Волки, смерть и рождество

   
   Волки, смерть и рождество.

  Обычно, когда мы приезжаем на вахту в первую ночь, после распределения, долгого перелёта из Башкирии в Сибирь после целого месяца безделья и полной свободы, как правило, в целях адаптации и за встречу, принимается на грудь энное количество водки. Эта поездка не была исключением. Мы сидели долго. Обсуждали последние события в мире, говорили о политике, о том, как дела обстоят дома у каждого. Молчунов я почти не встречал там. Много курили, спорили, где-то под утро укладывались по ярусам. Я был не в норме.
  Трудовые будни своей необходимостью перешибали слабость и перекрывали суетностью мою депрессию. Во время смены я, обычно, предавался мечтам, молился, сочинял стихи или пел мантры себе под нос.
  Первый день выдался напряжённым и бурным. Технологические процессы капитального ремонта скважин заставляли забыть о том, что осталось дома. Похмелье говорило своим пересохшим языком и передавало через тех немногих присутствующих людей, что месяц вперёд расписан.
  Пребывание моё среди сосен, недр и вечной мерзлоты зависит лишь от моей настройки!
  Мороз - 40. Всё застыло вокруг. Даже железо, порой не выдерживало холода. Странно, пройдёт каких-то три месяца, и тайга оживёт в виде комаров, мошек и другой кровососущей твари. Анабиоз. Я тоже как будто умирал на месяц. Иначе не смог бы противостоять монотонности работы и резкой смены климата в атмосфере общения. Это я по большей части молчал. Вот уже год, а я не могу привыкнуть. Вышибает из колеи разность полюсов моего восприятия. Мама мне всегда говорила, что есть такое слово «надо». Ну надо так надо.
  Выдалась минутка другая отдохнуть. Я решил поспать. Мучимый недосыпанием и желанием уединиться, я зашёл в балок и улёгся на топчане.
  Я очнулся в той же позе, на правом боку, на меня смотрел незамысловатый рисунок со старых обоев и жизни ему добавлял солнечный свет, играющий где-то на уровне глаз. За дверью слышались голоса людей, они о чём-то спорили. Кто-то из них шумел больше остальных. Я попытался узнать, кто это.
  Довольно валяться! Странно, что меня ещё не будили. Может начальство нагрянуло?
  Я толкнул дверь от себя и вышел на крыльцо. Огляделся. Спорящие смотрели на меня в упор. Вроде бы всё как всегда, но что-то было не так. Может в том, что никого из них я не знал или тайга показалась какой-то незнакомой, а может дело было в ощущении.
  Не сказать, что я был напуган, но…
- Ничего не подсказывает вам, где мы? – спросил я первым.
- Ну и где же? – сказал по-моему тот, у кого был громкий голос.
- Во сне. – ответил я с долей сомнения.
- Что характеризует то, чем ты это называешь?
  Дальше я уклонился от ответа и продолжения разговора, сходя со ступеней крыльца. Мне нужны были доказательства. Никто и не пытался меня остановить.
  Я повернул налево к скважине, справа осталась дорога, ведущая к основному шоссе. Я знал, что вокруг на сотню километров нет населённых пунктов. Не хотелось думать об этих незнакомцах. Впереди виднелась мачта подъёмника и всё остальное хозяйство бригады КРС.  Проходя мимо сушилки слышал переговоры по рации. В этом вагончике были совмещены раздевалка, умывальня и стол с радиостанцией.
  Дверь была приоткрыта. Никого. Чьи-то позывные усердно трещали в эфире.
  В калоши забился песок. Я остановился, чтобы привести в порядок резиновое изделие, которое придумали, наверное, лет двести назад. Меня окликнул женский голос. Я чуть ли не подпрыгнул в воздухе от испуга. Откуда здесь женщина? А она вот, такая красивая, в белой блузке, на высоких каблуках и в короткой юбке посреди тайги. Бог мой. Ну не доказательство ли?
- Что вы здесь делаете?
