Хатынь. Часть III

Часть II http://stihi.ru/2020/09/19/100

1.
Картину боя было не понять
На слух бойцам, оставленных резервом.
И кто курил, волнение унять,
А кто-то ковырял ножом консервы.
Не то, чтобы они хотели есть:
Давно уже душой на поле боя,
Но выйдет ли когда еще, бог весть!
Вот так распорядиться им собою:
Хлеб преломлять. И, будто страх долой,      
Не выдавать волнения ни жестом.
А пулемет свинцовою метлой               
Кому-то там подыскивал невесту –            
Землю сырую... – Аж озноб берет!
Чего они? – «Помельче ждали в гости».
Еще чуть-чуть – наступит их черед
Сыграть на жизнь свою со смертью в кости.
И будь герой, а будь – душою мал,
Но все равно хотелось им, конечно,
Еще пожить. А бой напоминал,
Что жизни их и хрупки, и конечны.
Он бесновался: будто страшный пес
Грозил порвать железные оковы.
И погасить ту ярость, что он нес,               
Бойцы в засаде не были готовы.               
Он разрастался, как растет пожар,
Едва замешкались пожарные в команде.
Уж здесь, казалось, ощущался жар,
Но что-то медлили, и не было команды
Идти на выручку. Но вдруг, вставая в рост,
Пошло «ура!» Пролились лица светом:
 «Без нас возьмут!» Хоть то, что бой не прост,
Все слышали по видимым приметам:
Бил пулемет; гранаты – взрыв, да взрыв,
И бой винтовок эхом плыл все злее.               
Казалось, атакующий порыв
Уже исчерпан, как опять – левее,
Но, словно ближе, вспыхнуло «ура!»
Разведчик старший, хмуро: – «К нам выходят».
Алесь подпрыгнул. – «Тише, детвора!»
Другой боец, опасливо: – Выходит,
На нас ведут? – «По-моему, навряд:
Фашист едва очухается вскоре.
Да вот и наши…» Вновь о чем-то споря,
Шли два разведчика. Они вели отряд.

2.
Один – повыше; вероятно – злой:
С лицом и нервным, и каким-то острым.
С курчавым волосом, посыпанным золой:   
Он снял ушанку. На его вопросы
Второй молчал. Но, обратившись в слух,
Играл разведчика, осматривая тропку,
И лес окрест. И он – ни слова вслух.
А первый, зло подбрасывая в топку
Слова – не хворост! будто жег огнем
Себя, свою истерзанную душу.
От этого огня темнело днем,
Но друг его молчанья не нарушил:
Он шел спокойный, словно бы храня
Сейчас себя от бесполезных сшибок.
Быть может, что надежная броня –
Из боли, страха, воли и ошибок, –
Всего того, для войны – верней,
Его скрывала. А быть может – уже:
Он знал товарища до дырок на ремне,
До мысли крайней; что ему не нужен
Такой ответ, пока не сыщет сам:
Своим умом, невнятным и горячим.
В котором – колья, гири по весам, –
Немецкий лагерь; здесь же передачи
Большой земли; «убей, убей врага!» –
Газета «Правда»; речи замполита.
И выходило – жизнь недорога,
И сколько б крови на землю пролито –
Все искупается сейчас святой борьбой
За дело правое с немецким людоедом.
И те, что ныне жертвуют собой,
Кто жизнь кладет за общую победу,
Имеют право требовать. А те,
Что нынче затаились, словно тени,
И не живут, а жмутся в темноте,
Как мыши, что укрылись меж растений,
Должны быть общей волей включены
В борьбу с врагом, ведь кто не с нами – против!
И не смотря на званья и чины,
Боец последний в партизанской роте
Таким есть власть: и прокурор, и суд.
– «Да, ныне власть советская – мы сами!
А кто повинности фашистские несут,
Кто подпевает им свиными голосами, –
Таким спускать нельзя. И этот бой –
Еще пример… Могли разбить их всмятку,
А кажется, что тянем за собой!
И сволочь дерзкая – с небитого десятка,
И эти лесорубы, так их мать!
Наверно – выдали!» – Чего же сыпешь снова?
Коль ясно все, зачем же поднимать!
– «Не знаю я… Какая-то ж основа
Должна в них быть? Такою-то войной:
Насмерть рубились братья на гражданке!
Сейчас не то, сейчас – расклад иной.
В ярмо немецкое за корку и за «данке»?
Чего так жить? Что не уходят в лес?» –
Боец умолк. Молчал его попутчик.
Синица повторяла свой диез.
На небе не было ни облачка, ни тучи.
Поляна ярким светом залита,
Лица встречающих – что радостью пролиты:
С души – как будто тонная плита,
И всюду, всюду слышно замполита:
Он там и тут, везде заводит речь.
Бойцы при нем, как дети – не сироты!
И он нисколько не пытается сберечь
Себя от изнуряющей работы.
Где надо – лев, а где – ручьем журчит:
– Пора в деревню. В животе бурчит!

