Ветхой змеёй

 
Мы так небрежны к «чувствам благородным»,
присутствуют они недолго в нас.
Только подумай о себе, что скромный,
ты — лицемер, что скромен напоказ.
 
Стоит вместиться только чувству «доброму»
и вот кашерное переползло во зло.
Мы вряд ли ждём и не стремимся к подлому.
Но подлость, может, наше ремесло.
 
До смехотворного все в этом мы похожи:
пройдя, роняем деньги беднякам,
но думаем, меж «значит, я хороший»,
бюджету ли не навредит никак?
 
Сердце святого — чёрная дыра.
Не из убогости и не от жажды рая.
Просто, нам нужно больше «этого добра»
Было бы можно, мы бы отбирали.
 
Богом ли, данностью(?), но было так дано,
что даже, в исключеньи подхалимства,
не предстает возможным сделать так добро,
чтобы оно являлось бескорыстным.
 
А человек от «очень даже» до
зла ненамеренного в клетке догм мечется.
Мы так жестоки — кто, и в правду, добр,
наверно, ненавидит человечество.
 
И ненавидит ненависть свою.
И злится факту неспособности не злиться.
Так он ведёт с самим собой войну,
что значит, в нём живет его убийца?
 
Выбрав, затем, победоносный вид,
эту войну он точно проиграет.
Ведь это — лишь явление любви,
если себя несчастный презирает.
 
Разве возможно одолеть «порок»,
столь же естественный, как надобность дышать?
Воздух вобрав, твердит «смирись» пророк.
Но почему Иисус сказал: «решай»?
 
Решать бороться или же смириться?
В ударах в стену есть какой-то прок?
Верно, раз есть возможность измениться,
тогда смирение — ужаснейший порок.
 
Но если невозможно поменяться?
Не станет червь лить пламя, как дракон.
Тогда борьба — лишь навык притворяться.
Тогда смирение — есть всё, что нам дано.
 
Мы так подвластны помыслам тщедушия.
Влюблённо смотрит в зеркало слепой.
Ветхой змеёй уж столько нимпов душено
в столь изворотливой влекомости собой.