Книга Cтихи в стол 2005 год музей Mарины Цветаевой

ИЗ ЦИКЛА - ПРИСУТСТВИЕ СВЕТА
                1976 - 1984


    ПРИСУТСТВИЕ СВЕТА

Давно ли, недавно
Очнулась – согрета,
От роду часа нет.
Помню немного – присутствие света, Свет.
Больно царапал
Стреноженный ливень,
Тьма волокла прочь
Женщину ту, что рожала в полыни Дочь.
Губы припали
К зыби росистой,
Чувства – наперекрест.
Помню на шее тугое монисто
Звезд.
Давно ли, недавно
Очнулась – согрета,
Петля на мертвой луне.
Помню немного – присутствие света – Вне.

                апрель 1979 Кенигсберг



    * * *
Тетрадь и лирика. Лукаво
Течет игра в реальный мир.
Кустов сиреневых отрава
Сочит чуму в наземный пир.
А на пиру - все так, как было –
Лобзанья, выкрики, вино
Тугой луны всплывает мыло
И по небу скользит оно.
Из тайн садов, забытых раем,
Мы наблюдаем этот люд.
Со всеми вместе умираем
Не ведая ни вин, ни блюд.
И ничего не понимая
Идем куда-то с ними вниз.
Тетрадь и музыка. Немая
Рука, зажавшая карниз.

                май 1979 Кенигсберг



    ВЫБРОШЕННАЯ ЁЛКА

Пламя тает осторожно,
Свечи облизав,
А у елки невозможно
Разные глаза.

Фиолетовый и алый.
Белый – голубой.
Все. Что в жизни отыскала
Унесу с собой...

Пламя кренится тугое,
Воском золотясь,
Я запомнила другое –
Елку кроной в грязь.

Фиолетовый и алый,
Белый – голубой.
Все, что в жизни потеряла,
Унесу с собой.

Лишь четыре цвета – вспышкой –
В память – дальний взрыв,
Ворон и свеча над книжкой,
Взмах плакучих ив.

Лишь шаров разбитых жало –
На снегу – конвой –
Фиолетовый и алый,
Белый – голубой.

                июль 1979 Кенигсберг



    ЛУННЫЙ КАМЕНЬ

Тянет даль-далеко
Словно бечева.
Между серых блоков
Плещет синева.

На плечах – небрежно –
Старенький халат.
Я иду в прибрежный,
Позапрошлый сад.

Детскими руками
Прижимала там
Тихий лунный камень
Я к своим губам

И с тех пор лучится.
И с тех пор - бело
Светлогрудой птицы –
Черное крыло.

Подошла – а сада
Нету и следа
Серая ограда,
Бледная вода,

Может чудо канет,
Может быть и нет.
Тихий лунный камень –
Внутрь - немой ответ.

                август 1979 Кенигсберг



    * * *

От тебя – хочешь?
Я уйду – в ночи.
Заберу куклу,
Унесу стих.
И тогда, может,
На мое ложе
Прилетят чайки –
Не гони их.

Я уйду молча
В дикий сад волчий.
Соберу ягод,
Насушу бус.
Опущу очи –
Вид у них сочен,
Цвет у них ярок,
Горек их вкус.

Превращусь в поле –
Подарю волю.
Подарю куклу,
Подарю стих.
Это все может,
На мое ложе
Принесут чайки –
Не гони их.

                сентябрь 1979 Кенигсберг



    * * *

Не увози теней июньских
Не увози.
Не предназначить трясогузке –
Ее стези.
Летела вспять, крыло ломая,
На старый клен.
А заплутала в песнях мая
Иных времен.
Ей измеренья стали узки –
И в той связи –
Своих теней - теней июньских –
Не увози.

                январь 1980 Кенигсберг



    ИГРА ИМЕН

Свет включили
Или треск шоколадного каштана
В подоконниковый дождь –
Вы меня позвали – Жанна –
Жался лужами жасмин –
В увяданье золотистей.
Разжимались у рябин
Померанцевые кисти.
Пахнул медом аналой
В трепетании органном
Разнаряжено золой
Это имя - И о а н н а.
В жарком инее времен
Вжато в яблоко каштана,
Как оранжевый неон –
Повторившееся – Жанна.
Но кому и - за и - без
Будет свято это имя
Лишь преддверию небес
И хозяину за ними.
Умирающее под
Серебром меча-кольчуги
Алый, девственный восход
В миражах костра и вьюги
Свет потушен. Глушь и тьма
В сотый раз в поту – спонтанно –
Кто-то прежний – в сон – из сна –
Страшно шепчет: ...Жанна, Жанна.

                январь 1980 Кенигсберг



    * * *

Как осмыслить тебя, моя бренная чуткая память
Из каких величин твой растерзанный множится мозг
Сколько раз чреву осени пеплом березовым таять
И душе моей рваться под свистом узорчатых розг?
Опущу свою мысль в сердцевину раздавленной вишни.
Пропущу сквозь коралл, зеленеющий в каше моллюск,
Недозрелое поле намечено медом гречишным
На холме золотом намечаются проводы муз.
Так стоять, замерев, в чем-нибудь из гостиничных буден,
Наблюдать журавлей, рассыпающих плач на погост.
Мы когда-нибудь были, как может когда-нибудь будем,
Если видим скольжение жизни над пропастью звезд.

                март 1981 Кенигсберг



    * * *

Девой в окне воплотившись,
Вьюгой поранила розы.
Кем ты была – не родившись –
Баснею, сказкою, прозой?
Шлейф твой и справа и слева
Всем не откажет в приюте.
Белая ночь – королева –
С черной дырой вместо сути.
Ржавое кружево сада
Томится, медленно тая,
Зимнее яблоко надо
Герде для бедного Кая
Он не поймет этот вызов.
Плач о любви скоро минет.
Некоролевским капризам
Кай не внимает отныне.
Что ему женские ласки,
Полураскрытый шиповник,
Герда, ты терпишь фиаско,
Он тебя больше не вспомнит.
Здесь он покорный и дерзкий.
Память не больше, чем драма –
Взрослая девочка с фрески
Богом забытого храма.
Яблоки, снежные лоси
Снились, фальшиво сверкая,
Видимо не было вовсе
Ни королевы, ни Кая.

                февраль 1983 Кенигсберг



    * * *

Я помню горячие дюны
И день, завалившийся на бок.
Он падал в тугое море,
Чтоб сумеркам лечь по следу.
Где кто-то такой же юный
В волнах своих ситцевых складок
Зачем-то со мною спорил
Про то, о чем сам не ведал.
И было светло от чаек.
И просто светло от смеха.
И небо казалось вечным
И мы в своих вечных мини.
Как холод от влажных маек,
Как шелест морского эха,
Как свет невозможно млечных
Зрачков маяка в пучине.
Я помню шеренги и шхуны
И стан в многоцветье складок
И шторм, что волнует сушу
И радость, хоть руки вскинь.
Я помню горячие дюны
И день, завалившийся на бок.
И взгляд маяка мне в душу.
И душу, смотрящую в синь.

                апрель 1983 Кенигсберг



    * * *

В доме – сонно.
В доме – тонко.
В доме тихом три окна.
Позапрошлая иконка
Да белесая луна.
Ветер шепотом качает.
В кухне тайно – кто о ком.
Пахнет мятою и чаем,
Пахнет белым молоком.
Очень плавно,
Очень желто
Свечи вытекли на стол.
Кто же плакал,
Кто же шел - то
Через серый частокол?
И плетется так негромко
Время – тайной волокна
В этом доме,
Доме тонком –
В три иконы,
В три окна.

                сентябрь 1983 Кенигсберг



    * * *

Тумана крылья легче ваты -
В угрюмом городе отбой,
Здесь каждый дом столетьем сжатый,
Тоской пропитан и водой.

Ленивым всплеском черепичных
Давно забытых, мертвых плит,
Он впал в раздумье, как обычно
И в тучной серости молчит.

Надломлен луч в янтарном зале,
Все сгинуло, все блажь и прах.
Пронзает воздух сок азалий,
Цветущих в кенигсбергских снах.

Каймой от траурного банта
Ложится ночь. Тускнеет грим.
На тихую могилу Канта,
Где каждый третий нелюдим.

Ушли история и звуки,
Оттенки глаз и голосов
Дорогой медленной разлуки
Дорогой лис, волков и сов.

Уйду и я дорогой этой
В назначенный Богами час
Со странной крошечной планеты,
Так долго воплощавшей нас.

И перед смертью, в миг прозренья
Картина явится одна –
В органном зале песнопенье
Могила Канта. Ночь. Луна.

                июнь 1984



    ДЕВА И МОРЕ

От пустоты уста немеют,
Лачужный зов стучит в висок.
Сквозь пальцы льющийся песок,
Под солнцем выпитым желтеет.

И сыплет сам себя опять
В сосуд заката огневого,
А завтра будет снова, снова
Он навсегда себя терять.

И Дева встанет в валунах,
Смотря в простуженное море,
И что-то вслух невнятно вторя,
Сойдет в песочный тихий прах.

Сольется с тенью бытия,
Одна. Обрывист край и вечен.
У Времени песчинкой млечной
Замрет в провалах забытья.

Там смерть, пройдя сквозь страх стучащий,
Войдет в предчувствие небес.
Могильной тенью ляжет лес
И пульс во сне забьется чаще.

                июль 1984



    БЕГ

Тропка. Тропинка. Робко.
В платье, грубее хлопка,
Хлопком в спину – сгину –
Сквозь камыши и тину,
Дальше – по бездорожью –
Лесом, рекою, рожью.
Снова – по безовражью –
В чью-нибудь избу вражью,
Выпив вино - отраву,
Дальше - упав на травы.
В боли, в дали - одна –
С истиною - без дна –
Крест на груди зажав,
Через гадюк и жаб –
Выйти на свет немой –
Господи, Боже мой!

                октябрь 1984 Москва



СТИХИ ИЗ ЦИКЛА - КРЫЛЬЯ (1984 –1991 Кёнигсберг)



    * * *

Зачем взошла по теплой почве
К обрыву, легкому, как сад,
Одежда вымучена в клочья,
Глаза туманами дрожат.

Застыла в скалах слухом камня,
Мелодией горы одной
И даже если песня канет
Не отыскать пути домой.

Домой, куда душа стремится,
Где всё знакомо - стебель, звук.
Где я жила подобно птице,
Не зная сна, бескрылья мук.

Где каждый взор я знала сердцем
И речь текла из них, как свет,
Где от луча могла согреться
И где дымился Бога след.

Теперь дорогою оленя
Взошла к обрыву - влажный дым.
Припав пред ночью на колени
И перед именем Твоим.

                март 1984 Кенигсберг



    * * *

Снега прерванный пламень,
Белый голубь - в ночах.
За нагими стволами
Лунный стебель зачах.

И рассеченной бровью
Ал глубокий закат.
Нереальной любовью
Лоб, как обручем сжат.

Надвисочный пылает
Страстный пульс голубой
Тьма заходится лаем
В колесе мостовой.

Руки трогают петли
Черно-белых одежд.
В небе чайки ослепли,
Как осколки надежд.

Знаю, знаю - не скоро
Встречу чудом тебя.
Никого кроме моря
До тебя не любя.

Я не знаю твой почерк -
Только чувствую масть.
Имя слушаю - прочерк –
Вниз с обрыва упасть.

Вижу стан твой высокий
Глаз - туман - малахит.
Руки - лезвий осоки
Сок ночной - охладит.

Это будет не дважды,
Приоткроется дверь.
Это будет однажды –
Не теперь. Не теперь.

                январь 1985



    КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Уложи тебя печаль
В колыбелевую даль
Полурозовых морей
В перезвон монастырей
Я сама тебя влеку
По ночному молоку
Звезд, разбросанных в пыли
Недоверчивой земли.
Взор таинственно игрив,
Кольца все передарив,
Я приду к тебе ни с чем,
С дикой птицей на плече
Я приду с гористых круч,
Как зимой приходит луч.
Расскажу где я была
Обряжу в свои крыла
Я без рода и – без дна,
Я в стотысячной – одна
В узнаваемую плоть
Уложи тебя, Господь.

                май 1986



    * * *

Звучной дверью в лицо – Аншлаг!
Ах, невнятная роль испуга.
В этом мире последний шаг
Нам не выстроить друг для друга
Бедный рыцарь под маской плох.
В губы – горький кулисный ветер
В этом мире последний вздох
Нам не выслушать на рассвете
В щёлку глянуть последний раз,
Тщетно веруя – скоро, скоро
Остановит свой вечный пляс
Златокудрая Терпсихора.

                июль 1987



    * * *

Душа-черемуха интригу
Вложила в стройный майский хор.
Сегодня я ночному мигу
Скупой, незрячий дирижер.

Молочной гроздью закипая,
Огнит бледнеющий закат.
Неровный дождь скользит, сползая
В, листвою взбитый, душный сад.

Всё сжато слухом черепицы.
Огнём кошачьего зрачка.
Последний крен уставшей птицы
Застыл параболой смычка.

Я не видна в ночных проёмах
В промокшем майском неглиже,
Как незаметна смерть черемух
В весеннем буйном кутеже.

                май 1988



    * * *

Чья-то девочка в зеленом
Собирает листья клена.
На меня – зеленый взгляд –
Сотни тысяч лет назад.

                август 1988



    * * *

Ухожу, но куда?
Нет тенистей реки,
Нет неслышней шагов,
Нет прозрачней руки.
Может это беда.
Может муки страшней,
Может легче угроз,
Может неба синей –
Эта в жилах вода –
Что алее следа Вспять...

                апрель 1987



    * * *

Без осуждения и страха
Всю ночь молюсь за палача.
В который раз, идя на плаху
С крестом зеленого луча.

Устало блещет глаз кипенье,
Слеза качается внутри.
Считаю мысленно ступени,
Которых будет только три.

О нет! Он, право, не виновен –
Меня казнивший не спеша.
Огнем срывается с жаровен
Насквозь каленая душа.

                февраль 1987



    * * *

В тот день, не вмененный ни в числа, ни в знаки,
Как в ласках у гейши, в плену анаши,
Душа твоя плакала в долгом бараке
Твоей же, твоей же, твоей же души.

На пальцах - истраченный пламень рояля –
Ты вспомнишь – распахнутый окнами – страх
Как в медленных ландышах росы стояли,
А может быть слезы в прикрытых глазах.

Ты вспомнишь – у церкви молился калека
И колокол звякал лохмотьями ив.
И полдень – в провалах уснувшего века –
И – наземь летящие ливни олив.

И шум говорящей толпы – и ванили
Базарного плена, что ярок и гол.
И площадь, где ночью кого-то казнили,
А утром в короне вели на престол.

И что-то ещё сквозь грехи и столетья
Ты вспомнишь в неверной и хрупкой тиши.
Душа твоя станет спасенною третью
Твоей же, твоей же, твоей же души.

                июнь 1988



    * * *

Над зацелованным крестом
Деревьев голое распятье
И облаков тугие платья
Над уходящим вдаль мостом.
И в час черчения ночи
На вздохе времени – глубоко –
Я взглядом чуть касаюсь ока
Огнём намеченной свечи.
Горчит настоянной смолой
Аллея, брошенная в осень,
Скупой мотив волна доносит
И свет разлит над головой.
И миг на инистых устах
Струится стеблем хризантемы
И всё – соединеньем немо –
Как связка граней во крестах.

                1989



    * * *

Над морским изрезанным предплечьем
Волнорезов – хрупкого начала –
Подари мне медленные речи
Про печаль уснувшего причала.
Подари своим полулиловым
С придыханьем голосом плывущим.
Расскажи потерянное слово,
Погадай мне на кофейной гуще.
Я не вскрикну, боль свою измерив,
Я ведь знаю – завтра будет проще.
И замрут недвижимой потерей
Твои луны в желтоглазой роще.
И немым покажется ночлегом
Этот мир – истраченная шутка –
Под вечерним тополиным снегом,
Уходящем тяжело и жутко.
И замрут оставленные вещи
В повороте – плавною минутой.
И по сердцу сладко и зловеще
Полоснет догадка Абсолюта.

                1990



    * * *

Встать у окна в сырую ночь.
Впустить покой,
Качая маленькую дочь
Одной рукой.
Молочный свет плеснет белил
Нам на двоих.
И будет много, много сил.
И будет стих.
Слетают – свадебно легки –
Одежды с крон,
Как доносящийся с реки
Церковный звон.
В фонарном зареве ракит
Застыла дрожь.
И всё пространство шелестит,
Как в поле рожь.
Кроватка в солнечной резьбе –
В ней дочь - лоза.
А я уже её судьбе
Смотрю в глаза.

                1989



    СУДЬБА

Лишь утро, оплавясь в озерной волне,
Сиреневым выпало в масть –
Неспешная женщина плакала мне,
Весна занималась, как страсть.

Случайная вышла, дыханье прервав,
И села напротив меня
На теплые обручи вскинутых трав
Крутого, откосного дня.

Едва зашептала, сбиваясь на грусть,
Был вздох её сух и горяч.
Не зная, что помнила я наизусть
Всю карту её неудач.

И речи её солоны, как песок.
И стать, неподвижна, как тень.
И тихий рассказ её – пуля в висок –
В сиреневый, солнечный день.

                1988



    * * *

О безвольного лета, расколотый вишнями профиль,
Я слагаю шаги в, забелённый акацией, сад.
Опадают лучи на отцветший, зеленый картофель,
Опускаются галки на синий, старинный фасад.

Этот дом тишины и желтеющих в ночь виноградин,
Это поступь земли, что сердечный изжитый мой стук.
Я предвижу тебя. Твой огонь нынче мною украден
Из могильных светилен манящим движением рук.

Я возьму тот огонь, поднесу к полустёртым портретам
И ручей голосов из альковных рассыплется дыр.
Я предвижу тебя этим сочным анисовым летом,
Как роняют стихи в опоздавший навеки эфир.

Опустелый закат в зеркала опускает ресницы,
В позабытый шиповник, запачканный краской перилл.
Я предвижу тебя. Я взываю тебя повториться,
Обрывая твой сон с, зацветающих накрест, могил.

                1988



    * * *

Серый-серый, долгий-долгий
Дождь качается в неоне.
Он сирень в полутревоге
Фиолетовую клонит.

То звончее, то поглуше
Гладит ветви гибкой кистью.
Островки случайной суши
Пряно прячутся под листья.

Оттого мне в сон надсадный
Входят медленные волки
И огонь дождя прохладный –
Серый-серый, долгий-долгий.

                1989



    * * *

Уже не будет ни слёз, ни страха
Ни пьяной казни, ни козни трезвой.
На грани крика, на грани взмаха
Не будет счастья, острее лезвий.
По нити шага – скользящим оком –
Не будет – робко, не будет – дрожью,
Сквозь арки ночи, сквозь арки окон
Не будет страшно – по бездорожью.
Уже не будет нелепых писем,
Пыланья щек и цветов атласных.
Как фиолета в тугом ирисе,
Как наважденья в глазах бесстрастных.
Лишь будет утро в горчичном ситце
Чуть-чуть наивно, как явит память
И будет полночь, чтоб повториться,
Чтоб возвратиться. И снова кануть.

                1989



    * * *

Не рассказывай мне, не расписывай,
Как дорога моя горяча.
Полыхнула калитка ирисами,
Словно в сердце вошло два меча.

Ах, как голос твой тих и пронзителен.
В злате риз – запылённое - есмь.
По крови – покрова. Покровителем
Окрылённая высится песнь.

Не рассказывай мне, не растрачивай
Свою мысль, обжигая уста,
Небосвод мой, созвездьями схваченный,
Словно грудь – многоточьем креста..

                1989



    ЧТО-ТО ОТ РОМАНСА
              одному ушедшему поэту

Неумолимо Вас беречь
В натужном, пафосном раздоре
Пока ещё бледнеет речь
Пред взором, тающем во взоре.
Пока ещё звенит душа
Всей колокольней мирозданья.
Пока отходят не спеша
Все поезда без опозданья.
Пока легки и шаг и страсть
И хохот не страшит сорочий.
Пока в траву лицом упасть
И пролежать до самой ночи.
Пока с ресниц сурьму срывать
И прятать боль под кружевное.
Пока терзаясь умирать
Ни Вашей и ничьей женою.
Пока – не опрокинув свеч,
Не выдать рук и губ инертных –
Неумолимо Вас беречь,
Как память лучшего из смертных.

                1986



    * * *

Глаза запоминают цвет
Осколков памяти нечеткой.
А берега в помине нет,
Как нет течения и лодки.
А тоненький ребёнок мой
В сосновой койке спит как будто,
И солнце стянуто землёй
В кольцо домашнего уюта.
А я – я вышла на балкон –
Сухого, блочного каркаса
Кормить гвоздиками ворон,
Которые просили мяса.

                1989



    ОДНОЙ ЕДИНСТВЕННОЙ ЛЮБВИ

Не бойся. Я не умру
В какой-нибудь миг весны
Ни ночью, ни по утру,
Ни в ветреный стон сосны.
Не бойся, когда в тиши
Прервется часовный бой
И в тайнах твоей души
Не будет меня с тобой.
Не верь, что уста вне уст,
Что руки и плечи – вне,
Что звонкий твой космос пуст,
Как факел в сквозном окне.
Не бойся моих грехов
В чертоге слепых надежд,
Как странных моих стихов,
Как бывших моих одежд,
Как иска моих страстей
В черёмуховом лесу,
Как смеха моих детей,
Как пламени, что несу
Сквозь жизнь – вихревой волчок –
Сквозь солнечную дыру,
Сквозь – смертный, смотря зрачок –
Не бойся. Я не умру.

                1990



    * * *

В единый круг судьбу сведя,
Уйду вовеки и отныне.
Тяжелой поступью дождя
Замру в недвижимой полыни.
Вольюсь в глухую песню трав,
Не спящих птиц ручьев холодных.
Одежду в клочья истрепав,
Я нареку себя свободной.
Но там, за шелестом немым
Не видно ни огня, ни дома.
И светом выстлана дневным
Калитка, что давно знакома.
Тропинка, спрятанная чуть
Под терпкой ягодой омелы,
Где так возможно утонуть
В молочном сне сирени белой.
И будет там мой дом, мой бес,
Весь неприкаянный от рода,
Под лёгкой поступью небес –
Под тяжкой поступью ухода.

                1987



    * * *

Вот снова мгновение рвётся с концов
Под пульсом часов, как под косточкой вишни,
Что воск без огня, что ладья без гребцов,
Что дом без ступеней и стены без крыши.

Кто ты, до крови исстучавшийся – стой!
Всей боли моей неосознанный гений –
Собрав тишину, будто узел с едой,
Я рухну пред светом твоим на колени.

Застонет в ветрах колокольная ртуть,
Сорвёт напряженье от Баха - до Грига
На смертное сердце нацелится суть,
Чтоб вывести душу к бессмертию мига.

                1985



    * * *

Чужая девочка родится
И сядет тихая в мольбе.
Мне ни в стихах не уместиться –
Ни в ожидаемом – тебе.
Гордыня бедная ослепла
И полночь в сердце, как боязнь.
Я листья жгла. И с этим пеплом
Бреду в земное, как на казнь.
В зрачок луны тоскою впиться.
Мой выбор – пить свеченье трав.
У виселицы – веселиться
И плакать, счастье осознав.
Тебе я - тьма, душа и плоть я.
Меня отныне не ищи.
А платья бледного лохмотья
Туманом лягут на плющи.
Забудешь всё – и хлеб и пламя
И поцелуя жаркий бред.
Забудешь всё, что было с нами
На сотню не рожденных лет.
Замрешь в ночи – скороговоркой –
Прочтешь любовь, как ток в висок,
И цвета персика оборки
На память лягут, как в песок.
Тебя не знаю. Где ты, кто ты
Моложе, старше, мертв ли – жив?
Но знаю, до последней ноты
Тебя мне ждать у старых ив.
И чья-то девочка чужая
Пройдет под окнами, скорбя,
На век тебя опережая –
На миг, отставши от тебя.

                1988



    * * *

О, я уйду совсем одна,
Оставив дочь и друга.
Уйду, пока луна видна
И тучи сжаты туго.
Я знаю – тоненько поют
Рассветные синицы.
Я знаю, как к обрыву льнут
Смешливые девицы.
Глаза и губы погасив,
Пойду тропой под вязом.
Чтоб угадать, как ты красив –
В одном моем рассказе.
Куда иду, зачем иду
По грани снов и буден,
Зачем засохшую звезду
Несу тебе на блюде?

                1986



    * * *

Мой музыкант, когда заслышу
Твой чудный строй дразнящих нот,
Ползу рабом к тебе на крышу
Твоих заклятий и щедрот.

Мой музыкант, на сгибе пальца
Дрожит вселенная, искря,
А мне за небо сердцем браться
И биться пульсом сентября.

Мой музыкант, как страшно дышит
Мой влажный день в твою игру.
Как в скрипе розы скрипка слышит
Созвездий черную дыру?

                1990



    ЧЕРНАЯ ЧАЙКА

           Почему труднее всего на свете
           Заставить птицу поверить в то,
           Что она свободна? - недоумевал
           Джонатан Ливингстон.
                Ричард Бах

         1

Я ни казню и ни милую,
Гамма сдавила смычки.
Чайку с ладони вскормила я,
Ту, что склюёт мне зрачки.

Белая, с тёмными стрелами,
В крыльях уснувших штормов,
Как тебе все-таки сделали
Черный невидимый шов?

Сети тебе расставлявшие,
Чудный прервали полёт.
Зодчие – ангелы павшие,
Небо внесли в переплет.

Кто ты, стихия ничейная,
Душу повергшая в крик,
Речь изменив мне ручейную
В дерзкий эзопов язык.

Знаю, ты бредишь, отсутствуя,
Вечной гармонией двух.
Жизнь твоя, - правда, безустая.
Ласки – лишь око да слух.

Ни афоризмом, ни байкою –
Краткой строкою Басё
Ты мне простишь, что не чайка я.
Просто не чайка. И всё.

         2

Нам ничего не разгадать
И уступить самой Природе.
Ты говоришь – могу летать?
Я говорю, что ты свободен.

Лети спокойно, широко
Меняя уровни движенья.
Ты говоришь - Боюсь оков.
А я – учись игре скольженья.

От страха воздух бел и кисл,
Полёт твой – напряженный зуммер.
Лишь помни - тело - это мысль,
И ты живой, раз ты не умер.

И даже если смерть насквозь
Пройдешь на скорости распада,
Ты спросишь - Почему мы врозь?
А я скажу, - Лети. Я рядом.

                1990



    * * *

Вскинешь руки
          И в хладные крылья оправишь.
Две палитры теней –
          Черно-белых на треть.
Мне б слегка умирая,
          Притихнуть у клавиш
И на руки твои,
          Задыхаясь смотреть.
Остановится всё.
          И дома и движенье.
Расстевожит пространство Звучащая твердь
          И душа, как материю,
Вместит скольженье
          Твоих рук,
Обещающих ласку и смерть.
И изжитая канет
          Последняя кода
И на тысячу млечных
          Растянется миль.
А вокруг только звук
          В глубине небосвода.
Чёрно-белый аккорд.
          Чёрно-белая пыль.

                1991



    ГОЛОС ТЕНИ

           Полно! Разве всплески,речи
           Сумрачных морей
           Стоят самой краткой встречи
           С госпожой твоей?
                Н.Гумилев

Ложится ночь на след волчицы.
На злые лезвия лучин
В сквозные окна бьются птицы
Без всяких видимых причин.

И ты стоишь в ознобе душном,
Весь этот мир боготворя,
Смущенным облаком послушным –
Послушницей у алтаря.

Ни дни, ни даты и ни годы,
В себе неся вселенной песнь,
Невнятной прихотью природы
Вонзилась в сердце, как болезнь.

Скупое, зимнее убранство
Зажало в горле мёрзлый звук –
Объёмным выпало пространство
Из гибких невесомых рук.

В горшках засох огонь герани.
Найду тебя на цвет и вкус
Сквозь фиолетовые грани
Шестых, седьмых, десятых чувств.

И ты – тревожнее тревоги –
Остудишь мой горячий бег.
Так тихо сядешь на пороге,
Как на ступенях храма снег.