3.
Обратный путь был легок. Мало кто
Вообще мог вспомнить утро: если – смутно.
Где стук сердец – как в стену молотком,
И где чего-то ждали поминутно:
Таил загадки незнакомый лес.
Разведка путала, дорога вилась змеем.
Здесь ждать могли охотники «эс-эс»!
Шли след во след, чуть отступить не смея.
Исход засады изменил настрой:
Хоть не пирог, но блин не вышел комом.
И шли бойцы, не соблюдая строй,
Назад. В деревню, ставшую их домом.
Как подсветило Солнце этот край!
Как изменила настроение удача!
Теперь им здесь заброшенный сарай
Был сердцу ближе пригородной дачи.
Шли – что на крыльях. Вдоль колонны – смех.
И лишь разведчики – и пасмурно, и молча:
Их не пьянил полученный успех.
Сказались, может, ожиданье ночью
И поиск в утро? Бесполезный спор
Сейчас был странен людям слева, справа.
Но… Человек, лишаемый опор,
Среды привычной… По какому праву
Судить его? Как быть с его семьей?
Чем он готов платить за жизни близких?
Седой разведчик: – «Хрюкают свиньей!»
Ему казалось, будто небо низко,
Что Солнце лжет, что все вокруг – не так…
Колонна вздрогнула, все как-то стихли сразу:
Безжалостный уродец: – «та-та-так!» –
Захлебывался выученной фразой.
Кто был в бою, тот отличит на слух
Возможный ход идущего сраженья.
Никто душою не остался глух,
В лице не изменился выраженьем,
Но мало, кто значение открыл
Короткой вспышки – скорой пляски смерти:
Ведь человек  – животное без крыл!
Намеренно привязан телом к тверди;
(Душе, возможно, неба не минуть,
Но лес не перескочишь в одночасье!)
Хотя, быть может, в этом наше счастье.
Колонна двинулась… – «Ну, надобно и в путь!»            
Седой разведчик: – Да, идем… Прощайте.

