Год рождения моих родителей - сорок первый
Это больше, чем дата, – взрыв. Это – века сверх –
чем-то огромным, жёстким, неимоверным
сразу накрыло всех.
Маленький мальчик в валенках и тельняшке.
Эшелон на Урал хрипит и стонет, набит битком.
Мальчик не говорит, но ему так страшно,
когда мама на станции выбегает за кипятком.
Дом полутёмный, холодный, чужой до дрожи.
Мама и бабушка в колхозном коровнике дотемна.
Девочка ничего не помнит, но до сих пор не может
в деревенском доме заночевать одна.
С молоком материнским – похожим почти на воду,
с хлебом (вкус его никогда не представить нам),
с каждой клеточкой, над генетическим кодом,
глубже, чем память – входила в сердца война.
И пускай потом всё сложилось – на удивление:
звёзды, зори, песни, весенний лес…
Гвозди –
четыре цифры даты рождения –
вбиты навек
в невидимый
чёрный крест.
Свидетельство о публикации №121012006379
Я понимаю, что вмешательство в выстраданный авторский текст занятие малопродуктивное, тем не менее осмелюсь дать совет. Сделайте в стихотворении отступление - включите волнующий отзыв Райи в "тело" своего произведения. По-моему, он органично впишется, и эмоционально усилит стихотворение. Получится так:
Год рождения моих родителей – сорок первый.
Это больше, чем дата, – взрыв. Это – века сверх –
чем-то огромным, жёстким, неимоверным
сразу накрыло всех.
Маленький мальчик в валенках и тельняшке.
Эшелон на Урал хрипит и стонет, набит битком.
Мальчик не говорит, но ему так страшно,
когда мама на станции выбегает за кипятком.
Дом полутёмный, холодный, чужой до дрожи.
Мама и бабушка в колхозном коровнике дотемна.
Девочка ничего не помнит, но до сих пор не может
в деревенском доме заночевать одна.
С молоком материнским – похожим почти на воду,
с хлебом (вкус его никогда не представить нам),
с каждой клеточкой, над генетическим кодом,
глубже, чем память – входила в сердца война.
Не зарифмованное письмо-отклик стихирянки Райи Снегиревой.
"Татьяна! Мне был год, когда началась война. Нас четверо детей с мамой на подножке поезда в 1941- немец у Москвы - а мы в Костромские леса. В дом, где ни окон… Брат в 11 лет уже работал на лесоповале. Я росла в коробе из под спичек. Помню станцию, где кипяток был уже по возвращению в Москву, в 1943-м. Обледенелые туалеты. В помещении станции - скопление солдат, отправлявшихся на фронт. Меня поставили в круг и я, почему-то басом, пела частушку: « На окошечке клубочек,
Туго-натуго завит. Я не знаю, где мой папочка , в плену или убит?»
Пустили по кругу шапку, одарили вареными яичками и 20 рублями. Отец погиб в Вяземском котле при бомбежке".
И пускай потом всё сложилось – на удивление:
звёзды, зори, песни, весенний лес…
Гвозди –
четыре цифры даты рождения –
вбиты навек
в невидимый
чёрный крест.
Таня, подумайте над предложенным вариантом, он от чистого сердца. Да, мне понравилась новая концовка стихотворения. Очень зримый этот «невидимый черный крест».
Виталий Исаенко 05.03.2023 02:34 Заявить о нарушении
Татьяна Щербинина 12.03.2023 00:11 Заявить о нарушении
Виталий Исаенко 12.03.2023 12:24 Заявить о нарушении