Сильвия Плат Лесбос

Sylvia Plath
 Lesbos

 Viciousness in the kitchen!
 The potatoes hiss.
 It is all Hollywood, windowless,
 The fluorescent light wincing on and off like a terrible migraine,
 Coy paper strips for doors
 Stage curtains, a widow's frizz.
 And I, love, am a pathological liar,
 And my child look at her, face down on the floor,
 Little unstrung puppet, kicking to disappear
 Why she is schizophrenic,
 Her face is red and white, a panic,
 You have stuck her kittens outside your window
 In a sort of cement well
 Where they crap and puke and cry and she can't hear.
 You say you can't stand her,
 The bastard's a girl.
 You who have blown your tubes like a bad radio
 Clear of voices and history, the staticky
 Noise of the new.
 You say I should drown the kittens. Their smell!
 You say I should drown my girl.
 She'll cut her throat at ten if she's mad at two.
 The baby smiles, fat snail,
 From the polished lozenges of orange linoleum.
 You could eat him. He's a boy.
 You say your husband is just no good to you.
 His Jew-Mama guards his sweet sex like a pearl.
 You have one baby, I have two.
 I should sit on a rock off Cornwall and comb my hair.
 I should wear tiger pants, I should have an affair.
 We should meet in another life, we should meet in air,
 Me and you.
 Meanwhile there's a stink of fat and baby crap.
 I'm doped and thick from my last sleeping pill.
 The smog of cooking, the smog of hell
 Floats our heads, two venemous opposites,
 Our bones, our hair.
 I call you Orphan, orphan. You are ill.
 The sun gives you ulcers, the wind gives you T.B.
 Once you were beautiful.
 In New York, in Hollywood, the men said: "Through?
 Gee baby, you are rare."
 You acted, acted for the thrill.
 The impotent husband slumps out for a coffee.
 I try to keep him in,
 An old pole for the lightning,
 The acid baths, the skyfuls off of you.
 He lumps it down the plastic cobbled hill,
 Flogged trolley. The sparks are blue.
 The blue sparks spill,
 Splitting like quartz into a million bits.

 O jewel! O valuable!
 That night the moon
 Dragged its blood bag, sick
 Animal
 Up over the harbor lights.
 And then grew normal,
 Hard and apart and white.
 The scale-sheen on the sand scared me to death.
 We kept picking up handfuls, loving it,
 Working it like dough, a mulatto body,
 The silk grits.
 A dog picked up your doggy husband. He went on.
 Now I am silent, hate
 Up to my neck,
 Thick, thick.
 I do not speak.
 I am packing the hard potatoes like good clothes,
 I am packing the babies,
 I am packing the sick cats.
 O vase of acid,
 It is love you are full of. You know who you hate.
 He is hugging his ball and chain down by the gate
 That opens to the sea
 Where it drives in, white and black,
 Then spews it back.
 Every day you fill him with soul-stuff, like a pitcher.
 You are so exhausted.
 Your voice my ear-ring,
 Flapping and sucking, blood-loving bat.
 That is that. That is that.
 You peer from the door,
 Sad hag. "Every woman's a whore.
 I can't communicate."
 I see your cute decor
 Close on you like the fist of a baby
 Or an anemone, that sea
 Sweetheart, that kleptomaniac.
 I am still raw.
 I say I may be back.
 You know what lies are for.

 Even in your Zen heaven we shan't meet.


Лесбос

Сильвия Плат


Валькирия на кухне!
Чревовещание картофеля на сковороде.
Все это — Голливуд беспросветный,
Мигренью свет дневной то гас, то зажигался снова,
Бумажными лентами дверных полосок лучи его,
Занавес кулис, шипенье вдов.
И я, любовь моя, извращенная лгунья,
Ребенок мой смотрит потупившись,
Маленькая скандальная кукла, отброшенная пинком.
Разве это шизофрения?
Паническая маска, красно-белое лицо.
Вы выкинули ее котят за окно,
В цементный колодец,
Они там гадят, блюют и плачут, и она не слышит.
Вы говорите, она ненавистна,
Эта девочка-ублюдок.
Вы взрывающие свои мирки как никчемное радио,
Кастрировавшие свои голоса историей и верностью
Новому шуму.
Ты считаешь, мне пора утопить котят. Их запах!
Ты предлагаешь мне утопить мою девочку.
Если она разозлится в два, в десять — перережет горло.
Улыбка ребенка, толстая улитка,
Глянец ромбов линолеума оранж.
Ты можешь съесть его. Он — мальчик.
Вы считаете, что муж вам просто не подходит.
Его еврейская матушка бережет пряность его самости как жемчужину.
У тебя один ребенок, у меня — двое.
Мне нужно, сидя на скале Корнуолла, причесывать волосы.
Тигровые штаны спрячут меня, и случится роман.
Мы встретимся в другой судьбе, мы встретимся воздухом.
Ты и я.

А пока, здесь смог детских пеленок и жира.
Я под толщей кайфа последнего приема снотворного.
Кухонный чад — это дым ада.
Топляк наших голов — две ядовитые противоположности.
Наши кости, наши волосы.
Называю тебя Сиротой, сиротой. Ты больна.
Солнце жжет язвы. Ветер приносит палочки коха.
Когда-то ты зажигала.
В Нью-Йорке, в Голливуде мужчины восхищались "Навылет...
ты очень стильная штучка, кроха."
Ты включалась, заводила искры влечений.
Твой муж импотент выпит, как кофе.
Стараясь держать его внутри,
Старым громоотводом,
Полнились ванны кислотные с целыми небесами тебя.
Он сливал их вниз на пластиковое покрытие,
Порочный состав. Голубое сияние
Осыпается искрами,
Расщепляясь песком в миллионы осколков.

Драгоценная! Невозможная!
Той ночи луна
Свой мешок кровяной тащила больным
Животным
Над огнями причала.
Потом все прошло,
Она снова  тверда и бела вдали.
Пайетки чешуй на берегу испугали смертельно.
Ссыпали песок в пригоршни рук, любили его,
Работая им, как тестом тела мулатки,
Шелками крупы.
Собака привела твоего сучьего мужа. Он прошел.
Теперь я умолкла, ненависть
По самое горло,
Душит, душит.
Молчи.
Пакую тугую картошку, словно одежду,
Пакую детей,
Пакую болеющих кошек,
В кислотную вазу себя.
Это любовь, которая вами полна. Ты знаешь, кого ненавидишь.
Он клеится кожей мяча и цепью дверной,
За которой плещется море.
В его воду он вхож и белым, и черным,
Извергаясь обратно.
Ежедневно ты наполняешь кувшины его души.
Ты исчерпана.
В сережке моей твой голос
Шумный вампир кровожадной летучей мыши.
То что есть, то как есть.
Показываетесь из-за двери,
Изможденная карга. "В каждой женщине шлюха.
Я не могу говорить."
Вижу твои ухищрения,
Закрываюсь от тебя бессилием детского кулачка,
Или ветреницы, это море,
Милая, клептоман.
Еще не высохла влага.
Говорю, возможно вернусь.
Ты знаешь исток этой лжи.

Даже в твоем небесном Дзене нам не встретиться.