4.
Кружилась голова, хотелось лечь,
А на душе – усталость и тревога:
Алесь ушел. И чтоб себя отвлечь – 
Украдкой взгляд  бросала на дорогу, –
Мать что-то шила. В узкое окно
Струился день холодным, жестким светом,
И ей казалось, будто полотно
Менялось и рисунками, и цветом.
Где по квадратам выводила нить
Лучами солнце – краска побледнела,
И глазу было трудно уловить
Багряный цвет на полотнище белом.
А здесь узор, что вечность обещал –
Как оберег, разомкнут был местами.
Как будто кто-то нитки вычищал
Намеренно. Какими-то крестами…
В глазах темнело. Больше не могла
Вести стежки. И, с мыслями не в ладе,
Она поднялась: сверху, из угла –
Икона новая во жестяном окладе.
Перекрестилась, что-то рассказав,
Но спрашивать серьезно не посмела,
И так стояла бы еще, белее мела,
Как дочка младшая, куда там – стрекоза!
В окне короткой тенью пролетела,
Вбежала в хату… Льется детский смех,
И вьются руки мать обнять за плечи.
Еще с одежек отряхает снег.
В старухе что-то сжалась… Не прилечь ей.
Что детям время! Им не ведом страх
Жизнь разменять в нем бесполезным торгом.
Сейчас – в слезах, но быстро в их сердцах
Уныние сменяется восторгом.
Как в половодье быстрая река,
День – череда несчитанных событий.
И будто бы незримая рука
Толкала девочку к «матуле» обсудить их.
Сосед Антоська запулил снежком
В ворону глупую – поленами скакала.
А дед Трахим куда-то шел с мешком…
Дорожка слизкая, споткнулась и упала;
Уж не болит… Таким казался день –
Те полчаса, что бегала по двору.
С лица старухи отступала тень,
Но, обретая шаткую опору,
Душа не верила, она дрожала вся:
Ей слышалось: «Измерил и подвесил!»
Как щука настигает карася,
Что затаился в серой, мутной взвеси,
Так их мирку войны не обмануть:
На кроках – план тевтонской, древней мести.
Колонны уже выдвинулись в путь…

5.
Она лежала в поле. И за ней 
Следило небо куполом безбрежным.
И Солнце миллионами огней
Светило ей и ярко, и небрежно.
Под Солнцем снег сверкает, как слюда.
Но, застревая где-то в елях острых,
Лишь редкий звук доносится сюда.
Деревня – как заснувший в мире остров.
И мало что тревожило ей сон,
Лишь где-то небом двигались молитвы,
И приглушенным здесь казался стон
Огромной, разрушавшей Землю битвы.
И так бы и дремать ей до весны,
А с нею – закружиться в платье новом,
Но где-то брошен жребий на весы,
И уготован ей венок терновый:
Через бинокль, в холодное стекло,
Стеклянным взглядом разобрали цели:
План боя сверстан. Время истекло,
Не избежать ей огненной купели…

***

Цепь шла неспешно. Снег не был глубок,   
Да ждали всё какой-нибудь ловушки.
А с высоты слепящий глаз клубок
Отчетливо высвечивал избушки,
Деревья рядом, серый лес вокруг…
А там – внутри, дышало сердце злобой.
На лицах – словно маски. Если вдруг
Страх накрывал кого волной озноба –
Обычной дрожи перед тем, как в бой, –
То он ложился, опускался на колено.
И на снегу, уж совладав с собой,
Не человек – горящее полено;
И было не укрыться от огня!
Другая сила ознобляла тело –
Здесь ненависть пылала в свете дня.
И, раскалив сознанье до предела,
Она зажжет еще. До остовов печей!
И долго будет небу сиротливо.
И только лисы будут средь ночей
Искать здесь кости – быстры и сварливы…
Затем – вставал. С винтовкою в руке,
Уж не ложась, и не сгибая спину,
Его несло. Как будто бы в реке
Вода прорвала хилую плотину,
И он был щепкой. Право палача
Война давно раздала миллионам,
И здесь, по снегу ноги волоча,
Он – лишь звено «большого батальона»;
А весь их строй, вся эта тишина –
Никто в цепи не проронил ни звука, –
Лишь нота в гимне с именем «Война».
Убить и выжить – вся ее наука…
Деревня близилась. «А вдруг  и так возьмем?» –
В стенах уже заметны стекла-блестки.
Но где-то справа, коротко и хлестко,
Швырнуло в цепи вражеским огнем.

