Освещённые окна

 
                ОСВЕЩЁННЫЕ      ОКНА

          Я     помню     первый    день    мира.    Мне    было    одиннадцать    лет.   Я    шёл     по
 Владимирскому    проспекту.    Пахло    сиренью    и     радостью.    На    углу    со    Стремя-
 нной    я    встретил     соседа     Самсона    Васильевича.   Он    стоял    у    пивного    ларька.
          С    днём     победы,   дядя     Самсон!  -  крикнул    я.   
          Он    не     спеша     сдул     пену.  - Чего    радуешься,    жидёнок,   пробасил     он,  -  не
 ваша     победа.
          Кровь    ударила     мне    в    голову    и    я    бросился      на     него,    полилось    пиво,
 он     ударил     меня    и    я    упал.
          Я    лежал    на     асфальте    и    слышал     крики     вокруг     себя: 
           - Зачем     малого   -   то     бить?
           -   Евреи     не     воевали!    Кусается     паскуда.
          Чей  -  то   голос    сказал:  -  Да    не    нервничай    ты ,   Василич,   из-за    еврейчонка.
           - Пива     жалко,   ответил    тот.
           Был    день    победы.    Я     шёл     по    Невскому    в    весёлой     толпе     и     залпы               
 салюта     освещали     на     моём     лице    слёзы.   Все    думали,   что    это    слёзы    радос-
 ти.   Я     решил    отомстить    Самсону    Васильевичу  -  в    первый    день    мира    я   объ-
 явил    ему    войну.     Брат    мой     умер    в    блокаду,    погибли     дядьки,   отец    вернул-
 ся    без    ноги   -   слово    '' месть ''   гуляло    во    мне.   
          В    то    время    мы   жили     в    коммуналке    на    втором    этаже,    пропахшей    бе-
 дностью    и     щами,    в    угловой     комнате    у    туалета.    Там    же,    кроме     Самсона,
 ютились    ещё    двое    мужчин,    вернувшихся    с    фронта   -  два    одиноких    холостяка
--  Вадим     Ильич     и     Загребский.     Самсон    Васильевич    с    фронта    не   возвращал-
 ся  -  он   там    никогда    не    был.  В  жизни     надо    уметь    вертеться,  -  хитро    говорил   

 он,    ведь   и   Земля   вертится.
          В     нашей     послевоенной     квартире    вертелись    все,   кроме    нас.   Поэтому   мы
 не    жили    -   мы    перебивались,    как     говорила     мама.
Ну,   -   говорила       она,  -   сегодня,    кроме    капусты,   ничего    не    достала,    перебьёмся   
 на     капусте...
Иногда     мы     перебивались     на     молоке,   на     вермишели.... Вадим Ильич    перебивался   
 на     шоколаде.  - Я   больше   всех  любил   его.
 От   него    пахло    конфетами,   он        работал    на    кондитерской    фабрике.   Был    он
 очень    высокий   и   очень    худой,   но    к   вечеру   возвращался   с   работы   здорово   ра-
 сполневшим.  Он    скрывался    в   своей    каморке   у  кухни   начинал   доставать   из   кар-
 манов,   с   живота,   с   задницы    плитки    шоколада    Золотой    якорь.   Из  -  под    шапки
 он    доставал    Мишку   на    Севере,   в   сапогах   обычно    бывали   ириски.
Налетай,    Славик! - говорил   он.
Я   медленно    разворачивал    бело  -  золотую    плитку   и   мы    медленно
 жевали.   Весь   шоколад    он   раздавал    детям    нашего   двора.
          Загребский    был    очень    таинственен   и   важен.   Он    приносил    шапки   с   мехо-
 вой    фабрики.   Притаскивал    он    их    в   брезентовом    бауле   и    никому    никогда    не
 дарил.    В   свою    комнату    он    никого    не    впускал,   но    говорили,   что    она    полна
 хрусталя   и   на    стене   висит   картина    Айвазовско го  - Загребский   до    войны   служил
 на    флоте.   К   нему     вечно    приходили    странные    личности   и   уходили,    одетые   в
 его     шапки.    Сам   он    шапки    не    носил,   даже   в    лютый   мороз.
Не    моряцкое   это      дело,   говорил    он
Самсон    жил    в    самой    большой    комнате,   посреди    квартиры.   Он
 захватил    её,    когда   все   были   на   фронте,   с   мебелью,    старинной    библиотекой   и
 и   статуэткой    работы   Кановы.  -   Евреи     не     воевали, -  вопил    он,   вернувшись   из
 Средней    Азии.    Жиды    отсиживались    в    Ташкенте!   Я   был    окружён    жидами! 
