Тараканы

- Лаврик, что это там?! - слышу сквозь сон... Толчок, ещё раз в бок, - Блин! Неприятно-то как!
- Ты, что, Лёлёк?
- Там, смотри, в углу, у входа.  Там, что-то цокает.
Напрягаю зрение - ничего. Темень. Пустая густота ночи. Малевич в натуре. Но вдруг отчётливо слышу - "цок-цок".
- Вот опять! Ты слышал?
Всматриваюсь. Вроде всё как обычно. Темно. Чуть сереет косяк дверного проёма, но никого не вижу. Там нет никого и ничего, что бы могло цокать.
- Кто там! - полукричу. Голос спросонья хриплый и глухой, как из тазика.
- Тараканы - слышу потусторонний ответ.
Стало до того жутко, что пот мгновенно увлажнил майку на спине, а ниже копчика сжалось так, что отвёртку не вытащить, если бы она там была.
Тут я окончательно проснулся.
Лёлёк уже успела переметнуться на мою сторону дивана, и я еле смог выбраться испод завалов одеял, и её сверху, чтоб обрести опору (а делать нечего, я же единственный защитник в доме от всякой нежити, что может  ночью проникнуть в дом).
Страх нереальный, мистический, не дающий разогнуть коленки. Со мной такого ещё не бывало. Ну, то есть, чтоб никто из темноты загробным голосом мне отвечал, и ещё цокал.
Взял себя в руки, наконец. Стыд за трусость перед Лёлей победил страх. Двигаюсь наощупь туда где "цок-цок", руки вперёд - ничего не видно. Ориентир - дверной косяк. Там где-то эта нечисть тусуется. И тут натыкаюсь на что-то хрупкое, маленькое, живое.  Криз страха усиливается так, что теперь уже и скрепку не вытащил бы из сжавщейся плоти.
Стойкое и яркое желание свалить, отпрыгнуть, спастись, бежать, только чтоб подальше. 
- Домовой? - мелькнуло и погасло.
Видимо домовой тоже не ожидал, что мои руки могут дотянуться к нему.
Он дёрнулся назад и, запутавшись в ногах, рухнул точно в угол, задев в падении выключатель.
Маленький, плюгавенький, как мальчишка, но дедок (Шишок реальный). Простенько, но чистенько одетый, в клетчатой рубашонке, в шерстяных чёрных брючках со стрелками и войлочных башмачках на резиновом ходу (они-то и цокали, прилипая к линолеуму), смотрел на меня снизу вверх, опираясь на пятую точку, не понимая, кто я такой (и это было взаимно).
- Ты кто? - спрашиваю я, немного придя в себя.
- Жилец! - отвечает он. И снова знакомый холодок по спине (жилец... Домовой?).
- Лавруша! Гони уже этого "жильца"! - кричит Лёля из своего укрытия в углу дивана (испод двух одеял, поверх них, торчит её кудрявая в бигудях голова, с газами по пятаку каждый - такая смешная, но теперь не до смеха). Я немедленно подчиняюсь её строгому приказу, и поднимаю дедушку за подмышки (лёгонький) на ноги (чуть до груди достаёт - Шишок и есть).  Плавненько направляю его к выходу, и выталкиваю на лестничную клетку (Бляха! Дверь-то открыта), напутствуя - Иди домой, Кузя!
И тут домовёнок, переходя с голоса на всхлип, начинает блажить - Казлы! Казлы вы, паскуды! Верните мою куртку и шапку...
- Точно, он же в одной рубашке! Но где он разделся?  - бегу шерстить закоулки квартиры,  слыша через щёлку неприкрытой двери, как он клеймит нас, за такую подлость.
Пропажа нашлась на кухне, в углу около окна, аккуратно пристроенную вертикально курточку, венчала вязаная шапка.
Вбегает Лёлёк: сонная, щурится, в халатике на босу ногу.
- Он, этот БОМЖ, шарился по нашему холодильнику, вон, смотри на подоконнике! - тревожно и возмущённо трубит она незнакомым ещё голосом (видимо спросонья не тем горлом пошёл) И точно! Там полусъеденная банка кабачковой икры, и незакрытый пакет нарезанного белого хлеба и ещё один ломтик, надкусанный, рядом с банкой. 
Но, мне уже некогда думать про это - хватаю шмотьё старичка, и дую на лестничный пролёт, где продолжается "Плачь Ярославны". Слышу только, как Лёлёк орёт - Всё в помойку! Нахрен! ХЗ, что он мог тронуть! Твою мать! Твою мать! Твою мать! Твою мать! Твою мать! - эхом летит мне вслед.
- На вот, не ори дедуля! Соседей всех уже разбудил, наверно  - бросаю ему его одёжку. Кузя ловко поймав её, облачается в зимнее, и, бросив на меня последний недовольный взгляд, начинает спуск в холодный февральский омут.
На часах 2:30. Сна ни в одном глазу. Лёля, завершив расчистку холодильника, наконец, успокаивается.
- Лаврик! Как же нехорошо получилось! Мы выгнали этого БОМЖа в ночь, на мороз. Догони его, вот, дай! - у неё в руках, полбуханки черного "Бородинского, сладенького".
Но на лестнице уже давно никого нет.
- Лёля, дорогая! Не переживай! Это не БОМЖ. Вспомни! Он же чистенький, и даже побритый, хоть и лохматый (просто кудрявый). Наверняка какой-нибудь гастарбайтер из ближнего зарубежья, забрёл не в тот дом где снимает квартиру скопом с бригадой таких же. Заплутал бедолага в трёх соснах наших "Черёмушек" - очухался поди уже, и шкандыбает себе верной дорогой.
- А вдруг это был Святой Валентин? - а мы его... "радушно" выставили за дверь - глядя в тёмное никуда окна, спросила у кого-то Лёля.
Я взглянул на часы - 2:43, 14-го февраля - всё возможно! И опять мурашки по спине.
- А причём тогда тут "Тараканы"? - сам себя успокоил я, вспомнив (наверно, шутливый) ответ шкодливого, но добропорядочного домовёнка, кому-то из других "жильцов", другой квартиры, в очень похожем доме спального района города Москвы, с такой же незапертой на ночь, до последнего жильца, дверью, как и у нас.

С тех самых пор Лёля строго исполняет один и тот же ежевечерний ритуал "Запирание входной двери на все замки, включая щеколду". Хотя уже ни так отчаянно, то есть, без обязательного продёргивания двери.
Так и живём.