6.
Дома забиты. Трудно где прилечь:
Как сельди в бочке – чуть не десять в хату.
Бой утомил, и кто залез на печь,
Кто что-то ест, кто чистит автоматы.
В том доме, что разведке на постой,
Старуха – встретила Алеся со слезами –
Готовит суп и жирный, и густой,
Да говорит с иконою глазами.
В избе накурено. Рукой гоняя дым –
Туда, к печи, чтоб уходил трубою, –
Разведчик старший выяснял с седым
Значенье перестрелки после боя.
– Ты думаешь, добили тех крестьян?
– «А что ж еще? По мне, так дело – просто!»
Тот наклонялся влево, будто пьян,
И на скамье казался меньше ростом.
– Но мог ведь быть еще другой отряд?
Разведка чья-нибудь? – «Нет! Вряд ли бы полезли
На строй развернутый. Здесь – не колонной в ряд.
Здесь проследить, скорее, их полезней».
– Ну, хорошо. И что они потом? –
Разведчик старший покрывался потом.
– «Наверно не скажу сейчас о том,
Но это – зверь, подстреленный в охоту!»
Удару кулака ответил стол
Коротким и нестройным возраженьем;
Тарелка ржаво звякнула о пол.
Дремавшие очнулись с выраженьем
Тревоги, но решимости начать
Хоть рукопашную, а надо – поиск дальний.
Война в их лицах отлила печать,
Что выделяла лучше, чем медали
Бойцов испытанных, проверенных огнем.
Сведя в мгновение условие задачи,
Уже шутили: – Что, посуду бьем?
– «Да командир влюбился, не иначе!»
– Добавки хочет! – «Покормить мышей!» –
Другой остряк… – Так я ошибся, значит! –
Шептал разведчик… – гнать меня взашей. –
Он встрепенулся. – С нашею удачей
Не отдыхать, а уходить теперь! –
Схватил оружие. – Готовьтесь, хлопцы, к бою! –
Толкнул плечом, чуть что не вырвал дверь.
Он двигался как с дымом за собою!
Смех разом смолк. Вновь задрожала мать.
Чего разведчикам, давно с войною сжились!
Алесь поднялся; тщился вспоминать
Минувший сон. Но мысли все кружились,
И не было их как соединить.
Бойцы, вдруг, разом бросились наружу:
Уже стреляли. Застревала нить:
Бежал куда-то, чем-то был нагружен…
Мать подтолкнула: – «Сыначка, бяжы!
Бяры Цыгана и скачы у Замосце!»
Войне безумной люди – лишь колосья;
Через стекло – непрошенные гости:
Серп занесен. И горе спелой ржи.

7.
Свинцовый шквал не остудил огня,
Что жил в цепи, в ее холодных звеньях.
Попадали, судьбу свою кляня;
Потом – благодарили за везенье:
Исчезли сразу, будто в снег влились.
До ближней хаты было с триста метров.
И лишь дымки от выстрелов вились,
Да вдоль цепи команды рвались ветром.
Считали вспышки: «три, четыре, пять!»
Чуть задержался – били: глаз – наметан.
– «А чтоб его… затарахтел опять!»
Вдоль цепи ворошило пулеметом.
Подняться с снега было выше сил!
В бинокль – начальники. – «Их сорок, или двести? –
Штабной какой-то Смовского спросил. –
Там только часть, или сидят все вместе?»
Туман войны им застилал глаза.
К глухому лесу примыкали фланги.
– «Лежат, скотины! – Смовский зло сказал.
– Отрыть окопы! Разлеглись фалангой…»
Штыки, лопаты разрывали снег;
Тела, порой, скрывались в белой пыли.
Разбуженные сталью, по весне,
В последний раз снежинки небом плыли.
И, мимо них, с сараев, из окон
Летел свинец.
Нет, гибели геройской
Не ждал палач, поставив все на кон.
Их шанс убить – подмога из Логойска…