-Я? Я тут произвожу учёт.
  И как в доказательство тому, показала мне широкую красную папку.
- Да уж. Весомо. Не поспоришь. – занервничал вдруг я и схватил её за рукав. Вместе с тем уловил аромат её женственности и, чёрт возьми, такой же её реальности. Она вырвалась, отошла назад на полшага.
- Псих! – и продолжила что-то писать. Мне пришлось ретироваться.
- Какой на хрен учет? – Подумал я. Нарастало моё беспокойство. К нему добавилась полная тишина вокруг. Я огляделся в поиске новых деталей, которые бы обнаружили происхождение этого места. И я их нашёл. В небе.  Вместо солнца светила луна. Она была необычна. Она убывала с двух сторон. Я закричал. Крик захлебнулся с потоком переживаний. Я вдруг понял, что если прямо сейчас не вернусь той же дорогой на место своего пробуждения, то уже не проснусь, что моя вахта обнаружит в балке холодное тело. Диагноз будет лаконичен: Умер с похмелья от остановки сердца. Я побежал обратно.
  Ударившись сильно лбом об стену, и упёршись обеими руками, я очнулся. Отдышавшись, перебрал всё, что видел и от этого волосы встали дыбом. В горле пересохло. Чьё это было приглашение? В какие дебри бессознательно я сегодня залез? Какой опыт они под собой несут? Происходило подобное ещё с кем-то? Я не знал.
  Видения близкие к этому всему я уже испытывал год назад. Оно было первым, записанным мною. Зачем?
  За дубовыми дверями моего рассудка уже не стоял охранник. Их мотало сквозняком моей личной допустимости. Я чувствовал, что это опасно. Страх, говорят, мешает многому. Многому, что может открыться однажды человеку. Недалеко от помешательства на почве увиденного, но мною двигало желание познать и прежде всего себя. Это обстоятельство срывало все пломбы. Я шёл неуверенно, один, перелистывая дни и ночи на зов моего внутреннего «я». И может быть мой путь был труднодостижим и не имел конечной цели, но он был уже неизбежен. Вот так.
  Было жутко холодно, порывистый ветер прижимает кусты близко к земле.  Снег позёмкой скользил по сиреневым сугробам. Сумерки спускались на зимний лес, придавая некую сказочность и таинственность пейзажу. Деревья качались, танцующими венами чудились переплетения ветвей.
  В какой части мира, в какое время и в каком лесу всё это оживало, привлекая моё внимание. Рисунок, без веской на то определённости внушал интерес и ставил свой сюжет суровыми декорациями зимнего леса.
  Он упал в снег, уже в который раз, не удержавшись на ногах, протыкал сугробы руками. Уже не чувствуя практически холод, пальцы напоминали когти хищной птицы. Он поднялся на колени и начал усиленно дышать, пытаясь отогреть руки. Где-то вспорхнула тень, высоко над соснами он увидел невиданное создание ночи, раздутое его воображением до немыслимых размеров. Нащупав посох в снегу, путник приподнялся и, опершись на его резную ручку, задумался. Страх рождался внутри него, но не останавливал.
  Неужели был путь, достойный этой фантастической истории. Если и есть, то явно запряжённый тройкой абсурдов, нежелающих принимать рамки данной ему жизни. Ах, мотивы, ах вопросы, ах…
  Что загнало его сюда? Он уже не помнил, как здесь очутился и что двигало им всегда дальше во тьму. Бесы? Намёрзшие на ресницах льдинки не давали лишний раз взглянуть перед собой и даже внутрь самого себя. Полагался ли он на чутьё?
  Приманкой телесного удовольствия дьявол неприметно привлекает нас ко злу, воюя с нами посредством всех членов наших. Может бежал он от проснувшейся в нём агрессии или само разрушающей силы, не дающей ни капли душевного спокойствия и равновесия. Ни черта и ни черта.
