Вместе вспомним прожитое

               
Я написал две книжки воспоминаний, заканчиваю третью. Это нисколько не мемуары. Не так велик, не так знаменит я по жизни для претензий на интерес к моей заурядной посредственности.
 
На запросы бессонницы нечего выставить в строй,
Кроме пары чужими слезами просоленных строчек.
Перелистанных дней распиваю прогорклый настой,
А по чистой пороше листа расплывается прочерк...

Не жди от меня писательских наблюдений, глубоких откровений, художественных обобщений. В беседах я многословен, отвлекаюсь на детали, не держу тему, распаляюсь и повышаю голос, с трудом вспоминаю, с чего начал и к чему весь сыр-бор. Но однажды подумал я сам себе: «Вдруг одному-другому моему потомку захочется выяснить, от кого перенял он наследственную информацию: быть ленивым, взрывным и располнеть к старости». И тут - вот он, предок со своими заметками. То есть, я. Читай, если есть желание. А я буду рассказывать, что вспомню. Одно обещаю: постараюсь не очень привирать.
 
Способ, который мне по ленивости наиболее удобен, придумал не я. Это, грубо говоря, ПОТОК СОЗНАНИЯ. Я смягчил: ПОТОК ПАМЯТИ. Её сусек, учуяв приоткрытый канал, стал выталкивать из себя факты, не разбирая последовательности их происхождения. Некоторые события норовят проникнуть в повествование снова и снова, используя различные житейские контексты. Словом, излагаю, как привык: многословно, уходя в детали, распаляясь былыми страстями, забывая начало и обрывая себя на полуслове. Эту книжку можно читать с любого места, с любой случайно открытой страницы. Здесь нет строгой хронологической последовательности событий, разбивка по темам весьма условна. Не обессудь. Поток памяти диктует свои требования.
 
Всякая стихия бывает неуправляема. Листай странички – в каждой из них лихорадочно суетится моя незадачливая жизнь. Мои книжки раскрыли свои страницы для переклички автора с самим собой – из голодного и холодного военного детства, незрелой молодости в пожилую немощь.
 
По цветам, а то порошею,
Сам к себе, не унывая,
Гостем прихожу непрошенным,
Как ноябрь... после мая.
«Бредни,- скажешь, - небывальщина,
 Разве можно - сам к себе,
К старику явиться мальчиком,
С пересудом о судьбе?!»
Босиком, коленки сбитые,
Запыхавшись на бегу,
Через годы и события
В гости сам к себе бегу.
Что резоны мне запретные!
Баламут и егоза
Отопру замки секретные,
Гляну сам себе в глаза.
Огляжу всего опасливо:
Надо ж, шрам на лбу зарос! –
В пятом классе шваркнул ластиком
Второгодник Кривонос.
От меня таиться нечего,
Всё я знаю наперед:
В горе не поладил с печенью
В радость - дел невпроворот.
Повздыхаем вместе жалостно,
Полистаем молча жизнь.
Много в память нашу вжалось-то,
Лихо годы пронеслись...
- Что, старик, изнылись косточки?..
Что, погряз в плену оков?..
Время, как песок из горсточки:
Я - и здесь… …И - был таков…

Не скажу про других, но лично я в раннем возрасте начал строить коммунизм. Общество светлого будущего для всех! Что стояло за этим? Еда на каждый день, одежда на все случаи погоды, удобства в доме, а не во дворе при трескучих морозах, водопровод в квартире и электричество вместо керосиновой лампы. У меня много чего из этого не имелось. Зато были идеалы, всунутые в мозги вождями и пропагандой. А повседневность влезала в умственные процессы без входного билета и опровергала постулаты правящей идеологии - голодом, холодом, бесправием. Копошась в неясностях бытия, заплутал я. В мои теперешние годы саднит ранами на душе по многим решениям и поступкам прошлого. Это - фантомные боли израненной совести.
 
