Свиристель в рябиннике, снегирёк...

Свиристель в рябиннике, снегирёк, на повислой берёзе - чиж,
писаный в репейнике щеголок - вот и все наши райские птицы
глухозимья. Свистульку их глиняную, проходя перелеском, опушкою распознай, расслышь.
В гущину голых веток до рези в глазах вглядись, попытайся остановиться

и припомнить: детство, рынок птичий, морозец, валенки, из-под полы манки,
где пернатые пленники за проволокой вспрыгивают, толкутся.
Прикупить бы пару сиженную щеглов, да барыги в цене ловки;
не возьмёшь их на опохмел - капиталы всерьёз куются...

То ли сердце щемит, из ковша ль деревянного, оцинкованного ведра
предлагает родина сыновней любови испить к родимой земле,- водицы
ледяной пригубить, неотступной, как гудящие на ветру провода,
осторожный скрип в дому твоём под ногой неприкаянной половицы.

Голову чуть запрокинешь к голубизне небес, а там - огнегрудый гость
раздувает дудки своей остывающий уголёк прилежно, самозабвенно.
И не сразу поймёшь: всё, о чём думалось, мечталось - вдруг разрешилось, сбылось
средь равнины оснеженной под эти звуки решительно и мгновенно.

Достоверней и крепче поющей птицы на ветке не бывает, учти,
связи с древом своим родовым, корнем наследственным в землю
уходящим глубже, чем, рождающие плети лесных ручьёв, ключи,
голос крови и тишина, что тебя пред явленьем строки объемлет.