          Родители    нарекли    его    именем     Самсон,    не     подозревая,    что    Самсон    был
 евреем.
           -Самсон,  -  объяснял    Самсон   Васильевич,  -  был    легендарный    русский    герой,
 который    порвал   пасть   льву.   Поезжайте    в    Петергоф,   посмотрите.   Сила    его    бы-
 ла   в   волосах,   я    не    стригусь,   и   взгляните,    какой    я    сильный.
          Он    закатывал    рубаху   и    показывал    мускулы.
          Я    решил    обрезать    ему    волосы.
          Однажды     ночью,   когда     он     пьяно    похрапывал,   я    взял    ножницы    и    стал
 обрезать    его    грязные    пряди.    Он    ворочался,   храпел,   мычал,    но   я    довёл    своё
 дело    до    конца.
          Утром    по    квартире    пронёсся    дикий    рёв.   Казалось,    это    рычал    лев,   кото-
 рому    Самсон    разрывал    пасть.    Самсон    Васильевич    смотрел   в   зеркало    и    дико
 вопил.
Кто?!   -  орал   он.   -  Кто    это    сделал?!         
          Он     набросился     сперва    на    Загревского,    затем     на    бедного    Вадима    Иль -
 ича.
Подонки!  -  вопил    он,  -  признавайтесь!
Это    я     вас    подстриг,  -  сказал    я
Он    опять    зарычал    и    бросился    за    мной.
Жидёнок , -  орал    он,    я    тебе    покажу,    как    русские    волосы    тро-
  гать!  -  Он     уже    было    нагнал     меня,   но    тут    вышла     мама     и    влепила     ему
 пощёчину.
Ах   ты,    Сара!  -   заорал     он      и     двинулся    на     неё.
Тогда     она    сняла     с   конфорки     кастрюлю     борща    и    вылила   на
 него.   И   Самсон    вдруг    успокоился.    И    больше    к    нам      никогда    не    приставал.
Жаль,    вздыхала     вечером     мама,  -  но    перебьёмся     без     борща.
          Самсон    работал    на    продуктовой    базе.   Он    воровал    всё    что    мог   и   про -
 давал    по    сниженным   ценам.    В    его    комнату     выстраивались      очереди      жиль -
 цов    нашего    дома.    Только    нас    там     никогда    не    было.
Есть    вермишель,  -  говорила     мама, -   перебьёмся    сегодня     на     вермишели.
Тоня,   соседка    с    пятого     этажа,    говорила:
Cамсон    Васильевич  -  настоящий    человек.    Без   него    мы   бы   давно
 все    передохли.
А   так  -  пусть   дохнут   другие, -  говорил   папа,  -  те,  у  кого   он   вору-
 ет.    К     Самсону    приходили     женщины  -  за    продуктами    и   часто    оставались    на
 ночь.  -Неужели    они    всю    ночь    жуют?! -  удивлялся   я.
          Под    утро    они    уходили,   неся   в    руках    кошёлки.
          И    к   Загребскому    они    приходили.   И   тоже   оставались.
Неужели    они    всю     ночь    меряют    шапки?   -   думал   я.      
          Только   к  Вадиму    Ильичу    не    приходили.   Хотя   он    был   самый    красивый   и
 и    самый    добрый    и   у   него    был   шоколад.   
Почему   к   вам    не   приходят    женщины,   дядя    Вадим, -  спросил    я
 однажды,   ведь   у   вас   есть   шоколад?
Ты    знаешь,  куда   я    был   ранен?  -  печально    ответил    он.
Я    не    знал.   Но    какое   это   имеет    значение?   Я    не    видел    ника-
кой    связи     между    женщинами    и    ранением.
          Ничего    не    объединяло    наших    соседей    кроме    страха.   Они    боялись    осве-
 щённых    окон    своих    комнат,    потому    что    это    означало    обыск.
          Они    никогда    не    пересекали    Владимирский    легко    и   свободно.  И    не    вхо-
 дили    в    парадную,    насвистывая     или    бесшабашно    напевая.   Они    появлялись   со
 стороны    Пролетарского   переулка,   останавливались    на    углу,   у   дома,   где    когда-то
 жил    Достоевский,   и     долго     изучали     окна     своих     каморок.    И   когда    убежда -
 лись,   что    в    них    темно,   пересекали    Владимирский    и    скрывались   в    парадной.
          Каждый    вечер    они     были     готовы    отправиться    в    бега    по    нашей    необъ-
 ятной    стране.   
          Первым    посетили    Вадима    Ильича.    Появились    оперуполномоченный     Пара -
 сюк    и    дворничиха     Настя.