                1990



    * * *

Пойдем по шпалам, как по датам
До моря, вжатого в залив.
Ты знаешь – я жила когда-то
С тобой - среди плакучих ив.

Я помню домик, тише мяты
И хлеба пышное крыло.
Я помню, как в заре покатой
Больное утро расцвело.

Ложилась косточкой каленой
В пески надломанная грусть.
Твоих стихов огонь зеленый
С тех пор я знаю наизусть.

Смотри! В окно чернеет башня –
Она молчит – полулетя
Про то, как холодно и страшно
Мне в ночь качать твоё дитя.

                1986



    * * *

Весь этот Путь – пустынный брег,
Где путник - время, век - вираж,
В спираль идущий человек
Сквозь смерть – пустыню,
Жизнь – мираж.

                1984



    ПРИЗРАКУ

         1

Упала ночь, как ключ в ладонь.
Молчи мне в самое сознанье.
Устав от призрачных погонь,
Твой мудрый взгляд уже пронзанье
Темно, когда в тиши испуг
И рана неба приоткрыта
Молчи. Не разомкнувши рук,
Иди за мной в сквозняк ракиты –
Туда, где прах звучит в ветрах
И бьются медленно графины
С каким-то зельем Таиах
И плачем проданной богини.
А, может, мертвой лебеды
И губ усталого броженья
Смотри, как выцвели сады
В моменты солнечного жженья.
Не бойся мне в глаза смотреть,
А если страх под сердце въестся
Я – полнолунье, тишь и смерть –
Никем не сыгранная пьеса.

         2

Сквозь овдовевшие, белые хижины
Рельсы, перроны, летящие прочь,
Вся невесома и коротко стрижена,
Я выхожу в обветшалую ночь.

Месяц на небе слепой, неответчивый,
Гнутой стрелою – под левую грудь –
Странный мой путь до беды опрометчивый
Я продолжаю опять как-нибудь.

Что мне вокзалы, больничные лоджии,
Встретят – не встретят. Погубят – спасут.
Я ухожу налегке, как положено
В этот больнично-вокзальный приют.

И ни обидно, ни больно, ни страшно мне.
Робко на тумбочке вздрогнет, как крик
Миска железная с горькою кашею,
Розовый в банке осколок гвоздик.

Лишь по ночам, когда черти беснуются,
Слышу любови твоей остриё,
Сквозь ледяные, потухшие улицы,
Глухо пролегшие в сердце моё.

         3

Однажды услышишь тот звук, что походит на речь,
Текущую в щели из уст разукрашенных красок.
Послушай! Душа, что корабль,обнаруживший течь,
Душа, что рисунок, в сердцах опрокинутых красок.

Оранжевой ветки в лицо обжигающий пух.
И змеи белил – по горячим, коричневым лозам
Сегодня прозреет один – из угаданных двух –
И свет полоснёт по тугим, содрогнувшимся позам

И будет любовь. Золотое небес остриё.
Покроет узор неземной, изнурительной пылью.
И в час, когда ауры вспыхнут в сиянье её
Усталая комната стены раскроет, как крылья.

И будет полёт. И неважно, что будет за ним
Пусть тушью горчит чей-то нежный,сиреневый локон.
И кто-то из них будет брошен, а кто-то храним
За впалою грудью ночных, разорвавшихся окон.

                1987



    ПОД ПОКРЫВАЛОМ

Ни в снах, ни в жизни нет мне места
Скорблю у лунного чела.
Наряд немой девицы Весты
В нагую полночь обрела.

На небе месяц в черной раме,
Как страж, убитый на пути,
Погас огонь в вечернем храме.
А, может, сердце во плоти.

И страж небесный был мне предан
И храм был домом прошлым мне.
И волки вечно шли по следу
И выли долго при луне.

И все слова пусты и жалки,
Как целомудрие в чепце,
Под жарким скипетром весталки.
Под покрывалом на лице.

                1988



    * * *

Сиренью дикою откосы
Горчат, срываясь в сад морской.
И чайки гаснут, как вопросы,
Над звездной, аспидной доской.

Желты песчаные отроги.
Янтарной пеной брег изрыт.
О здесь, наверно, жили Боги
С любовью, сложенной навзрыд.

И если встать на край обрыва
Глаза закрыв, принять полёт
В момент земного перерыва
Какая тайна снизойдёт?

                1989



    * * *

На небе вмятины медуз,
Луна с краёв остра
Мне часто снится странный вкус
То снега, то костра.
Не смотрит солнце на восток –
Недвижимая новь.
В охрипшем горле есть комок
Про зиму и любовь.
В оглохшем парке есть качель,
Зажатая в мороз.
Как тяжела тугая ель
В объятиях берёз.
Как хороша пустынность рек –
Аквариум для льда.
Лишь одинокий человек
Готов прийти сюда.
Придёт и сядет у воды
Закурит, может быть,
Аквамариновой звезды
Потухнет злая нить.
И будет слышен лай собак,
Разбросанный вдали
И человек увидит знак –
Присутствия любви
И никого в дрожанье звезд,
Лишь вьюга и неон,
Где мир, как мир предельно прост
И этим сложен он.

                1984



    ИГРА ВООБРАЖЕНИЯ

           Мы смерти ждём,
           Как сказочного волка...
                О.Мандельштам

Когда желтел огонь тяжелый
Песка – и пахло спелым ливнем
В сквозящем, бережном – твоём -
Уснуло прерванное сердце.
От края алого холста,
Исцветшего в одно столетье,
Тугой, засохшей бахромой
Тянулся крик воспоминанья.
Рука запомнила печаль –
Немого с ночи поцелуя
Под тихой лаской чьих-то губ
Ты бредил знанием творца.
А я сидела в темноте
В далеком, спящем страшном доме
Прогорклый чай застыл в стакане,
Как сердце в приторной груди.
Сидела я и ночь ложилась
На белые мои колени
И кудри падали на пол,
И боль отсутствия сжимала.
Меня не мог ты знать такую
За тысячи летящих вёрст.
И оттого ласкал другую
Надеясь обмануть свой разум
Но где-то в глубине души
На миг прервал свой поиск страстный.
Быть может ты услышал шепот
Бредовых губ моих неслышных
И опрокинул все бокалы
Дразнящих вин и – охладел –
На миг один к её игре,
А я на медленном огне
Чужого, мертвенного ада
Смотрела влагою небес
В твой пульс, желаньем учащённый.
И радость длилась тяжело.
И горький чай мой стёк на скатерть.
Сквозь вложенное в мысли время
Ты ощутил тепло. И умер.
Светало зарево песка.
Струилось слабое дыханье.
Я одевалась, как в одежду,
В твою нахлынувшую смерть.
Твоя подруга убегала,
Напуганная этой драмой,
А я лежала недвижимой,
В далеком, тихом, страшном доме
Где наше сердце вдруг прервалось
За тысячу летящих вёрст.
В сквозящем, бережном - твоём –
Уснуло прерванное сердце.
Никто не понял перемены
И совпаденья не узнал.
Лишь пахло очень спелым ливнем
И горький чай стекал на скатерть
Сквозь вложенное в мысли время
Всё тяжелел огонь песка.

                1988



    * * *

Оплавив олово зеркал,
Воды - отравы,
Я шла туда, где полдень мал
Чтоб лечь на травы
Весь пульс сокрытый укрощал
Броженье клеток.
Весь стон прибрежный обещал
Скольженья веток.
Текла молитвенно – бела
Луна сквозь кожу,
Изломом таяла стрела,
Измерив ложе.
Роса висела на стебле
Овалом ила.
Я в тихой думе о тебе
Глаза прикрыла.
Тебя, не зная никогда
К тебе взывала
Была озёрная вода
Мне покрывалом.
Все прикасания твои
Вливались нежно
Лишь звёзд пчелиные рои
Вились безбрежно.
И вглубь твои текли клинки
И там бродили.
И в черных лилиях венки
На кудрях стыли.
И плачем оплыла полынь,
В кровавых струях.
Под звук церковного – Аминь,
Меня минуя.
И пахло зёрнами песка
Во влажной длани
И жар, как губы у виска,
Повис желаньем.

                1988



    * * *

Успокой свою песню, усталая канула осень.
Две неясных свечи отгорели, в глазах просияв
На висках у неё серебристая проседь, как просинь,
На плечах у неё золотая дождей кисея.

Ни грехи, ни года не засушат бессмертное семя.
Не ищи моих встреч в невесомом провале веков
Успокойся, когда листопада песочное время
Прошуршит и осядет в горячем стекле облаков

И не больно, не звучно прокрутит виток круговерти
Золотая игла – то шестое из прожитых чувств
И проявится связь между прошлою жизнью и смертью
И летящие астры коснутся измученных уст.

Не вини свою плоть, зажимаясь в молчанье, как в латы.
Пусть проигран финал – обнаженным у всех на виду.
Успокой свою песню – крылатой, крылатой, крылатой
Родилась твоя осень вчера в позабытом саду.

                1989



    * * *

Мне всё чудится город мой странный
У тяжелых, слепых фонарей.
Где алеют асфальтовой раной
Крылья круглых его снегирей.

В рукавах – сквознякам разгуляться
И по шпалам – моим сапогам,
Знаю – выйдет огням расплескаться,
В несмолкающий воронов гам.

Незадачлив наряд мой сегодня.
Гаснет в стриженых кудрях берет.
Отсыревший значок новогодний
И за двадцать с полтиною лет.

А в кармане истёртая плёнка
В чёрно-белом обрывке фольги –
Русокосая чья-то девчонка
Босоножками топчет шаги

Вот она собирает орехи.
В перешитую сумку кладёт.
И ладошками трогает эхо,
В голубиный вступив хоровод.

Поднял ворот озябший прохожий
Устремляя свой бег в темноту.
Под холщовой, афишной рогожей
Вкусом снега – рябина во рту.

Не добавить ни слова, ни строчки
Прерывая стихом немоту.
Голосок моей маленькой дочки
Колокольчиком льётся в порту.

Вот она собирает орехи,
В перешитую сумку кладёт
И ладошками трогает эхо,
В голубиный вступив хоровод.

                1991



    ФОНАРИ

Чужого рая фонари
Ночного города доселе
В разбитом тигеле зари
Согнули плечи в жестком теле.

Я помню выдох их и твердь
Стекло в огне доныне снится
Я так любила в них смотреть,
В большие влажные глазницы.

Пространство тихое окна
К ним направлялось суеверно.
И тень моя была видна
И время в них текло безмерно

Быть может, волею причин,
Я так сидела много раньше
И обруч медленных лучин
Меня лишал и сна и фальши.

И было это, где ковчег
Вошел в негромкое теченье,
В тот миг, когда на Кёнигсберг
Упало странное свеченье.

Я помню факельный конвой
И лязг металла и доспехов.
Глядя в фонарный, голубой
Зрачок - и слыша гимна эхо

Сама с мечом и на коне,
Лечу в провал фордов и башен.
И так легко и жутко мне,
И так светло вокруг и страшно.

Средневековая печаль –
Мой вечный щит добра и духа.
Фонарную твою вуаль
Надела ночь - вдова старуха.

Я помню камня кислый вкус
Кольчуги тяжесть не по весу
На шее жгут железных бус
И бег коня к ночному лесу.

Я помню ложе – мук обман
И кровь, струящуюся ало
И день, в который после ран
Вдруг сердце биться перестало Моё.

                1990



    * * *

Мой хрупкий корабль негромко отчалил
От пристани- выдоха мук.
Оставив черешневый сад за плечами,
Каштанов оброненных стук.

Всё словно уплыло подобное лунным
Насквозь треугольным лучам.
Где всё колыхалось зелёным и юным
И пряно цвело по ночам.

Летящие вдаль боязливые птицы
Роняли свой сдержанный крик.
И ветер, ломая сосновые спицы
Взбивал их зелёный парик.

Я помню, я знаю протянутость мига,
Когда от течения лет
Природы лукавой слепая интрига
С небес провоцирует свет.

Я чувствую как заражаюсь распадом
Всего состоянья тепла
Но в диких сплетениях рая и ада
Моя обреченность светла.

Опять по ночным и бессонным дорогам
Я слышу, слабея от уз,
Как время и вечность, и что-то от Бога
Вливается в смертный мой пульс.

                1991



    ДВЕ КАРТИНЫ

         1

Сине-пепельный отсвет дерев, ночь, подтаявши чуть.
Золотой огонек затерявшихся в кронах окон.
Кто живет в этих гнездах, где света во тьме не задуть
В этих маленьких нишах – деревнях в распятии крон?
Может птицы живут с человеческой вечной душой,
Занесённые ветром чужих, непохожих миров
Или люди живут, сохранившие шанс небольшой
Поселиться в деревьях и в крыльях сокрыть этот кров?

         2

Дерева тяжелы.
Облака набухают дождем.
Просочившимся золотом солнце – улыбкой в ночи.
Ожиданья светлы.
Вдоль реки голубой окоём.
Лишь купание птиц. Звон крыла ледяные ключи.

                1986



    * * *

Задыхаться наитием мне ли –
Вертикалями сосенных свеч.
Укачают упругие ели
Свою тихую, горькую речь.
Будет черным оглохшее море.
И солёным ослепший песок.
Штормовое, стихийное горе
Застучит в колокольный висок.
Гладкой чайкой в волнах онемею
И покажется чревом вода.
В сотый раз различить не сумею
Где стихия, где просто беда.
Оглянусь в немоте предневольной –
Никого – в очертании форм.
Лишь – белеющий клин колокольни,
Да её обнимающий шторм.

                1989



    ОЖИДАНИЕ У ГРАНИ

Уведи меня чуть
В - запределье огня.
В – свою первую суть.
В – продолженье меня.
От версты – до версты
Мне не страшно опять.
Я грехи, как персты
Разделила на пять.
Я тепло неспроста
Разделила на всех.
Раскололись уста
На рыданье и смех.
Помню шорох сверчка
В полукружье планет.
В черной рамке зрачка
Полыхнул твой портрет.
Я направила взор
В зелень медленных глаз,
Чтобы смертью врасплох
Не шарахнуло нас.
Чтобы – полночью - прочь
От костров и людей
В - колокольную ночь,
В - горизонты дождей.
Я пришла налегке
Крест повесив на грудь.
На земном сквозняке
Удержи меня чуть.

                1990



    ПАМЯТИ ГУМИЛЁВА

Ночь. Девяносто первый
Страшный, неясный год.
Хрипло по струнке нерва
Осень – вдова идёт.

В полусвече больницы
Тусклый крадётся свет.
Слабо белеют лица,
Выцветшие от бед.

Сумерки. Сумерк..,сумер...
Тают слова уже.
Кто-то сегодня умер
На другом этаже.

Тихо скорбит палата,
Боли своей немей
Бледно и виновато
Бредит луна над ней.

Шаг в забытьи по мигу.
Прошлое – впереди.
Руки сжимают книгу
Тонкую на груди.

В ней Петроград двадцатых,
Хрупкий в окошко стук
И на цветах измятых
Теплая память рук.

Воспоминанье – или
Чей-то по сердцу след.
Больно в душе остыли
Семьдесят жарких лет.

Сумерки. сумерк..,сумер...
Снова обрывки слов.
- Кто же сегодня умер?
Выдохом: - Гумилёв.

Мне тяжело и стыло.
Слезы зажали слух.
Мимо скользят уныло
Тени слепых старух.

- Кто же он? Жаль мужчину
Встречный вопрос во тьму.
И не дослушав, мимо:
-Пухом земля ему!

Хрипло бредя по нерву,
Я отвечаю вслед:
-В августе, в двадцать первом
Сгинул один поэт.

Но мой ответ невнятен.
Некому мне помочь.
В зареве лунных пятен
Осень, больница, ночь.

                1991



    ОДНОМУ ОТСУТСТВУЮЩЕМУ

         1

Я не была тебе ни вожделенье,
Ни божество.
Ночные ёлки мне, как наважденье
Под рождество.
Сорвутся с веток охладелым хрипом
Шары в значках.
И миг замрет непоправимым всхлипом
В сухих зрачках.
Ты был не мной влеком и обезволен,
Не мной казнен.
Сдувает вьюга с белых колоколен
И цвет и звон.
Не от меня тебя крадут и прячут
В обход, в объезд.
Не от меня – для всех слепых и зрячих
Тебе я – крест.
Я лишь полёт – для всех бескрылых жуткий.
Твой меч и хлеб.
Я – третий голос в телефонной трубке
Твоих судеб.
За сотни миль, скрывающийся пламень,
За сотни плит.
Когда же небо сжалится над нами –
Сое-ди-нит?

         2

Чего я ждала, чего хотела
Тонкого утра белое тело
Гасло спичкой в руке.
Для всех – вдоль реки,
Для Вас – по реке
Я шла. И дикий смеялся глас
Из сосен, из недра солёного неба
Как в смуглые ноги впивался атлас
Речной, шелестящий, вербный –
Тогда. Упрямые свечи сырели
Я шла по воде. И пахло свирелью,
Соструганной из дождя и страха.
Замолкла в кустах невесомая птаха
Чего я ждала, глядя на лес,
В тысячах жизней без – Вас?

                1989



    * * *

Может, чудо и вздор. Только стоит ли верить глазам,
Если гаснет зрачок, натыкаясь на формы и слепки,
Если скорченный люд, бесконечно терзая Сезам,
Погибает у входа туда, где спасения редки.

О мои небеса! Облучая себя синевой,
Вы опять отучаете нас от бездарного плача.
Безнадежная правда вонзается в мысли, как вой
Наша песня летит одинокой - никак не иначе.

Но я видела сон – там цикады плели кружева
И тяжелый янтарь фонарей проливался сквозь серу.
О мои небеса! Я была после смерти жива,
Как бывают живыми равнины, созвездия, скверы.

Я бродила одна, как метель, разогнавшая всех,
В наваждении шелка из тихих, потухших жемчужин
Я жила. Я любила. Я бережно помнила тех,
Чей душевный огонь для меня на земле не остужен.

И не важен финал – эта вечная явь во плоти.
Получувственна связь, полузрима, осознанна полу –
Жизнь – Сезам, предложивший на время войти
Всем, кому суждено появиться в лучах ореола.

В поволоке всего, в набухании розовых флокс
Что-то есть невесомое. Также заплаканы веки.
В этой жизни мгновенной извечен один парадокс:
Ничего не кончается, только что кончась навеки.

                1991



    * * *

Летящий храм расцвел в душе больной,
В своих крылах он высится наружу.
Дымят Афины за моей спиной.
Сплетает время круг из алых кружев.
Он так велик объемностью зеркал,
Столетний зов, как колокол размножен.
И жизни миг – необратимо мал.
И смерти час – на паперти возложен.
Летя – молчит мой недоступный Храм,
В нём нет амброзий, фимиамов, эльфов.
В нем Аполлон себя погубит сам
В седьмую ночь, в забытых всеми Дельфах.
И рук небрежность выронит мотив,
Нелепо вспыхнув наговором едким.
Замрут мгновенья – сквозняками ив.
Гомер всех чаек выпустит из клетки.
И понесут морские небеса
Весь этот бред наземной канители,
Коснется Геба солнца колеса
И ты проснешься в неземной постели.
И вновь ладони, полные тепла,
Потянутся погладить чьё-то горе.
Качнется выдох в легкий пар стекла,
Глухая ночь сама себя зашторит.
Но нет ответа - на сиянье глаз
И нет любви безумного качанья.
Осколки сотен тысяч хрупких ваз
Дорогой лягут – в молчное венчанье.
Брести одной по прерии земной.
Душа – сестра огня и Агамеда –
Летящий храм сжигая за собой,
Как никому не нужную победу.
Афинский плач застыл в груди ночей,
Сурьма богинь легла на скалы будней.
И с каждым шагом полдень горячей.
И к Храму путь опасней и безлюдней.

                1991



    * * *

          Посвящается О.Мандельштаму

Когда пронижет звук орех каштана,
И золото уснет в пчелиной пряже,
Горячее дыханье Мандельштама
На стекла карамелевые ляжет.
Откосные на воды сядут птицы
И в сон войдут крахмальностью наряда.
Пусть белый волк и черная синица
Придут и в изголовье сядут рядом.
И заведут прерывистую песню,
Взбивая сливки утренней сирени.
И чем невероятней, тем прелестней
Монашка - вечность встанет на колени.
И каждый раз, смотря на свет вчерашний
Нет-нет да и душа-трусиха спросит:
Как там тебе в безмолвии – не страшно
В бесплотности тебе не сиро, Осип?

                1990



    СМЕШЕНИЕ

         1

                Маме

Ах, платья легкий пересвет,
Кофейный шелк недавних встреч.
Моей Марии двадцать лет.
И кудри плещут с белых плеч.

Глаза – хрустальной чаши дно –
Аквамариновая даль.
Моей Марии не дано
Когда-нибудь избыть печаль.

Испугом бьется голос в ночь.
Разорван дом на сотню бед.
Готовит маленькая дочь
Стихи на ужин и обед.

         2

Сегодня день раскрошен на цветы.
Сползает быт, как фартук с плеч кухарки.
Разведены берлинские мосты
И виден луч в кругу немецкой арки.
И мне не надо все запоминать
Пион садовый будет явь и память.
Я помню кожей молодую мать
Как майский дождь умеет тлеть и таять.
В моих устах её немая боль,
На узких бедрах пламень креп-жоржета.
Так пальцы отпирают антресоль
И гладят стих забытого поэта.
Сегодня день раскрошен на цветы.
Сползает быт, как фартук с плеч кухарки.
Старуха – я. И молодая – ты.
И долгий день, от повторенья жаркий.

                1984



    * * *

Пион просыпался на плед.
Зарею брызнуло на травы.
И Вы почти уже не правы,
Печально думая мне в след.

Духами схвачен скрытый бунт.
У розы лист шипом проколот.
Височный стягивают холод
Тринадцать медленных секунд.

Притушен цвет дразнящих глаз.
Ограда пятится резная.
Никто на свете не узнает,
Что мне вымаливать для Вас.

                1976



    * * *

Маяк – и зимняя пустыня,
В которой всяк – один.
Живи покуда не остынут
Два имени в груди.

Молва плывет горчее воска
И горячей огня.
Как героическую тезку
Клянутся сжечь меня.

И как-то раз, когда меж нами
Маяк седой погас –
Мне снился восходящий пламень
И блики жадных глаз.

                1978



    * * *

Как измерить мольбу – мой полёт нереален.
В этой строгости зим я не верю в каприз.
На пороге раскрытых, космических спален
Я болею планетой, направленной вниз.

Я теряю её, забывая детали,
Как ложится туман на черешневый сад.
Знаю только одно - мы с тобою летали
Над планетою, полной стрекоз и цикад.

Я не помню тебя в час свиданья крылатый.
Сквозь дыханье светил ты являлся - когда
В лихолетье слепом проносилась распятой
Сквозь вселенную смертная наша звезда.

Желтый шорох песка от движения тени.
Две фигурки, идущие медленно - из –
Узнаваний, ошибок, смертей и рождений
По планете, направленной крыльями вниз.

                1979



    * * *

Немая девочка коснулась
Моей нечаянной руки.
Озёрным воплем растянулась
Тоска, зажатая в круги.

А я шаги её сверяла
С волной песчаного крыла.
И листья клевера теряла,
Покуда смертная брела.

Присев на нерв земли, травы ли
Ушла – в испуг её ресниц.
А за спиной созвездья стыли –
Крошились яблоками – ниц!

                1979



    * * *

Вечер ли хрупок и сочен,
Окна ли в ночь зелены,
Август ли мне напророчен
В душных ручьях бузины?

Ветер ли иву надломит,
- Что же – иди – приголубь,
Раз позабыла о доме –
кинут мне в самую глубь.

Дом твой далек и заброшен,
В роще на вербной реке.
Платье их синих горошин
В медном лежит сундуке.

Сердце забьется в тревоге –
Там лебеде зацвести...
Ах, незнакомец мой строгий
Ты обознался. Прости.

                1976



    * * *

Обману всех близких и чужих.
Натяну оранжевое в клетку.
Теплый цвет у радости и лжи –
На обоях выведу пометку.

Удалюсь, подаренным рябя,
В желтый лес жасминовый и росный,
Зачеркнуть косой строкой себя,
Как дожди зачеркивают сосны.

                1978



    * * *

Старый дом, уходящий корнями в песок,
Всеми жилами стен стережет мою боль.
Плавный лиственный огнь словно пуля в висок,
Словно стертый в тетради из детства пароль.

Что ищу, прислонившись к древесной коре,
Почему мои руки запомнили шрам?
Как в оправе рубин – красный лист в серебре.
Как скольжение лун в перекрестии рам.

В тонком шелесте лип – паровозный гудок.
Он пронзает вторичностью жажду пути.
Этот сочный закат – мой последний глоток,
Перед тем, что заранее мне не найти.

Кто-то вышел во двор. И пошел в темноту.
Я читаю печаль в уходящих шагах.
Лишь молчат, как созвездия листья в цвету
На исчерченных шрамами горьких стволах.

Но входящая ночь, задыхаясь, молчит.
Прорезаясь сквозь лезвия лун и осок
Как моё одиночество глухо кричит
В этом доме. Ушедшем корнями в песок.

                1990



    ЧУЖОЙ ЖЕНЩИНЕ

Летела ласточка, вся в узких крыльях, милая.
Дробила глина жгут гнезда – охотничий прицел.
Бежала женщина. И полдень был постылым ей,
В кольце окна клин занавески тяжелел.
В тугих глазах томилась влага непророненной
Паденье птиц – сродни великой доли странницы.
А в переулке лишь глаза одежду трогали
Плохой жены с лицом и телом постоялицы.
Толкала птица крылья вниз не птичьей силою,
Чтоб круг ружья не выворачивал теней.
Смеялась женщина, вся в узких крыльях, милая.
И разжимала пальцы с ласточкой своей.

                1989



    * * *

Посиди вот так. Посиди, как встарь.
Я тебе за так Подарю январь.
Он последний шут
В шутовской гурьбе.

Где меня не ждут – Ожидать тебе.
Ни к чему рыдать,
Запершись в дому.
Мне всегда терять И идти ко дну.

Я потом спою Что-то наизусть.
Не стучи в свою Погремушку-грусть. Мне тебя вернуть
В заоконный мрак. А пока чуть-чуть Посиди вот так.

                1976



    * * *

Приходи в мой дом.
Затоплю я печь.
Ёлочный флажок Некому зажечь.
У моих дверей -
Ледяные псы,
И слегка шуршат
Снежные часы.
По углам метель
Выстлала ковры.
Петь и горевать
Будем до поры
Про дела твои,
Про мои дела.
Снежная сирень
Нынче расцвела.
Блюдце на столе –
Синяя кайма.
Инистый платок
Выткала зима.
Звонкий бубенец
Прерывает дрожь
Где ж ты, наконец.
Что же не идешь?
Растопив свечу,
Выйду за порог.
Где ты – закричу,
Может, занемог.
Может, напугал
Шелест белых крыл.
Может, ты отстал.
Может быть, забыл.
Только знаю я –
Лишь пурга в сенях
Как душа в огне.
Как кресты в церквях.
На снега остры
Мне – замерзшей лечь.
А тебе костры
Полевые жечь.

                1980



    * * *

Забудь мой преданный Пьеро
Про платье из гардин.
На сотню плачущих миров
Такой как наш – один.

Ты спросишь, что меня гнетет,
Вонзая взор во взор –
Земля – мой вымученный взлёт
В затерянный простор.

Земля – планетный мой озноб,
Зеленый взмах зеркал.
Пронзает мысль горячий лоб,
Как молния металл.

И я лечу сквозь мрак и хворь
Сквозь звук лечу – смотри –
На теплый отсвет бледных зорь
В предсердии зари.

Туга экваторная нить
В объеме водных струй
О, как же ты сумел вложить
В гримасу поцелуй?

Я знаю, волею причин,
Ты встал на суд двоих.
Твой вечный круг в огне лучин
Затерянный затих.

Смотри, вдохнет один их двух
Воздушный окоём,
В тот миг, когда отметит слух –
Объёмное – вдвоём.
Глотнув живого вещества
Космических широт,
Два не совпавших существа
Продолжат плач как род.
Мне больно выпавшим пером,
Обугленностью крыл.
Мне больно, мертвый мой Пьеро,
На тысячу светил.