Немного о ней: Совесть располагается в человеке повсеместно. И там, где обитает непознанное понятие "душа": в сердце, в мозгах, в желудке. Угрызение совести желательно услышать до поступка, до принятия решения. Нужно чутьё и считанные секунды, чтобы услышать - совесть угрызает, если, конечно, она не утрачена. Школа — с горем пополам. Впереди – взрослая жизнь. Пробовал курить – стошнило. Месяц привыкал. Сунулся на местное радио. Поскольку имел к нему прямое родственное отношение. Тут папа когда-то работал главным редактором. Сюда и пришёл я после школы – начинать свой путь в журналистику. Никак не догадываясь, что информация есть самый неблагодарный жанр моей будущей профессии, я сунулся именно в редакцию информации. Имея богатый теоретический запас, накопленный в журналистских застольях у нас на дому, я предполагал истинную журналистику так: СОВЕСТЬ, ЧЕСТЬ И ДОСТОИНСТВО!

В редакции новостей безраздельно правила Ирина Григорьева. На стене её кабинета висело на гвозде пошлое изделие, имитирующее фаллос. Это была часть ствола молодого деревца вместе с корневой системой. Он ласкал глаз Ирины и доверял её сокровенное желание любому наглому взгляду. Итак, я сделал первый шаг, сообщив редакторше о своём вступлении во взрослую жизнь. Без особого энтузиазма она мне разрешила «таскать информашки». Я создал первую информацию, к моему выстраданному тексту редактор Григорьева приписала одно предложение: «Такие же мероприятия прошли по всей области». Подставила свою фамилию и выписала гонорар - мои сколько-то рублей - себе. Шёл 1958 год.

Ирина посоветовала сходить на крупное предприятие, взять интервью у директора. Вопросы продиктовала серьёзные: какую площадь занимает завод в гектарах, сколько и какие цеха имеются, какую продукцию по номенклатуре здесь выпускают и тому подобное. Слово «номенклатура» должно было придавать особую значимость заданию. Я старался не слышать, как само Провидение предостерегает: «Стой! Опасно!». Полная безысходность пульсировала: «Назад дороги нет!».
И я поплёлся на машиностроительный завод. Директор по фамилии принял меня сразу, как только ему сообщили фамилию – Розенберг. Когда определилось, что я только сын, а не Розенберг-старший,  известный журналист, директор вызвал к себе редактора многотиражной газеты и велел уделить мне серьёзное внимание. Меня, не глядя, пригласили поработать в заводской многотиражке. Через полгода безуспешных метаний по заводу редактор отчаялся добиться от меня толку, особенно получив из корявых рук фельетон на замдиректора завода, который вместо решения жилищного вопроса для рабочих ворует строительные материалы для своей дачи. Редактор велел мне поискать удачи в другом месте. С напутствием: «…ты или дурак, или большой журналист в будущем».
 
С таким напутствием я вышел за проходную завода и отправился наниматься в штат только что открытого областного телевидения. Там была потребность в неучах, поскольку телевизионное производство имело в штатном расписании законные должности типа «куда пошлют». Меня приняли в штат рабочим сцены с обязанностями помощника режиссёра. В этом ремесле я смыслил мало чего, но исправно бегал по поручениям режиссёра. Через полгода меня забрили в армию на три года. Должности в моих гражданских документах - заводская газета и помощник режиссёра - заинтересовали редактора дивизионной многотиражки. Его стараниями мне надлежало попасть в газетку, сразу после прохождения курса молодого бойца и принятия присяги на верность Родине и народу. На целых три года меня снова поджидал типографский "рай", из которого мне уже однажды показали на выход.
 
