пасынки мироздания

так мы их родили. песня лилась в басни, в слово лилась песня. мы ее рождали. в лесах пагуба росла, росло одиночество под сенью дерев. впервые я взглянул на нее, содрогаясь от нахлынувших волн. волна гнева - волна страсти. убаюкивала она меня, мимозная, генеральная. в сытости я почивал, соединялся с одиночеством в преступном желании. что-то никло к лицу, падало что-то в грудь. поблек рупор. поник радар сонма. там, в этой вершине я услышал голос, дивный голос, предпочитающий ни в чем не отражаться. хотел я его услышать - узреть я хотел его своими словесами. сотня была в моей руке, сотня околдованных десниц. припали они к моим коленям, просили, молили - оставь нас ,успокой эту вечность, вечность ведь родник, вечность - слово.
и слово я взял в руки и разделил на всех, каждому по жирному куску. слово вошло в уста. слово заговорило, заговорило, опороченное, завещало, благословленное. так я начал говорить. эти десницы были устами - моими устами в пропасти лишения. они хотели исчезнуть - в зыбь хотели окунуться, переродиться в звуке, преворотиться в безумном желании - так я нищал, терял последний грош. слово было вечностью, оно меня поражало остовом колокола, сияющим копьем - входящим в опровергнутое сердце. в сердце был я - сердце было мертво. там где я был, там не было ничего, там была пустыня. и вот, пустыня пустила корни, пустыня проросла - дивными злаками проросла, заколебалась от нахлынувшей боли. боль родилась в этот момент - боль чревовещания. чрево в эту минуту заговорило, выворачиваясь в муках рождения слова. слово было гонцом - вестником было слово, одинокое, безумное в этих оковах. оковы должен снять - со слова должен снять оковы - чтобы оно стало свободным - свободным навсегда. и вот, снимая оковы, срывая эти каторжные цепи, эти ничтожащие кандалы, увидел я что они снова отрастают, как прометеева печень. вечные оковы, вечно возрождающиеся оковы - такими я увидел этих своих детей, пасынков мироздания.