Послежизнь

Я шел по разбитой тележными колесами, насквозь пропитанной нескончаемыми дождями, глинистой дороге. Чавкала жижа под ногами. Небо было серым от тяжелых туч, беременных очередными, новыми ливнями. Сам вязкий, густой, как кисель воздух был пропитан мелкой водяной взвесью. Казалось, что этот мир, так же, как и человек, обретающийся в нем, на три четверти состоит из воды. Только эта природная жидкость была грязной, как в лужах, усеявших мой скорбный путь. Ноги постоянно вязли в этом непролазном, чавкающем болоте. Я упорно шел вперед. Туда, где чуть теплились огоньки убогого жилища. До поселка оставалось еще несколько километров. А солнце, спрятавшееся за плотной пеленой туч и сгущавшегося вокруг меня тумана, окончательно отказалось светить в этом мире. А может быть, его тут и вовсе не было? Кто знает. С трудом передвигая ноги, я дошлёпал до крайних лачуг в этом поселке уже в сумерках. Но еще вчера моя жизнь представлялась совершенно иной. В большом и обустроенном, индустриальном городе. С электрической иллюминацией круглые сутки. С неоновыми витринами. С плотным потоком машин на асфальтированных автотрассах. Со всеми удобствами современной цивилизации. Но это осталось уже во вчера, растаявшем в глубокой пропасти времени…
А здесь я брел по такой глухомани, что ни сказать, ни обсказать, ни передать в словах. Усталый и измотанный, я добрался до первого попавшегося сарая. Заполз в старый хлев, где отвратительно воняло прелой, прошлогодней соломой и все пропиталось навозом и испарениями животных. В ветхом строении с прохудившейся крышей, тем не менее, оказалось пусто. Ни буренки, ни свиньи, ни кур с гусями, вообще никого. Измученный, я свалился на пук гнилой соломы. Но сон меня не брал. Всю ночь до рассвета метался я словно в бреду. И это состояние бредившего наяву, с пугающими галлюцинациями, с горячкой и страшными видениями выматывало душу, как ничто прежде в моей размеренной и упорядоченной жизни обычного городского жителя. Едва стало светать, меня немного отпустило. Измочаленный ночной борьбой с призраками надвигающегося безумия, я выполз наружу. Унылая картина покосившихся хибар не способствовала моему утреннему оптимизму, а только углубляло чувство отчаяния и одиночества. Странные люди. Редкие прохожие бросали косые взгляды на мою фигуру. Сгорбившуюся и плетущуюся вдоль облупленных стен из раскисшего самана. Трещины, из которых явственно торчала черная, гнилая солома, осыпающаяся глина вперемежку с навозом, прихотливые узоры, разбегавшиеся паутиной по этим стенам, приковали всё мое внимание. Я шел, ощупывая пальцами эти косорылые кирпичи, необожженный саман, из которых были сложены оседающие строения в этом жутковатом поселке.
Внезапно резкий толчок в спину послал меня лицом прямо в грязь. Я плюхнулся. Глиняная жижа потянула меня в свои объятья. С трудом мне удалось вырваться из ее плена. Стоя на четвереньках, я обернулся. И тут же получил следующий удар ногой. Прямо в лицо! Нога размахнулась опять, и человек, чьего лица я не мог увидеть снизу, со всей мочи заехал мне в живот. Я застонал и снова плюхнулся в грязь, словно стараясь нырнуть поглубже и избежать новых ударов. Но мне не удалось увильнуть. Два дюжих парня с на редкость уродливыми чертами резко выдернули меня и поставили на ноги. На дрожащих ногах я вихлял и шатался, вытирая кровь, обильно сочившуюся из разбитого носа. Передо мной стоял, ухмыляясь, коренастый, пожилой мужчина. Его поросячьи, заплывшие жиром мелкие глазки не выражали ничего хорошего. Недельная щетина, бугристая, в оспинах, кожа, огромное брюхо, свисавшее из-под ремня. Толстые ноги, обутые в крепкие, высокие сапоги. – Ты откуда такой, - буркнул он, - новый жмур? Пойдешь с нами.
Двое его подручных потащили меня, так как сам я уже не в состоянии был передвигать ногами. Меня притащили в не менее убогое, чем хлев, где я провел ночь, здание, разве только побольше и с окнами, если можно назвать так узкие, бельмастые бойницы, затянутые чем-то тусклым и непрозрачным. Покосившаяся крыша, едкая, удушливая гарь от дымной печки. Чем, интересно, топят в этом краю? Какая вонь! Меня втащили внутрь. Свиномордый толстяк тут же объявил, что, являясь местным судьей, стражем порядка и исполнителем наказаний, он утверждает вынесенный мне смертный приговор, который будет приведен немедленно. Его помощники больно ткнули меня сзади в сгиб колен, и я упал на четвереньки в дверном проеме. Молнией сверкнула сталь, и лезвие дверной гильотины отделило мою голову от туловища. Но, как ни странно, сознание мое продолжало жить. Сам я покинул прежнюю бренную плоть, в которой еще секунду назад обретался. Мое новое существо теперь ничем не отличалось от местных жителей. Пародией на человека мне суждено теперь влачить жалкое существование в этом проклятом месте. – Отведите новенького на кухню, - распорядился местный староста, - пусть отработает свою жратву. Будет чистить котлы. И только после этого получит еду.
Меня увели все те же двое бесчувственных конвоиров. На кухне было не менее мерзко, чем в хлеву. Но обоняние мое уже притупилось. Покорный и забитый, я принялся чистить песком закопченные котлы. Вскоре принесли мясо. Освежеванное, со снятой кожей, свежее, красное, с черными пятнами запекшейся крови. Парное мясо. Мышцы, жировая прослойка, легкие, печень, кишки, желудок, всё разрублено, всё порционно разложено на грязных деревянных подносах. И только увидев белый, выскобленный череп на отдельной блюде, я вздрогнул, осознав, что это мое прежнее тело послужит нынче трапезой местных обитателей. И понял, что ад это не другие, ад всегда мы носим в собственной душе. После чего проснулся…
Многое другое, страшное, ужасное, было в этом моем сне. О чем не рискну говорить. Язык немеет и отказывается ворочаться во рту за стиснутыми зубами. Но память об этом видении вряд ли покинет теперь мое бодрствующее сознание. Завтра пойду в церковь, пройду Таинство соборования. Надо исповедоваться перед ним.

26. 12. 2020 г.