                1979



    * * *

Мутнее памяти любой
Осенняя вода.
Я поняла, что нам с тобой
Не сбыться никогда.
Бегу к тебе быстрее сна,
Зажав дары в груди,
Мне правда страшная ясна
Про то, что впереди.
Тоски обломанная треть
Стихи на чердаке.
Кипит малиновая медь
Рябины в кулаке.
Стою – тропой в твой дикий сад,
Разучиваю речь
Про то, что тридцать лет подряд
Смогу тебя беречь.
И серебро, и пух волчат
Игрушечных в горсти.
А губы мудрые молчат
Про смертное. Прости.

                1980



    * * *

Чужие люди не дадут огня.
Игра озёр близка к последней ноте.
- Любимый мой, верни назад меня.
Из уст – Спаси меня в моём полёте.

Ночная пляска света и воды
Задержит ритм оброненным вопросом.
Тебя не знаю я, но луч звезды
Донес твой образ космопереносом...

Ты подойдёшь. Сурово взглянешь – Верь.
Сожмешь колени судоргой прощанья
И отплывешь один в страну потерь
Вне уговоров и вне – обещанья.

А я ни слова не сказав, пойму
И влагу глаз прикрою тихим веком.
Зачем когда-то выпало ему
И мне опять родиться человеком?

Но - густо – течью охладелых вод.
И пульс сомкнулся с пульсом – нота в ноте.
Глаза закрыв, я вижу твой полёт.
Из уст – Прости меня в моём полёте.

                1981



    * * *

Грушевый август раскрошен до зёрен.
Зелень уставшая чуть розовеет.
Дом с мезонином туманом зашторен.
Жареным кофе приглушенно веет.
Пряный бессмертник ещё не засушен.
Медленно падают спелые груши...

                1981



    * * *

Всё очень просто – летняя метель.
И очень легкий запах тополиный.
И берег сохнет ласточкиной глиной
И в звонких шишках розовая ель.
И голос моря, ноту недопевший.
Мир – в капле неба - ей отяжелевший.

                1981



    РЫЦАРЬ И ВЫБОР

          Сладко мне твоей сестрою,
          Милый Рыцарь, быть.
          Но любовию иною
          Не могу Любить.
          При разлуке, при свиданье
          Сердце в тишине.
          И любви твоей страданье
          Не понятно мне.
                Фридрих Шиллер.

         1

Речистый рыцарь плел мне кружева
Луна катилась по небу, налево.
Про то, что в замке у горы жила
Красивая колдунья королева.

Но я, не слыша песен, все ждала
Его язык был звонок и невнятен.
А по ночам венки из роз плела.
Дымилась ночь на фоне алых пятен.

Он говорил мне медленную речь
И объяснял её наряд печальный.
И слов его смертельная картечь
Ложилась в душу в самый угол дальний.

Смотря – не видел, обнимая – лгал
Повсюду ездил, раздарив прощенья.
А я сидела тихою у скал
Без боли мести, без услады мщенья.

Когда бы корчась в ласках, как в аду,
Он прижимал к губам своим распятье.
Когда б не бросил псам свою звезду
На растерзанье или на проклятье.

Когда бы искуплением зачах
Не сожалел о сладостном изгнанье.
Когда бы явь текла в его речах
И смерть свернулась знаком препинанья.

Уже ль скорбеть, уже ль вдыхать золу
И кудри рвать на людях и в безлюдье,
Уже ль молиться мертвому челу
И целовать не дышащие груди?

Когда поймешь ты при дневных свечах,
Что будет страшно в лупе полнолунья
Хочу увидеть твой горячий страх –
Ведь я и есть прекрасная колдунья.

Молчи. Твой выбор был не нужен мне.
Речистый рыцарь, ты смешен во гневе.
Теперь сгорай в моем сквозном огне
И песни пой о странной королеве.

         2

Чтоб на коне сидеть легко и крепко
И не беречь опасного седла
Возьми, мой рыцарь, вместо копий древко
Чтоб испытать, как жизнь твоя мала.

Уже не будет той былой страховки.
Простая палка не спасёт от ран.
Попробуй, рыцарь, вскачь, без остановки
Остановить врага глухой таран.

Но есть ещё один твой шанс последний –
Когда ты безоружен, пуст и наг,
Забудь и кровь, и бой и смерти бредни
Воткни на древко своей правды флаг.

Пусть это ветра холщевой обрывок,
А, может, ливня полосатый дым
Запомни, рыцарь – ты летишь, ты гибок
Ты – воин. И ты должен быть живым.

                1981



    * * *

На пятый день от Пасхи до восхода
Дымил вокзал и ладан жег глаза.
И чем-то пряным веяло с прихода
И день стоял как детская слеза.

Луна прикрыла сомкнутые очи
На мост немецкий выпала роса.
Тащил трамвай усталый клин рабочих
Как черный ворон резал небеса.

Лишь серый снег и стаи серых чаек.
Дома и люди – серые бедой.
Лишь пятаков цветных и редких стаек
И промельк моря серо-голубой.

И для того храню я след печальный
В душе моей, развеянной вдали,
Что стало пусто в памяти вокзальной.
Лишь серость, море, утро, корабли.

                1994



    К ДЕМОНУ
          ...Терзание! Ни берегов, ни вех!
          Да, ибо утверждаю, в счете сбившись
          Что я в тебе утрачиваю всех
          Когда-либо и где-либо не бывших...
                М.Цветаева

Никчемный дар - держать твоё живу –
В развилочном кресте ночной дороги.
Роняя бред в глубокую траву
О том – тебе - затерянном во многих.

О том – живом, неслышащем огня,
Носящем черный звук в крылах тяжелых
О том, совсем не любящем – меня
В тобой сожженных городах и селах.

О. я сойду с печального пути!
Блеснув сурьмой на пальце безымянном,
Себя вложив в оправу из плоти,
Как в шестизначный символ Иоанна.

Сойду к тебе. В твою глухую темнь.
Зажав в груди догадку как обиду.
Теряя Свет, разложенный на семь
У самых жарких берегов Аида.

Мой Демон! Я оставила кресты
У входа в ночь, что немотой повисла.
Чтоб семицветье выпало шестым
Прозреньем, чувством, расстояньем, смыслом.

В тебе прощая каждого из ста
За тот один – весь мир остановивший –
Твой поцелуй в отпетые уста
Отлёт души на вздох опередивший.

Но поздно. Дух в тебе давно погас
И не в твои я верую тревоги.
Хотя ты Богом явлен столько раз
Тебе не верю я. (Одна - во многих).

                1981 Кенигсберг



   
   СТИХИ ИЗ ЦИКЛА « СКВОЗЬ ПОЛНОЧЬ » (1992 - 1996)



    * * *

Невидимая карусель
Скупого лунного причала.
Как глухо иволга вскричала
Садясь на ломанную ель.

Лоснится сонное жнивье.
Сутулый лес искрист и нежен.
Еловым высится манежем
Оцепенение твоё.

И, словно бледное дитя,
Уснувшее игрой неверной,
Луна с глазами дикой серны
Лежит в листве, полусветя.

                1995



    * * *

          ...Когда бы грек
             увидел наши игры.
                О. Мандельштам

На выложенной греками террасе
Я не стояла в позе Галатеи
И пальцами уставшими молиться
Не прикасалась к траурному Баху.
И хлопковые струи Ренессанса
Мне не дарило жалобное небо,
Где, согнутые в локтях, руки Данте
Крылатую носили книгу песен.

В игрушечном, сухом и синем лесе
Не заходилась соловьиным альтом
Не шевелилась ягодой и хлебом
Не берегла стрекоз серьезных танца
Газелевым не наполнялась страхом
И не гляделась в ландыша глазницы.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но помню, как закатом золотея –
Запретный плод вкушала на Парнасе.

                1994 Нормандия



    * * *

В повиновении останься
День земляничного затменья
Где веки в росном полуплаче,
Припухлость ягоды на стебле
Где в приозерном реверансе
Томятся кружева оленьи
И густо воздух обозначит
Стрекозий гуд, что луг колеблет.
Иди туда, где леса помесь
Под струи ивового ветра,
Где полонез кувшинок бледных
И камышей апофеозы,
Там в чашах твой погиб Адонис
От раненного в спину вепря
Где время побывав бесследно,
Кровь Бога превратило в розы.

                1995



    * * *

В межлесьи густом, погребальном
Подлунный собор освещен.
Безлюдно в ночной повивальне
Средь звезд, не рожденных ещё.
Фиалок орнамент стекольный
И башенный прочерк минут.
Я знаю, в глухой колокольне
Шаги на ступенях живут.
Я знаю, там в каменных нишах
Томится непонятый гул
И ветер, сорвавшийся с крыши
Весь воск огнеликий задул.
Всё бредит дождем поминутно
Ночь замерла в окнах, как вор.
И только забытая лютня
Качает – сонатой собор.

                1995



    * * *

Всё было гуще в эту ночь.
Всё было ниже.
Я шла одна.
Я шла по белому Парижу.
Всё было белым. Шаг земной
Под лунной блузой
Тащились крылья за спиной
Никчемным грузом.
А мимо двигались огни,
Одежды, лица.
Никто не видел, как в тени
Замерзла птица.

                1994



    * * *

Под фреской храм – воскресный Кан.
Рассвет угрюм и рыж.
Листвы остынувший канкан
И плавный гребень крыш –
Отточенных как грани скал,
Зубов акульих срез.
Я сна такого не видал
В преддверии небес.
Качает шелковый пион
Немую высоту.
Межколокольный перезвон,
Как бубенец во рту.
Мой силуэт к стеклу прирос
На фоне двух гардин.
Лишь неприступный альбатрос
Планирует. Один.

                1994 Нормандия



    ХОР КЕРОВИНИ

Бушует шторм, дразня и хохоча
Тяжелый альт на сумеречной сини.
Негромкий реквием под слухом Керовини
Пространство режет молнией смерча.

И в этих красках ночи, лун, и сов
Встают валы стеклянные и меркнут.
Так сверху вниз добычу метит беркут.
Так жжет орган палитрой голосов.

Слабеет хор. И в небо взгляд единый
Финал уже, но вдаль манит полёт,
Как человек, который жизнь прервет
Немного не дожив до середины.

                1994 Нормандия



    * * *

В небе ржавом созвездья ожили.
Задрожала слепая звезда.
Ничего не получится – или
Всё получится как никогда.

Полумороком катятся штормы.
Ночь безлика – и этим тиха.
Не вмещаюсь ни в ритмы, ни в формы,
Ни в оранжевый пламень стиха.

То ли плач по умершему дому
Мёрзло выйдет из тайных тенёт.
То ли плюшевый тигр невесомый
Ляжет рядом и как - бы заснет.

И меня ненароком заманит
В свой марфеевый страшный ночлег.
Остановятся хрупкие грани,
Как душа остановит свой бег.

Я увижу, как шторм воплотится
Грянет шквал в ледяное окно.
Руки злые устанут молиться
И запомнится только одно –

Свет овальный лимона на блюде,
На стене – очертания душ.
Бесконечные, хмурые люди
Уходящие в ржавую глушь.

                1995



    * * *

Не будет ничего страшнее
Угрюмой набожности туч.
И ливня, что как мед тягуч
Сойдет в рассвете вишневея.

Сквозь призмы фар, лучей и глаз
Своё получим отраженье.
Как в смерти скрытое движенье
Поймём неведомое в нас.

А. может, нелюдим и стар
Промчится пес – глазастый войлок.
И в руку ляжет мята ёлок
И теплый апельсина шар.

И будет свят тот вечный пес,
Гонимый улиц мышеловкой –
Холодный, набожный, неловкий
Как не решаемый вопрос.

                1995



    * * *

Чужая, бездомная станция
В зеленом объеме зеркал
Безмерная радуга – Франция
Кто в темя тебя целовал?

Кто ночи твои расшифровывал
Вникая в безумный напев,
В тот день, когда утро как олово
Стекало с картонных дерев.

Зачем я, как полночь неверная
О чем-то напрасно моля,
Брела Елисейскими скверами
Под странным названьем – поля.

                1994



    * * *

Не дрогнув месяцем ресницы
Переведи свой тайный взор
Туда, где дремлют плащаницы
И медленен и бледен хор.

Где воска ветрено броженье
И строгих дам смирен анфас
Где чье-то дивное движенье
Светло бередит музы в нас.

Вот свечным веером ожили
Холодные глазницы стен.
Церковный ладан и ванили
Вошли, как облако силен.

И вдруг, как жар небесной манны
Ты ощутишь сердечный бой –
За дверью кто-то долгожданный
Следит все время за тобой.

                1995



    * * *

Всего лишь пол шага, пол мига
Даровано нам испытать.
Что это – людская интрига
Иль божья благодать?
Как рамок полуденных гранья
Разложены жизни на треть:
Рождение, радость страданья
И как заключение – смерть.
Но вяжет всё тот же рисунок
Пространство – себя самого.
И снова тревожит рассудок –
Та малая треть – от чего?
Просечена насквозь природа
Осенним пунктиром огня.
Лишь падает в глубь небосвода
Кленовое кружево дня.

                1994
.



    ОТ БАСТИЛИ

Колокольные стекла остыли.
Звук уколом проткнул небосвод.
От угла Сент-Луис – до Бастили
Фонарей неживой хоровод.

Нервно рвется машинная кода
Дворовых, кулуарных клещей
Обезьянкой застыла Природа
На игрушечном фоне вещей.

Всё бледнее мерцает помада.
Всё краснее ночной абажур.
Воздух прян хрусталем авокадо
Под журчащее сладко – Bonjour.

Карусель оживленного марша
Завершает негромкий круиз.
Незаметно становишься старше
От Бастили – до Санта – Луис.

                1994 Париж



    БЕЛЬВИЛЬ

Над Бельвилем полдень полуярок.
Воздух сжат табачной пеленой.
Пасти опрокинувшихся арок
Норовят захлопнуть за спиной.

Улицы, похожие на струи
Не вмещают наросты домов.
Замерли в воздушном поцелуе
Чучела нацелившихся сов.

Всюду гам, то шепотный – то пьяный
В глубине отельной западни.
Только угли жареных каштанов
Как внезапно вставшие огни.

Золото корейской безделушки.
Бирюза арабских радиол.
Кажется, что вышел из ловушки –
Оказалось, ты в неё вошел.

Ночь дрожит как свечечный огарок.
За вуалью окон здесь не спят.
Над Бельвилем полдень полуярок.
Слабый месяц по небу распят.

                1994 Париж



    ОТЕЛЬ САНТ – АНТОНИО

В полутьме Сант-Антонио
Под изломом брови
Нарождалась симфония
Не рожденной любви.

Там луна, как наместница
В бахроме кисеи.
И проложена лестница
Вертикалью змеи.

Никого не касается
Краткий шаг в глубину.
Полночь – пьяной красавицей
Бредит в винном плену.

Каждым шагом отмечено
Время – нить полотна.
В пятом номере женщина
Всё стоит у окна.

Руки согнуты мукою.
Бисер тоньше ключиц.
Смерть, тихонько баюкая
Клонит женщину ниц.

Всё ей кажется порченным,
Всё потеряно в ней.
Взгляд зубрит несговорчиво
Серпантины огней.

Скоро ляжет – негромкою
И замрет на века.
Локон пепельный комкает
В тонких брошах рука.

Лишь в предсмертной агонии
Тело жизнью свело.
На отель Сант-Антонио
Пало Бога крыло.

                1994 Париж



    * * *

Как странно бредит злая тишь,
Укрывшись облаками ломкими.
И трубы – каменной соломкою
Натыканы в бокалы крыш.

Душа – забытый ипподром.
А мысли – скакуны стреножены.
Лишь тает запоздалый гром
У края губ – сухим мороженным.

Всё повторяется точь-в-точь –
Карета, кучер лихорадочный.
Как странно бредит злая ночь.
И в небе знак висит загадочный.

                1994



    СОВЕТСКИМ ПОЭТАМ

Избыток речи укрощаем
Когда по логике судеб
Мы вечной жизни обещаем
Для тех, кто смертен, глух и слеп.

Осадок голоса и сглаза
На дне сухих сердец и душ.
Так помнит цвет пустая ваза
И древо снятый сахар груш.

Так жадный к славе рукописец
Живой в величании своём,
Штампует мир - в словесный ситец
И просторечный чернозём.

Душок – духи и медный перстень
Зажав в кулак, грозится он,
Что пусть в глуши и неизвестен
Правдив его песочный трон.

Читает медленно свой звук он,
Как чинит оным приговор.
И сам собою убаюкан
Скользит в поэзию как вор.

Всё громче шаг его и связки.
Уже рифмует трёшки он.
Соски, болезни, водолазки
Плодит как головы Горгон.

А сам, играя с ночью в нарды,
Зовет сирен и аонид
Влюблён в Джаконду Леонардо,
Вишневый шелк и чароит.

                1992 Кёнигсберг



    * * *

Всё дальше от меня любовь,
Всё дольше.
Качает мысленный напев
О чем-то давнем.
Качели тихие в жасминовом саду
Батиста тоньше.
Качелей не было со мной –
Они чужие.
Но я их помню. Слышу скрип,
Он тише птицы.
Меня любили там огни
Созвездий древних.
И свет дневной, что обозначит
Лист жасмина.
И день, что опрокинул
В душу – небо.
Тот день я помню –
Было мне лет шесть
От роду.
Он был другим.
И не со мной.
Всё дальше –
Дольше...

                1992 Кёнигсберг



    * * *

Чуть пряная луна висит в окне.
Багряная румянит щеки тишь.
Неоновый в фонтанах ноет свет.
Пионами томится обруч ваз.
Стекающий шифона тонкий газ
Пока ещё не скручен алый плед
В надломе нависает профиль крыш
В том доме, что ночлегом будет мне.

                1992 Кёнигсберг



    КЁНИГСБЕРГУ

Осколки готики. Туман и высота.
Сырая ночь и в ней рояльный хохот
Заложницы весны. И у моста
Ключей, копыт и жаркой меди цокот.

Бульварный плен в чернеющем снегу.
Голодный люд. Старух убогих поступь.
В витринах на соседнем берегу
Собольих шуб и диамантов россыпь.

Игра домов, лишенных лиц, династий –
Оставившей обрывки книг и снов,
Пустой порыв сиюминутной страсти
Оттенки глаз и звуки голосов.

Где всё блистало гением эскиза –
По-королевски сумрачна, горда
Идет аллеей важная Луиза
За нею – шлейфом Прусская беда,

Что будет ею решена от части
В ту ночь, что вся каштаном оплыла.
Пока цвела весна червовой масти
И вертикалью били купола.

Игра домов – игра воображенья.
Свой пепел развевая в пустоту –
История – ты как самосожженье
Теряешь краски, смысл, красоту.

Но бледен день. И мертвенно красны
Сны будущего канувшей Луизы.
Великой и беспомощной весны
Ей не понять - советские капризы.

Природы злой, нечеткий реверанс.
Меняющий столетья, дым религий.
И вечный не сложившийся пасьянс
Увиденный когда-то в старой книге.

Но ничего не может измениться.
Всё тот же звук шагов.Орган, дискант.
Сменились языки, одежды, лица.
Сырая ночь. Аллея. Бродит Кант.

                1993 Кёнигсберг



    СОБОР
          Посвящается Б.Лосскому

Собор, как колокол пространства
Роняет звуки в глубину.
И рвёт сквозное постоянство
И в высоту и в ширину.

И каждой каплей истеченья
Велик и грозен – он летит
Немыми арками прощенья
Во власть Зевесов и Фемид.

И где-то в тайном детском страхе
Я помню, как был гневен Бес –
В глазах – распятого на плахе
Открылся колокол небес.

                1994 Страсбург



    * * *

От чего успокоенность чудная
Не тревожит усталого лба.
Так ленива и этим слаба
В дом не просится кошка приблудная.

Неизбывная радость конца
Затаилась перчатками снятыми.
Вербным небом, шифоном и мятою
И несмелым овалом кольца.

Голубой виноград облаков.
Строгий профиль соборного кружева.
По-февральски светло и простуженно
Кан лежит на предплечье веков

И ни гама не слышу, ни свиста я
За широкой сознанья спиной.
Но обходят меня стороной
Сны и кошки – покоем пушистые.

                1994




    ИЗ КНИГИ «А Н Т И К А» (1996 - 2000)

    АДОНИС И АФРОДИТА

От белого, зачахлого холста
Сырого утра, изморось поблекла.
Как страшно непростительно – пуста
Любовь стучалась в дождевые стекла.
И капли замороченной овал
Растягивал себя скорей нечетко
И ливень нити улиц линовал
И складывалась клеткою решетка.

Я вспоминала солнечный июль
Афинских дней амброзией влекомых.
Где свисты птичьих невесомых пуль
Сверлили воздух в такт любовной комы.
Там пахло медом и маслами трав
В ладони я сжимала мел и оникс.
Горчее всех изведанных отрав
Была тоска по имени Адонис.

Он был красив как нарожденный день
Была я старше, но уму не внемля
За ним, повсюду превращаясь в тень,
Цветами сеяла под ноги землю.
Из пены моря возродясь сама,
Забыв про гордость на изломах Крита
Ложилась горизонтом боль – тесьма
Под именем – Адонис – Афродита.

Невзрачной очумелостью молвы
Плелись в саду неспешные растенья.
Как привкус почерневшей внутрь халвы
Белело чувство – сладкое от тленья.
И было неожиданно светло
Той пустотой нахлынувшего плача.
Болело утро остро и тепло
Внутри меня и ничего не знача.

Вне наказаний явленных помех
Сырое зданье зренья онемело.
Вдоль лестницы, направленной наверх,
Шаги мои несли глухое тело
Меня самой, свободной от греха
Ореховых витрин, плывущих скользко.
Лишь поцелуй рожденного стиха
На щеку выпал звёздною известкой.

И пахло медом, ладаном везде.
Упрямо ворон мерил шагом птичьим.
Машины в необузданной езде
Морочили наигранным величьем.
Тому и быть – рассвету и волне.
И альбатросу сбыться вновь инертно.
Не надо помнить. Помнить обо мне.
Я – чей-то стих, написанный посмертно.

Мне хорошо – забытому стиху. Исчерканному кружевом помарок.
Я знаю, кто-то тайно – наверху
В меня влюблен – распахнотостью арок.
Погиб мой друг, оставив розы след
На белой перепачканной постели
С тех пор ношу под сердцем роз букет
Из прошлой той античной карусели...

И оттого легка моя рука.
В соседские дома неся награды.
Не приближайтесь. Вскользь. Издалека
Играйте в ваши игры дня и ада.
А я уйду уходом Афродит
В горизонталь луны и океана.
Уже лиловый дым ночных ракит
В объеме моего немого стана.

Смотрю сквозь зерна бледные песка
И шаг мой вдоль волны неспешен болью.
Лишь русый локон, взвитый у виска
Горчит ветрами и просмолен солью.
Хрупка граница моих вен и крон,
Застывших в молоке дождя и сада.
Я – утро, опрокинутое - трон
Для тишины и музыки распада.


    АНДРОМЕДА И ПЕРСЕЙ

Не от того тоска пронзает тело,
Что ввысь лететь – перешагнуть финал.
А всё, что так глубинно отболело
Не принесло любви, которой ждал.
Алела страсть по ветру блузой длинной.
И падала в пески ракушек соль.
И вновь тянулось чувство в гибкость глины
Переходя, растягивая боль.

Ах, сколько раз отравленная фея –
Я углублялась в смерти коридор.
Кассиопеи дочь и дочь Кефея
Себе несла я смертный приговор.
И эта боль как дикая нирвана
Уснула в сердце лопнувшей струной.
Сюжетом для картины Тициана
Я стану позже. А пока – покой.

Мне жаль того, кто отпил чашу лиры
И ныне слаб – всесилием моим.
Меня простите. И идите с миром.
Крыла расправит легкий Херувим.
Пасхальный заяц, плач июльской серны
Корзины плеть и в ней клубничный дух.
Античные стихи насквозь неверны,
Изменчивый роняя звёздный пух.

Зачем оскоминой во рту – роса - обида
И золотые прялки дна морей
Когда мне ревность каждой Нереиды
Легла постригом платья и кудрей.
Как жить, когда не видно перекрестья
Хоть жги и режь, а после жни и сей.
И как понять, что, в самом деле - Есть я –
Кабы не явлен был в ночи Персей.

И всё похоже на игру и пытку
По вехам как по датам и грехам
Роняет Время золотую нитку
Закладкой к ненаписанным стихам.
Но странен крест – строкою лечь в бумагу
И, может, воплотиться сквозь века.
Уж лучше сквозь полёт и неба влагу –
Созвездием пролечь – издалека.



    ФЕДРА ТРИПТИХ

         1

Опять не ведая побед
Срываюсь с тонкого каната.
Роняет в душу тихий свет
Твоя небесная соната.
Осенних листьев злая лесть
Ложится желтым полукругом.
Не понимая, что мы есть
На полушаге друг от друга.

В рябинной робости рубин
Луны, испуганной дыханьем.
Броженьем всех миров и вин
Мне - Ипполитово дыханье
Моим бессмертьем не прельщен
Молчит Тесей и Зевс крылатый.
Чего же нам желать ещё
В дыму небесной взбитой ваты?

Смотри в меня. Мой дух сражен.
Меня оценят в чащах века.
Моей любовию сожжен
Меня прославит сам Сенека.
А ныне я тебе – игра –
Предложенная кем-то свыше.
Ты умер. Мне к тебе пора
Идти. А ныне – Тише. Тише.

         2

Неоновое наваждение –
На полночь, брошенную вспять.
Безлюдное столпотворение
На шаг от пропасти - опять

Рубиновый зрачок флакона
И в нем – объёмы пустоты.
Икар, игра, ирис, икона
Одушевлённым – внутрь - Ты.

Проигранным до дыр спектаклем.
Дарованным до плача – сном.
Миражным кружевом – мираклем
Твой дом – и пробужденье в нем.

Куда? - Слепое пробужденье.
К кому? – осадком маяты.
Лишь Посейдоново круженье
Морские, мертвые цветы.

Упругий лай судьбы у двери.
Надрыв замочных скважин – жен.
Завороженною мисс Тери
Усталый Данте обожжен.

Я родилась от Пасифаи
И ариадниной сестрой
И черных чаек злые стаи
Мне снятся мертвыми порой.

В аллюре алого заката
Мне погубить тебя велит
Душа.Но я не виновата –
Не виновата, Ипполит.

         3

Тихо. По нити вышла. Сад.
Розовых веток привкус – яд.
Разовых клеток вечный плен.
Ризовых меток – встать с колен.
Дальше – неровно, неслышно – до –
Донна, Денни, Дон Амина – до.
Федра, а, может, с желаньем – же –
Поздно и странно. Страшно уже.
Снова по венам печи – ночи
Тихо. Сегодня праздник. Молчи.
Тонко сегодня меж коз и лам
Ляжет на травы ласк фимиам.
Миг перед смертью – гореть врозь
Сквозь океанов и суш ось.
Стоп. Я тебя не ждала. Нет.
Пеплова дева – пеплом с планет.
Пальцы под ткани канут – шрам –
Прорезь флакона – глоток, грамм
Яда тебе. И себе – впрок
Скользкий на шею – шелка шнурок -
Плавно. Наруша шар тишины,
Шелест крушины и плеск бузины –
Сном в поздний полдень иных лет,
В уличный гам и машин бред.
Ну а теперь – обними раз
Видишь волна морей – из глаз.
Слышишь, волна страстей – из жил.
Смертью обоих заворожил.
Я тебе больше отдам взамен:
Пламень души и венок вен.
Красный флакон и стихов яд.
Помнишь меня? – это был сад.
В коме – закомкан – страх – Стотреть!
Все твои розы кому – сквозь смерть?


