Моя камера всасывается в вихрь фантазий

Мы очутились в его комнате.  Ряд книжных шкафов.
На полках: «Иллюстрированная история кинопроизводства»,
«Искусство кино» Давида Бордвелла,
«Руководство режиссера по производственному дизайну» Винсента Лобрутто,
и короной всего «Меморандум Давида Сельзника» – самая откровенная и проникновенная книга об индустрии кино, написанная когда-либо, не учитывая меморандум самого Анатома.
В нем личные письма продюсера, автобиографические заметки, интимные фотографии.
Слова эпитетом отголоска Франка Капры: «Я ненавидел бедность.  Я ненавидел обыденность.  Я ненавидел быть подстрекателем-газетным мальчиком, запертым в грязном сицилийском гетто Лос-Анжелеса».
Его собственная книга озаглавленная «Катастрофа успеха» – навязчивый переворачиватель страниц, как сообщало сердце, где-то в глубине и до того, как он взялся за так называемое перо.  Фокус на порно сделал его персоной non-grata в Голливуде.  Но Голливуд никогда не являлся самоцелью.  Чтобы не было мучительных сомнений в достоверности написанного, Анатом щедро снабжал страницы самим собой.  Историей себя в фильмах.

Ревите от смеха, рвитесь от возмущения, онанируйте при зеркалах.  Анатом – отражение неустанной тяги к искусству внутренности души.  Стремление к невыразимому и невидимому, являясь ни тем, ни другим.  Обычным человеком.

«Это пройдет, это фаза», сказал психиатр.
«Я просыпаюсь в этой фазе каждое утро, она не проходит», отвечает Анатом.
«Я сражаюсь с депрессией каждый день,
но остается вопрос.  Это пост-травматический стресс или я подавляю ярость?
Я просыпаюсь, упираюсь головой в день.
Я хочу чувствовать себя, окей?
Я хочу чувствовать себя сейчас и здесь.
Это не фаза, это не фаза».

Моя камера всасывается в вихрь фантазий,
изысканных исследований,
крупным планом через зеркало заднего вида
я могу оценить всю боль и страдания, надежда на славу, не более чем...  Послушайте.

Реагент,
реагент мозга на бзике мой инструмент.
В крупном плане или по диагонали – напряжение висит,
главное в крупном плане, второстепенное вдали.
Но мозг не отверстием в тело ведом.
Полость, нежная полость,
но это наволочка для подушки,
пух лебединый, лебяжий,
он всегда внутри один,
но белоснежный не всегда тот, кто с виду кретин.

Красивый, исхудалый
со зловещими пятнами,
и лихорадочным огнем из крупных капель пота,
когда он входит в нее шиповидный малость
она кажется ему немного глаже.
Изумрудный изумруд
шипит ей: «Поднимись с пола для танца
белого с зеленым огня».
Оргазм испытала,
или как там было?  Бога поймала.
Сгустки божьего материала
с набухших губ потом утирала.
Она внутри от члена пылала
и узнав его долго кивала,
и узнанной быть рисковала.
Пора их еще не настала.

Я могу весь мир перевалить в наволочку
и шваркнуть ей о косяк дома,
но мне надо чтобы она встала
так как Вселенная
и вихрем белых звезд засосала.

Битва полов эпична.  Высокомерие недостижимо.  Туман войны застилает глаза,
я буду трудиться в собственных окопах Голливуда. 
Никто в кинематографической отрасли не знает, что будет работать наверняка.
Стервозные сплетни – они ничто.
Анализ должен быть втиснут в повествование быстро, чтобы не нарушить обмен мнениями.
Я буду сводить счеты анонимно.
Ах, но какая прелесть.