Нам    нужен    свидетель,  -  сказал    папе    Парасюк, -  пойдёте    вы.
Какой    из    меня    свидетель?  -  удивился   папа,  -   я    контужен   -
плохо    слышу   и    вижу.
То,   что    нам    и    надо,  -  сказал    Парасюк    и    вскрыл    комнату   Ва-
  дима    Ильича, - прошу    любить    и   жаловать.
          Они    скрылись   и   в    этот    момент     в    окно     я     увидел    Вадима   
 Ильича.   Он
 появился   на    углу   с   Пролетарским.
Вадим    Ильич,  -  хотел    я    крикнуть,   -  бегите!
Но    мама   закрыла   мне    рот.
Ты    хочешь,    чтобы    его    взяли    прямо    на   углу?  -   сказала   она.      
          Вадим     Ильич    долго    смотрел   на    своё    окно,   затем    повернулся   и
 побежал.
 В    его    комнате   шёл    обыск.   Парасюк  доставал  шоколад    из-под     кровати, 
 со    шкафа,    из
 матрацев,   из    вазы    с    цветами.
          Он    нюхал    его,   осматривал,   вертел.
Неужели    это   всё   настоящее?!  -  балдела   Настя ,   не   -   бутафория?
Cейчас    проверим!  -   сказал   Парасюк   и    откусил    огромный   кусок.
 Он   долго   жевал.
Ну? -  спросила   Настя.
Не   понял, -  сказал   Парасюк,  -давно   не   жевал!  - И  отломил   от   сле-
 дующей    плитки.
Ну   как?  -  Чёрт   его   знает!   Парасюк    отломил    от   третьей.   Он   ис -
 пробовал   плиток   пятнадцать.   
Вроде    настоящий, -  произнёс   он.
А   может    другие    бутафорские?  -  Насторожилась    Настя.
Вы    позволите?    
        Она    надломила    шестнадцатую   плитку   и   измазала    себе    всю    рожу.
Вроде    соевый, -  сказала   она,  -  я   пошлю    за    детьми,  у   них   тонкое   
 обоняние.
Отставить, - сказал   Парасюк, - дети   на   обыск   не   допускаются.  Пусть
 попробует   свидетель,   -   он    протянул    папе    плитку.   
Не   могу,   у   меня    диабет,  -  соврал   папа.
          Все    сели    и    стали    ждать   Вадима    Ильича.   Тот   не   появлялся.
 Больше    мы    Вадима   Ильича   не    видели.
          Вскоре   пришли    за    Загребским.   Состав   был    тот - же  -  Парасюк   и   Настя.   А
 свидетелем    был    мой    папа,   опять.   Парасюк    был    явно    недоволен:   всюду    были
 шапки  -  лисьи,   бобровые,   волчьи,   бобриковые.
                -У   соседа    обыск   был    вкуснее,  -   заметил   он,   облизываясь
          У    папы    от    такого   обилия    шапок   закружилась    голова.   Уши    у   него    были
 отморожены,  шапки    нигде   он   купить   не   мог   и    ходил   в   синем   берете. 
                -Продайте    одну.  -  попросил    он .
Пять   лет    хочешь ?   -   поинтересовался    Парасюк.
          Уполномоченный    напялил    на    себя    шапку     начал     ждать.     Загребский,     ес-
 тествено ,  не   появился.   Мы    :были    уверены,  что   он   уже   в   бегах.   Парасюк    начал
 разглядывать   картину,   долго   по    слогам    читал   фамилию:    Ай-ва-зов-ский...  Навер -
 ное,   еврей...   Потом    он    снова    сел,   обложил    себя    шапками:   
Что-то   здесь   холодновато.  Он   долго    молчал,  потом   мудро   заметил:
Думаю,   он   прячется    у   Айвазовского...
          В   городе    оказалось    шесть     Айвазовских.    У   них    были    проведены    обыски.
 Загребского    не    обнаружили.   Назавтра   к   нам    заглянула    дворничиха.  - Вы,    кажет-
 ся,   хотели    купить   шапку?  -  спросила    она.   -  Выбирайте!
          Под   тулупом   у  неё   висело   семь    лисьих   ушанок. 
 В   комнату    Вадима    Ильича    въехал    милиционер   с   супругой.   Выпив,   он   регуляр-
 но    обещал   папе   его   арестовать.  Супруга    его   появлялась   на   кухне  с   револьвером.
          - Освободите   немедленно    конфорку!  -  кричала    она    маме.  - Не то   перестреляю!
           Мама    послушно    снимала    жаркое.     Вместо     Загребского    поселился    боксёр. 