    ПОСЛЕСЛОВИЕ К ФЕДРЕ

Разворачивай коней
          И веди их к водопою.
Я открою дом теней
          И лампадный свет настрою.
Этот дом тебе – един,
          С невесомыми крылами.
Не ходи туда один.
          Я зажгу сначала пламень.
Отдохни. Не верен путь.
          Да и кони волка слышат.
Тихо. Видишь, наша суть –
          Перепуганная дышит.
Никого. Лучинный бред.
          Молоко в объемной глине.
Я тебя не брошу. Нет.
          Ни вовеки – ни отныне.
Чуть лукаво. Чуть светя –
          В деревянной люльке – ели
Наше хрупкое дитя
          Спит в подлунной колыбели.
Посиди бестел и наг
          Здесь ты свой и век твой долог.
Просто посиди вот так
          В этом доме сна и ёлок.
День не близок. Ночь длинней
          Подожди я дверь закрою.
Разворачивай коней
          И веди их к водопою.
За пределом – ночь - твой трон
          Черен свет неугасимый.
Плавно перевез Харон
          За предел, к тебе, любимый.


    ДИДОНА И ЭНЕЙ

         1

Той сини в осени рассеян след.
Весенней впалости черемух
Уже не ждать – гранатовый браслет
Ношу под тканью в сквозняках – проемах
Иду – по лезвию твоих табу
Балетной поступью – канатом –
Твою четвертую звезду
Опережая в ночь – стокатто!
На пальцах – пляшущий огонь
Струны, оплавленной дыханьем
От порч, проклятий, от погонь
Тебя сокрою - колыханьем
Небес, не явленных тебе,
Нежданных – шорох анаиса.
В лесу забытом, как в мольбе
Всплывут лиловых два ириса.
Излет ресниц. Полу – овал
Глубоких глаз в момент пыланья.
О как ты жадно целовал
Невоплощенное желанье!
Не нужен меч, не нужно трона
Хоть кудри изорви – толпой.
Твоя судьба звалась – Дидона
Вино и кубок золотой –
Всё потерял.

         2

В афинской суетной ночи
Где утро спит оледенело
Мне в сердце бьют твои лучи
И черный ангел снится белым.

А на Сицилии – весна
И солнце пляшет пеной моря.
И мне за полночь не до сна.
Энея судно шторм зашторит

И будет после ликовать,
Тряся людей в картонной лодке.
Тебя узнаю я опять
В чужой намеченной походке.

И туго стянут белый день
Кольцом табачного испуга
Как лихорадочная тень
Немого страха друг за друга.

Зачем, в провалах перемен
Ремни я резала на травы
И основала Карфаген
Себе сама нашла отраву.

А после ты меня искал
Покинув Трою, пал в интриге.
Нам мир был – миг и день был мал
Но сколько было в этом миге...

         3

В зелень леса - сквозь тяжесть жемчужной воды
Просочиться, припасть к изумрудному бреду.
Повторяя в мозгу, что не будет беды
С тем, кого увела я по волчьему следу.
Сквозь кустарный базар не Природы, а лжи
Провожу не спеша по земному канату.
Черный ангел послушные крылья сложил
И рожок золотой приготовил как плату.

Мой потерянный рай – ты неясен как ночь
Ты тревожишь рассудок фиалковым ядом.
Не могу, не хочу я тебя превозмочь
Ничего не прошу - посиди со мной рядом.
А потом, да и как в этой слабости рос
Где сплелись как столетия лотосы утра
Я отвечу тебе на извечный вопрос
Не словами, а тихой игрой Камасутры.

И прольются с небес ледяные ключи.
Всепрощающий дождь прикасанием тесен.
В этой паузе смертной давай промолчим
Про игру и про жемчуг в затерянном лесе.
Карфагенские шкуры и Ярба вражда
Не заменят покой усмиривший обиды.
После гибели Трои ты скажешь - Я ждал
И на веки я стану твоей Энеидой.
Только поздно теперь.


    СЕЛЕНА И ПЕЩЕРА

         1

Снизу вверх – меня не видел
На камнях в глухой пещере
Всё лежал и будто спал
Юность вечную желая.
Я – луна. Я людям идол.
Я живу в небесной сфере
Мой закат ни желт, ни ал.
Воя жду в лесу - ни лая.

         2

Расколот обруч дня невольно.
В проемы улиц ночь влита.
Опять встревоженно и больно
В груди колышется мечта.
О чем, когда уже намечен
Размах уставших, дивных крыл
И ты совсем не бесконечен
В безумной вечности светил.
Чужого платья прочерк красен
В тенях зари буддийских Вед
И в небеса порыв прекрасен.
И тишина с небес в ответ.
У входа в ад – ворота рая,
Мой черно-белый странный дом.
Не сбыться нам, лишь умирая,
Мы будем сожалеть о том.

         3

Эндимион, вы спите, мой негромкий
Возлюбленный, а я на страже сна.
Дождя ночи насушенной соломки
Навяжет мне для вас сама весна.

Чтоб вход в пещеру оградить от зверя
И облак Вам под голову впустить
Мне Вас считать своей земной потерей
Как мне для Вас в молчании светить

Мой друг прекрасный, явленный так поздно
Я Вас ждала напрасно много лет.
Бродила долго – лабиринтом звёздным
Пока не набрела на хрупкий след

Мне нечего сказать – так много сути,
Что можно захлебнуться от глотка.
Я Вас люблю на той земной минуте
Что слишком неизбежна коротка.

Не долог сон, мне явленный при жизни
Хранить Ваш гений – лучшее из мук.
И чем острее зов, тем миг капризней
Я вечный Ваш космический испуг.

Со временем вода подточит камень,
Как не был бы наш мир жесток и глуп.
Целую Ваше сердце - в самый пламень
Всем возбужденьем воспалённых губ.

         4

Покинутый очаг затеплился чуть слышно
И поступь чуткая застыла у двери.
А в сад забытый всё стекали вишни
И птицы тонкие блуждали до зари.

И замер миг прикосновеньем чуда
Игра познанья – из небесных яств.
Откуда Вы явились мне, откуда
Из тайн каких непонятых пространств?

Полёт негромкий уронил сознанье.
Осколки ягод выпали из рук.
Благословляю Ваше опозданье
На сотни тысяч будущих разлук.

Не бойтесь шага лишнего у края
Остановитесь – и вдохните нас.
В который раз отдельно умирая
И возрождаясь врозь – в который раз.

Вас не вести мне - лунною тропою –
Эндимион – я есть сама луна.
Я сердце жаркое на все замки закрою,
Чтоб всем была печаль моя видна –
О Вас – земном.


    ПОСЛЕСЛОВИЕ К СЕЛЕНЕ

Неверный глазу и уму
Кинжал ночи скрывает монстра.
И сразу видно по всему,
Что этот нож заточен остро.

Где полуобморок тиши
Качает призрак Ариадны
Где прямо в зареве души
Он воткнут силой беспощадной.

То в виде - лилии плеча,
То – розой на груди усталой.
И крови лента горяча
Легла в закат атласом алым.

За что и как – не видит глаз.
И сердце смертное не слышит.
Любовь – убийство на заказ.
И смерти знак на теле вышит.



    ПЕРСЕФОНА - АИДУ

         1

Тебе – не доставшему угол небес
Неведомый знак высотой распластался.
Я видела сон – заблудившийся Бес
В окно твоё тихо вошёл. И остался.

Ты спал. Было тихо. И пахло вином.
Растения дома вбирали прохлады.
Не двигаясь с места, ты спрятался в нем.
В бесовские тайно вошел анфилады.

Манило тебя приспусканье плаща,
Ты видел крыла его черные перья.
На стенах столетних проклятьем плюща
Вместилось в тебя роковое доверье.

И Бес ликовал, увлекая твой дух,
Он знал, что не видишь ты белое зданье.
Он зрение дал. Даровал тебе слух
Ночи и измены слепое зиянье.

А после, когда ты постиг глубину
Законов его подземельных смешений
Любовь свою - тяжесть отправил ко дну.
И грустно смотрел, не мешая движенью.

Отсюда – погас в твоём взоре опал.
Он – светло-коричневый стал онемелым.
Твой Бес безмятежно в ногах твоих спал.
А ты на кровати сидел. Вечерело.

         2

Безвозвратно, плавно и робко
Под прощальный аккорд звеня,
Твоих снов голубая лодка
Отделяется – от меня.

Незаметно – по нити будня.
Между строк бытовых невзгод
От полуночи – до полудня
Удаляешься в свой восход.

Неизменно – лучом сарказма,
Лаской бредя, взахлёб браня
Сквозь мечту и рыданий спазмы –
Отделяешься от меня.

Неизбежно, как смерть для жизни,
Неустанно, как время течь
С каждым днем больней и капризней
Отвыкаешь от губ и плеч.

Поддаваясь великолепью
Оторваться вразрез и всласть
Ответвляешься новой ветвью,
Забывая и ток и страсть.

Дорогих объятий минуя
Опустившись в прошедший бред,
Отрекаясь и вновь целуя,
Отсекаешься – в свой рассвет.

Можешь плыть – разрубаем сети
От любви только след и лёд.
Птицам в клетках не жить на свете.
Дверь открыта – за ней – полёт.

Я ни Федра и ни Энеида
Я сошла в подземелье лун.
Чтоб тебя – моего Аида
Не сорвало с небесных струн.

         3

Падение в небо – открытое темя.
Ленивые лилии плавно желты.
От жизни до смерти проложено время
Которому выдался страх высоты.

Высокого страх - отчего, если губы
Отчаянно пробуют каплю небес.
Как странны твои прикасанья, как грубы
Лобзания смерти – полуночный Бес.

Под ливнем луны ты красив и отчасти
Колышется сердце при вздохе твоём.
От волчьей от вечной непонятой страсти
Рубин небосвода и звёзд окоём.

Тебя не боюсь. Ты сидишь полукрыло
На фоне окна в шестимерную ночь.
Быть может, тебя я любила – остыло
Дыханье коней, уносящихся прочь.

Распахнуты шторы. Наивны и пошлы
Ласканья теней в гамме призраков тел.
Я помню отрывки из нескольких прошлых
Запутанных жизней. Ты также сидел.

Сидел у окна. За окном в полнолунье
Под черными крыльями еле светя
Смотрел, как в ночи превращаюсь в колдунью.
Сидел и смотрел, как качаю дитя.

А после ржаные высокие травы
Мне жгли загорелое тело, а ты
Протягивал мне тонкий кубок отравы,
Чтоб я пересилила страх высоты.

         4

От пепельных волос прямых и нежных
Дыханье исходило – дух пустыни.
И мыслей, и огней и ласк безбрежных
Твоих высот – вовеки и отныне.

Слеза полутекла на флоксы груди.
Желание сжималось взмахом фетра.
Стояли в стороне чужие люди,
Все неподвижные – порывом ветра.

Змея ползла зигзагом заговора
Песок коричнев был и солнце встало.
А я одна ждала ночного вора
Подножьем неземного пьедестала.

Сплетая руки в дыме трав куренья
Я знала – ты в пути, гонимый всеми.
Эротикой распятого растенья
Сжимая в обруч рук своих колени.

Я знаю грани мук, границы пепла
И семикрылье плачущей планеты
Я высотой твоей давно ослепла,
Подземного, пустого лазарета.

Запретный шрам на золотом предплечье
Горы Сезам, слезам открытый снизу.
Обряженная в облик человечий
Я вся вошла в предсмертные эскизы.

Бреду такой. Вокруг ни зги, ни вдоха
Лишь маскарад людей, их меч прощанья.
Мне плохо без тебя. С тобой мне плохо
Мой черный ангел с белым светом знанья.

Вплывет луны овал и око вдовье
Назначит воплощаться круговертью.
Опять войдешь. И сядешь в изголовье.
Агонию чела остудишь смертью.

И полетят созвездий коридоры
И анфилады жизней бывших раньше.
В конце тоннеля свет вернет просторы,
В которых нет тебя, любви и фальши.
Мой рок – Аид.

         5

Зачем я тебе –
Тихо ходишь за мною,
Молчишь за спиною
В сокрытой мольбе.
За что я тебе?
Сотни прочих нарядней
Клубок ариаднин
Наметят в судьбе.

Куда я тебе?
Смертной женщины стоны -
Шипенье Горгоны
И лик голубей.
Когда я тебе?
Если канули фоны
Твоей Персефоны,
Хоть солнце убей
Зачем я тебе –
          НЕВИДИМОМУ?



    АФРОДИТА И ГЕФЕСТ

         1

Ты должен простить мне трагедию
И жизни запутанный штрих.
Ни Лета, ни Леда, ни леди я
Я больше чем проза – я – стих.

Я – бледное кружево почерка,
Где смерть – под чернилом пчела.
Любви моей дивного очерка
Тебе пригубить у чела.

Я – плавное строчек кружение
И звяканье солнечных сдач.
Небес электронное жжение.
Преступник себе и палач.

Я – боль, позабытая временем,
Нытьё под ребром и тоска.
Космическим выпала семенем
Седой полосой у виска.

Прости мне - распутнице выговор
И яму долгов и плетей.
Арея ловушку и пригород
Твоих невидимок – сетей.

Не думай, что совести раненой
Нет места в душе роковой.
Я – стих высотой одурманенный
И смерти негромкий конвой.

Ты сильный. Ты вправе накладывать
На раны живые ярлык.
И передвигать – перегадывать
Мой – всем вызывающий лик.

Прощай на века. Буду видимой,
Где звук не откроет уста.
Я – стих недописанный, видимо,
Один - из непонятых ста.


    АРЕЮ

         2

Вдребезги всё. Толчь стекла
Души – течь – тебя нарекла
Тем, кого не могло быть
Тем, для кого - на ветру стыть
Страшным, узким проулком – в ночь!
От него, от тебя, от других - прочь
Затем, чтоб сада мрак распял
Души печь – дочь морей и скал.
Здесь в суете факельных драк
Всякому всякий - и друг, и враг.
Здесь в маяте мятых лип
Каждому – взмах. Никому – всхлип.
Липких ворот при ломкой луне
Здесь до тебя – не дойти мне.
Поздно. У звёздных дыр – дверей –
Стража афинских фонарей.
Шаг до тебя. Миг – когда
Всё затопила моя вода
Слёз, позабытых тысячу лет,
Не было нас. И не будет. Нет.
В черные рёбра улиц - грусть.
Не было нас. И не будет пусть.

         3

У меня не будет никогда
Ни твоих теней, ни отражений.
Золотая тихая вода
Твоих глаз остудит бред движений.

На исходе медленного дня
Шара бледного слепой Дианы
Ничего не будет у меня
Кроме черно-белого тумана.
Ни молчать, ни плакать, ни сидеть
На твоих протоптанных порогах.
Значит, ни о чем уже не петь
Ни качаться в судоргах - тревогах.
Никогда не будет у меня
Той ночи, где баламутят черти.
На исходе медленного дня
Ничего не будет кроме смерти.



    СЛЕЗАМ ДАВИДА

         1

Вперемежку с землею, что вдох
Задувает в растенья – колышет.
Говорили мне вслед – где твой Бог,
Тот в кого так отчаянно дышишь?

- Ты не ходишь по свету – летишь –
И полёт твой глаза ослепляет.
- Посмотри, как пронзительна тишь
И внутри – никого не бывает.

Над излучиной белой руки
Что роняет свой жест безвозвратно
Слепнет кружево тайной строки,
Где эротика глаза невнятна.

Не затем, где ступает нога –
Голубике раздавленной таять.
Сквозь одежды, раздев до нога,
Будут взоры голодные пялить.

Сквозь елейный и грязный ручей
Что подобен гадюке укусу,
Будут требовать - пробы ничьей
Что она и какая по вкусу.

А, затем, не дождавшись смотреть,
Обратятся к своим постояльцам.
Перейдут на обычную снедь,
Что приятнее глазу и пальцам.

Тихий обморок плеч и крыла
Им закроет соцветия свыше.
Рухнут с неба воды зеркала
Станет - тоньше, прохладней и тише.

А затем, мимо тени крыла
Поплывут похоронные – маршем –
Не поняв, неужели была
Эта жизнь скоротечная наша.

И, оскалившись, псы подойдут
Чтоб от крыл оторвать напоследок
И нескладно гробы содрогнут,
В чьих объятьях покоится предок.

И росой полоснёт синева
Утомленная днем угловатым,
Не забыв, что звонка и жива
Капля неба, зажатая в атом.

Что сказать вам – неслышащим суть,
Тем лишенным и слуха и зренья.
Как вам пламень духовный раздуть
В сердцевине распада и тленья?

В диких шорах, взирая на мир,
От пустого в коленях дрожанья
Усмехнется умерший сатир
Вашей вечной игре подражанья.

А вокруг есть еще небеса
И морей голубые провалы.
- Где твой ангел – жужжала оса
И надгробный пион целовала.

- Где твой Бог – вопрошали вдали.
- Что твой крест в твоей смертной натуре?
Лишь летящие в ночь корабли
Предвещали распятие бури.

Было жарко. Всё плыло рябя.
Пахло сыростью алой с Аида.
Я не Бог. Но я слышу тебя
Моего неземного Давида.

         2

Мой Давид, это было давно и не здесь
После гибели Майи, Атланты, Помпеи
В трёх пещерах искали мы воду и есть
В день, когда о тебе вопрошали Зифеи
Полон роз, дикий остров раздаривал дань
Всем, кому не дано возродиться Дедалом
Помнишь – черной скалой - тихо падала лань
Вниз, туда, где толпа, воспаленная жалом
Возводила мосты – для язычников трон,
И клубился вулкан семицветием магмы
Как был близок закат – как был мозг воспалён
Как смогли мы пройти этой пропастью, как мы?
Устояли – нетронуты бесом в ночи,
Пусть хоть миг, но какой – даже в разных столетьях.
Мой Давид, не рассказывай больше. Молчи.
Мои плечи рубцами останутся, в плетьях.
Вне царей и народов, знамений – знамён
Верой впился в рассвет наш с тобой дирижабль.
Не бывает конца. Не бывает времён.
Только истина есть – это Бог и корабль.
Кто тебе диктовал жить и петь напролёт
Эту вечную веру – генетикой свыше?
Моя жизнь – это твой двадцать первый псалом
Мой Давид, а теперь – полуголосом – тише.
Бог - огромен. Корабль его полон любви
По вселенским волнам он плывет бесконечно.
Мой Давид, доплыви до него, доплыви
И небес молоко расплескается свечно.
И как видно, увы, высока и качель
Что несет в облака всех подобных изгоев.
Как легко и небрежно оплавилась ель
Золотым янтарем Атлантиды и Трои.
Вот тебе мой поклон. Припадаю на век
К твоим древним подножиям строчек и пыли.
Я ведь так же как ты – тоже лишь человек –
Только с большим размахом раздавленных крыльев.
И теперь после стольких расправ надо мной,
В миг, когда я могла донести - дар горенья-
- Где твой Бог – кто-то спросит, шипя за спиной.
Затаённо молчу. Ни к чему объясненья.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Люди – жертвы сует. Суета есть пустырь.
Только маятник – Время стучит это знанье.
Сквозь века проникаю в твой вечный Псалтырь.
А вокруг только Бог и корабль. И зиянье.

                1999 Париж




    НИТЬ
  «ВЕНОК СОНЕТОВ»

          ...Опамятуйся, Ариадна!
          Я даровал тебе слух,
          Я даровал тебе свой слух –
          Услышь же меня! -
          Ежели не возненавидишь себя,
          Себя не полюбишь.
          Я – твой лабиринт...
                Ф.Ницше

         1

Оставь свой жест, приветствуя меня!
Клубок златой тебе несу навстречу.
Я – Ариадна. Лабиринт огня
Твоих путей ложится мне на плечи.
Пусть минотавра крик, кинжал клеймя,
Разбудит всех богов моей предтечи.
Меня ты бросил так по-человечьи,
В тот миг, на остров Наксос заманя.

Я разломила яблочный овал.
Како-то шут шаги исцеловал.
Созвездье Северной Короны тоньше бязи.
Полуовал обрушенных зеркал –
Тесей, любимый, ты ли не пытал
За смерть шута, свалившегося наземь?

         2

За смерть шута, свалившегося наземь
Никто во все века не отвечал.
Засох бессмертник в опустевшей вазе.
Я стала той, чей след кроваво ал.

Теперь – Афина я – луна в топазе.
Мой жест не только войны укрощал.
Он дым амброзий ночью обещал
Но воины предали меня в моем наказе.

Упала нить в священный Парфенон.
Отныне он единственным стал он
Светилещем, где воск стоит звеня.
Стою – слоновой костью – вот мой трон,
А за спиною – головы Горгон.
Я меч брала, взлетая на коня.

         3

Я меч брала, взлетая на коня,
Поскольку жрицей Весты родилась
Весталка - девочка, не знавшая меня,
Не распустилась в срок, не удалась.
Не потому ль, что Парфенон оставила
В беде, как в ризе тонко воплотясь,
Я - целомудрие. И я не отреклась
От женской сущности. Грехам – отрава я.

Погасший огнь – несчастье для людей.
Во храме Весты нет его святей,
Горящего под ладаном и мазью.
И снова я ропщу – смотри, Тесей,
Каких тебе я наплела сетей
Я – женщина, заплеванная грязью.

         4

Я – женщина, заплеванная грязью
Не та ли неудачница Геро,
Чьё море было диким, как заказник
И чей Леандр с профилем Пьеро
В любви тугой пролив в слепом экстазе
Переплывал – до Сеста, как герой
Пока Геро светила в башне – про
Огонь, забыв однажды в ночь оказий.

Погас маяк любимой. Вот беда.
И унесла Леандра та вода,
И труб прибило к башне, волоча.
А я – Геро ушла на дно тогда
Я помню всё – вода сочла года
Я видела улыбку палача.

         5

Я видела улыбку палача,
В тот миг, когда Гармонии в венчанье
Слепые Боги как бы невзначай
Венок и пеплос дали обручальный.
Моя ли свадьба то была? Шепча
Дар от Гефеста, как посыл печальный
Ненастье в дом вносил во мрак вуальный
И – погребальной таяла свеча.

Но я – Гармония. Зачем мне этот дар?
Войной добытый стал он, как удар.
Всё против этого во мне протестовало.
Я лучше бы погибла, как Икар
Ведь помню суть свою – любви пожар
И Божий свет в расщелине подвалов.

         6

И божий свет в расщелине подвалов
Рассудок заключал в свои поля.
Я вспомнила как брата отпевала
Одной из Гелиад цветущих - я
Всё плакала, вдову напоминала.
Мы – сестры братом бредили, моля
Тихонько превращаясь в тополя –
По воле всех богов и нас не стало.

Янтарный шрам на диких тополях.
Уже была женой, сестрой – всё прах.
В смоле сосновой – исповедь кинжала.
О, суть моя! Я помню ложь и страх
От поцелуя на моих руках –
Язык огня и злого жара жало.

         7

Язык огня и злого жара жало
Стал на столетье дальше. Помню – Жанна...
Покликал кто-то, а я вся дрожала
В пылу таком ко мне сошла нирвана.
А я огню улыбкой подражала
Чуть ироничной. Лишь мои каштаны
Свечами плача, мне шептали – Жанна...
Ну а в толпе всё шикало и ржало.

О, нить моя! Через века – зачем
Тебе кровавый опыт теорем,
Чьи доказательства – круговорот смерча?
Неровный пламень на моем плече.
Зловещий танец звал в себя зачем
Пока толпа глумилась хохоча?

         8

Пока толпа глумилась хохоча
Я вышла в ночь – в распахнутую даль.
Где травы льнут к губам, ластясь, горча
И мать – и – мачехи тумановая шаль.
В горсти у Федры – в клочьях алыча.
- Мой пасынок – любовник, а не враль –
Оклевещу его я – дева – сталь.
Убитый мною, пусть замрет в ночах.

Мой Ипполит! Тобой – себя сожгла –
Всю без остатка – тонкая игла.
Сквозь нашу смерть мой разум толк настиг.
Я больше быть иною не могла.
И вот когда прощенной я сошла.
И вот когда – кормящий женский лик.

         9

И вот когда – кормящий женский лик
Меня привел к богине матерей.
О, Гера! Как твой бренный смысл велик.
Ты – женщина сильнее всех царей.
Своим же женским чудом, что как блик
На полотне невиданных морей
Блистает млечностью, где Геба и Арей
С детьми другими как вселенский тик.

А, может, пульс в сокрытии небес
Где так могуч и беспощаден Зевс.
Мудрейший из богов и не старик.
Он лишь в конце пути – владыка, бес
Познав всю фальшь и наготу невест
В полутонах свою же суть постиг.

         10

В полутонах свою же суть постиг
Творец. Потухла аспидом доска.
Никто на свете так и не приник
К той жилке, что трепещет у виска.
Быть может, средь Психей и Эвридик
Пигмалион один судьбу искал.
Любимую он выстрадал у скал.
И вылепил её. И в ней возник.

Мне – Галатее глина жжет уста.
Пигмалион! – Я рама без холста.
Зачем тебе из глины бесконечность?
Хотя тебе любая плоть пуста
Тебе не верю я – одна из ста,
В тончайших клетках, впитывая млечность.

         11

В тончайших клетках, впитывая млечность
Сошла Селена на росистый луг.
Где лёг возлюбленный Эндимион. Извечность
Пути нашел он, променяв на дух.
Остался вечно юным. Человечность
Проникла в лунный пламенный испуг.
Храня любимого, вся превратилась в слух –
Луна – Селена, вниз роняя свечность.

Всё в этом мире – несогласья глас.
Пигмалион вдохнул из мертвых глаз.
Психея согласилась на постриг.
И в тьму Аида вышла, как отказ
В тот час, когда всем сущим напоказ
Стоцветный мозг расплавился на крик.

         12

Стоцветный мозг расплавился на крик
Сверкнула нить на лабиринтном ложе.
Разбитой чаши проявился стык.
Уже не Артемида я. И что же,
Коль меж оленей, лип и повелик
Я – женщина любая слышу кожей
Игру Природы. Я в ней вся – о Боже!
На деревянной длани – семь гвоздик.

Среди людей клубок мой – связь времен,
Где каждый шут любовью заклеймен,
Хотя умом и сердцем невелик.
Сизифов труд – распятие знамён.
Услышав, чей мне приговор вменен,
Я – растворяясь в вечном – сжалась в миг.

         13

Я – растворяясь в вечном – сжалась в миг.
Я так хотела заглянуть в частицы,
Молекулы – и дальше - вглубь – в родник,
В то темя, что так в голове светится.
Я самый первозданный ученик.
Мне космос в глубь души давно струится.
А мысли – это плачущие птицы,
Сквозящие в провалы снов и книг.

Ну что, богини милые, болит?
Забыли, как влекомые в Аид,
Вы все сложились в плаху – скоротечность.
А вы б убрали ненависть и стыд
И заглянули б в таинство Фемид
В котором тонкой жилкой билась вечность.

         14

В котором тонкой жилкой билась вечность,
Отстукивая раненое – Верь.
Весы, рок изобилия, сердечность
Фемида – правосудие потерь.
Но где нам излечить бесчеловечность,
Когда толпа безлика и теперь
С повязкой на глазах открою дверь
И пусть Харон обрядит в подвенечность.

Я разломила яблочный овал.
Какой-то шут шаги исцеловал.
А кто-то в ночь опять повел коня.
А мой любимый всё меня искал
И с горя всех богинь переласкал –
Оставь свой жест, приветствуя меня!

                2001 Портбай Нормандия


    МАГИСТРАЛ

Оставь свой жест, приветствуя меня!
За смерть шута, свалившегося наземь
Я меч брала, взлетая на коня –
Я – женщина, заплеванная грязью.
Я видела улыбку палача
И Божий свет в расщелине подвалов,
Язык огня и злого жара жало,
Пока толпа глумилась хохоча.
И вот тогда – кормящий женский лик –
В полутонах свою же суть постиг,
В тончайших клетках, впитывая млечность.
Стоцветный мозг расплавился на крик.
Я – растворяясь в Вечном – сжалась в Миг,
В котором тонкой жилкой билась Вечность.

                1993 Санкт-Петербург





    ИЗ ЦИКЛА «НАИТИЕ»

    ОПРОКИНУТЫЕ КРАСКИ
  (о нескольких картинах)

         1

Сон разорван ледяной омелой,
Я не жду ни горя, ни удачи.
Спящая вода у дачи белой.
Белая вода у спящей дачи.

Изнутри прохладой веток гибких
В середине плачущего сердца
Всё манит твоя полуулыбка
В лабиринте – потайная дверца.

И наряд изысканно печален –
Каждый тон прозрачно сине-красный.
В глубине, каких небесных спален
Нам готовят переход опасный?