  Св. Диадох говорил: «Злые духи нападают на телесные чувства – в ни гнездятся, удобно действуя на подручную им плоть на тех, кои ещё младенчествуют душой. Чувство же плотское, охотно увлекаются сластолюбивыми склонностями.»  Его недуг предрешали близкие болезнью естественною. Но он один знал, когда помощь приходит с молитвою и одержимость в попирании Бога.
  Крайностью ли было его желание поступить в духовную семинарию или нет. Но это всё в прошлом.
  Ветер бродил, гудя в три баса, ловко прибрал он твои волоса, губы шептали, но двери закрылись, в шумной толпе мы с тобой не укрылись. Стихи. Ностальгия. Сколько слёз пролито из-за мнимости. Ведь была любовь. Почему была? Она есть. Она могла его спасти.
  Боже, как холодно и одиноко. Я не лишён мирских предрассудков. Может это определяет мой настрой? – шептал он, вспоминая людей, домашний очаг, мамин хлеб и человеческую речь. Он давно не видел людей. Ещё с ранней осени. Кажется давно.
  Вдруг мысли стали сворачиваться с быстротой молнии. Он замер. Вдоль позвоночника пробежала волна, заставив вздрогнуть. Ураган видений захлестнул всё его сознанье. Всё было настолько явственно и живо, что дыхание остановилось и в ушах раздался звон. Будто лопнули сосуды.
  Люди отбивались от стаи волков. Две повозки. Одна из них опрокинута, другая чуть дальше от этого ужасного места маячила, запряжённая демоном ночи. Они были уже пусты. Очумевшие лошади рвали упряжь, бесновались в суматохе, обливаясь кровью. Ржание, крики, рычание.
  Одни хотели есть, не испытывая особой злости к жертвам, другие не желали быть съеденными. В ход шли зубы, когти, копыта и отошедший в сумерки рассудок. Лишь с одной разницей. Звери леса действовали организованно, по векам сложившемуся инстинкту. Перевес имел место.
  Тот, кто наблюдал это из тьмы разума, обратил внимание, что из умерших людей появлялись новые, но немного другие. Те, другие пытались изменить ситуацию, но ловили пустоту. Они уже стали духами.
  Вся пестрота драматической картины, увиденной путешественником надорвала что-то внутри и исчезла так же неожиданно как и появилась. Лишь ягоды рябины, упавшие перед ним, напомнили какого цвета человеческая кровь.
  Стоять дальше было бессмысленно, он ринулся было вперёд, но…  Кошмар охватил его, превратившись в тысячи иголок, пронзающих тело. Он подумал, что, если бы здесь имела место твёрдая почва, догнал бы бешеного зайца. Ноги проваливались глубоко в снег, и он был бессилен. Два дня пути и голод отняли последние силы.
  Треск веток и чужой запах отпугнул волка альбиноса. Его горящие желтовато-зелёные глаза излучали неподдельное изумление. Наверное, он думал, что всех уже съели. Но от этого двуногого веяло чем-то иным, чем-то звериным. Взгляды соприкоснулись, если можно, так сказать. Изучая друг друга, думали каждый по-своему о своём. Человек вспомнил давний кошмар из сна. Волчица пыталась совокупиться с ним. До определённого момента он чувствовал её. Её запах, её намеренье. Это был наркотик. Он уже облизывался и скалил, когда подошло пробуждение. Шок от ситуации, шок от чувствования, бред от видения себя. Зверь. В нём жил зверь. Смрад её дыхания и повадки самца были в этом сне явностью. Затем оскал и…  волчья игра…
  Теперь он смотрел на волка другими глазами. В его звериное понимание не укладывалось дальнейшее его действие. Привычный облик человека таял вместе с его действиями. И она противоречит звериной логике.
  Упав на руки, человек закинул ноги вверх и опершись на ствол дерева, начал петь: «Я маленький человечек, я подолгу бродил по земле и что-то искал подолгу, и что то родилось во мне.»