 Он    числился    токарем    на    заводе     Электросила  ,   но    целый   день   сидел    дома   и
 тренировался,   повесив   в   коридоре    боксёрскую    грушу.   Ходил   он   по   квартире   на
  руках,   в    синих    трусах,   всё   у   него   оттуда    вываливалось.
Я    весь    дрожу,    едва    завижу    ринг  -  задорно    пел   он.
          За     Самсоном    не    приходили.  -Что    ты   хочешь,  - говорил    папа,   он   снабжает
 тех,   кто   приходит.   Вечерами   Самсон,   боксёр   и   милиционер   собирались   на   кухне
 и    пили.   
Что    вы    хотите, - неслось    оттуда,  -  евреи    не   воевали...
          Я    смотрел   в   окно,   на   освещённые    окна   и   на   душе   у   меня   было   печаль-
 но.    И     вдруг     меня      озарило.
          Однажды    вечером,   перед    тем     как    Самсон    должен     был     вернуться    с   ра-
 боты,    я    проник     в     его      комнату    и     зажёг    свет.    Я    даже    специально    купил
новую    мощную    лампу   в    200   свечей,    ввинтил     её    и    зажег    свет.  Комната    пы-
 лала,    как    пожар.   Я   спрятался    за    занавеской    и    стал    ждать.    Вскоре    на    углу
 появился    Самсон    и     бросил     свой    взгляд    на    окно.   Я    видел,   как    его    морда
 стала    белой.   Он    бросил    в    урну    портфель    и   побежал.   Он    бежал    быстро,  как
 заяц,    и    радость    переполняла    меня.   Я   видел,   как    он    лавировал    среди    людей,
 сбивал    их,   и    нервный     смех     содрогал    моё    мальчишеское    тело.    Наконец,   он
 нырнул    в   парадную    и    пропал.
          На   сорок    два    года.
          Сорок    два    года    я    ничего    не    слышал    о    нём.   Никто    не   понимал,   поче-
 му    он    исчез ,   ведь   за     ним    не    приходили.   И    ни    одному    человеку    в    мире,
 я   не   рассказал   про   то,  что   совершил.   Потому  что,  и   про  «день  победы»   не    знал
 ни   один    человек.
          Через    сорок     два  года    на    улице    Гордон    в    Тель-Авиве    возле    моря,   
 напротив
 гостиницы    Рамада    ко     мне    подошёл     неопрятный    старик.
        --  Бокер   тов, -  произнёс   он,  -  доллары   есть?     Выгодно    меняю.   И  он    показал
 толстую    пачку    шекелей.   Я   взглянул    на    него.   Это    был   Самсон.  - Русит?  - спро-
 сил    он.  -  Оле   хадаш?   - Нет, - ответил   я,  никогда   там   не   бывал.  А  вы?  - из   России,-
 вздохнул    он,  -  еврей    из    России.  Вы    знаете,   что    это    такое?    Догадываюсь.
Майн   гот,   что    я    только    не    пережил,  -  сказал    старик, - погромы,   голод, войну. 
 Я   командовал 
 танковым    батальоном,    спасал    евреев    Литвы,   вся   эта
грудь   была    в   орденах.
- А   потом? - спросил    я.
- Дошёл    до    Берлина,   вернулся    домой.
- Где   вы    жили?
В   Ленинграде,   слышали?
Краем    уха.
После    войны    там    был    дикий    антисемитизм.    Я   был    крупный    адвокат,
бесплатно    защищал    евреев,   меня    выгнали   с   работы.  Вскоре   за   мной   при-
шли.   Меня    продали    соседи   -   гоим,   ворьё.    Один    пёр    шоколад,    другой
шапки.   Юдофоб    на    юдофобе!   - Ну   и?..  спросил    я. 
Бежал.    Я   увидел    свет    в   окне,   тени    за    занавеской   и   всё    понял.   
 Пятнадцать    лет    я   скитался   -  Сибирь,   Дальний    Восток,   Украина.   Через    Польшу
 бежал   в   Израиль.   И   тут...  Вы    видите,  чем   я   вынужден    здесь    заниматься?!   Я,
 боевой    офицер!
Вы     всё    врёте! - вдруг   сказал    я.
Что?!    -   не    понял   он.
Евреи    не    воевали!
                Он    вздрогнул    и    отступил.       -  Жиды    отсиживались    в    Ташкенте!
          Руки    его   задрожали.   Он   стал   всматриваться   в   меня    и    лицо    его   побелело.
          -  С    днём    победы,    дядя     Самсон!   -   сказал   я.

  Аркадий  и  Лев  Шаргородские,    Швейцария