И за ним твоим лекарством кисти
В полуобморок зеркальных линий
Унесут в спираль земные листья
Суету сует и - лунный иней.

         2

Снег и полдень вдалеке.
Тень любви и неба.
Пятна света на реке
Предвещают небыль.

Где страна твоя живет
В полузвонком злате?
Где так тонок мёд и лёд
Миг воды и пятен.

Шаг лазури, крен гусей,
Луч и солнца соты,
У Гомера – Одиссей
Знал твои высоты.

Там, где Русь и выдох жал
В голубые ризы,
Как над речкой удержал
Снежные карнизы?

Где покой и утра мел
И любви броженье
Как в объём воды сумел
Уместить движенье?.

         3

Мотив ли это – осени огонь
Зажег листву усталой спичкой неба
И вот уже сошла слепая Геба
На этот путь пожаров и погонь.

Огонь ли то – на желтых пятнах жженье
Мелькнуло в очертании берез.
В их рыжей песне медленных волос
На миг произошло преображенье.

Любовь ли то застыла в неглиже
Забытой гаммой своей вечной власти
Мазки ли это, краски – неба масти
Сошли с холста и замерли в душе?

         4

Метки дат и лет,
Объёмы позы.
Звонкие как свет
Стоят березы.
Тонкие как звук
И крик летящий.
Шепот губ и рук
В соседней чаще.
Гладкие как шелк
Девичьей груди,
Птичий гомон смолк.
Исчезли люди.
Только тает миг -
Молочный трепет.
Осени родник –
У смерти лета
Бьёт ключом и тих
Своим наркозом.
Легкие как стих –
Стоят березы.

         5

Когда невидимым мазком
Легла на чашу леса зелень
Осели черные стволы
И солнца камень лег на травы
В оцепенении лесном
Где глаз был скрыт и шаг не велен
В шептаньях лиственной молвы
Все персонажи дня не правы.

Всё сбылось тем зеленым сном,
В котором детство тоньше мяты
И память кружит рамки лиц,
Давно забытых и отпетых.
Где между пнями бродит гном
Где слабостью невиноваты
В болотах тени тонких птиц.
Поляна. Зелень и просветы.

         6

Золотая мелодия утра
Бубенцом леденящей ночи.
Ты за окнами прячешься мудро.
За тугой занавеской молчи.

Мы не выдадим спящего люда
И качающих погребы мух.
И агонию моноэтюда
Мы разложим на взор и на слух.

Треуголье нахлынувшей крыши
Понесёт в затуманенный плёс.
Как не виден в ночи, как не слышен
Ни сверчок, ни ребенок, ни пес.

Только звон с высоты ниспадает.
Где-то кони и их водопой.
Так пространство себя ощущает –
Шелестит золотою водой.

                2000 Портбай Нормандия



    ПУТНИК
  (последние три картины)

         1

Дорога в гору. Полдень. Путник.
Ни нимф, ни арф, ни аонид.
Как стон Офелиевой лютни
Качание сосны навзрыд.

Сквозная зелень глубины
Холма, что вдаль пролёг испугом.
Как травы в глине сочтены,
Как низко небо пало кругом.

Ещё неверная глазам
Попытка пере – восхожденья
Туда, где высится Сезам
В объёме божьего владенья.

Ещё мазок – и виден крен
Откоса сжатого песчанно.
И халцедона донный плен
И всюду тонко – осиянно.

Как поступь мудрая тиха
И тяжек сок росы и тленья.
И нет ни ада, ни греха
Лишь свет зеленого растенья.

Строка – надломленный сосуд,
А из него – теченья масел.
Какие крылья понесут
Вздох тишины, теней и бязи?

Бредет. За шагом длится шаг.
Мгновенье плюс, как слава оде.
В который свет, в который мрак –
Дорога в гору. Путник. Полдень.

         2

Как восходил он на коне,
Белея шлейфом.
Тот день полулетел во сне,
Он снился эльфам.

И войны – схвачены мечем.
Толпа за ними.
Господень вход.
Господень день В Иерусалиме.

Дитё на каменной плите,
Ковер под ноги.
Как долго, Господи летел,
С какой дороги?

Сошел на сей тернистый путь,
Глубок и мудр.
Под аркой голуби и ртуть
И мрамор утр.

Шифон касается руки.
Светла осанна.
Весь от Матвея, от Луки,
От Иоанна.

Мы – звуки в звездном шалаше.
А он - над ними.
Глас вопиющего в душе
Земной пустыни.

Луна погасла, бесам лёг
Просвет в низине.
Сквозь холст и масло явлен Бог
В Иерусалиме.

         3

Вид из храма. Снежная звезда погасла.
Охрой кирпичей в углу горчит.
Пятьдесят на восемьдесят. Масло.
Дверь полуоткрыта и молчит.

Дверь полуоткрыта. Вид из храма.
Храм заброшен. Нет здесь никого.
Стрелкой в бесконечность вздулась рама.
Здесь обитель духа одного.

Контур - выход, тень дождя и блика
В белое пространство пустоты.
Снег кирпичный. Очень звонко. Тихо.
И дыханье чье-то с высоты.

Кто насыпал эту гору камня
И открыл во двор литую дверь.
И зачем разорванное пламя
Тишины срастается теперь?

Свод надстенный шрамами искусан.
Мерзлой раной трещины пошли.
Может и Отец, и Сын и Дух сам
В этот выдох мертвенный вошли.





   Из книги « НЕЧЁТНЫЙ ВОСТОК »

     33 ОСКОЛКА

          ...Старый резиновый мяч
          Брошенный в детстве на крышу.
          Где он теперь?
                И. Такубоку

    * * * *

...Мама, куда ты ночами
Так невозвратно глядишь
И почему через время
Падают звезды под вишни
В чьем-то далеком саду?


    * * * *

Снегом бельё запорошено
В белом, пустынном саду.
Прачка, одетая в траур
Гладит живые нарциссы
Прежде чем их возложить.


    * * * *

Брошенный дом у ручья.
Дикие яблони дышат.
За заколоченной рамой
Крутится чья-то пластинка
С голосом будто знакомым.


    * * * *

Женщина в бело-зеленом
Прячет неброский букет
Первых хрустальностью ветрениц.
Вечер. Косой снегопад.
Бело – зеленый фонарь.


    * * * *

Долго твердила о смерти,
В полночь сырую ушла -
Черным, блестящим асфальтом.
Светлая бабочка билась
В фарах попутной машины.


    * * * *

Узкие губы её
Гневом тугим полыхнули.
Кто же на велосипеде –
В ночь – с рюкзаком за плечами
Полным мерцающих флоксов, разве она?


    * * * *

В темно – лиловом тумане
Где-то у старого пирса
Женский качается плач.
Если бы знать, как тогда
К этому пирсу дорогу...


    * * * *

Глаза его стали прозрачны
И поседели виски.
Женщина, ставшая жизнью,
Смотрится в серый осколок
Неба.


    * * * *

Форточка хлопнула ветром.
На подоконнике ваза
С мягкой недвижимой вербой.
Вспышка серебряных почек –
Мама – в ночной переулок вышла встречать.


    * * * *

Также беснуется шторм
В блестках мигающих чаек.
Что же случилось – затих
Внутренней музыки свет.
Так вот в преддверии солнца – руку отвел.


    * * * *

Вверх по крутой лестнице
Медленно, робко шла.
Преодолев расстоянье
Села на грани – к тебе.
Так и осталась сидеть на краю сна.


    * * * *

Встав после долгой работы
Резко окно – растворить!
Пить опьяняющий вечер
В легком дрожанье костра.
Где-то под сердцем любовь колыхнется далью.


    * * * *

Дождь в поцелуе к земле –
Исцеловал проходящих.
Силы на них истощив,
Грязной был вытолкнут лужей.
Если бы знал тот поток - чем обернется возврат?


    * * * *

Помнишь, как шли переулком –
С желтым букетом без цели?
Вдруг спохватившись увидев
В бледных нарциссах асфальт.
Зачем за пропажей вернулись?


    * * * *

В городе, нервно зашторенном ливнем,
Возле окна, теребя Беломор,
Вся она в долгой пронзительной просьбе
Сквозь километры –
В одном из сердец.


    * * * *

Вокзал пустынен.
Несколько приезжих
Озябших утекают в холод утра.
Некрепкий запах кофе,
Табака.


    * * * *

Встретила чудных людей
В остром надломе апреля.
С виду как – будто обычны
Только в блестящих глазах
Синий колышется Космос.


    * * * *

Имя Твоё –
В душу живительной влаги
Ясный поток.
Если б смогла
Каплей себя – защитить Свет?


    * * * *

Лился как теплый бальзам
Голос, похожий на бархат.
Мне не знакомый досель –
Вдруг показался забытым.
Как неожиданна встреча!


    * * * *

Двор в тополином пуху.
Низкой травою деревья –
Подножьем высотных домов.
Где-то жилая избушка
Бревнами гнется под хвоей.


    * * * *

Оранжевая и зеленая –
Две параллельные тени
В полночь на белом снегу.
В мире контрастных оттенков
Им не дано пересечься.


    * * * *

Мягкая в комнате ночь.
Скрещены тени на стенах.
Тикают ровно часы.
В сладком дыханье ребенка –
Шелест дождя.


    * * * *

Он ничего не сказал.
Только смотрел неизбежно
В просинь смущенного сердца.
Солнце мерцало в дожде
Теплом от скрещенных нитей струй и лучей.


    * * * *

Так вот сидеть и молчать,
Снег наблюдая за шторой.
Волнами внутренних радуг
Чувствовать тонко друг друга,
Слушая вставшее Время.


    * * * *

Где-то далекое озеро
Плещется сном запоздалым.
Хвоя прозрачной стоит
В ветреном плачущем дне.
Бродишь один и не знаешь – еще обо мне.


    * * * *

Бросилась в битву,
Закрывши глаза.
Многих своим же оружием раня.
Горько прозрев осознать,
Что не нужна была битва.


    * * * *

Сыплет кукушка детьми
В добрые гнезда соседей.
Женщина вышла – от многих –
Беды свои разбросав.
Легкою стала походка.


    * * * *

Хочешь, поедем сейчас
В знойное лето на дачу?
На недостроенной крыше
Будем мечтать о зиме.
Так и проходят мгновенья – зря.


    * * * *

Вагон, шелестящий в ночь.
Купе в заснеженном окне.
Ночник чуть притушен платком –
Розовый свет в фиолете,
Точно как сон о тебе – еще не пришедшем.


    * * * *

Как хорошо
По сухому асфальту
В туфлях идти, отложив сапоги.
С окон струится забытая песня
Запах печеного, сладкого теста.


    * * * *

Гроздья упавшего снега
Тают на серой равнине.
Даже лежащим камням
Вторя о снежных вершинах.
Некие так и лежат – некие движут вершины.


    * * * *

У подножия горы,
Ослепительной, как мысль,
Опуститься на колени,
Положив дары на травы,
Жаль, что краток жизни труд...


    * * * *

Белые, легкие птицы
Крылья макая в рассвет,
Алые, звонкие ленты
Путникам сеют под ноги.
Что же ты в рощах репья
Свет наблюдаешь украдкой?
Выйди и ливень вдохни!

                1991 Кенигсберг





   33 ТРЕУГОЛЬНИКА

    * * *

Поляна подснежниками тяжела
В зеленых лентах пробивающегося солнца.
Так детство помнит мечту.


    * * *

Шелест снега сквозь ветки осины.
Люди, идущие сквозь снег.
Лопнувшее зеркало неба.


    * * *

Комната, надышавшая в замерзшее окно.
Снегопад, засмотревшийся в тепло.
Два взгляда, утонувших друг в друге.


    * * *

Белое поле, шагами изрезанное.
Ночь. Черный пёс на снегу.
Взгляд с высоты.


    * * *

Рубашка в клетку, как подсказка.
Три розы маленькие на тугой копирке
Что общего? – Лишь розовое с черным.


    * * *

Две сливы на подносе – два луча глубинных:
Одна зеленая – видит себя уже фиолетовой.
Другая фиолетовая – ещё зеленой.


    * * *

Покой на лице –
Как явь засыпающих мук,
Как сон, усмиряющий бег по снегу.


    * * *

Вот и меня обожгла
Роза хранимая мною –
Столько ночей.


    * * *

Все дороги
Похожи на дорогу к твоему дому,
Потому что ни Дома, ни Дороги – Нет.


    * * *

Оглянулась резко назад –
Сквозняк коридоров одних.
Если б запомнила всё...


    * * *

Смех её лился в ночи.
Локоны светлые плыли.
Как же решилась – уйти – совсем?


    * * *

Окна погасли везде.
Только пылает моё – пьяной чужой канителью.
В холод – куда мне – одной?


    * * *

Тени на теле реки.
Каждую знаю – оттенком – это
Лица ушедших друзей – в никуда.


    * * *

Дочь в колыбели. Рассвет.
Знаю, что будет другая также лежать потом.
Снова не будет отца. Обе от Бога.


    * * *

Строчка моя у поэта,
Жившего раньше меня.
Общий источник у нас – высь!


    * * *

Девочкой вышла в заснеженный сад босиком
Снежные стали ресницы – стрекозы.
Всё это было уже...


    * * *

Очень высокий, красивый идешь
Рядом со мной, но лица я не вижу –
Вечно идешь вот так – вне.


    * * *

Не было раньше меня.
Не было раньше тебя.
Что же было?


    * * *

Линия горизонта пуста,
Лишь одинокий корабль всплыл –
И опять пустота – жизни строка.


    * * *

Руку мне дай через Время.
Знаю, мы встретились вновь,
Чтобы пройти сквозь смерть. Вместе.


    * * *

Упорхнула слабой птицей
Старой девочкой ушла в диком страхе смерти.
Так привыкла жить.


    * * *

Не бойся, отпусти ладонь мою
Я не исчезну после.
Это только страх Высоты.


    * * *

Закрой глаза и ЛЕТИ
Будет очень легко и просто
Вместе парить и помнить явь.


    * * *

Что это дивное светит
Рядом со мной и внутри лаской разбуженной бродит?
Это душа твоя помнит будущий зов.


    * * *

В доме, где дышит покой
Там где ты мальчиком бегал
Сколько осталось ступеней в будущий мир?


    * * *

Если тебя обрела
Больше не страшно на пристани
Смерть ожидать – не придёт.


    * * *

Всё пройдет не спеша.
Всё сравняется с пылью,
Кроме любви сна.


    * * *

Пульс остается во сне.
Даже когда не проснешься –
Логоса пульс жив - и ты в нем.


    * * *

Больно идти по песку,
Если песок этот стекла
Битых дорог.


    * * *

Что б описать твой объем
Мне не хватает пространства
Даже – вымолвить слова...


    * * *

Если закончится всё,
Будет мгновенье продумать
Этот конец.


    * * *

Не было нас и тогда –
Это нам было не больно – значит –
Будет не больно и после...


    * * *

Много занятий земных
Мы намечаем, стараясь время занять
Для чего – вся суета?

                1991, 2003






    ПОД НЕБОМ КАЛЬВАДОСА

         1

Под низким небом Кальвадоса
Щебёнкой крошится печаль
Ламанш оттенка купороса
Срывает рваную вуаль
И даль ложится перерывом
Где еле теплится закат.
Где ветра белые порывы
Морской раскачивают сад.

Овсяных хлопьев сахар нежен
Песка – игры в простой баланс
И Ренессанса штрих небрежен.

         2

Проснулось раковиной йодной
Обыкновение терять –
Опять - пустынно в преисподней
И плач не делится на пять
Отдельных звуков – только воем
Штормящим изнутри пролив
Гудит – и кажется конвоем
Гряда сосны и нити ив,

Закрученные в эти сосны сетью
Те ивы все обречены
Быть плачем или выпасть плетью.

         3

Куда проложена тоска,
Пролегшая под сердцем смертным
В миру, где каждый у виска
Сжимает лед курка - инертным
Движением уже своим
Торопится туда, где выси
Легли златые. Пух и дым
Ему готов как свет в ирисе

Содержится - и в нем храним,
И с ним – с бедою неразлучный –
Как облак бледный Херувим.

         4

Сижу – откосом. Гладь и ветер.
И никого вокруг меня.
В немом рассыпалась ответе
Пространственность волны и дня.
И глина слабого коренья
Успела лечь в своём огне.
И дверь в другое измеренье
Открылась - горизонтом мне.

Меж двух миров необратимых
Сидеть – откосом сотни лет.
Лишь чаек вспышки – мимо, мимо...

         5

Под низким небом Кальвадоса
Идти – распахнутой дождю –
Считать потери и откосы
С вопросом вечным – Ou – est – tu ?
Сменив и Балтику и дюны
Как с белого на желтый цвет
Как вечно старый – вечно юный
Не найденный любви ответ.

Идти Египтом, краем джунглей,
Пустыней, вечной мерзлотой –
Лишь пустота - и неба угли.

                апрель 2000 Саеn





    ОДНОМУ ИЗ УШЕДШИХ КОЛЛЕГ

Белый свет колоколен и башен уснул, как ребенок, а ты?
Прогулявшись по краю всех бездн, что ты ищешь теперь
Всё иначе покажется с той – неземной высоты
После мига, где тонко и гулко захлопнется дверь.

Мандарины засохнут и будет их вкус невзначай.
Сигаретный овал всё затянет в тугую петлю.
Кто-то сдачу положит в ладонь твоей жизни – на чай
Чей-то айсберг поношенный корпус пробьёт кораблю.

А потом ты поймешь в середине зиянья смерча,
Что твой трепет ничтожен в сиянии смерти самой
И нагруженный крест заскользит со спины и плеча
Черный карлик в чепце промелькнет – приоткрытой полой.

Посмотри – твои руки – игра ланолина и ламп, них.
В этих улицах лиц что-то ощупью пробуют в них.
И судьба – куртизанка – сироткой прикинувшись – Вамп
Давит губы помадой кровавой в витринах пустых.

И висят небеса, словно тысячи ртутных колец,
Излучая броженье смолы или тяжесть воды.
И под ними тебе неприятен ни старт, ни конец
Малахитовый гроб тишины – у забытой звезды.

Поздно. Белые пятна икон и волнующих верб
Не заменят качанья качелей туда и сюда.
Ты придешь и подаришь луны остывающий герб
И присутствий твоих не останется здесь и следа.

Лишь проявится запах гилых гладиолусов – псов,
И духами « Настурция » ляжет последний туман.
Ты все двери свои вновь закроешь на вечный засов
И поверишь в свой собственный, необратимый обман.

Ледяные дворцы твоих сказок расстаят в тепле.
Вновь, подняв воротник, ты пойдешь в тупики темноты.
Как ласкают колосья, как млеет картошка в золе,
Тебе ляжет земля перекрестием сна высоты.

Под распахнутым небом, под флагом размокшей ночи,
Будешь всех королев различать по шагам вдалеке.
От слепого борделя достанешь и спрячешь ключи.
Куртизанка – любовь полоснет по уставшей щеке.

Но никто никогда не приблизится к тайне твоей.
Ты умеешь играть, как не может колдунья – луна.
Ты же видишь насколько звезда темноты голубей,
Ты же слышишь как медленна в шуме ночная волна.

Эвкалиптовый май, утонувший в негромкой реке,
Извлечет фотографии всех с помутневшего дна.
Ты придешь и уйдешь в мир людей и вещей налегке,
До тех пор, пока смертность твоя в небесах не видна.

Ничего не докажешь теперь – перевернут листок.
Всё, что было написано кровью расплылось – дождем.
Сквозь стеклянные ночи я часто смотрю на Восток,
Ничего не изменится, но – подождём, подождём...

                март 2001 Париж




     КРАЙ ЛЕЗВИЯ
                Посвящается И.Бродскому
          ...Навсегда расстаемся с тобой, дружок.
          Нарисуй на бумаге простой кружок.
          Это буду я: ничего внутри.
          Посмотри на него, и потом сотри.
                И.Б.

         1

Рассекаясь по лезвию переулков,
Задыхаясь объемами многоточий,
Расплавляясь течением гиацинтов,
Нарушая игру черно-белых пешек,
Шаг за шагом, неясно, светло и гулко
Ухожу золотой анфиладой ночи,
Замирающим – масти икон и инков,
Выпадаю пространством орлов и решек.

Тихо. Влажен туман в повороте розы.
Кто предвидит конец стихотворной тайны,
Кто глядит на Восток, усыпив прозренье,
На скрещенье дорог, проходивших рядом.
Время – семя метаморфозы,
Или мысли полет и мотив случайный,
Лишь на миг нам дарует свой слух и зренье,
Лишь на вдох насыщает вином и ядом.

По строке твоей резкой и всеобъемной,
По игре твоей величин и качеств,
По веленью твоих - и стиха и прозы,
По желанию – вплыть и войти в провалы,
Твоё небо навеки– насквозь - огромно,
И живет оно вне неземных чудачеств,
По законам нездешним ветров и розы,
В голубое как в сердце вливая алый.

Травный мякоть. И снова в зубах осока.
Ноги тонут овалами вод Ла-Манша.
И несет темно-белый песок дрожанье,
Молоко, не разбавленное луною.
Говорить одно, видеть тем же оком,
Никогда не поняв простоты реванша,
Смерти скрытого дна обожанья,
Парашюта крыл и лент за спиною.

Ничего, что не встретились, не впервые
Разминуться пришлось зеркалами ливней,
О себе молчу. Разговора вереск
Не обжег ни душу, ни радость встречи.
Верховые судьбы пришли – Вековые,
Положили на кон, как слоновых бивней,
В камень кубков плеснули халву и Херес
В виде шутки, принявший вид человечий.

Кто-то шутит всерьез. Чучела печалей
Обращают глазницы в полночный купол.
Удивленным дитя – умирает старец.
Слишком мудрым рождается каждый сотый.
Анаисовый сад зеленит вуали,
Для несчастных детей – поднебесных кукол,
Засыпает апрель, в рот засунув палец,
Каждый живший из нас – шестигранник соты.

Плавясь медом, каким – золотым, нетленным,
Обращаясь затем в мумиё – прополис,
Для чего сахар глаза, впитав душою,
Мы подолгу сидим у обрыва смерти?
Мы становимся пищей для пчел вселенной,
Прилетающих в зимний, надземный полюс,
Мы становимся чьей-то игрой большою,
В тайном бешенстве круговерти.

Но и это вздор. Треуголье комнат
Нам вернет объём одиночеств наших.
И сирени трон пятицветьем ляжет
Нам под ноги и ветер войдет в бумагу.
Обруч радуг всех на куски расколот,
Белый цвет, смотри, и черней и краше
И пространство уже нам сплетенье вяжет –
Продолженью строки, наподобие магу.

Тем, кто смог палачу протянуть пожатье
И глаза отвести, когда били душу,
Тем, кто выдал поклон в мизансцене смерти
И наладил жест целовать запястья
Не понять огня и не сбросить платья,
Прокаженного, чей-то запрет нарушив,
Потому так бесстрашно и долго вертит
Ветер розу твою в золотом ненастье.

         2

Старый, отвесный дом.
Дерево стен глухих.
Ржавый сундук – и в нем –
Чей-то забытый стих.

Медленным молоком
В душу начну вливать
Памяти снежный ком
Радостью умирать.

Тающий дня огонь.
В небо смотрю, скользя.
Облачная ладонь
Помнит гранит ферзя.

Солнечный анорак
Прячет седую прядь.
Вывело время знак
Равенства умирать.

Мимо идут часы,
Вне наготы и губ,
Лают чужие псы,
Лай их далек и груб.

Плаванье - кораблю
В водах этих и тех.
Счастье равно нулю,
Круглому, как орех.

Где-то стоят дома,
Сжатые кварцем гор,
Может быть я сама
Поймана и не вор.

Только лететь наверх.
Только рыдать глазам.
Мимо отсутствий тех,
Чьих поднебесий храм.

Глажу тетрадь и мох.
Не опустив ресниц,
Пальцы, застав врасплох,
Трогают секс страниц.

Темя диктует такт.
Морзе - в мозгу планет.
Я совершаю акт,
Как поэту – поэт.

Я совершаю гимн
Всяким, умершим - из,
Вышедшим из глин
И – падающим вниз.

Всем у кого в кольце
Меткою – бирюза,
Свет изнутри в лице
И солена слеза.

Я совершаю путь
Тления – из зол –
Петлей на шее, где в грудь
Пьяной звезды укол.

Следствием из причин,
Я выхожу в блеф,
Женщиной – из мужчин
И сыновьями – из дев.

Я выхожу – как
Рыбы с реки – в реке,
Раскаленный пятак
Зажимая в руке.

Вечной игрой жить,
Тешить богов сад,
Тайную их нить
Перенося в ад.

В ножнах храня нож
Берега и тепла,
Я понимаю ложь
Комнаты в три угла.

Нежась – постелью – слух
Выключить, сны дробя,
Чтобы в квадратах мух
Вновь обрести себя.

Первый квадрат мал,
Зол лабиринт за ним.
Долго твой дух спал.
Утренним лег дым.

Желтая бязь ив.
Лента ночного шва.
Если воздух жив,
Значит, и я – жива.

Значит, пока стучит
Темя – пульсами ста
Тех, кто в тиши молчит,
Тех, кто лишен рта.

Тех, кто лишен век,
Объема карандаша,
Чей заключен бег
В прошлое – не дыша.

Чей палец не согнут – над
Бумагой и дрожи нет,
Чей счет устремлен назад,
Чьи ласки - слепой свет.

Во имя всех Вас - жечь
Чернила и ламп угли.
Во имя всех Вас - лечь.
В амбразуры земли.

Поэзии злой венец -
Сквозь траурные фонари.
В дефинитивный конец –
Точку. А, может, три.

         3

В запотевшие окна размытого сна
День втекает - и кажется мертвенным – ложе.
Золотистою зеленью томит весна
И зеркальное небо на сказку похоже.

Ах, зеленое золото майской росы,
Хрустали хризантем и пронзанье мимозы!
Под изгибами нервной, как ток полосы
Мы запомнили мир – содроганием позы.

Что нам бледных, телесных одежд череда.
И поступков пустых ежедневное блюдо.
Кто-то спросит – Вы снова отобраны? – Да.
Только родом мы – Из Никуда – в Ниоткуда.

Вновь, лишенные памяти, вышли в игру,
Как неведомых сил запрещенные дети,
Чтобы выпустить птиц и стоять на ветру,
Наблюдая полёт их и взмах на рассвете.

Только где-то в душе, опасенье живёт –
Что не просто пришли мы в нужде катастрофы.
Что страна наша музы и гения ждет
Где-то там далеко наши души и строфы.

И не брошен на ветер ни разум, ни стих
Как молитвы мелодии - послеобедней,
всё имеет свой смысл, пусть не выявлен штрих,
Каждый прочерк пера, каждый выдох последний.

Пусть зеленое золото моет весна.
И, сомкнувшая веки, печаль нас тревожит.
В запотевшие окна размытого сна
День втекает. И кажется – мертвенным ложе.

         4

Предрекая печаль, всё лежу на зернистом песке.
Состояние рук равносильно дневному балансу.
Чуть намечена жилка зари на небесном виске,
Наподобие старому, всуе забытому, стансу.

Не была на могиле. Венеции мало окрест.
Знаю только, что плавно качается полдень и сухо.
Роза моря, разлада и тонкий, заветренный крест
Тебе вместо дыхания, вместо прозренья и слуха.

А потом тишина, что лежит у тебя на груди
И похожа она на кристаллы моллюсков и мидий.
Что за смертью стоит, что за нею стоит – впереди-
Ты ведь знаешь уже, друг моих стихотворных наитий.

Я люблю твои строки и логику – капли в объем –
Наполнение ядом как воздухом – значимость круга.
Состояние творчества и воплощение в нем,
Треуголье твоё и спиральный мой танец испуга.

А затем будет миг – для меня распахнут небеса
Белокрылые кони и резко придержаться вожжи,
И тогда с высоты ляжет взгляд на поля и леса
И тетрадь на песке так и будет лежать,
Много позже.

                апрель 2001 Париж



    * * *

Лиловый дым – мой поезд молчаливый
Несется вдаль, не ведая пути,
Сквозь сочный ливень падающей сливы,
На станцию, которой не найти.

Несутся вдоль домов мазки гуаши,
Цветные пятна тихого жилья,
Куда ложатся все дороги наши,
К какому брегу псевдобытия?