***

Мелешко – был избит за бойню в кровь –
Лежал в окопчике, потягивая водку.
«Да хер на вас!» Подергивалась бровь.
Он – весь в бою:  «Исправь, ишак, наводку!» –
Про Бескандерова. Тот все не мог попасть
В дом на краю: оттуда плотно били.
«Ну – хоть, что жив. Сегодня – все не в масть.
Спасибо, что свои же не забили,
Не заклевал немецкий глупый гусь!»
Он игнорировал сейчас приказы с роты.
«Штурмуйте сами, я ж не поднимусь.
Навоевал сегодня аж до рвоты!»
Опять связной зигзагами бежал:
Уже за пушкою. Мелешко повернулся
Лицом к деревне. Только зубы сжал,
Когда к нему  посыльный прикоснулся.
– «Пусть в цепь идут… Подняться – не могу.
За голым полем избы – это доты.
Разбить их надобно. А я поберегу
Пока людей для боевой работы…
Чего разлегся? Марш!» «Кажись, попал…»
Летели в воздух бревна, доски, искры;
За крайним домом занимался пал…
«Не чудится?» Как будто тени – быстры,
От леса в цепь, с ружьем наперевес, –
Вступали в бой солдаты из «эс-эс»…

8.
При первых выстрелах охватывает страх:
Туман в сознании, иль ноги – словно вата.
А может – дрожь и в теле, и в руках,
Не понимают пальцы автомата.
Но если ты не ранен,  если жив,
Не потерял себя в водовороте,
В пучине боя, будто – среди лжи,
Вокруг тебя – товарищи по роте,
Боец включается в работу. Дальний бой –
Совсем не то, что ближний, рукопашный.
В нем человек останется собой;
Здесь нету ярости безжалостной и страшной.
Сознанье – ясное; утихла, наконец,
Дурная дрожь: «Видали и покруче!»
Вступает в бой испытанный боец
И выдаст все, чем был войной обучен.
Он видит все и взгляд его – иной;
Ненужное – отбрасывает сразу.
Он мыслит так, что, кажется, спиной
Предчувствует грядущие приказы!
Старухи, дети спрятаны в подпол:
Надежней места нету нынче в хате.
А мужики – конечно, сильный пол –
Хоть не с оружием, но все же на подхвате:
В руках у них лопаты, топоры.
Отрыть окоп, с отчаянным замахом
Доску отбить… Дожили до поры,
Когда вокруг все обращалось прахом…
Их метят пули.
– «Нет, не уберечь…»
Туман в сознании, отказывает речь.

***

Враг не шутил. Он дрался цепко, зло.
Не получалось разомкнуть его объятий.
И, как всегда, кому-то не везло:
На снеге прибавлялось красных пятен.
Зарывшись в снег, он просто разрушал
Сейчас деревню минометом, пушкой.
Бил методически, бил точно, не спеша
Откуда-то из леса, от опушки.
Огонь в ответ успеха не имел:
Поди, разбей с ручного пулемета.
И только то, что немец не сумел
Поднять на штурм лежавшую пехоту,
Давало шанс… Укрывшись за избой,
Под лай винтовок, в грохот редких взрывов,
Начальники решали меж собой
Возможный план короткого прорыва.
– «Окружены… Немного подождем,
Они с орудий разнесут все хаты.
Патронов мало…» Сыпали дождем
В глухую стену вражьи автоматы.
– «Ну, комиссар, нет времени… Пора!
Разведка уже вышла до пригорка
Прикрыть огнем!» С соседнего двора
Тянуло дымом горячо и горько:
Горела крыша. Постепенно двор
Ожил в слезах, проклятьях, воплях, стоне.
Еськов нахмурился: «Уходим – точно вор.
Как крыса с корабля, который тонет…»
Он шел в последних: пропускал отряд.
За ним – лишь тонкой линией завеса.
Взгляд подмечал зачем-то все подряд
И, задержавшись у какого-то навеса, –
Спиной к нему – он с горечью смотрел
В дома горящие, в разваленные стены.
Деревня, что попала под расстрел,
Была сейчас какой-то странной сценой,
Где местные – лишь зритель, а они –
Бойцы отряда, настоящей труппой.
Их провожали взгляды: не огни –
Уже погасшие… Там-здесь лежали трупы;
Кричали женщины: где – мать, а где-то – дочь…
Деревня исчезала в сером дыме,
(Ему казалось – наступает ночь)
И дети малые казались в нем седыми.
Так дышит смерть? Корова за собой,
Шатаясь, оставляла след кровавый:
В ошметках бок – ее отметил бой.
Ревела что-то… «Люди, вы не правы?
Добейте уж?» Но у людей – свой ад…
«Как подтолкнуло!» – он ступил неловко
И, машинально, посмотрел назад:
Навес – крыльцо! С соломенной головкой –
Взъерошен волос, не было платка, –
Смотрела девочка. Не на него, а выше.
Как будто бы с незримого лотка
Ей предлагали что-то там, над крышей.
Хотелось крикнуть: «Девочка, беги!» –
Но он очнулся… «Не было бы хуже…»
В кольце огня деревня. И враги
Петлю набросили, которая все туже.
«Куда идти ей, где ее родня!»
– «Где мать, отец?» Но девочка молчала.
Казалось, что сейчас, при свете дня,
Она его совсем не замечала,
Смотрела сквозь. «Немая, может быть?»
Стучал в окно. Зашевелились в хате…
– «Эй, лейтенант! Чего нашел забыть? –
Седой разведчик в рваном маскхалате
Тянул за руку. – Оглянись кругом!»
Средь стона женского, коровьего мычанья,
Бойцы отряда двигались бегом
И сохраняли нервное молчанье:
Там, на пригорке, ждали их свои,
Но всем ли суждено туда прорваться…
Когда-нибудь, как отгремят бои,
Герои наши станут собираться
Вокруг стола – во время круглых дат, –
И вспоминать упавших в снег солдат,
Походы в зной, дождями и в пургу,
Жестокие удары по врагу,
Разгром карателей, шумевший лес сурово…
И, может быть, ревущую корову,
Девчушку, что стояла на крыльце,
И всех оставленных во вражеском кольце…

