноги ниже колена рана  несколько месяцев не заживала, и отец то и дело посылал меня в больницу к  деду с утешительной бутылочкой  кагора. В первый мой приход он рассказал мне, что нога по-прежнему ощущается целой, и хочется её почесать. А когда пробует под простынкой  пошевелить пальцами, то с удивлением не видит никакого движения простыни.   
   До отъезда домой дедушка смастерил плечики для одежды. Выпилив по дуге деревяшку, за неимением шкурки он отполировал её острым краем стекляшки. Всё это я видел, и до сих пор  плечики мне служат.
   Уже не помню, где – в Белой или  Фирове  - дедушке сделали  «деревягу». Так он называл примитивный протез, привязываемый к остатку ноги. Это приспособление позволяло ему оставаться  более или менее трудоспособным. Летом 1959 года он накачал из четырёх ульев несколько вёдер мёда. Ещё в конце июля он писал в Белую Холуницу: «… нареку нихожу нидайти нага болит А правая ходить нидаёт ета хуже левой спать нисплю ночам просиживаю хожу как тень».
   В конце ноября он написал: «А я хожу на костелях деревягу привежу больна по избы похожу и от вязываю коратка отрезали А спать несплю начам   толька  усну пока мама печку топит Моя жис одно мученье сижу дома потшываю валинки заработал 60 рублей».
    В июле 1960 года он сообщил: «… нахожуся я в Фировской больницы возможно обратно будут резат».
   В августе он написал своей рукой последнее письмо: «Я сынок залежал в больницы Я приехол из дома лутчи чем сичас тогда ходил гулят А типерь нимагу ходить по болниц Адной ноги нет и другая ниходит низнаю что получся низнаю когда выпишут А боли очин много даже нет спокою кругом сутки сделаюс дураком Сижу глаза смотрят  А говорю что наум попадёт Мама у Миня была два раза».
   А вот письмо от бабушки Дуни, написанное под её диктовку родной сестрой Татьяной: «Федя, 29 июля я была у него в больнице. Увидел меня в окно и заплакал, никогда я не видела таких слёз, все в палате наунимались. Долго у него  сидела, рана открылась, ломит, колет – спасу нет – и зябнет, а вторая нога вспухши, как колодка, сам худенький».
   А это письмо надиктовал дедушка Вася в сентябре уже из Горки:
- Здоровье моё сынок всё ухудшается. Ты пишешь, куда меня отправят. Меня отправлять некуда. Вторая нога также болит, темнеет, и пятна до колена. А из больницы уехал так как на меня не обращали внимания. Наш хирург была на курсах, и чтобы сделать операцию одному начальнику, вызывали хирурга из Вышнего Волочка. Он ночью сделал и улетел, а меня ему даже не показали. Я узнал на второй день. Дома покоя нет, а в больнице ещё хуже, кричал день и ночь, а помощи не оказывали. А ты, сынок, не расстраивайся – когда нинаесть этому быть.
В конце письма писарь Татьяна от себя добавила: «… наверное время пришло ему такое – пострадать».
   Дедушка умирал дома. Умирал в сознании. Бабушка Дуня была при нём одна. Он до самого последнего вздоха разговаривал, но плохо, невнятно. Просил читать молитвы и следом за бабушкой повторял каждое слово. Говорил:  Что делать, что поделаешь. Спрашивал: Дуня, я умер? Бабушка отвечала: Давай кончим разговаривать, а то тебе тяжело. А он: Зачем же, давай говорить. Спросил: Не боишься ты, Дуня? Бабушка ответила: Ей Богу, не боюсь. Он протягивает к ней руки, а она: Что ты хочешь-то, батька? А он был весь в пятнах, и тело его горело. Говорит: Тащи меня в сени. То есть на холод. Спросил, сколько время? Было 3 часа ночи 31 октября 1960 года. И тут он умер. Последних его слов бабушка не поняла. Когда его обмывали, отвалилась пятка на правой ноге. Её примотали бинтом.
Эти подробности со слов бабушки тётя Аня передала в письме, написанном 5 ноября. Вот что ещё она написала:
«Отца похоронили 3 ноября, из дома выносили в 9 часов утра. Провожала его вся деревня, до Волковы горы несли на полотенцах. На кладбище было много людей, даже из Яблоньки и Яхнова. Плакали и благодарили его: «Слуга ты наш, к кому же мы теперь пойдём за помощью?!» Был и председатель колхоза, а его заместитель даже выступил и поцеловал дедушку. Одним словом, с большими почестями похоронили нашего дорогого, доброго, ласкового, безответного дедушку, святого человека".    Прожил он на белом свете 66 лет, 7 месяцев и 13 дней.
    Бабушка Дуня на 84 году жизни последовала за ним 29 сентября 1979 года.  Хоронили её морозным утром 2 октября. Могилу мужики копали при всех. Почва лёгкая, песчаная, часть её при копке съехала с дедушкиного холмика, и её пришлось тоже откидать. Люди восприняли это событие словами: «О-о, это он (то есть дедушка) захотел, чтобы её положили ближе к нему».
   В мае 1980 года на её могиле установили заказанный в городе  памятник. Тогда же и порешили, что пришло время и дедушке Васе установить такой же приличный памятник.
Когда его заказывали, я предложил отцу написать на нём мною сочинённую эпитафию:
 Летит, кружится шар земной во мгле,
 И без тебя проходят наши дни.
 Ты отдыха не знал здесь, на земле,
 Так хоть в земле спокойно отдохни.
Отцу по душе пришлись эти слова, но он рассудил, что  деревенским людом они могут быть восприняты слишком пафосными. Таким образом, на памятник они не попали, но зато нашли место здесь.
   Завершу свой рассказ на оптимистичной ноте. 28 марта 1983 года, в новолуние, дедушка приснился мне.  Я складывал  из кирпичей печку  и допустил ошибку. Как-то надо было её исправлять. И вдруг рядом появился он. Одетый в простую, чистую рабочую одежду, подтянутый и  собранный, он не походил на старика. С улыбкой сказал: «Давай подсоблю».  Стали работать вместе. Я на него поглядываю в недоумении: «Дедушка, откуда ты взялся? Ведь ты давно помер!»  Он отвечает: «Брось! – просто живу в другом месте». И улыбается. Потом стали мы с ним шить уздечку. Мне было хорошо работать,  дед улыбался, о чём-то шутил.
   Сон прервала жена – вставай, говорит, на работу опоздаешь. Так радостно  мне было в то солнечное утро!  Я тогда достраивал  в саду рубленую избушку и обдумывал конструкцию  небольшой  печки - плиты. К осени я начертил кладку по рядам, а в начале  октября  печь сложил и поставил трубу. Она  вышла на славу, и чертежи её расходились по садоводству нарасхват.