Неровен край кустарниковой чащи,
И близок час волнующей ночи,
Всё говорит о том, что настоящий
Огарок лунной, золотой свечи.

Медовый сумрак вянущей сирени
Наполнил душу медленной тоской.
Кем продиктован текст земных творений
И почему так труден этот путь людской?

Клубы дымов каких-то странных башен
Несутся вдоль кладбищенских оград.
И путь наш вечный долог, строг и страшен.
И нет пути. И нет пути назад.

                май 2001 поезд Кан – Париж







   ИЗ КНИГИ « ПРОЗРЕНИЕ »  (19 май 2002 Париж)

          ...Возлюбленный мой
          принадлежит мне, а я ему;
          он пасет между лилиями.
          Доколе день дышит
          прохладою, и убегают тени...
                Библия. Песни Песней Соломона.

      РАФАЭЛЬ

         1

В твоей безбрежности уже
Вступаю в ледяные дали.
Ночь – мусульманка в парандже,
Меня возьмет под тень вуали.

На край хрустального луча
Падет полет преображенья.
Ладонь коснется – горяча –
Невнятным внутренним броженьем.

И всех полотен ляжет тьма
Самосожжением апреля.
Рука обронит кисть сама
Пред бездной взора Рафаэля.

Его касания – мазки
Оставят след на коже смертной,
Но будут сдавлены виски
Могуществом его инертным.

И зелень яблока и вкус
Его кислот на губы ляжет.
И янтари небесных бус
На шее бант тугой завяжут.

И пламя внутрь будет тлеть
Догадкой умерших открытий.
И будет сон вмещаем в смерть,
И смерть войдет в объём наитий.

С тобою – медленно - вдвоём
И нереально в самом деле.
Во всем присутствии твоём
Качание пустой качели.

То вверх летит она, то вниз,
Любовь сидит на ней ребенком,
И рваный космоса карниз
Висит небесною пеленкой.

Но вся беда, что зов остыл
И душу слышит еле-еле.
Боюсь твоих коснуться крыл.
Боюсь тебя. Твоей качели.

Почти уже не слышен крик
Пред входом в потайную дверцу.
Твой луч отстал. Отстал на миг –
До полной остановки сердца.

         2

Какую женщину однажды рисовал -
Овал луча опущенных ресниц.
И струн гитарных на руках порезы
И мессы кирх в оцепененье лиц.
Какие ты хотел увидеть дали -
Миндальной ночи смахивая стыд
Навзрыд пытаясь вдохновить богиню,
Отныне нисходящую в Аид?

Зачем коснулся бледных рук и кружев –
Заужен угол медленных высот
И вход в её запретный храм опасен
И красен мертвенно её восход
Десятой ночи в миг непостоянства –
Пространство выдохнуло знак тебе –
Мольбе, уставшей воплощать движенье,
Смешенье душ в твоей – ничьей судьбе.

Молчи. На миг забудь, что мир пустыня,
Лишь имя заучи в провал смертей.
Тесей – он тоже ариаднин запах
Унес с собой в надгробие идей.
И пала ночь. И было хорошо.
Tres chaud , как раньше – сотвореньем мира,
Рапира бытия проткнет насквозь
Твою печаль рожденного сатира.
Иди за мной. Но не мешай светил.

Сквозь ил морей страшнее с каждым шагом.
Бумага в затаённости древес
Тебе вернется и едой и шпагой.
И полная тебе взойдет луна
Она не выдаст никого восходу.
Природу, расчлененную на два
Едва заметных пола явит Богу –
И Ты спасён.

         3

Не бойся высоты – на ты –
Я с ней живу и в ней хранима.
Ты – Рафаэль, а я – игра
Твоих теней и снов твоих.
Смотри, как явлены черты
Одним мазком неуловимым
Я лишь пастель. И мне пора
Восстановить последний штрих.
Забудь свой страх. Купи мольберт.
И приготовь свои палитры.
В руке твоей не дрогнет кисть,
Душа ей будет проводник.
Храни любви своей конверт.
И в нем псалмы её – шапитры –
Её познав, увидишь высь.
Ты – Рафаэль. А я – твой блик.

                25 мая 2002 Париж




    * * *

На тридцать семь ночей и дней
Судьбой наброшенное лассо
Так было в кровь напряжено,
Что воздух тесен был тяжелый.
И танец свадебных коней
Топтал земли тугую массу
И время было сожжено
И розы падали с подола.

И шаг замедлен был. И крыл
Едва заметен был орнамент.
И миг движенья укрощал
Попытки выдержать достойно
Закончить путь на грани сил.
И в день седьмой исчезнуть – Амен
Успев сказать. Пока металл
Души - не жег и спал спокойно.

Ты так пришел, как велят жить,
Уже смирившись приговором –
Идут на казнь в свой судный день
И больше милости не просят.
Не просят есть уже и пить
Ни шепотом дразня, ни хором
Так гордый падает олень,
Перед охотниками – в осень.

Тебе упала в руки я,
Как только ты настиг прозреньем.
И умерла от высоты
Скачком её поражена.
А после - вспышкой бытия –
Мне проявился угол зренья
Я поняла, что это – Ты
Кому была всегда жена.

Забитый смысл жужжащих букв
Обрел свой истинный оттенок
И прошлых коридоров цепь
Вдруг пронеслась перед глазами.
Сквозь прохожденье странных мук
Застав, застолий и застенок
Картина снов легла как степь,
Где каждый пламень – между нами.

Одно испугом полоснув,
По сердцу, быстрому наитию,
Иглой догадки уколов,
Застыло в стонущей груди –
Где наши дети, что заснув
Остались где-то по прибытию
И почему такой засов
На доме нашем – позади?

Я помню каждого из них
По шагу, смеху и дыханью,
И золото кудрей и жар
Объятий маленькой руки.
Я помню, как рождался стих
Сродни любви и колыханью,
Я помню как стеклянный шар
Коснулся медленной реки.

Теперь стою – немая сном –
В реанимации небесной.
И так боюсь в тебя смотреть,
Что жжет закрытые глаза.
Стеклянный шар и водоём
Мне вытесняет воздух тесный
Теперь мне страшно умереть,
И без тебя исчезнуть за...
Предел всего.

               19 мая 2002 Париж



    * * *

Тебя предчувствую уже
Пространством взятым осторожно.
Душа молчит настороже,
На сердце медленно и сложно.

Куда направлен твой полёт,
Вразрез дыханью и покою?
Я помню, как ломался лёд,
Давно забытою рекою.

И в этом раненом бреду
В подлунной смерти синеватой
Я за тобой везде пройду
По еле видному канату.

Пока душа летела вниз
И вертикаль сожгла сближенье
Твоей любви живой карниз
В последний миг настиг движенье.

И в полном шоке высоты
Врасплох застигнутого зренья
В неясный фокус глаза
Ты Вошел, не тронув измеренья.

И этот свет прикрытых век
Поймал твою игру объёма.
Невнятный ритм. Обратный бег.
Любовь и пульс. Любовь и кома.

                10 августа 2002 Париж



    * * *

Имя, как Библии сказ
Падает с медленных губ.
Маленький угол у нас
С редким названьем Danube
Ящик – пустой адресат.
Города модного край.
Старыми гетто зажат
Этот французский Дунай.
Дождь разбудил на заре
Мягким шуршанием с крыш,
Тихо в парижском дворе,
Миг пробуждения лишь.
Встали на стенах часы
Стали желтее сады.
Небо в созвездье Весы
И в состоянье воды.
Сломан антенны укол
Птичьей посадкой извне.
Миг безоружен и гол –
Перемещаем в окне.
Вроде бы всё полуспит.
Вроде бы всё как всегда,
Только летит и летит
С неба простая вода.
Странный, непонятый дом
С крышей проткнутых небес,
Сколько нам выдано в нем
Дух ощущать свой и вес?
Желтые листьев дымы.
Желтая штора – крыло.
Все одинокие мы.
Больно и этим светло.
Башни стальное копьё
В небе оплывшем стоит.
Где-то под сердцем твоё
Место пустое болит.
Секс мой, эротика сна –
Сбитый с коня юный вождь.
Истина сердцу ясна –
Жизнь, под названием – Дождь.

                октябрь 2002



    УГОЛ ВЫСОТЫ

         1

Ты в небе. Ты летишь.
А мне хранить молчанье
В котором круглый дом
Беременной мечты.
Как давит злая тишь
Души слепой качанье
Задушит слезный ком
Твой угол высоты.

Не верит тело в явь
И просит подаянья
Касаний губ и крыл,
Распятых в вышине,
Последний жест оставь
Вне сна и обонянья.
Вне разума и сил -
Не помни обо мне.

Не помни масть коней
Июньских ласк и пуха,
Что нам явил тогда
Свой шок любви и шрам.
На девятнадцать дней
Хватило глаз и слуха,
Чтоб больше никогда
Не разлучиться нам.

Тебя боюсь вдали.
Ты еле виден снизу.
И каждый выдох твой
Вдыхаю я навзрыд.
Как Сальвадор Дали
Я бред отдам капризу,
На тонких спицах зной
Войдет в мой тайный стыд.

Твой локон золотой
И малахит во взоре
Подобные лучу –
Как радуга в пыли.
Я в комнате пустой
Отсутствую на горе.
Я в небе. Я лечу –
С тобой на край земли.

         2

Замедляю шаг в ходьбе.
Родились – расстались.
Все стихи мои тебе
Одному писались.
Все стихи мои плелись
Кружевом предтечи.
Тонко прокололи высь
Солнечные свечи.

Тонко в сердце спит игла,
Полная любовью.
Жизнь по венам потекла
Радостью и болью.
Все мужские полусны
До тебя – вне рока.
Лишь две тысячи весны
Две прибавят к сроку.

Я тебя давно ждала
Как умеют Боги.
Ледяные зеркала
Рухнули под ноги.
Потекли озера слез,
В искаженьях лики.
Танцем голубых стрекоз,
Кровью земляники.

Сердце в куполах души
Мертвым было раньше.
Посиди со мной в тиши
Вне смертей и фальши.
Мы послушаем с тобой
Плод молчанья – бреда.
Нашей встречи нервный сбой
Не смутит беседы.

Не было ни зги вокруг
До тебя, ни шага.
Губ, лобзаний, плеч и рук -
Белая бумага.
Кроме плача одного
Всё летело мимо.
Я не помню ни – че – го
Без тебя, любимый.
Потому одни в судьбе
Мы с тобой остались.
Не забудь, что лишь ТЕБЕ -
Все - стихи писались.

                21 августа 2002 Париж




    ПЕСНИ, СЛОЖЕННЫЕ НОЧЬЮ

          ...Что ты думаешь обо мне? – Я.
          ...Я тебя люблю. - Ты.
                (из телефонного разговора)

         1

Долети, долети
До черты последней только долети.
Мало крыл. Много миль.
Ветра огнь холодный
Сердца стук переломил.
Долети, долети
Полыхает солнце – горе на твоём пути.
Мало слов, много слез.
Жизни поезд скорый
Устремился под откос.
Долети, долети
До черты последней только долети.
Мало губ, много розг.
Золотой сошел на плечи
Остывая, звездный воск.

Золотые чайки пляшут.
Мимо – караван волны.
Твой полет не виден глазу,
Скорость выше сил и мук.
Небеса глаза завяжут
Голубым куском тесьмы.
Ангел твой очнется сразу
В колыбели белых рук.

         2

День снова сменит Ночь.
Ночь снова сменит День.
Дней разноцветный серпантин кружится,
Только я без тебя в нем не могу найти себя –
Коней золотых вдоль облаков туман ложится
В сон – входит листопад и ты в своем пути.

Сон снова сменит Явь.
Явь снова сменит Сон.
Где прикасаюсь я к тебе – весь тает пламень
Вновь – в сердце ноет тонкая болезнь любовь.
В тех, драгоценных днях, в тебе рожденных нами,
Скрыт маленький невидимый магнит.

Жизнь снова сменит Смерть.
Смерть снова сменит Жизнь.
Но – между двух миров, нам данных где-то высоко
Будет нить любви светить в полночный путь.
Окно – раствори сейчас. Ты очень, очень далеко.
День и сон, как ночь и явь хочу в тебя вдохнуть.

До тебя так далеко. До тебя так высоко.
До тебя - и ночь и день. До тебя - и свет и тень.
До тебя – углы небес. До тебя – дремучий лес.
До тебя – свечи стекло. До тебя – в тоске светло.
До тебя – игра в мячи. До тебя – поймай – молчи.
До тебя – ослепнуть днем. До тебя – уснуть вдвоём -
                Навеки...

         3

Расчерчен день дождем в косую нить.
Далекий дом мне снится поутру.
Там за окном – твоим теням бродить
И тянется ладонь – к костру.

Там низок луч и ягоды томат
И губ твоих остывший, дикий мед.
И обруч туч рожает рай и ад
Твоих присутствий и отсутствий лёд.

У неба – щит, у бездны – смерти вкус.
У ивы плач развеян по пруду.
И день висит на нитке волчьих бус.
Я по нему тихонечко пройду.

На опустевшие сады
Роняют птицы плавный крен.
И в состоянии беды
Моё желанье перемен.

Мой дивный дом – стеклянный шар,
В твоей ладони прячет страх,
Что выскользнет из рук, как дар,
Как из гнезда пернатый птах.

Мой дивный дом – ковчег весны,
Где спит хрусталь зеленых снов
И в алгоритмах новизны
Он стар, как мир - и этим нов.

А за порогом даль и тишь.
Стоят - заплаканы сады.
В моём дому ты сладко спишь
Вне – состояния беды.



    * * *

Когда не будет никого
В негромкой комнате моей.
И тяжесть шага твоего
Я буду ждать в тенях дверей
Вновь полузвук придет сквозной
И полусвет качнет извне
И будет шаг опять - не твой
И снова будет – не ко мне.

Как долго день дрожит струной.
Как долго ночь несет свой мрак.
Я слышу голос за спиной,
Но он не твой – звучит не так.
И дикой медленностью сна
Я не могу проснуться вдаль.
В висках – осенняя весна,
А в сердце – зимняя печаль.

Как бел и долог дождь в окне,
Расплавлен тяжестью струны.
Твой взор направлен не ко мне
Обратной стороной луны.
Я знаю – нет тебя вблизи,
Но сердца ток глубок и наг.
Там – за пределами оси
Любви моей – твой выпал шаг.

Когда не будет никого,
А только небо и полет
Безмерность Духа твоего
Смогу узнать сквозь тишь и лед.
Пусть этот купол голубой
Мне явит привкус высоты.
Я буду знать, что это твой.
Я буду знать, что это – Ты.

                8 октября 2002 Париж




    ОТСУТСТВИЕ

На волоске от пропасти сойти
В небесный сад оранжевых растений.
И пригубить отравленной росы
В которой семя ночи и печали.
В сквозняк подъезда возложить пути,
Скрещенные, как медленные тени
И в такт заката нервной полосы
На лодке сна отплыть от всех причалов.

В тот миг, в тот час – отсутствия тебя –
Любови кому превратить в театр.
И персонажей слез своих в одну
Шеренгу выставить на сцене дня и смерти.
Один из них нацелит яд в себя,
Как нищий Ницше, элитарный Сартр.
И как Шопен и ноты – шаг ко дну
Другой - наметит в миг потери тверди

Земной под ним. Лишь детские зрачки,
Наполненные разумом высоким,
Незнанием еще ошибки шить
Житейские, сиреневые платья
И быта кружева и их значки
И знаки под природным вечным оком,
Не различить и не восстановить
Не разгадать, не заключить в объятья.

Шаг и ночной подъезд. Сырая тишь.
Под каблуком воды небес сопрано.
Я поднимаюсь в комнату угла,
Покрашенную в белый цвет пустотный.
Лишь лестница и скрип. Преображенье лишь.
Меня никто не ждет, открыта рана –
Идти туда. Там тонкая игла
Отсутствия тебя и страх животный.

Страх пустоты, размноженный на страх
Всех лабиринтов мыслей и реалий.
Я сяду у окна и буду вдаль
Глядеть глазами, полными пустыней
Любви своей. И лишь луны монах
Пройдет по небу с фонарем печали
И выльет молоко звезды, как сталь,
Расплавленную в подоконный иней.

Я буду ждать. Мгновений мягкий пульс,
Отстукивая шаг к тебе, прервется.
И куртизанка – ночь коснется губ
И лунный луч скользнет по бедрам гладким.
В объятиях чертей – нетронутой проснусь,
И оклик твой под сердцем отзовется.
Мел Мельпомены от лобзаний груб,
Там всё блестит и мрет. Там всё в порядке.

Моя Душа – как материален сон,
В нем локоны твои от Рафаэля
И взгляд тяжелый в сердце устремлен,
Когда в нем всё горит и кровоточит
И комната в ночи, и головы неон
Струится обручем светящейся пастели.
Я чувствую тебя насквозь – в меня влюблен
Твой гений неземной и высь пророчит.

Спустись ко мне – мне тяжело дышать.
Я на полу лежу, рыдая тихо.
Тугие сети оплели мой стан,
Но рабства нет в моей крови нездешней.
Душа моя, как иллюзорна гладь
Слезы в ночи и как проходят лихо
Все беды сквозь её хрустальный океан
И внутренне светлы и лучезарны внешне.

В слезу смотрю свою и вижу искаженье
Предметов и вещей, полуовал зеркал,
Фиксируя объем какого-нибудь текста
Истории земной, слепого бытия.
Душа моя, не верь в моё уничиженье –
Я в комнате беды и взор мой жгуч и ал.
Сейчас болею я отсутствием контекста,
Отсутствием тебя – болею трудно я.

Но страшен мой полёт. Он слишком мощный видно,
Что люди от меня шарахаются все.
Глаза в очках золы и шаг уже тяжелый
И черный цвет в одежде качается на мне.
Душа, что любит так тонка и суисидна.
Я в комнате твоей, на нервной полосе,
Она дрожит, как вольт, сквозь лампы альвеолы,
Но слишком высока энергия – из Вне.

                13 октября 2002 Париж



    * * *

Две нити, ускользнувшие от звука.
Два, еле видных, солнечных луча,
Сплетенных фоном жизни близорукой,
Где каждая секунда горяча.

Два шага перекрещенных – святые.
Две еле слышных ноты, но взахлёб.
Две ленты неба бело-голубые –
Компресс холодный на горячий лоб.

Две жизни, устремленные под смерти.
Два очень тонких преломленья рек.
Объема два в пространстве круговерти –
Лишь Ты и Я. И Время вечный бег.

                14 октября 2002 Париж



    * * *

Каждый луч от солнца я ослабила,
Чтоб от натяженья не сгореть.
Черновик стихов пишу я набело,
Чтобы до тебя не умереть.

Чтоб ты понял без ошибок видимых,
Как горит в огне моя печаль.
Даже если невредимы выйдем мы,
Расстояньем бьёт и высь и даль.

Как поверить в тонкое предчувствие,
Если давит пропасти оскал.
Я прошу лишь твоего присутствия
У зовущих, обнаженных скал.

От паденья ниц – до колыхания
В этой бездне расставаний – луп.
Я прошу лишь твоего дыхания
У моих чуть охладевших губ.

Полночь высотой своей ограбила,
Чтобы строки плавились в жару.
Каждый стих тебе пишу я набело,
Чтоб прочел их, если я умру.

                3 ноября 2002 Париж



    * * *

Я в первый раз хочу уйти в луга,
Покрытые лазоревой росою,
Округлостью её слезы и соей
Земли, очистить долгие бега.

Асфальтов гарь и темноту подъездов,
В которых каждый в спину сунет нож.
Уйти навеки в лес колосьев, в рожь,
Не зная ни вещей, ни переездов.

На этот раз легка моя нога,
Обутая в ботинки грубой кожи,
Что глаз косит наглаженный прохожий
На тяжесть их, гонимую в снега,

Несущую в себе всю правду мира.
Под каблуком то пепел, то трава.
И, Боже мой, пусть буду не права –
В полуулыбке жившего сатира

Когда-то раньше понявшего суть
И оттого ушедшего от быта
В дощатый дом, где белое корыто
С водою дождевой, где капли в грудь

Небесные роняют сок высокий
И мята обнимает срез крыльца,
Где в воздухе стоит цветов пыльца
На лезвиях разросшейся осоки.

Где ходит кот и медленно на пол
Дождь молока то капает, то льется
И где так звонко детвора смеётся,
В погоне прячась под дубовый стол.

На подоконник бабочки садятся
На миски с земляничным волшебством,
Где всё объято тонким торжеством
Подсматривать и тайно целоваться.

Где на дверях вколочена качель
И белый тюли газ волнует ветер.
Где только мы и никого на свете
И пахнет солнцем свежая пастель.

И пчелы на пионе виснут медом
И закулисный двор коней и птиц.
Твоё дыханье у моих ресниц
И сосны, кровоточащие йодом.

Твоя ладонь. И линии на ней,
Все дорогие до тончайшей грани.
Огонь заката и огонь герани –
Великая обыкновенность дней.

И русый локон, выпавший небрежно
И запах теста сладкого в окно.
Я слышу счастье – вот оно – оно
Под ложечкой постанывает нежно.

Но слышу также внутренним виском,
Как стук копыт далекий землю движет.
И вновь тревога тайно точит, нижет
В который раз – слеза и в горле ком.

Лишь одному тебе дарую власть
Над телом легким и душой высокой.
Смотри, как влажен край ночного ока
И как прохлада утр ему не в масть.

С тобой – я в первый раз хочу уйти
С детьми и караваном наших будней
Под купол лунный невесомой лютни
По дикому, свободному пути.

С тобой – на край земли, морей и неба
Уйти навек сквозь жизни и сквозь смерть,
Осознавая высь и низа твердь,
Под запах медуниц, дождя и хлеба.

И если вдруг погаснет вечер свечный –
Отсутствием тебя - вернусь во прах –
Любимый мой – ищи меня в лугах,
Где храм любви построила я вечный.

                14.10.2002 Париж



    * * *

Два часа незаметно забрал стих.
Близко утро и сон бередит мозг.
Свет окон постепенно погас, стих.
И свечи догорел голубой воск.

Где-то гул самолета несет звук.
И растения спят, содержа цвет.
В малахите глаз, в белизне рук
На все тайны и сны лишь один ответ.

По ту сторону камня стены – глушь.
Там не бродит никто, там живет страх.
Дрожь в ногах, если выйдешь, во рту - сушь
И предмет заостренный в тугих руках.

Ну а если за шторами ткань густа,
Сквозь неё не увидишь деталь внутри.
Кто-то прыгнул сейчас в глубину с моста,
Разложив себе жизнь на раз, два и три.

Где-то лает пес и свистит мото,
Детский плач и в ответ за стеной – ш.ш.ш...
Я пытаюсь тебе рассказать про то,
Что ты тоже один и сейчас не спишь.

В этот миг, где Парижем дрожит ночь
И девицы краснеют под Мулен Руж,
Где-то в доме ветров спит моя дочь
И твоя засыпает в дому стуж.

В этот миг немоты фоном – плач кино
И пространство, как бред всё сожгло до тла.
За семь тысяч верст куришь ты в окно,
Всей душой устремляя ко мне крыла.

За бесчувствием ткани – твоё тепло.
Скрип ступеней, чужие шаги тихи.
Как простуженно утро к ногам стекло.
Так и кончилась ночь, превратясь в стихи.

                15.10.2002 Париж



    ЗВОНОК В НОЧНОЙ ПОЕЗД

Мой поезд летел, упоенный движеньем
Сквозь нити тоннелей и сны деревень.
И взгляда стеклянного злое скольженье
Тоску по тебе обрамляло в мигрень.

И вдруг по неведомой чьей-то указке
Погасли все лампы и стало темно
Всё вышло подобно проснувшейся сказке –
Детали полуночи вплыли в окно.

Косые лучи утомленных растений
И блики животных метались в луне.
И окна, летящих во сне сновидений
И вина в подвалах - и сливы в вине.

Мой взгляд, направляясь во тьму, был недвижим
Я в нем вспоминала твой облик, твой смех
И вдруг в глубине телефона, чуть ниже
Раздался звонок вне частот и помех.

...Аллё – я сказала почти машинально,
Глухую надежду на сердце тая.
И вдруг из гудка абсолютно астрально
Сквозь тысячи верст ты сказал - ...Это я.

Какая небесная вышла интрига
Без света в вагоне, вне ламп и причин.
Как смог ты достичь уносимого мига
Летящего поезда с духом моим?

Как смог ты пронзить звуковое пространство
В ночные вмещаясь наития ив,
Сквозь версты и строки, сквозь смерть постоянства
Мифически - прямо в меня - позвонив.

Ни завтра, ни раньше, ни позже, чем это
Моё состоянье растущей беды,
Ты в самую точку попал – полусвета
Вагонного промелька понял следы.

Секунда твоя – у виска пистолетом –
Трех фраз долетевших так близко, что шок
Всё тело моё охватил – полуцветом
И полуполетом сквозь ночь и гудок.

Забыв обо всём, в темноте я сидела,
Подобная мумии, брошенной в сад.
Сжимала рука телефонное тело,
В котором ты был две секунды назад.

И плыли в окне те же липы по пояс
В росе и лучах в неземном шалаше.
Нес душу мою обезумевший поезд,
Навстречу твоей долетевшей душе.

                7.10.2002 Поезд Париж – Кан





    ГЛАДИАТОР

Встало солнце на краю.
Мокрая арена.
За кулисами стою,
Крови жду и крена.
Тяжела моя броня,
Крах стоять на месте.
На арене ждут меня.
Ждут конца. Ждут мести.
Грянет гонг и выйдет лишь
Миг моей природе.
Сердце знает – ты спешишь,
Но далек твой полдень.
Даже если взять коня,
То загнать дорогой.
Ты на миг забудь меня,
Памяти не трогай.
Чтоб любовь спасти в пути
И сквозь смерти оды
С ней тихонечко пройти
Через – переходы.
О тебе мечтая, сплю
Днем и ночью бредней.
Каждый миг тебя люблю –
Первый и последний.
На серебряном ключе
Все твои печали.
Смерть голубкой на плече
Сладостно качает.
Окна заперты в ночи.
Ветер воет тонко.
У огня – дитя – свечи -
Алая пеленка.
Ну а ныне полдень бьет,
И трибуны стонут.
Я всё знаю наперед
Сквозь событий омут.
Если б знал ты, ангел мой,
Как близка развязка.
И, накрытый голубой
Шалью, дьявол в сказке.
Раз, два, три – огонь в слезе
Медленно мигает.
Гладиатор в Колизей
Толпы собирает.
На трибунах рад народ
Зрелищу и смерти.
Жребий сна кому падет,
Кто лишится тверди?
Я не верю в честный бой
На земле иудной.
Милый ангел, дальний мой,
Мой полет нетрудный.
Ты – итог моей вины,
Спуск с небесной крыши.
Ты – ошибка тишины
В час сознанья свыше.
Колизея спит броня,
Опрокинув донце,
Гладиатор мертвый – я,
Опоздало солнце.
Солнце встало на краю.
Предвещая плачем.
Буду ждать тебя в раю,
Не судьба – иначе.
Пуст театр. Бледен зал.
Руку взял немую.
На мгновенье опоздал,
Все пути минуя.
Будут ливни – свечи бить
В круг арены стертой.
Будет лишь тебя любить
Гладиатор мертвый.

                4.11.2002 Париж



    * * *

Я стала длинные стихи писать затем,
Что долго их не смела пламень трогать.
Орла и - дьявола в орле - постигла коготь
На неземной, безумной высоте.

Я стала длинные стихи писать про то,
Что раньше не могла поведать миру.
В свою, распахнутую параллелям, лиру
Не смела золотой открыть поток.

Я стала длинные стихи писать когда -
Прорвала шлюзы боль молчанья раньше,
Где все пути покрыла та вода,
В которой больше нет игры и фальши.

Пройдет и это – длинные стихи
Сойдут дождями направленьем небо – темя.
И, может, смоют раны и грехи,
Как Космоса печаль смывает Время.