  И это он не придумал. Да просто не смог бы. Тогда что это? Может это был сон. Нет. Это происходило где-то в другой реальности. В одной из многих существующих параллелей, где всё задуманное становится краской, где ты художник и поэт, где ты поёшь и танцуешь, где любишь ты и любят тебя. Там всё настоящее, даже тоска.
  Песнь, которую запел тот человек в лесу, тоже была настоящей, наверное потому, что это шло изнутри, из самого сердца. Это было искренне. Вы скажете, что страх не бывает шуточным. Да. Верно. До тех пор, пока не откроется дверь, закрытая наглухо во время вашего рождения. Ведь тело знает немного больше.
  И вот, сидел он этот маленький человечек, загнанный на дерево кровожадными обстоятельствами и не то, что волка поразил удивительный смысл его песни и его осёкшийся голос, но он волк, зверь, попятился назад, к прибывшим сородичам. .
  Время как будто остановилось в жутком оцепенении, будто роли распределены где-то во вселенной задолго. Вернее, это уже было всегда. И нашлось место для любви и ненависти, для смерти и жизни, для мгновения наивного как сам бог. И что осязаемые именно в этот момент внутри этого маленького существа вспыхнуло, вышло, поднялось, полыхало крылом и превратилось в одну из ярких звёзд на этом бескрайнем небе.
  Если И. Кант говорит о критике нашего разума, о знании, которое предшествует опыту, то это подходит к сюжету как нельзя кстати, что в эмпирическом, что в априорном подходе. Как бы не было. Можно ведь проще. Это уже потом к нам в гости приходит сознанье. А сейчас? Действие.
  Достаточно перевести взгляд с неба на землю или со звезды в бездну самого себя. И вот ты уже сам карта неба, и все линии жизни всего лишь линии, и ты микроб, захлебнувшийся в живо проводящем потоке сока, исходящем из тебя вместе с потом, вместе со страхом, вместе с рассудком. Последние слова вслух, содрогая тело своё и всего мира. Вдруг все ответы пришли как бы невзначай, как метафора, как миф, как знак и заставили подтянуться по стволу дерева жизни к его вершине, ради спасенья, ради чего? Это просто произошло. Кто об этом сейчас думает. Тот, кто спит или тот, кто вошёл через ту загадочную дверь и взорвался, разойдясь в пространстве на миллионы шаров. И каждый из них был он, этот маленький запутавшийся человек.
  Перспектива замёрзнуть на дереве не очень то радовала. Но с другой стороны доля позитивного имела место. Конечно, не как у Будды под деревом, но и на дереве тоже бывают проблески не человеческого осознания. Смешно, да. юмор. Его спасает юмор.
  В этот момент по сценарию играет трагическая музыка в стиле Dead can deans . Зрители замирают в ожидании, даже перестали лузгать семечки, а кто то даже может быть ??????????????, а кто… Мне продолжать? Ты говоришь: «Да». Ты говоришь: «Нет». К чёрту согласие. Отрицаю всё. Чтобы заново сделать своё пространство с белого листа. Опыт Дерьмо. Чувство вины. Не более того. Я с этим живу. Не ново. Сходить с ума. Ум. Юм. Ам. Ом.
  Я уже никуда не тороплюсь. На моём столе есть всё. Для гармонии. Я жертва рекламы. Подавляю жажду тем, кто отвечает за качество. Вот Бог, мне кажется, за качество уже не в ответе. Хаос. Война. Террор, наводнения и всё такое. К чёрту новости. К чёрту любовь. Я уже забываю о ней. Я вместил это чувство настоящим, если нужно напомнить, если плесень нескольких лет затёрла девственные наброски моей молодости. Наверное, у меня сели батарейки. Всё, на что меня хватает…  пить горькую и индульгировать, как последняя сука. Я ненавижу сам себя. Вот смотрю в отражение и плюю. Мысль о том, что кто-нибудь когда-нибудь будет ждать, когда я умру, чтобы освободить жилплощадь, чтобы перестать хамить, чтобы перестать пить, чтобы перестать делать ошибки, чтобы не было обидно и стыдно или чтобы просто перестать быть. Тоска.