9.
Они ушли! Ей показалось вдруг,
Что все закончилось, опасность отступает.
Бывает, что безжалостный недуг
Больного ненадолго отпускает:
Перед закатом, перед тем – как ночь!
Бой отгремел, их дом остался целым.
Она все медлила, не шла никак помочь
Соседям, что собрались возле тела
Убитого хозяина. Под вой
Соседки, плач детей и внуков,
Смотрела в окна тихою совой,
Дочурок укрывая в крылья-руки.
В одном окне – прощания обряд,
Другое выходило на дорогу.
По ней исчез – как не было, отряд.
Старуха прошептала: – «Слава Богу».
Опять – к соседям. Нет, сказать – чужда
Была во взгляде горю, это – низко,
Но жизнь ее – страдания, нужда
Надежно привязала только к близким:
Самим бы выжить. И соседский стон
В ней отзывался словно эхом. Может
Все это бред, какой-то страшный сон?
А если нет, заступница поможет,
Убережет… В который уже раз
Старуха взгляд бросала в угол красный,
Но ничего одетый в жесть образ
Не рассказал ей. И была напрасной
Молитва жалкая: кружило как в метель!
Она сбивалась в мыслях не однажды;
Все мнился миг, когда под скрип петель
Ворвется враг, объят кровавой жаждой.
Но вышло проще: в раму – кулаком,
Затем – стекло рассыпали прикладом.
Казалось, вздрогнула икона под окладом,
Когда спокойно немец: – Матка, ком!