                5.11.2002 Париж




    ОЖИДАНИЕ ТЕНИ

Любовь моя, за тяжестью мгновений,
Как рассказать тебе свою печаль
О том, как дни проходят будто мимо
Без всех твоих присутствий и судеб.
И почему столь дерзкий, гордый гений
Лететь вразрез к тебе в такую даль –
Мне не дает покоя – пантомимой –
Плывет туман и жизнь, и горький хлеб.

За ним плывут тоска и одиночеств
Слепых букет – осеннего огня.
И белая уснувшая улыбка
Веласкеса на полотне и Гойи
Стоящий мальчик в черном, без пророчеств,
Держащий деревянного коня.
Где в забеленном дне, дождями – зыбко
Тебя я жду в зеленом ливне хвои.

Когда придешь – всё будет сон и лёд.
Присутствуя в тебе, себя теряя,
Дарю я близким машинальный жест
Житейских указаний, а ночами
Стараюсь утонуть в стихах и нот
Распахнутых – окно не растворяя,
Боюсь взахлеб молчать. Смотрю на крест.
Сползают звезды шалью за плечами.

Моя любовь, мне пусто, как в аду,
Без глаз твоих, вместивших опыт тысяч
Других, идущих мимо, всех вразброд,
Никак не понимающих обмана.
Всех тех, на ком в адамовом саду
Пыталось небо знаки змея высечь.
И где запекся кровью первый рот
От любопытства – скрытого изъяна.

Но глубже месть небесных судей в нас.
За все грехи генетикой порочной
Вонзилось нам проклятье – умирать
В руках любимых наших на рассвете.
Не слышит ухо и не видит глаз,
В конце всего, представ на ставке очной,
Что впишется в небесную тетрадь
Про каждого из нас на этом свете.

Тебя так долго нет, что страшно мне
Не долететь до мига нашей встречи
И где-нибудь за двадцать метров вниз
Лицом в траву упасть под силой яда.
Любовь моя, в твоем гореть огне,
На паперти, где ляжет холод свечный,
Ты – первая дарованная – из –
Божественных структур – любовь – награда.

Тебе я, впрочем, правды не скажу
Про все мои предчувствия ухода.
И в тайную улыбку спрячу плач,
Качающийся в лодках глаз печальных.
Я крылья за спиною развяжу
На всякий случай ветреной погоды,
Чтоб страшный карлик, согнут и незряч,
Несчастный случай – не настиг случайно.

Тебя хочу спасти от всех погонь,
От каждой плети, вскинутой небрежно.
И защитить всей аурой небес
От всех проникновений в поле смерти.
Любовь моя – впусти меня в огонь –
В пылающий свой храм – насквозь – безбрежный,
Чтоб навсегда отрекся вечный Бес
От наших двух судеб и их соцветий.

Я заклинаю медленный огонь,
При двадцати восьми свечах горящих,
Из темноты входящих духом в дом,
Летевшем сотни снов и сотни явей.
Я заклинаю Дьявола – не тронь –
Ни одного луча из Восходящих
Прямых лучей, утраченных при нем.
Уйди в свой дом, стеля под ноги гравий.

И будь отныне там, далек от нас.
Не приближайся до черты границы,
Тебя не трону властью белых крыл
И не сожгу твоих широт очами.
Пусть слышит ухо. Пусть увидит глаз
Полет любви – небесной легкой птицы,
Чтобы и ты ту силу ощутил,
Туманом зачехленными ночами

Мой бедный Бес. А ныне бить лучу,
Где карамель листвы остудит разум.
И облаков остынут кружева
И маяков глаза посмотрят мудро.
Любимый мой, я так тебя хочу,
Что сотни лет лишь смерть зовя экстазом,
Не зная ласк, стихом была жива.
Вернись ко мне – в моё пространство утра.

                1.11.2002 Париж





    В ГОСПИТАЛЕ КЛЕМОНСО

Начало сентября. Сон в серебре.
Оплавил клен себя в наряд печальный.
Забравшись в угол, самый долгий, дальний
Себя любовь сжигает на костре –
В нем, в серебре. Прозрачной моли тлен.
Больничный запах, детский плач, игрушки
На небе черном облачные стружки
И день в недоуменье перемен.

Забытое, заоблачное чувство –
Любовь, сейчас похожа на обман,
Где каждый виден солнечный изъян,
На фоне вниз распятого искусства.
Зал ожидания – сон и в нем – провал
Куда-то вдоль шагов твоих, измены.
И всех желаний тайные гаремы.
Ты не пришел ещё в мой сонный зал.

Дитя больное. Вкус зернистой соли.
Сама – стакана тонкое стекло,
И в нем качается и плавно и светло
Заученное состоянье боли –
Дна в серебре. Когда бы не любить
Осенний день, что сжат и непреступен,
И чья душа извне подобна лупе
Старается нащупать сути нить,

Которую она – душа желала и не нашла –
Ошибка . Геноплен.
И вот теперь она из ран и вен
И отлюбила и перепылала.
И нет пути назад. Привыкли руки
Огня к тебе. И кажется навзрыд
Глубоких глаз дитя печаль и вид
Немого приближения разлуки

Недолог этот сон – дня в серебре.
Насколько хватит лет его разлада.
Неверная другим – я буду рада
Когда-нибудь погибнуть на заре.
Когда-нибудь потом. А ныне дочь
Дороже света сердце твердо держит,
Спасает каждый час, томит и нежит
Больной души распластанную ночь

Сна в серебре. Где точкой мирозданья
Она парит, где ангелам удел
Пересекать надземный беспредел
Сферически построенного зданья.
Куда идти одной в такую даль?
Когда вокруг ни всхлипа, ни дыханья,
Лишь щек – немое алым – колыханье
Мне предрекает розовый февраль.

Гном в серебре ложится в изголовье.
Мой одинокий путь – дитё и я,
Одни бредем, одни меж бытия,
Вне многолюдья и вне многословья.
Застыло в небе солнца колесо,
Лучи и спицы – радуги смешенье.
Мы в госпитале с дочкой Клемонсо,
В окне осталось наше отраженье.

Начало сентября. Сон в серебре.
По капле жизнь отмеренная тает.
Не ведая сама, что предрекает
Себя любовь сжигает на костре.
Вне госпитальных и вокзальных арк
Уже не жить, не ведая распада.
Забравшись в угол сна – я дню не рада,
Горя в огне предшественницы Д Арк.

                сентябрь 2001 госпиталь Клемонсо





    СТИХИ В СТОЛ

В каплях сна – Аида, вина Аи
Все мои стихи – стихи не мои.
В пепле собственном, в углах зла, зол,
Все стихи мои – все стихи - в стол.

Датой точной сверля темя, выход – вход,
Все стихи мои – тайный переход
От небес к земле, от земли – ввысь,
Все стихи мои – это неба кисть.

Датчик скрытый. Морзянка. SOS .
Все стихи мои – чей-то сбор, сброс
С облаков нагих яд полу-крик,
Все стихи мои – внутрь меня «клик»

Информатики всех планет – дизайн.
Все мои стихи – перевод тайн,
Без ответов прямых – вперехлёст, вскачь,
Все мои стихи – чей-то зов, плач.

Потому необуздан горит мозг,
Что вливается внутрь облаков воск.
И не светит мне никакой покой
Кто-то движет мной и моей рукой.

Даже если глаза захватил сон,
Строчат руки планет голубой звон.
Если сплю – прорываются строк штрихи:
То мелодии дивные, то стихи.

То Ушедшие явятся дать знак,
Передать через плоть что там и как.
В полном здравии духа – Я – тут и Там –
Доказательства – коды к моим стихам.

А кто думает то, что он пишет сам,
Не увидит Плато в неземной Храм.
Он не чувствует сердцем его высот,
Потому все строки его – в пере-плёт,

В пере-плёты, спле-тения, тьму томов, пыль,
Все творения его – суета-быль.
И мигает ошибкой вечный ответ –
Все стихи его – суета сует.

Ну а мне водить по бумаге вновь,
Все стихи мои – это Лю-бовь.
Это лю-бой, кто явлён мне
В золотом дне, в золотом огне,

Неземных истин и слов иных,
Будь благославен – Сталкер – мой стих.
В алгоритме прогрессий, еды – идей,
Все стихи мои – не для всех людей.

Потому и прекрасен небес укол,
Что все эти стихи – это взмах - в стол.
Это двигатель жизни – воздух или вода.
Все стихи мои – в Ниоткуда – из Никуда.

Это – платья, эротика, секс и мой хлеб,
Это знак с высоты – знак судьбы, судеб.
Заклинаю всевышнего – не Преобразись –
За спасение осознать – высь.

За возможность быть телом, проводом – жги,режь
Между двух миров – и остаться – меж.
Мой полёт средь Стихий и толпы – гол.
Благословляю стихи – « в стол ».

                октябрь 2001 Париж




      ТРИПТИХ

            Посвящается сестре Анжеле.

         1

Медленных дюн голубое круженье,
Чайки – везде.
Страхом и смехом томится движенье
Наше в воде.
Страхом и смехом наполнено море
В детских зрачках.
Город дождём и туманом зашторен,
Рыбы – в сачках.
Ангелов ранних и поздних распятий –
Утренний лёд.
Чёрных в цветах одинаковых платьев –
Плавный полёт.
Белых в углах одинаковых спален –
Жажда лететь.
В золоте первых небесных купален –
Жёсткая плеть.
Бабушкин рай – под пионами тайна,
Люди в саду.
Маленькой жизни то вира, то майна
В пьяном бреду.
Псы, поезда, Кондуит и Швамбрания,
Бег босиком.
Крик из окна – до свида...
До свидания – Всем и кругом.

         2

Тобой завязаны незримо
Прозрачной нитью с высоты.
Бредём грехов и славы мимо,
Одни и вместе – я и ты.
Невнятной цепью генов, крови,
Замешаны в одной муке,
Как боль и проявление нови,
Как оспы, шрамы на руке.
Ты где-то там, в российских ситцах,
Несёшь смиренно тяжкий крест.
Я твой огонь не вижу в лицах,
Прохожих, явленных окрест.
А я, затеряна Парижем,
С тобой могла бы быть и я.
На нитку Времени всё нижем,
Тугие бусы бытья.
Бредём вдвоём, на боль немые,
С детьми и возом суеты.
Как параллельные прямые –
В пространстве мрака – я и ты.
Но знаю сердцем – глубже, тише,
Я правду про двойную тень:
Что где-то там – в небесных нишах –
Нам уготовлен праздный день.

         3

Сладко заря онемела,
Золотом высится ночь.
Тихо слетает – Анжела –
В шелесте сосен и порч.
Чуткое ухо боится
Шума, что входит в дома,
В пламя твоих интуиций,
Истина входит сама.
В рамках потухшего света,
Прямо - ресницы вразлёт –
Кто бы подумал, что эта
Девочка столько пройдёт.
Августом сочным и алым
Лёг расставанья испуг.
Я тебя с детства искала
В тысячах лишних подруг.
Марево клёнов и утр
Всплыло в дыханье костра.
В сердце заплавилось – внутрь-
Краткое слово – сестра.
И ничего в междустрочьи
Божьей ничей высоты.
Всё тяжелей и короче
Жизни ложатся мосты.
Странны, тонки и беззвучны
Волны в качании святом.
Знает душа – неразлучны –
Будем с тобой и потом.
Я ухожу, всё даруя,
В мир, где весом Херувим,
Дочь называя вторую
Именем светлым твоим.
Чуть холодны, молчаливы,
Сдержанный тон полюбив,
Нежности тайной приливы,
Прячем в секретной глуби.
Вновь оторвавшись на йоту –
В небо – сорвались в ветрах.
Двух параллельных полётов
Тень отпечатала – взмах.

                август 2001 Париж



    * * *

          ушедшим друзьям посвящается...

          ...По улице моей который год
          звучат шаги, мои друзья уходят...
                Б. Ахмадулина

У изголовья – тишина –
               ни сна, ни вдоха.
Немая истина слышна –
               мне плохо.
Мне плохо телу и душе,
               размаху крыльев.
В земном, зелёном шалаше,
               где все вы были.
Где были вы – друзья извне –
               со мной едины.
Но все пути Господни не –
               исповедимы.
Но все пути уходов – все –
               равны по плачу,
А этой жизни карусель
               так мало значит.
Звон колокольного
               стекла стекает слепо.
Слеза дождя едва стекла
               с ограды склепа.
Минута. Ртуть мгновений. Риск
               сердцебиений,
Того, кому предъявлен иск
               самозабвений,
А как же быть, когда и он
               был близок.
И неба чёрный стадион
               так низок.
И хлеба невесомый срез
               - изюмом в рисе.
Без Вас придётся биться – без
               всех Ваших высей.
Я знаю каждого навзрыд
               улыбкой, словом –
Над Вами слой землистый взрыт –
               а Вы – под слоем.
Отчасти – облик Ваш и знак
               всех Ваших платьев.
Ах, как обидно явит мрак
               свои объятия.
Мне – счёт пропажей и потерь
               на свете этом.
А Вам – в тоннеле выйдет дверь –
               сквозная светом.
Мне – преисподняя начать
               считать потери.
Вам – выход вздоха, Вам встречать –
               у двери.
Кому страшнее смерти шрам
               в пространстве сжатом?
Я думаю, страшнее нам,
               как провожатым.
Поскольку чувства тонок звук,
               жизнь – метастаза.
Ещё теплы дрожания рук
               и влажность глаза.
Ещё слышны биения вен,
               обид избыток,
Чего потребовать взамен
               всех ваших пыток.
Вам говорю отсюда – ввысь –
               вы Боги ныне
А мы пока не поднялись
               до Вашей сини.
Вы сверху смотрите молчком -
               мудры и немы.
А мы, как мухи под сачком,
               пустой Богемы.
И вот теперь Вы выше всех
               - вне всякой ноши –
Простите нам и страх и грех
               остаться дольше.
Мы все боимся отпустить
               земные сети
Готовы стыть, готовы гнить,
               на этом свете.
Дрожим за облик и уют
               материй лишних,
А по ночам анфас встают
               глаза Всевышних.
Простите нам любви вино –
               распад движения.
И невмешательство в само
               преображение.
Простите явь, простите речь,
               момент пронзания.
Неистекаемую течь –
               самопознания.
Кому-то – спичкой длинной грамм –
               до жизни взятой,
Кому-то выйдет жребий – нам –
               быть провожатым.
Всё это будет наперёд –
               и мы – потери –
Какая встреча с Вами ждёт – у Двери.

                октябрь 2001 Париж




    ПРОХОЖЕМУ

          ...идёшь, на меня похожий...
                М. Цветаева

Новорожденный – побеждённый,
Бедный ангел, прохожий мой.
Ты, как в муках моих рождённый,
Неизведанный мной герой.
Ты не знаешь моих гонений,
Оттого так далёк и горд,
Моих слёз и их наводнений
В миг пере-рывания аорт.
В миг пере-уронив созвездия,
Где ни зги, только я и мрак,
Забываю и страх и месть я
И души моей злой барак.
Ты идёшь, вдохновлённый чем-то,
Воротник запрокинув в ночь,
Не моих заклинаний лента
ебе будет жена и дочь.
Ты не видишь меня, не слышишь,

И не веришь ни ввысь ни в стих.
Ты прекрасен своим незнанием
И неверьем в мои огни.
Но другим, иным колыханьем
Свою душу, как ветвь согни.
Засочится любая рана,
Ты почувствуешь крови вкус,
Мой герой, мой Прохожий – рано –
Тебе – мой пчелиный укус.
Чтобы истины впилось жало
В твоё ровное сердце – твердь.
Чтобы тело твоё дрожало
Оттого, что минует смерть.
Чтоб глаза увлажнились солью
И в мозгах народилась новь.
Чтоб под ложечкой острой болью
Тебе впилась болезнь – любовь.
Чтоб ты знал и Камю и Сартра
И прозрачные капли снов.
Чтобы слов неземная мантра,
Довела тебя до основ.
Чтоб в палитре своей неброской
Ты не понял, как яд могуч,
Чтобы вдруг с молоком и соской
Ты увидел скрипичный ключ.
Открывающий дали, ноты,
Горизонты, объёмы, речь.
Чтобы неба текли щедроты
В твоё ёмкое темя-течь.
Ты красив и быть может, страстен
В логарифме всех аксиом.
И не знаешь, что в вечной пасти,
У конца мы стоим и ждём.
Длинной очередью – друг за другом.
В переглядке – олений страх.
Будем вскопаны общим Плугом.
И в единый вернёмся Прах.
А потом... но об этом позже.
Замедляешь свой шаг в ходьбе?
Я не знаю тебя, Прохожий,
Чтобы всё досказать тебе...

                июль 2001 Париж



    НЕСОВПАДЕНИЯ

         1

Во избавление – от тонущих лучин,
Во избежание – непонятого знания,
Мне не везёт на женщин и мужчин
В заветном смысле прозы и пронзания.

Во искушение – не плакать у чела,
Во исполнение – всеведений Иисуса,
Мне золотая, тонкая пчела
Не принесёт смертельного укуса.

Во истечение – сиреней и дождей,
Во исцеление – их временной природы,
Мне не везёт на кошек и людей
И те, и эти дарят мне уходы.

Во исступление – запахнуты плащом,
Во испытание – явиться поражением,
Мне повезло быть Ночью и ещё
Познать момент великого сближения
С дыханьем звёзд...

         2

Нет ни доверия и страха
Под алебардой - на заре.
В миру труднее быть монахом,
Чем оным быть в монастыре.

Любить того, кто хочет меньше,
Кого не жжет мой синий стих.
Кто б осчастливил стольких женщин,
Когда б не ведал ласк моих.

Как отпустить себя на волю,
От всех, кому тяжел мой крест?
Не надорвав, не обездолив,
Не отучив от чар невест.

Коварной власти, как избавить,
И отлучить излучья рук,
Беременная смертью память,
Наметила в окошко стук.

На берега других пришельцев,
Не опускать лучин – ресниц,
Не быть рабом, не быть владельцем –
Любви, отравленных зарниц.

Не задевать чужих материй,
Своими крыльями – вразмах –
И не являться в миг мистерий,
Как в Элевсине бог Иакх.

Горит голубоватым светом
Стихов сгораемых тетрадь.
Мне не дано на свете этом
Кому – нибудь принадлежать.

Молю душой, молю наитием –
Не обращайте взор ко мне.
Вас отпускаю – Отпустите
И Вы меня, останьтесь – Вне.

         3

Белоголовая девочка пляжная
Память – в костюме из тихой воды.
Помню тебя, но не вижу следы
Тонет под волнами лодка бумажная.

Где ты, Атлантикой бледной рябя,
Злой алгоритм бытия задыхается.
Мне без тебя никогда не – вдыхается –
Не – выдыхается мне без тебя.

Я не смотрю в помутневшее дно,
Веки закрыв, вызываю видение,
Силится мозг осознать совпадение
В тысячах жизней, хотя бы одно.

Тихо. Крылами закрыт Херувим,
Связаны странными, вечными узами,
Под руку молча, иду я с неузнанным –
Мне хорошо в этой паузе с ним.

Кто он? Какое столетие назад
Шли мы вот так – по подобию сложены,
Кони и волны валились стреножены,
Перед ступенями в девственный сад.

Пробую тайно его разглядеть –
Чёрный рукав, белоснежная запонка –
В запахе – соки запретного яблока –
Так высоко – что не страшно лететь.

Краски объёма присутствий его
Слишком легки и пронзительно ёмки
Вижу ещё – силуэтами ёлки
Мимо плывут кораблями «АРГО».

Стянута грудь и внутри – il faut chaud
Наших имён не сотрут на распятиях,
Ах, почему в этих мёртвых объятиях
Так бесконечно и так хорошо?

Ёлки, дыхание, дрожание, рукав,
В чём амплитуда такого владения?
Я проклинаю своё совпадение
С тысячей прочих, тебя миновав.

Сяду на край треугольной звезды.
Мимо пройдёт – отражением важная,
Белоголовая девочка пляжная
Память – в костюме из тихой воды.

         4

А всех – кого встречать дано –
Пила, как терпкое вино.
Кто был мне – меж, кто был мне – схож –
Любила – выходом из кож.
Любила выдохом смертей
Любовью детства и детей
Под алебастровой луной
Попробуй поиграть со мной.
И ты увидишь яд и йод
Непредсказуемых высот.
Умрёшь. Растоптан будешь сам,
Спустившись в этот фимиам.
Не потому, что сны плелись,
А потому, что слишком ввысь.
Не потому, что ведьмин нож,
А потому, что слишком – в дрожь.
Глаз хризолита на руке,
Гроза и лилия – в шнурке.
Шнурок на шее. Знак - озон.
Я – Сталкер. Зона. Сотни зон.
Я – сторож выси. Сути дочь.
Моё предназначение – ночь.
Свободная от всех причин,
Законов. Женщин и мужчин.
За то, что верою - в одних
Впивалась, как в бумагу стих.
За то, что волею лугов –
Хранила – как хранят богов.
И Никому – глотка вранья.
В нелепом гаме воронья.
И никому – гнилой алтын
В разломы бытовых витрин.
За то, что фальши лишена.
За то, что всем – ничья жена.
Вам не носить моих колец
И белый не делить венец.
От всех ушла. Уйду от всех.
На грани губ, на сгибе век.
Немного Вас. И всяк спасён.
Не Вам судить меня –
За всё.

                май 2001 Нормандия




    МОНО-ИТОГ

Ни вспомнить, ни узнать, ни разгадать
Твоё лицо, забытое веками.
И плавность луга, тёплыми руками,
Едва касаясь, так и не понять.

В тот мир, когда – пространствами Гомера,
Босые ноги злые травы жгли
И белые садились корабли
И духом древним полнилась пещера.

Под кубком медным старое вино
Свой дух роняло. Порох пушки трогал
И колокол славянского предлога
В Европу выбил слабое окно.

Тогда... когда сорвали на груди,
У белой женщины зауженное платье
И кровью рук все обратились в братья
И этой кровью выстлали пути.

Куда и как – повозки, струны, стрелы
Летели вспять над хаосом земным?
Тебя я помню мёртвым, молодым,
Лежащим на кустах тугой омелы

Когда-то раньше... может быть потом
Я расскажу тебе твоё рождение.
И хлеб, и мяту взяв за наваждение
В наш неземной, спиралевидный Дом.

А ныне... здесь... тебя теряю в лицах.
Сквозняк Шекспира. Колесо Золя.
В обратный ритм закручены поля
Энергий наших душ – в небесных спицах.

Дитя... природы каверзный прищур.
Какое жало ты таишь в утробе?
Под горстью пепла, под гвоздём на гробе.
Хранишь очаг божественных структур...

О знаю я – недолог этот миг –
И скоро ты вернешь своё единство.
Небесный траур и людское свинство
Ты обретёшь на длительный постриг.

Игра Богинь – весь этот мир и бредни.
Сандали века, стянутые вкось.
Земли безумной - съехавшая ось,
Где каждый день и каждый дом – последний.

Смотри сюда... Ты первый из мужчин,
Который прикоснулся к тайне сада
И дал себе, жене – вина и яда,
Чтобы проникнуть в таинства причин.

И что теперь... Нет ничего у нас.
Сны Атлантиды – в наших снах немеют.
И вечный Логос больше не жалеет
Одну из пятипалых, смертных рас.

А был и рай... Качание воды.
И капли звон – о миску мироздания
И мощным зрением сложенные здания
И голубой огонь вокруг Звезды.

Не важно мне, кто предал твой полёт,
Тебя я помню «третьим глазом» - внутрь,
Землистого оттенка наша утварь –
Созвездий Скорпиона жаркий лёд.

Прощай любовь... Тебе не сбыться в яви.
Зерно вселенной выпало из рук.
Мы – люди, возрождённые из мук –
Душа и плоть – зияние в оправе.

И вот уже... ни вспомнить, ни узнать
Твоё лицо, забытое веками
И плавность луга – тёплыми руками –
Едва касаясь, так и не понять.

                январь 2001 Нормандия




    ЗАКЛИНАНИЕ No2

                Посвящается поэту-другу
                Елене Полешевой
               ...Словно ветка черёмухи - из руки – в руке –
                Словно ветка черёмухи – на сквозняке.
                Елена Полешева

         1

Пронзает боль ослабшее колено,
Сочится кровью сердца тайный шрам.
Ушла навек моя вторая Лена,
Туда, откуда нет возврата нам.

Ушла так тихо, и давно, как будто,
В ночную бездну медленной волны.
Как мне вернуть назад твою минуту,
В которой обе были мы юны?

Вернуть апрель и розовость трамвая,
Наш звонкий смех, капельный полуальт,
На улице с названием Беговая
В рассыпанных нарциссах на асфальт.

Как мне вернуть в объёме парадоксов,
Тот миг, в котором ты ещё жила.
Немыслимый букет чуть влажных флоксов
И капанье цветов на край стола.

Одна лишь ты была светла в беседе,
Актриса духа, страха, травести,
И эти флоксы на велосипеде
Одна лишь ты могла мне привезти.

Закрученная вихрями иными,
Смерчем попутным унесло мой след.
Спокойно Ленка, мы не-по-бе-ди-мы.
Уж мы-то знаем, смерти вовсе нет.

Ты помнишь ночь, что снизошла туманно,
Стеклянный вход в пространство Кёнигсберг,
Где нас с тобою вместе как-то странно
Он каждого по-своему отверг.

Быть может нет проклятой параллели
И амплитуды в дикой полосе,
Ах, неужели, Ленка, в самом деле,
Ты умерла, как умирают все?

Потусторонние рулады слышишь
И, может быть, качание планет.
По-настоящему уже совсем не дышишь,
И не поёшь про «бабочку» куплет?

Не заменить тебя, твоей пропажи,
Почти спокойна я в своей груди.
Ты ближе мне – умершая – чем даже –
Другие, что живут и позади.

Прости меня и все мои дороги
И глупой жизни неземную спесь.
Тебя люблю я, как люблю немногих
И все равно мне, там ты или здесь.

Но каждый раз ночами – онемело –
Присутствие твоё – во мне слегка.
Всё снится, как твоё немое тело
Выбрасывает мутная река.

         2

Словно бабочка тонкая –
Из зари – в золу.
Оболочка ломкая –
В золотом углу.
То свеченьем кажешься,
То даруешь стих.
То в сурьму нарядишься,
То являешь штрих.
То гитарой бешенной
Рассечёшь испуг
На минуте взвешенной,
На изломе рук.
То летящей сказкою
Мой сигнал иссяк
Под кошмарной маскою
Тысячей бродяг.
Занесло, заморочило
Твою песню – зло.
Всем, кому напророчила –
Всем – не повезло.
А бывало – стройная, ты ласкала глаз,
Твоя жизнь раскроена
В профиль и анфас.
Всех, кого любила ты,
Погибали вдруг,
Не имела силы ты
Удержать подруг.
В глубине бессмертия
Твоих веток – пух.
Подставляю смерти я
Свой ничтожный слух.
Расправляю корни я
Древом Зодиак,
Чтоб потустороннее –
Мне явило знак.
Открываю силу я
Лишь мольбой в мольбе.
Где теперь ты, милая,
Хорошо ль тебе.
Словно плётка судьбинная,
Бирюзой – глаза.
Словно метка без имени,
За пределы – за –
Словно пуля без промаха –
Из реки – в реке.
Ты, как ветка черёмухи – на
Сквозняке.

         3

Мне не проститься с тобою.
Открыты двери в мой дом.
Луна плывёт голубою – в нём.

Зелёных сосен качанье,
Аккордов пляшет песок
И неземное звучанье строк.

Неверен мир этот странный,
В нём нет законов и риз.
В нём каждый может сорваться – вниз.

А кто потерю удержит?
Мы все в едином строю,
У страшной пропасти - на краю.

Благословляю небеса,
Свои потери приумножив,
За то, что там Твои леса, мои леса
И так на эти не похожи.

Благословляю небеса.
Ты в них Богиня и живая.
И твоих крыльев полоса,
Летит, рассвет опережая.

Благословляю небеса.

         4

Ты уходишь в страну, где ни пристани нет, ни печали.
Голубые дома, голубиные выси вокруг.
И не найден ответ, хоть и тысячи лет за плечами.
И не понят вопрос, хоть подсказкою Космоса круг.

Ты уходишь в страну, где плоды предрекают растения.
Где запретного нет и хрустальные храмы стоят.
На последней минуте кровавого солнцесплетения
Ты поверишь в обман и пригубишь непонятый яд.