К счастью, многотиражки в армии аккурат к тому времени ликвидировали. И я остался выучиваться на командира танка. Сразу скажу, танкиста из меня армия пестовала нешуточно и небезрезультатно. Выяснилось, журналистов в танковой дивизии не производят. Но вождение танка, стрельба из пулемёта и танковой пушки получались у меня - достойно гордости. Как съязвил однажды на полигонных стрельбах полковник из штаба Белорусского военного округа, повторив несколько раз на все лады мою фамилию, "приготовили отличника Советской Армии для службы Израилю, вашу мать!". Так выковывалась главная мощь Советской армии – еврей срочной службы Розенберг. После срока в армии директор телестудии принял меня на прежнюю должность, но с условием, что я никогда не буду претендовать на повышение по службе. При ставке помощника режиссёра 60 рублей в месяц директор как бы навсегда заказал мне путь в журналистику! Впоследствии, с позором отставленный от директорства, Амин любил напоминать мне прилюдно, мол, помните, как дружно мы вместе создавали карагандинское телевидение? Помню! Шесть лет семья терпела эти заработки.
Я отважился на штурм заочного журфака. На экзаменах в университете блистал рассказами о великом будущем юного телевидения, кое-как отбивал теоретические науки общеполитического направления. И однажды своим чередом с должности не бог весть какой значимости и зарплаты получил под своё начало самое сложное - разваленную донельзя редакцию новостей, где в короткий срок поставил дело на лад. Меня подсадили на репортёрскую «иглу», каковое событие я признал символом свершившейся мечты, и, как мне казалось, это вошло в мою жизнь навсегда. Одновременно я защитил диплом университета, отказался от научного лицемерия в так и не написанной кандидатской диссертации. Я мастерил редакционную политику и параллельно закончил университет. Попутно отмечу, что без моего вмешательства в этот же период судьба жестоко наказала Ирину Григорьеву. Она навсегда изгнана из журналистики, поскольку была поймана и наказана судом за спекуляцию поддельными дипломами карагандинских вузов.

Моя практика отмечена рекордным количеством высоких оценок нашего творческого коллектива. А на первой странице моего диплома стоит виза научного руководителя: «Хорошо написано, искромётно. Но хуже, чем у Дзиги Вертова и Виктора Шкловского». После защиты диплома, в столичной газете «Огни АлаТау» был очерк главного редактора Вержбицкой - из всего нашего курса единственно о моём дипломе, как «о ярком свидетельстве современного явления в телевизионной публицистике". В те поры я полностью отдался рутине практического репортёрства. Снискал признание в программе "Время" Центрального ТВ. Пять лет длился мой триумф большого мастера дурить зрителей сообщениями о достижениях коммунистического труда и морали. Но как-то вдруг мне всё это стало неинтересно. Тут же меня за скандальный характер, как я поначалу думал, принудили уйти «по собственному желанию» буквально в никуда. Это случилось в символичные 33 года, в возрасте Христа. Короче, из журналистики, едва, казалось, я ухватил её под узду, меня опять турнули.

Мне принципиально важно определить для себя – была ли эта жертвенность достойным позывом мечты, или была она дуростью заблудшего ума. Потом была киногруппа Министерства угольной промышленности, областное радио и Казахское радио, окончательное изгнание из журналистики, выезд в ФРГ. Единственно, за что теперь безутешно казню себя, так это потери семьи во имя моей неблагодарной самоотдачи делу отечественного телевидения и радио. И я с поздним осознанием вины признателен всем родным и любимым, что терпели и жертвовали ради меня.

От рожденья до смерти протянулось тире,
Словно "верьте-не верьте" в рисковой игре.
То закаты-восходы, прозренья и тьмы,
То гримасы природы, то каприз сатаны.
Помыкает законом заносчивый случай.
Своевольно исполнит - где хуже, где лучше.
От броженья ума до смятенья души 
Захлестнулась сума - не приемлет гроши.
Окрестилось тире вертикалью с вершок,
Подчинился игре - и в руке посошок.
Заплутали дороги, заплелись в лабиринт.
А натёртые ноги заблужденьем саднит.
Распалённым дыханьем испарилась роса.
 И в слезах покаянья расплескались глаза.
Суховейные ветры горизонт замели.
Откровения веры - в закругленьях Земли.
От рожденья до смерти заполняешь тире,
Вопреки круговерти в опасной игре...
От прозренья ума, просветленья души
Собирает сума бриллиантов гроши…


Книжки под названием «Забияка» и «Болтун» можно прочитать в электронной версии по адресу, указанному в низу страницы. Третья книжка «Полюса» в стадии завершения. Оплата не предусматривается. Читайте для радости общения с себе подобным.
 
Трижды изгнанный из профессии - журналист Валерий Розенберг.