***

Шипел огонь, стелился серый дым:
Тушили, там где можно было, хаты,
Когда дорогой и по полю – сквозь сады,
В Хатынь вошли немецкие солдаты
И шуцполиция. Еще цеплялся бой:
Зачем-то все стреляли возле леса.
Но дух войны – был привлечен пальбой,
Носился где-то в небе – бестелесный,
Не смог насытиться. А здесь хватало слуг,
Чтоб утолиться дымом гекатомбы.
Команды редкие и резкие на слух
В умах селян взрывались, точно бомбы.
И, потому, все замерло вокруг:
Корова, что ревела, видно, сдохла,
Но стон людской исчез. Как если вдруг
Река, водою полная, иссохла.
Казалось, что накрыло тишиной
Как будто саваном; что вся деревня сжалась.
Цепь чужаков была сейчас стеной,
Несущей смерть, забывшей слово жалость.
Без суеты, без злобы – как коров,
Сгоняли в хлев селян, обшаривали хаты.
Да что найдешь? Скрывал убогий кров
Лишь чугунки, кувшины, да ухваты:
Здесь грабить нечего. Им главное найти
Людей, что прячутся. Таких – не очень много.
И горе тем, кто не рискнул уйти
С отрядом в лес свободною дорогой.
Пока еще не ясен был расклад:
Чего хотят, зачем собрали скопом.
Какой-то немец пнул ногой приклад,
Торчавший из разбитого окопа:
Винтовка сломана…
– «Ну, вот же повезло!» –
Товарищ – шуцману. – «Не прячь, делись успехом!»
С убитой сняты – волосы узлом,
На полушубок; оторочен мехом, –
Часы с браслетом. – Не уберегли…
Икона ихняя! – «Бери вернее – знамя!»
В лице несчастной зримо залегли
Черты людей, что распрощались с нами
Не приняв смерть – внезапно, точно вдруг:
И умирая, грезила движеньем.
Разлет осколков мины дал тот круг,
Что выступил пределом напряженья
Последних сил. Очередной глоток
Хватала воздуха, лицо ломалось в боли,
Когда, прижав на рану свой платок,
Вся – словно нерв, средоточенье воли,
Пыталась встать и броситься вперед:
Лес был уж близко…
Выпив за удачу –
Фортуна ветрена: конечно, отберет
У них за все, виновными назначив, –
Друзья пошли к деревне. Возле хат
Стоял обоз: коровы, кони; кадки,
Мешки в санях; отборный русский мат
И лай немецкий. Проверял укладку
Один из местных. Горбясь у саней,
Смотрел, как гнали мимо – вдоль дороги,
Его семью. Он двинулся за ней,
Но окрик: – «Halt!» Решает немец строгий:
Он нужен возчиком. И выживет… А те –
Исчезнут, вспыхнув, где-то в темноте.

10.
Садилось Солнце. С занавеса
Из редких туч в его лучах
Шатало тех, кто шел без веса,
Насилу ноги волоча.
Казалось, их сдавило грузом
Сверх всяких сил, что не дойти…
Недолог путь, но будто – узок,
Нет, хуже… Будто не найти
Вообще тропинку, что выводит
Из этих мест куда-нибудь.
Так в ночь глухую нечисть вводит
Людей заблудших в ложный путь,
Чему до Солнца не открыться!
Но им рассвета не встречать.
А во дворах молчали птицы,
Хоть скоро примутся кричать:
Сожгут их гнезда. В этом месте
Не обретут они покой.
Деревня – бедная невеста, –
Из-под венца – на упокой…
У леса все стреляли. Только
Салютом этот дальний бой
Был погребальным. Если б скольких
Людей отряд увел с собой!
Старуха плакала. Но где-то,
Как в темном небе среди туч,
Звездой случайной, робкой – света,
Надежды жалкой тихий луч:
Алесь сбежал. Но не дождаться
Его старухе. Взгляд тускнел.
Ей, вдруг, привиделось: кружатся
Вокруг нее, как в странном сне,
Картины прошлого. «Прах к праху!» –
Пришло откуда-то. И вот
На ней нательная рубаха
И в округлившийся живот
Стучится первенец… Без боли
Плод вышел… На ее груди
Лежит младенец… В черном поле –
Ни зги не видно впереди,
Не то – ползком, не то – на ощупь;
Сквозь тучи – вспышки: свет Луны…
А вот – на кладбище. И тощий
Лежит старик в гробу. Полны
Печалью лица, что вставали
Сейчас в расстроенном уме,
И, все ж, несчастной подавали,
Как будто нищенке. В суме
Пока еще надежды нету,
Но что-то мать сказала ей,
Затем – отец. И лучик света
Затрепетал едва на дне…
И показалась немцу странной
Улыбка, что коснулась губ.
Он отвернулся, но для старой
Чего-то бросил, зол и груб.
Но та не слышала ни звука:
Душа сбиралась в дальний путь;
Меньшая дернула за руку,
Чтобы на землю мать вернуть,
Или почудилось ей что-то?
Толпа споткнулась у дверей
Куда, с крутого поворота,
С ухмылкой, с грацией зверей,
Толкали шуцманы… А в ротах
Тянули жребий для стрелков.
За Смовским, первый из волков
Стоял Мелешко, зол и весел:
– «Как сказано, отмерил и повесил?»