Ты уходишь в страну, где невнятное столпотворение
Дорогих тебе прежде и вовсе далёких теней.
Этот плачущий мир – чьё-то дивное стихотворение,
Где сам автор невидимой сказки, теряется в ней.

В этой странной связи каждый раз повторяется снова
Вся идея его переходов из душ и сердец.
Видно, каждый из нас – это тайная чья-то основа,
Где за каждым началом лежит неизбежный конец.

         5

Растревожив ночь,
Ты мне напророчь
Золотых коней свободных с гривой белою.

Странен будет день.
Твою явит тень.
Где вдвоём с тобой, мы сможем погулять в раю.

Хоть и нам запрет –
Пачку сигарет
Я тебе возьму с собою в кружево планет.

А ещё возьму
Белую сурьму
Дорогих тебе черёмух веток самоцвет.

Мы покурим свет
Взятых сигарет,
Поболтаем о насущной жизни – тут и там.

Ты расскажешь мне
Все секреты – вне –
Вне земных пространств зелёных – скрытый фимиам.

Вьюга намела –
Смерть теперь мила,
Если столько там любимых без земных оков.

И не страшен вброд
Странный переход
От людей и их печалей в царство солнц и снов.

Вдоль пройдут дожди.
Тихо – подожди.
У закрытой двери плотной – в скважине – просвет.

Замерев в судьбе,
Я приду к тебе.
Через миг недолгим светом ляжет вспышка лет.

                Нормандия 1998




    ПОСВЯЩАЕТСЯ СТИХУ

Если выше – значит, хуже.
Значит, в угол встать лицом.
Потолок и стены – уже.
Выход – вход – сплошным кольцом.
Влево – вправо – пропасть духу,
Плоти место и греху.
Ниже - выше – больно слуху.
Слуху больно и стиху.
Стих мой – раненый ребёнок –
Спишь в объятиях моих.
Я смотрю тебя с пелёнок.
Я люблю тебя – мой стих.
Ты единственный владеешь
Тайной плачущей души,
И любить и ждать умеешь
В глубине ночной тиши.
Пере-светы, пере-ливы
Твоих строк ласкают плач.
В них Эллады и оливы,
Побеждённый и палач,
Суеверий перецветы,
И любви – укол – игла,
Все вопросы и ответы –
Тайный выход из угла.

                июль 2001 Нормандия





    СВЯЗЬ ВРЕМЕН

             Посвящается Фаине Загреба

         1

Кому даровано сберечь
Ежеминутное блаженство?
Стекает шаль с покатых плеч,
Как Время с граней совершенства.
Неуловим ни стон, ни звук
Деревьев сомкнутых запястья.
В молчанье глаз, в пожатье рук
Мы останавливаем счастье.
Мы останавливаем миг
Короткой вспышкой вдохновенья,
Зажав в груди и боль, и крик
Предотвратив прикосновение –
Прикосновение к душе,
Луча фонарного к ночлегу
И нет сомнения уже,
Как в бездну броситься с разбегу.
Но там на краешке скалы
В объятьях вечной круговерти
Осознаем, как мы малы
В границах счастья, жизни, смерти.
Но в соках трав, жужжанье ос
Нам остается слишком много:
Любовь – цветеньем диких роз
И в небо долгая дорога.

         2

В сиянье музыки и хлеба
Огнем поэзии манишь,
Как заблудившаяся Геба,
Что снизошла в ночной Париж
Оттенок мудрого движенья,
Строки нетронутой мольба.
А в зеркалах, как в отраженье,
Стоит великая судьба.
Улыбки редкий пламень даришь,
Но профиль гордый одинок.
В крыла стихи свои оправишь
Смотря сквозь полночь на Восток.
Поется памяти баллада
От злой Сибири – до Невы.
Сосна. Снегирь. Любовь. Блокада
В провалах вербной синевы.
Хрупка. Как полдень невесома,
В браслетах тонких и шелках,
В тоске потерянного дома,
Как дикий ландыш в облаках.
Сквозняк портретов, книжных пятен
Вокруг твоих богем и бед.
И мир почти невероятен
Сквозь горький мед твоих побед.

         3

Упала бледная луна –
Из гибких рук.
И было тихое жильё
И радость мук.
И лилий гибкий поворот
В углу стола.
И, умирая, как Христос
Ты ожила.
И засветились все иконы
Изнутри.
Умолкло зло, затихли стоны
До зари.
И поэтический зажегся
Серпантин
В тени ветвей, в тени души,
В тени картин.
Запело новою строкой
Твоё перо.
Сменил одежды
Опечаленный Пьеро.
И сквозь ночные фонари
Чужой земли
На твой огонь приплыли
Чьи-то корабли.
И повелась не прекращаемая песнь
Песнь,
Про всё, что было, то, что будет,
То, что есть.
И словно птицы,
Потерявшие дворцы,
К тебе слетелись
Рукотворцы и творцы.
И закружилась карусель
Бесед и встреч
В сиянье глаз, в пожатье рук,
В движенье плеч.
Упала бледная луна –
Из гибких рук.
Зовущий жест.
В стекло окна
Негромкий стук.
И как бы тихо, невзначай
В кругу потерь
Огонь в окне. Горит свеча.
Открыта дверь.





    * * *       
           ...Когда я выиграю мою жизнь,
           я куплю платья из голубого шелка...
                Анжелика.

Я выиграю жизнь и пойду покупать
Из шелка себе голубые одежды.
И кто-нибудь будет меня обнимать
В зеленой беседке дождя и надежды.

Я знаю, он будет высок и красив
И облик его мне напомнит Иисуса.
И будет тревожно – рыданьями ив.
И холодно – как ледниками Эльбруса.

Зачем и куда он меня заманил
Была я привычна к дороге безлюдной.
Так долго бродила меж трав и могил
С мелодией старой, летевшей подспудно.

А здесь всё сияет его торжеством.
Он медленен – светом и статен осанкой.
И сердце объято его волшебством,
Как схвачена полночь серебряной гранкой.

Мне хочется тайно его отпустить
Он слишком прекрасен для девы-колдуньи.
Я выиграю жизнь, чтобы шить, чтобы шить
Мечты голубые себе в полнолунье.

                2000 Париж



     ЗА ЗЕРКАЛОМ

             Посвящается Анжелике – Марии

         1

Когда-нибудь ты вырастишь неслышно.
И будет дождь сирени за окном
Взбивать пространство высоко и пышно
На голубой взлетая окоём

Весны, что превратится в ожиданье
Кого-нибудь далекого во мгле,
И явь тебе подарит колыханье
Любви, зажатой в тоненькой игле

Твоей души. И будет свят тот день,
Разложенный на быт и дар цветенья
И я войду к тебе - немая тень,
Помочь остановить твоё волненье.

Глоток воды, как воздуха взахлёб
Я принесу тебе сквозь мир контрастный
Так чтоб к тебе не прикоснулись, чтоб
Никто не отнял свет и лик прекрасный.

Ты шестилетний ангел мой один
Такой высокий внутренним значеньем.
И нам с тобой положен путь един
Одним с тобою связаны свеченьем.

Лети вперед и божий твой венец
Пусть расцветет на белых кудрях чайных.
Ты – мой портрет. Я взрослый твой близнец.
Ты – зеркало моё. Повтор случайный.

Лети со мной. Я покажу наш дом.
Отсюда он не виден смертным глазом.
Мы из него пришли и будем в нём
Однажды, ни теперь, ни вдруг, ни сразу.

Я слышу, как в ночах растаял крик
Так время вяжет нить – узор случайный.
За зеркалом ты будешь мой двойник,
И пронесешь одна наш Свет и Тайну.

         2

Карамелевый дождь тишины
Ожидает у старого леса.
Мне стенанья твои не слышны
Ты спокойна во взгляде небесном.

Есть сегодня пирог у меня
Из пространства лимонного утра
Чтоб начало веселого дня
Нас встречало спокойно и мудро.

Я люблю твою тихую песнь
Колокольчика голос печальный.
У меня ощущение есть
Что похожи с тобой не случайно.

Те же странные грустью глаза
И походки полет невесомый.
Мы уйдем за реальное – за
В реку – Память и Время объёмы.

                июль 2002 Париж





     ДИКИЙ АНГЕЛ

            Посвящается Асе
            ...Счастье – это скорлупа
            разноцветных планет... Ася.

         1

Дикий ангел, моё дитя
Нет в тебе ни высот, ни света.
Для кого и зачем светя
Я тебя потеряла где-то.

Ты красивая акварель,
Только краски резки и грубы.
Бедный март мой – слепой апрель
Я тебя целовала в губы.

Я тебя целовала в ночь
Где печали стояли молчно.
Я свою потеряла дочь
В том лесу, где осадок волчий.

Я бродила одна с тобой
Как метель без огня и хлеба.
Амазонковый – голубой
Взгляд тебе подарило небо.

Кожу солнца и жемчуг рта
Стан танцовщицы и богини,
Почему твоя высь пуста
Почему так не много сини?

Знаю, грех мой как остриё
Жжет мне сердце концом железным.
Дикий ангел, дитя моё
Сохрани тебя – через бездны!

         2

Когда-нибудь потом, молчи
Когда весна пройдет на свете.
Ты вдруг проснешься в час ночи
Который называют третьим.

Ты слез не сможешь уронить
И в такт луне, огню не внемля,
Ты вдруг поймешь, что слово – жить
Не означает только Землю.

Переиграв в любовь и пир.
Переносив шелка и басмы,
Тебе наскучит целый мир,
Изведанный тобой напрасно.

Все перепробуя ключи,
Для жизни той, где дух мертвецкий
Ты в этот час глухой ночи
вдруг разрыдаешься по-детски.

Исчезнет дерзость бывших лет
Под лунный профиль желтоватый
И ты потребуешь ответ
Во имя чьих высот жила ты.

Сотрешь своих картин штрихи
И вдруг увидишь, что летаешь.
Мою Любовь, Объём, Стихи
Ты вдруг поймешь – и осознаешь,
Но не теперь...

                август 2002 Париж




    * * *       
          
Ах, если б не было ресниц
Дугой летящего испуга,
Провалов улиц и больниц
И зимних астр слепого юга.

Ах, если б не было игры
Извечных правил расставания,
Мои полночные миры
Мне б не дарили остывания.

Ах, если б не было беды
Её извечного распятия –
Мои февральские сады
Не ощущали б радость платья.

Ах, не было бы крыл – тогда –
Могла б я восхищаться бытом
И нервов злые провода
Не лопнули б в тенях сокрытых.

Другие скажут – c-est la vie –
И приговор внесут в конверте.
Ах, если б не было любви
Влекло бы состояние смерти.

Ах, если бы не падать ниц –
Не воплощаться в провиденьях,
И, наблюдая танцы птиц,
Не выражаться в их падениях.

Ах, если б не было мольбы –
Ночами, стиснутыми мраком,
По краю Космоса ходьбы
Под звёздным, белым анораком.

Ах, если б не было ресниц,
Ах, если б не было мольбы,
Ах, если бы не падать – ниц –
Ах, если бы, ах, если бы....

  АМАЗОНКИ

              1

Простертый куполом небес,
Cуровым скипетром зажатый,
Глядел с Олимпа гневный Зевс
И с облаков сочилось злато.

А ниже – брегом Меотид,
Испив из солнечной солонки,
Брели потомки Артемид –
Воительницы Амазонки.

Тяжелый лук висел – плечом
И загорелый стан был нежен.
Все било светом и ключом
И лошади влекли манежем.

Зачем бредут они туда,
Где зарево войны и пыток.
Коснется беглого следа
Их бахрома из рваных ниток

Дождя и солнца, стрел и вен,
Как хищник спешен к водопою,
Их суть коснется перемен
И луки вознесутся к бою.

Наметит целью узкий глаз
Желание – достичь на месте.
В их душах каждая из нас
Застыла выраженьем мести,

Не выраженным сотни лет -
Быть женщиной – не быть рабыней.
Хоть хрупок череп и скелет
Жестки глаза и губы – иней.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Смотрю как солнце на Восток
Спускается долиной белой.
Пришпорен конь, взведен курок
Судьбы и полночь онемела.

Тебя найду когда-нибудь
Луною бело-голубою.
Пусть выжжена для лука грудь
И сын мой вырастет с тобою.

Пусть дочерей и крик и спесь
Вонзится в сердца перепонки,
Чтоб генов азиатских смесь
Вновь разлилась по венам тонким.

Я слышу тайного врага.
И конь мой предан мне до гроба.
Я – Амазонка. До нага
Судьбой раздетая и Богом.

Облачена в ремни и медь,
Мне степь моя и кров и скатерть.
Мужчиной родилась на треть
В своих мозгах и знаю паперть.

Я не боюсь крови и тел,
Оборванных с коней – висящих.
Мне нитки кружев –  не у дел.
Я – хищница из дикой чащи.

Я в дочерях рождаю свет
Воительниц, угодных Богу.
Меня ты не приручишь – Нет!
Ночь глубока. Долга дорога.

Века минуют, вновь пути
Покроют пламень онемелый.
Ты, дорогой, меня прости
За взгляда ледяные стрелы.

И не брани меня за жест –
Хватать оружие ночами.
Я – Амазонка – страх невест.
Мой лук все время за плечами.


               2

Как плыли меж дыма и гари вы
В сожженном зарей шалаше.
Какое тяжелое зарево
Вставало в бессмертной душе.

Какое немое предчувствие
Спасать свои гены и род.
Пусть смерти скупое напутствие
Вам ляжет меж южных широт.

Сквозной неземной полифонии
Не внемля, заведомо вря,
Сошли с голубой Амазонии,
Как сходит с Олимпа заря.

И встали вдоль брега - негромкие
На узких, летящих конях.
Задеты туманной поземкою
В подлунных неверных огнях.

Все было не так. Было ветрено.
И кони мертвы от езды.
От смерти прошли в километре вы
И на сантиметр – от Звезды.

Глухими ночами мне чудится
Как быстро несется мой конь
По степи горячей – не улицей
Погоней – от прошлых погонь.

И сон повторяется заново –
В сожженном зарей шалаше,
Я помню как алое зарево
Стояло в бессмертной душе.

                май 2003 Нормандия

   +    +    +








            сентябрь 2001 Нормандия

Зов Сталкера
Жанна Астер
                З О В    С Т А Л К Е Р А

                Посвящается А.Тарковскому
                …Здесь не возвращаются тем путем,
                каким приходят.
                1

Черное золото грязи земной
Чавкает вновь под ногами.
Тусклые лампы чадят за спиной.
Лестница сжата шагами.

Поезда слышится дальний гудок.
Вот он проносится рядом.
Дребезг стакана – состава рывок.
Пахнет соляркой и ядом.

Лязг рукомойника. Шелест воды.
Ложка упала уныло.
Тень отделилась от скользкой слюды
Старого, серого мыла.

Быть виноватым всегда без вины
Глупо, старо и не мудро
Село униженным в куст бузины
Детства тюремное утро.

Радио гром. На зарядку подъем.
В форме безликие дети.
Ад коммуналок  и брань перед сном,
Запах похлебки и смерти.

Круглый в земле  глаз стеклянный – секрет.
Поиск таинственной двери,
В мир параллельный без бомб и ракет,
В царство  Тарелок и трелей.

Но почему-то не выйти на свет.
Каждая дверь – пре – ис – под – ня…
Ты бы пошел со мной  в Комнату? – Нет,
Нет. Не сейчас. Не сегодня.

 
                2

Рельсы и дрезина.
Едем в Никуда.
Старая резина.
Тухлая вода.

В такт гудку и звону
Трубы – вдалеке.
Тихо едем в Зону.
Едем налегке.

Утро онемело,
Как в последний раз.
Профиль черно-белый
Третьего из нас.

Три столба и линий
Срез – высоковольт.
Никого. Лишь синий
Поднебесный кольт

Тишины. И Брахмы
День – из темноты.
И уже не пахнут
Душные цветы.

Вой собаки дикой
Долетел до нас.
Здесь лишился крика
Сам Дикообраз.

Троя и Атланта
Видели в ночах
Детский лик мутанта
На его плечах.

Из сгоревшей будки,
Дню наперерез,
Смотрят незабудки
Сквозь осоки срез.

Тишина и мята.
Тишина и путь.
Ног усталых вата.
Камнем страх – на грудь.

Мы идем несмело.
Бункера, мосты.
Взгляд оледенелый.
Гайки и бинты.

Гайка  время режет,
Шаг вперед хранит,
Все мрачней и реже
Яви малахит.
 
Вот пустеет башня.
В луже гнется ил.
Отчего так страшно,
Если не убил.

Нас ведь только трое.
Мы идем туда,
Где следы героя
Стерлись навсегда.

Где рождаясь – пели,
Уходя врасплох.
Где легли недели
На забытый мох.

Чтоб не оступиться,
Не упасть, устав,
В золотые ситцы
Высохших дубрав.

Чтоб не очутиться
Там меж труб и плит.
Медленная птица
Медленно кричит.

И зовет небрежно
За собой она,
Силой центробежной
Вся возбуждена.

Как рука долина
Близко – далека.
Только очень длинной
Быть должна рука…

Стонет в ночь Иуда.
Спит Эдемов сад.
Мы идем – откуда
Нет пути назад.

  3


                Стойте! – Не двигайтесь.
                Зачем вы его остановили?
                А я думал, это Вы…

Амбразура пространства, сжатого до квадрата
Черного – в старой стене дыра.
Мы идем не дыша тихо и виновато,
Будто бы  крик земли не достиг пера.

В каждом движении подобно игре и магу
Тянется вечность и время гнездо плетет.
Зарево меди – сумерек жжет бумагу
И не известно пока – кто из нас дойдет.

Первый из нас, доброволец игры случайной
Вызов изрек и пошел один вперед.
Только ветер возник. И как накипь росы и чая
Иней багровый заката истек как мед.

Стойте! – сработал приказ неизвестно откуда.
И доброволец застыл, сняв кураж и дурь.
Знаете – Время – это такое блюдо,
Где солона начинка любви и горька глазурь.

Где каждый миг не проявлен и ткется снова
Тут же меняясь, основы свои храня.
Где вырывается непроизвольно слово,
И человек забывает про яд огня.

Неуловимо здесь все исчезает, вроде,
И появляется вновь, но в другом витке.
Это экзамен. И Зона равна Природе,
Как  равносильны энергии в их вихревом мотке

Жизни, настроенной на частоту Сократа,
Кантовскую ме – та – фи – зи - ку  –   ночь,
Амбразура пространства, сжатого до квадрата
Черного – комната выхода – прочь…

                4

А может и правда, что здесь живут?
Кто-то спросил, и повисло слово.
И покатились с холста земного
Олово луж и травы уют.

Переглянулись – пустотный парад,
Только туман и оборванных линий
Нервы висят и,  распахнутых лилий,
В центре болот колдовской аромат.

А, может, и правда, что смерть это сон
Медленный сон, содержащий движенье,
Где по ту сторону спит отраженье
Нашей энергии, атом – протон.

Точно такой же живой – до оргазма
Клеточный мир на витке перемен.
Нет, я не умер, моя протоплазма
Снова меняется  кодами  ген.

Чувствуя, я, как  молекул вращенья
Строят тепло в охладевшем мозгу.
Где мне придется принять воплощенье
В следующий раз – на каком берегу?

Будет ли это страна за горами
Белая словно долина небес,
Или мне выпасть  морскими дарами
В дом, где веками покоится Бес.

Мне выбирать не придется, иные
Силы придут и решат мой удел.
Знаю одно будут вновь голубые
Души витать в обрамлении тел

Наших опять – не каких-то – не прочих
С новой программой  - все выше лететь,
Черные дыры в параметрах ночи
Нам не страшны и видны лишь на треть.

Свет ослепительный перемещенья
Всех состояний сольется в одно,
Как нежилое молчит помещенье,
Так разгадать эту грань не дано.

Вот мы идем, охлаждая свой разум
К Комнате той, где хранятся мечты.
Только хотим ли мы бросить все сразу –
Все восхожденья – за миг высоты?

Стоит ли старый прервать уют,
Ритму привычному остановиться -
А, может, и правда, что здесь живут
Слышите, как здесь тревожна птица?


                5

А мне казалось, будто умер он –
Лежал в воде, как смерти пантомима,
Глаза открыты были сквозь неон
Глядели в никуда, темно и мимо.
И падал дождь на щеки и уста.
И этих капель будто он не слышал
Все дождь смывал, как с белого листа,
И крик его души томился свыше


И падал ниц – на землю, где бинты
И марли их тонули – водоёмом,
Похожим на бассейн и с высоты,
Казавшимся почти что невесомым –
Игрой воды, приглушенной дождем.
Вода в воде, где истина разута,
И в ней лежащий ржавый метроном,
Отсчитывавший ранее минуты

Сырел. И рядом плавали шприцы,
Побитые и с иглами  тупыми.
И механизм часов и стрел концы,
Лежали там и нитями земными,
Веревками времен и перемен
Сплетенные, как водорослей ниткой
Потоками крови и соком вен
Казались непростительной ошибкой.

А он лежал. И был недвижим он.
Водой легло распластанное тело.
И лишь глядел поверх. И капли звон,
Сползая на металл оледенело,
Скользил, цепляя неживой объект
Календаря - разорванного датой –
Листки – обрывки, чей-то пистолет
На дне лежал и был водой зажатый.

Как молчный суд пространства и воды
Крик геометрий, траекторий судеб,
Над векторным распятием Звезды
Над тем, что было, есть и, может, будет
Он размышлял и изучал свой сон,
Любовь вдохнула в душу пламя лиры.
А он лежал. И будто умер он.
Лишь капал дождь с лица – как слезы Мира.



                6

Выйдя из тени  на света резь -
Я прервала свеченье,
Знаешь, мой Сталкер – я тоже здесь
Женщина – Назначенье
Знаю, не взял бы ты сам меня
В этот поход опасный,
Я не предам твоего огня
Путь не пройдет напрасным.

Я лишь с тобой посижу в тиши
Между воды и дыма.
Сколько качанья в такой глуши
Тонет неисправимо.
Я ведь сама подошла на свет
Слез твоих  океанных.
Знаешь, мой Сталкер, а смерти нет,
Просто бывает  странно.

Ты отдыхай и в ответ – молчи,
Ты ведь устал, наверно.
Просто бывает – объём ночи
Кажется пятимерным.
Капли овал – поворот воды
В ней осторожно плавен.
Знаешь, меня привели следы
В мир твоих Зон – Развалин.

Я, заблудившись в лесной глуши,
Вышла на гайки с бинтом
Нет никого, ни одной души
Зоновым  лабиринтом.
Видно не любят сюда бродить
Звери и птицам – страшно.
Можно я буду тебе светить
Сталкер, мне это важно?


Есть у меня за душой свеча,
Белая как  икона.
Я не взяла с собой ни меча
Ни  голосов, ни стона.
Я ведь не знала, что ляжет путь
Пропастью мясорубок.
Длинную спичку опять тянуть
Выпадет  царству юбок.

Бледность лица моего тиха.
Зрение прячет воду.
Знаешь, а я не боюсь греха,
Так как греховна с роду.
Женщиной стала когда-то мать,
Я лишь её предтеча.
Бога я выучилась понимать
С генами слуха и речи.

Знаю, что больно мне и за всех –
Тяжесть вина в сосуде.
Что это значит, не ведать грех,
Если мы просто люди.
Я и теперь все тащу обоз,
Полный добра и сброда.
Только остался один вопрос –
Что ж это есть – Свобода?

Если уже не свободный встав,
Вышел нагой из пепла.
Лопнул под сердцем луны овал
И высота ослепла.
Знаешь, я вижу ночами сон –
Корчится люд от визга,
Прямо с небес раздается звон
И колесница близко.


Тысячу раз пропаду во мгле,
Если слепой увидит.
Были золой и лежать в золе,
Если сошли в Аиде.
Я твою сразу узнаю медь
В скифе иль византийце.
Тысячу раз смогу умереть,
Чтобы помочь убийце

Всё осознать и прийти на казнь,
Буду казненной вместо.
Есть во мне светлая всебоязнь
Истины  поднебесной.
Это не низкий утробный страх,
Вырванный с мясом предков.
Это – огромный и гордый птах
Без номеров и клетки.

Дар уваженья, почтенный код,
Выдохнутый сознаньем.
Видишь, мой Сталкер, твой переход –
Лишь коридор познанья.
Я преклоняюсь пред днем твоим,
Выпитым  без остатка.
Видишь, как тихо мы здесь стоим.
Зона. Дорога. Схватка.

Надо понять и принять удел,
Выйти живым – из броду.
Чтоб, не лишаясь ни душ, ни тел
Вновь обрести свободу.
Чтоб не страшил нас плохой конец,
Судорогой укуса.
Чтобы Терновый расцвел Венец
На голове Иисуса.

Слышишь, как  плоскость момента спит,
Выпуклая  покоем.
Сталкер, я тоже вышла из плит
Вслед за волной и Ноем.
Уровни разных структур и форм
Телу придали свечность.
Тихо сошла с голубых платформ
Станции - Бесконечность,

Чтобы взглянуть на зеленый шар,
Выпавший  странным домом,
Чтобы постигнуть любви пожар
В царствии невесомом.
Знаешь, я знаю короче путь,
Он на границе яви.
Сталкер, пойдем, начинает дуть
Ветер в твоей дубраве
Зоны…

                7
                …А, Вы ничего не хотите?
                А мне и так хорошо.

В память ложится  раздавленный миг,
Так не похожий на сказку.
Помню, как долго вели на постриг
В собственном  доме, на Пасху.
 
Был это долгий, томительный день,
Всё обрело безысходность.
Люди глядели с тоской сквозь плетень,
В лицах таилась холодность.

Кто, испугавшись, закутался в бязь,
Чтобы не выдать покоя.
Многие просто смотрели, боясь
Как бы не взяли с собою.


Только не знали они, что не их
Выбор был нужен  конвою.
В такт   отчеканена  брань часовых
Волчьему, трубному вою.

Плащ колдовской и проклятье в огне,
Шепот и смех за спиною.
Родина бедная – мачеха  мне,
Так и не стала родною.

Я родилась – от  отвесной скалы
И не привязана  корнем.
Мне и земные просторы малы,
Чтобы  остаться покорной.

Я не забуду ни рощ, ни людей,
Бывших когда-то родными.
Слышишь, мой Сталкер, парад лебедей
Стал на мгновение ими.

Я провожаю их грустью небес,
Взглядом  бездомного волка,
Я так привыкла. Мой  выбранный лес
Это  надежда и елка.

Все мои вещи – свеча и стихи.
Смысл – любовь и свобода.
Слышишь, как  стали  мгновенья тихи
Сочные тайной и йодом.

Суть человеков, подобных среде,
Выпала ржавой монетой.
Ядра с нейтронами, яды в еде,
Слова великого Вето

Было положено на берега,
Там, где кисельные реки.
Вот и опять мы решились в бега,
Жалкие пра – человеки.

Только куда, если сердце вразверст,
Вне биомасс и протона,
Если в округе на тысячу верст
Только могилы и Зона…

8
                …Люди не любят         
                говорить о сокровенном.
                Это ни Вас не касается,
                ни меня...

На пороге Комнаты встала тишина.
Крыши нет и небо где-то выше.
Каждому из нас она дана –
Комната, что наши души слышит.

Мы сидим как – будто  замерев,
На пороге будущих открытий,
Чей-то дух касается дерев,
И в крови  блуждает сок наитий.

Каждый ищет  истину свою,
Проходя свой путь темно и тяжко.
Каждый день в страданьях, как в бою,
Только  Вечность кажется монашкой.

Только бы границ не перейти
Комнаты, лежащей  близко, сладко,
Ведь тогда нам правды не найти
Миг ловушек, вышедших  на схватку.

Белый день доказывает явь.
Мы устали быть детьми  Природы.
Перебраться к Свету можно вплавь,
Только  миновав  года и коды.

Надо ждать и помнить о мечте.
Не бояться  - выхода отсюда.
На земной не видно высоте
Сколько душ вне ожиданья чуда.
 
Мы сидим вот так  столетий сто,
За спиной цветут дожди и семя,
На пороге Комнаты  пустой
Лишь вода,
                вода,
                вода   и  Время…

         +    +    +