Журналы писали 4

                М А К С И М И Л И А Н  В О Л О Ш И Н

  Долгие годы общественная позиция Максимилиана Александровича
Волошина(1877—1932) в эпоху гражданской войны изобличалась
как политический инфантилизм, как попытка уклониться
от неизбежного выбора и стать «над схваткой».
В письме к А, В. Гольштейн от 10 сентября 1920 года
Волошин сообщал о том, что пришлось ему пережить в Крыму:
«Были мы и под немцами, и под французами, и под англичанами,
и под татарским правительством, и под каким-то ещё, не будучи
ни с одной из борющихся сторон, я в то же время живу
только Россией и в ней совершающимся».

  Позиция в этих словах обозначена предельно отчётливо.
Волошин не отделяет свою судьбу от судьбы России и принимает на себя все испытания,
которые ей предстояло перенести. Свою задачу поэт, убеждённый
в величии и высшем смысле миссии, уготованной России, видит в том, чтобы
передать с предельной откровенностью и со всей силой сострадания те муки,
которые переживает его родина в кровавой купели гражданской войны.

  В автобиографии(1925) Волошин признавался:
«Ни война, ни Революция не испугали меня и ни в чём не разочаровали,
я их ожидал давно и в формах ещё более жестоких».
В подобном восприятии революции Волошин был не одинок, и его «Красногвардеец»
во многом близок к шагающим «без имени святого» героям блоковских
«Двенадцати»или разнузданно куражащейся «братве» в поэме В. Хлебникова
«Ночной обыск». Не отвращает Волошин взора и от страшных последствий войны:
жесточайший крымский голод 1920-1921 годов, унесший десятки тысяч жизней,
без судебные расстрелы — первые угрожающие предвестия будущего разгула насилия
и произвола,— всё это становится материей его стихов,
приобретающих пронзительную силу исторического документа.

  Единственной формой общественной деятельности, приемлемой для себя,
Волошин считал «борьбу с террором независимо от его окраски».
Известны имена людей, которых ему удалось спасти. Поэт осознавал неотвратимость совершающегося —
и в то же время последовательно и страстно отвергал насилие, каждым поступком заявляя о неистребимости гуманистических заветов. «Из самых глубоких кругов преисподней Террора и Голода я вынес веру в человека...»

(«Дружба народов», 1988, № 9)