11.
 Когда втолкнули их, сарай уже был полн.
Толпу, согласно действиям конвоя,
Качало в такт, как будто силой волн.
Ни визга детского, ни крика и ни воя.
И только шепот рос оттуда. В толще тел
Луч исчезал и там, внизу, где оказались дети,
Он лишь случайными полосками блестел.
Сгущался мрак, беззвучен и бесцветен.
Во мраке страх – невидимая сеть,
Опутал все. И здесь, во тьме сарая,
Он продолжал над душами висеть,
С умами обреченными играя.
Он разобщал людей… Ни раз, ни два
Старуха младшую на руки принимала,
Но опускала, уловив едва
Настрой, который сердце принимало:
Настрой толпы. Здесь рушились мосты,
Соединявшие незримо души.
И кто-то здесь коварное: «Не ты!»
Нашептывал несчастным людям в уши.
Казалось им: открыты ворота,
Возьмут заложников, но всех других – отпустят!
И старая, не раскрывая рта,
Со взглядом, полным нежности и грусти,
Смотрела на детей сейчас. О ней
Отчетливо шептались: «Партизанка!»
Припомнили, что сына на коне
Отправила с деревни, а «адранку
Таскауся з бандай у лес!» Чего сказать?
Ей вспоминали много: зло и грубо.
Но старая молчала. Ей ль не знать,
Как изменяется знакомая округа
В нужде отчаянной! Сейчас решалось: жить,
Иль умереть. Почти к земле пригнута
Стояла мать. Вновь начало кружить,
Но шли уже последние минуты:
Два шуцмана с тяжелою доской
Вдруг подошли. Один смотрел со злобой.
Второй глядел с какою-то тоской.
Толпа затихла, задрожав с ознобом…
Еще один – лица не прочитать,
Шел с топором. Наверно – парень спорый.
И начали старухи причитать:
Одна, вторая; дальше – общим хором.
И – темнота! Все застонало: вдруг
Подбежавшие, невидимые глазу,
Усилием десятка, может, рук,
Рывком каким-то – чтоб захлопнуть сразу,
Закрыли ворота. И лишь топор
Стучал в доску, сшивая крышку гроба.
Их первый, нерешительный, напор
Сдержал сарай – бездушная утроба,
И люди отступили. Сквозь стену –
Вихрь бесовской жестокой вражьей силы.
И дед какой-то криво затянул
Молитву отходную. И «помилуй»
Лилось сейчас и в небо, и в толпу,
Незримо отражаясь в лицах серых.
Держало их, подобное столпу –
Лишенных самозваной властью веры,
Ведь что – безбожникам? А все-таки светлей
Казалось людям в темноте сарая.
Как будто от невидимых яслей
Какой-то свет, загадочно играя,
На них сходил. Не чудо ли… Увы:
Вихрь огневой от сена, что под крышей,
Уж накрывал, касаясь головы.
Казалось, он живой и дышит:
Земля разверзлась, открывая ад?
Смешались в страшном крике голоса,
Одежда тлела и пылали волоса.
Волна из тел была неудержима:
Ворота рухнули, не выдержав нажима,
Но были только меньшей из преград:
Людей распарывал теперь свинцовый град.

ЭПИЛОГ http://stihi.ru/2021/01/14/8328