  Хочу умереть героем до самой смерти. Она для меня загадка при жизни. Она как самая красивая женщина. Она как сестра. Она как нечто единственное. Ведь говорят, что дважды это не бывает. А ошибки чувствительны. Я такой какой я есть. Пишу вот. Зачем? Чтобы победить самого себя? Или найти доверие.
  Я наверное то дерево, на котором пристроился тот маленький человек. Мнимая польза. Я её придумал. Для себя. Вчера смотрел на небо. Луны не нашёл, потом не нашёл покоя, потом  любви, потом… А сейчас?
  Они кружили в поиске новой жертвы. Они бы не погнушались его костлявым телом.
  Встряхнув иней на соседнем дереве приземлилась сова. Ну вот и зрители пожаловали.
- Жаль, что у меня нет таких крыльев. – прошептал он и его зависть на знала предела и к кому? Пернатому гостю на этом грандиозном пиршестве. Следующее, что он сделал было полным абсурдом и отказом от существующего и воображаемого страха.
 Он спрыгнул с дерева, больно ударившись обо что- то на земле. Волки отпрыгнули, но ненадолго. Они уже обнюхивали его, когда он открыл глаза. Смрад животного дыхания врезался в его сущность, разрывая всё привычное в нём, устоявшееся с самого детства, ведь он боялся даже собак. Дрожь била, вышибая все каноны человеческой действительности.  Будто через сито, сыпалось из него то, что называлось разумом. Что же оставалось? Может что-то настоящее. Он почти понимал, о чём они думают и был готов ко всему без особых иллюзий.
  Выпрямив спину, подняв высоко голову, он завыл. Протяжно, прикрыв при этом глаза. Серые братья, расположившись строгим кругом, сделали то же самое. И луна во всей своей красе, одинокая и забытая, как пуля в сердце убитого, откликнулась на происходящее своим жёлто-бледным ликом, как будто ждала этой песни посреди ночи, посреди зимы, посреди непонятного пространства под названием земля.
  Встав во весь рост, он поднял руки к небу медленно-медленно, как во сне и ещё секунда и танец принял на себя все за и против, всё до и после. И он был самим собой в этот миг, в стихии танца, этот маленький человек. Всё было уже позади, страх, сомнения, обиды на весь мир, конфликт с Богом, вся жизнь уходила в землю. Глаза перестали воспринимать мир в обычном спектре, всё переломалось и изменилось и всё было живым и настоящим.
 

                ***
За дорогой кривизна и пыль,
Поднятая тобой.
Тропа,  упёртая в мосты за ними
Поле спелой ржи.
По склонам гор туман, как дым,
Как молоко скользит в ущелье.
Грызут над рубищем мне вши и
Горстка неких упущений.
Я сплю, когда приходит время спать
Я пью, когда сжигает жажда
Я ем, когда преподнесли и
И  Жив, проснувшись лишь однажды.
Люблю, как солнце пьёт рассвет,
Как день пришедший за тобой
Загадка тьмы, святая ночь
Я унесу тебя с собой.
Чтоб возместить пустот края
Подспудным неким обрамленьем
Покинуть троны бытия в телеге
Божьих проявлений.

  Он уже был глазами этих зверей, их ушами, он даже чувствовал самку. Самку волка.
  Он упал как подкошенный. С глаз катились слёзы, замерзая на обветренном лице странника. И небеса заговорили стихами, луна пела песню, лес шумел, не смолкая. От него шёл пар, он промок до нитки, тело горело пожаром души. Пересохшее горло издавало клокотание и это уже походило на рычание. Судорога била молнией по каждой клеточке утомлённого тела.
  Ему было преподнесено мясо, застывающая кровь рисовала свой рисунок на белом снегу. Он и думать не хотел о его происхождении, его стошнило. Но здесь, сейчас от него ждали действий. Жизнь или смерть.
