Журналы писали 27

                П О М И Л О В К А

                Рассказ в стихах

                1

Когда промозглый ветер-безобразник
свистит в пустых карманах ноября,
Страна Советов отмечает праздник,
и этот праздник, честно говоря,
довольно громок, но не очень весел.
Гремит концерт на радиоволнах,
и на экранах в красном плюше кресел
сидят большие люди в орденах.

А ветер скачет через лужи сквера
наискосок и шахматным конём.
И, не поздравив милиционера
с его законным ежегодным днём,
у магазина хмурятся мужчины...
День продавца, шахтёра, рыбака…
Кто будет звать сегодня без причины
гостей на рюмку, кроме дурака?

Вопрос не в том, что под ножом и вилкой
блестит слезой сухая колбаса,
а в том, что стыдно за одной бутылкой
стоять в хвосте длиною в два часа
под наблюденьем милиционера,
который есть не кто-нибудь, а власть...
Напротив нас живёт соседка Вера,
и у неё есть пагубная страсть
назло врагам устраивать смотрины
своим не столь уж редким женихам.

Очередной одет был не с витрины,
но отличался склонностью к стихам
и обо всём имел своё сужденье —
жених служил дежурным старшиной
в одном весьма суровом учрежденье,
укрытом за высокою стеной,
но говорил об этом с неохоткой.

Тогда соседка между ним и мной
поставила резной графинчик с водкой
и, подмигнув за крепкою спиной
пришедшего на конкурс кандидата
на площадь двадцать метров и в мужья
с зарплатою сверхсрочного солдата,
дала понять глазами, чтобы я
пощупал надзирателю-пииту
его нутро — жилплощадь не кровать.
Он был в Москве прописан по лимиту,
а Вере было поздно рисковать.

Я согласился... Парня звали Сашей.
Цепляя шляпку скользкого гриба,
он словно чуял, что за встречей нашей
из-за угла следит его судьба —
ведь я, какой-то вшивый литератор,
должно быть, ем лишь чёрную икру.
Вдруг я решил ему, как провокатор,
сломать его открытую игру?

Пусть мне простит разборчивая Вера,
но, раздражая Сашу всё сильней,
я не искал в нём качеств кавалера —
я, себялюбец, думал не о ней.
Мне самому нужна была беседа,
чтоб разглядеть за внешней шелухой,
какого я приобрету соседа,
и убедился — парень неплохой.
А то нам так опять и не сплясать бы
и не сыграть молодожёнам туш

Через неделю после шумной свадьбы
ко мне пришёл законный Верин муж
и протянул растрёпанную пачку
карандашом исписанных листков.
Он не ответил на мою подначку
насчёт ночной романтики свистков,
а попросил, чтоб я не волновался,
поскольку это не его стихи,—
ведь он ещё на свадьбе сам признался,
что понимает, как они плохи
и потому не стоят разговора.

Нет, он принёс мне, как материал,
воспоминанья одного майора.
Он сам его недавно надзирал
и с любопытством и по долгу службы.
Майора ждал заслуженный расстрел,
и он искал с моим соседом дружбы —
как только Саша на него смотрел,
он подлетал к глазку железной двери.
На что же он надеялся, злодей?
Ценой какой любви или потери
присвоил право убивать людей?

У обречённых и приговорённых
на неземное вечное житьё,
дыханьем смерти одухотворённых,
наверно, есть особое чутье,
такого свойства, что сознанье наше
в быту обходит, как нога помёт...
Когда майор отдал бумаги Саше,
он словно знал, что Саша их возьмёт
и не отдаст в дежурке корпусному
с лицом овцы и задом, как кремень.
Да, Саша сделал с ними по-иному —
задрал полу и сунул под ремень.

Зачем? Кто знает... Пролистав страницы,
он учудил, чего не обещал:
послал письмо по адресу девицы,
которой Сашин узник завещал
отдать свои предсмертные записки.
Но на его письмо пришёл ответ,
что почтальон проверил в ЖЭКе списки
и в них Светланы Жихаревой нет.

Когда я стал просматривать бумаги,
мне объяснился истинный мотив
необъяснимой Сашиной отваги,
и хоть во мне он был не столь ретив,
мне тоже стало жаль того майора.
Чтоб нам пока досужим языком
не обсуждать его и приговора,
я привожу записки целиком.

Вадим Антонов
(«Новый мир», 1989, № 4)