  И не за неё он пытался удержаться, приняв кровавую подать, нет. Это было что-то другое, не человеческое. Надкусив то, что лежало перед ним, он потерял сознание.
  Сны настигли его как страшное кино. Это как тот сеанс про немых богов, люди ели умирающих ради жизни. Потом он увидел её, стоящую спиной у плиты. Она готовила пищу. Предчувствие ближайшей катастрофы, подвигло его сказать, то что он боялся говорить, то что он сам боялся признать: Я люблю тебя!
  Но она не повернулась. Оставляя умирать в одиночестве. Потом взрыв. Он видел себя миллионами шариков. Они прыгали в окружающем пространстве ударяясь друг об друга. Он был одним из них и в то же время, каждый из них. Он мог видеть и чувствовать сразу везде.
  Я взял коктейль под названием «Нирвана». Дерьмо, я вам скажу коктейль. Когда я увидел её с родителями, они были не расположены к моему появлению, оставил букет цветов за углом. Я отвлёкся, это был не мой день. Я жил встречей до сих пор. Когда шёл обратно, увидел точно такой же букет у женщины в руках, без сомнения! Эй, верни! Не буду описывать дальнейший разговор. Я подарил ей этот букет. Наверное, ей он и предназначался. Кто бы мог подумать: стоят цветы в неизвестной квартире, у неизвестной женщины. А я? Что я? Я схожу с ума.
  Когда он очнулся было уже светло. О том, что это не сон, говорили следы и кровь. Однажды ему друг рассказывал о ребёнке пятилетнем. Это о знании предшествующей жизни. Ребёнок, смотря на ягоды рябины на снегу стал очень грустным. Затем, подняв глаза на своего отца, прошептал – жестокая штука, эта жизнь. Ребёнку пять лет. О чём мы говорим, пересекаясь на перекрёстках нашей с вами суеты. О чём?

  Было уже утро. Туман и холод сковали пространство.
  Человек смотрел с пятого этажа вниз. Он только что проснулся, закурил и наблюдал происходящее глазами ещё спящего человека.
  Там на остановке, посреди улицы лежало тело. Как-то нелепа была его поза, умершего под утро в рождество. Руки неестественно заломлены, а ноги разбросаны, как нечто не принадлежащее его голове и туловищу. Одет он был прилично. Это не был алкоголик, заснувший в нирване зимнего праздника. Это был труп, посиневший и застывший как пломбир по 3-50.
   Он, который внизу, видел человека в окне, в окне изрисованном инеем и причудливым гением декабря. Взгляд был прикован к этому окну. Ему казалось, что это единственный, кто его наблюдает ,странно, куда же делись волки, лес …обычно человек видит другие вещи перед смертью.
  Остановка сердца. Диагноз со всеми его латинскими закорючками. Бездыханное тело небрежно запихивали в кузов под причитания прохожих. В машину с цифрами 03. Скорая. В морг! – сказал санитар и закурил. А он стоял и смотрел на окно, не чувствуя холода, ветра и грубости санитаров. Я умер, - подумал он и эта бала даже не мысль, это было знание. Сожаление не о смерти преобладало в нём, сожаление о том, что не простил, не устроил, не пожалел вовремя, не до любил, не допел. Ещё много «не до». И заплакал бы, да слёз не было и закричал бы, да никто не услышит.
  Рождество,- сказал про себя человек, гася сигарету. Похмелье отошло на задний план. Ожидание праздников и надежд на светлое будущее сыграли в нём позитивную песню танцующей смерти. И грусть была умиротворяющей и счастье было мигом, существующим где-то на глубине пропасти его подсознания. В его не реализованном «Я».
  Волки стаей грызли коней, смерть приходила в мой дом, рождество праздновали как всегда, не задумываясь о дне завтрашнем, где кто-то может быть будет курить сигарету и видеть смерть, вспоминая о том, что умирают один раз и потому не имея опыта, умирают неудачно.