Герои спят вечным сном 92

Начало
http://www.stihi.ru/2020/01/16/625
Предыдущее:
http://stihi.ru/2020/12/03/9483

 ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ВТОРАЯ
ТОЧКИ
 

Самый хороший способ испортить отношения - это начать выяснять их.
Уинстон Черчилль.
 

- Иди сюда, - поманил Федос Буканин Митю, - мой будешь.
- Как твой? – Спросил Деменок.

- Со мной в качестве связного - по болотам бегать. Лучше тебя, сказали, из малых мокроступника нет. Именно маленький зачем? А вот: чтоб даже в бинокль с кочкой спутали, потому как средь бела дня в виду неприятеля надо прошмыгнуть. Сумеешь ли?

- Ну, если только бегать – то могу.
- Лишь это. И ещё: приказы точно выполнять, без самодеятельности, хоть что там случись.

- Понятно. Пусть так. Всё же лучше, чем с птицами. Знаешь, дядя Федос, чеглока этого боюсь: пронзительный очень.

- Бывает, да. Я в детстве, не поверишь, петухов опасался – не любили меня. Один особенно - клювачий до усмерти. Вообще проходу не давал. Ну и надоело, кто б ведал, как. Иду раз с колодезя, а он, подлец эдакий, пристроился сзади – в ногу долбануть. Я тут разворачиваюсь и ведро воды ему на голову! С тех пор он меня бояться стал: чуть завидит, скорей под защиту плетня.

- Ты! Воевал с петухом! Вот так сцены у фонтана! Ты ж никаких тварей не обижаешь! Одних фашистов только!

- И всё же голову курице отрубить привычен, барана зарезать, свинью. Однако чеглочок - не ровняй: птица ловчая. Для серьёзного дела нужна: прочь поединки – миром следует брать.

- Ага, дядя Федос. Они все: и конь, и собака, и гусак даже, - власть чувствуют и хотят власти от человека. У меня же массы не хватает до умения властвовать.

- Поправимое дело, Митенька, нарастишь массу. Главное, замечай, сколь далеко та власть распространяется, да над собой её держи.

- Ладно. А чего делать-то будем?
Поедем теперь же. На станции в буфетной надо углядеть Василия Жукова – свёкра вашей Нины. Знаешь его? – Митя кивнул. – Или Тучкова, или Сырцева.

- Люсьена? – переспросил Митя.
- Да. Генку Сырцева, - не Михаила. У кого-то из них, если дадут, надо взять мину и мне принести. Самому же к обозу добежать с известием о ней.

- А если не дадут?
- Дождаться следующего из этой троицы на следующий день и далее.

- А потом?
- Потом я уж буду становить её.
- Куда?
- Под Селечовом. Второй столбун от моста, восьмидесятая шпала вперёд по ходу.

- Как становить?
Положу, будто камушек. Да, кстати, мина может тикать, но ты не пугайся. Время у неё не до взрыва задумано, а до активации волоса: перестанет тикать механизм, и волосина приготовится отсчитывать колёсные пары по осям, чтоб не паровоз взорвался, а вагоны с грузом. Понятно тебе?

-Ага. Хорошо, что объяснил про механизм, ни то бы я забоялся этой мины. В руки он её отдаст? А если тяжёлая?

- Не знаю. Может указать, где спрятал. Тогда сам не лезь туда, перекажи мне только. Вообще – по обстоятельствам. Надо глядеть. Главное – без даже малейшего риска: опасайся знакомых морд – это тебе понятно. Мелькнёт Кузьмин какой-нибудь, пролезь под паровоз, прижмись за рельсой, заколесом иль иначе выкрутись. Полчаса стоянка – водой заправляют. Не получится снестись с машинистом – ну и ладно. До следующей встречи. Такое допустимо – пересидим сколь понадобится. Не обнаружишь опасности, дуриком ступай. Тормознёт незнакомый полицай, что будешь делать?

- Мыло.
- Как?
- дай мне кусок мыла. Скажу: тётка Марья велела племяннику отнести.

- Чья Марья?
- Тучкова. У станции живёт – по Кладезю природница. Случись чего, прикроет меня.

-« «Что же это за непонятная страна, - стукнул ладонью колено Федос, - в которой даже такие малыши знают Военную Тайну и так крепко держат своё слово?» * Детишка милая. Следует уцелеть любой ценой и прогнать напасть с нашей земли. Иначе – не будет уцелевших. Понимаешь ли?

- Конечно, да.
Федос обнял Митю, притянул близко-близко. Щёки их соприкоснулись. Мальчик услышал биение сердца «Архангела» и понял, кто на память пришёл: Серёжа, сын единственный. «Надо же! гитлеров вздумалось ему глядеть! Век бы эту дрянь не видел!» Ком подступил к горлу, хлынул поток слёз, но большая ли важность, ведь и Федос плачет, не отводя глаз. А прочие (Митя знает) мигают на сторону, поскольку ведомо, о чём тут горе.


***

«Что такое! Что за срам! - Воодушевлённый адреналином от удачной кражи листа, Дитер чуть на ровном месте ни наткнулся. – Разве это воин? Сопля мокрая». – Сказал гитлерюнге, и был он не одинок во мнении.

Прогуливаясь меж возов, Ирина Евгеньевна многое подметить смогла, о многом призадумалась. «Есть законность Калужская и Казанская», кажется, так писал Владимир Ильич Ленин. «Что положено Юпитеру – не положено быку». Чей афоризм, Ирина Евгеньевна не смогла припомнить, но язва в сердце, нанесённая Сулимовым обида, с каждым новым наблюдением в геометрической прогрессии растёт.


***

- Слушаться тебя буду, - шепнул Митя, - чесслово – незаметно постараюсь ходить. А поймают, обосрусь со страху, облююсь и картавить стану, словно дурачок.

- Лишку хватил с блевотиной, - сказал Федос, унимая ретивость ассистента. – Любой перебор опасен. Что до мыла - очень хорошо придумал, да. Тётку на станцию не пустят. Детёнок – куда ни шло, тем более, маленький. Но лучше прямой встречи с охраной оберечься, переждать.


***

«Дай палец – руку откусит». «Туда спокойней, нежели обратно». Пауль Гэдке глядит из полутёмного коридора в ярко освещённую палату на кровать меж окон. Там, утонув среди подушек, зияет провалами глазниц физиономия Шлютера. Каковы метаморфозы военного времени! Эк она его! Несчастная, обездоленная тварь явилась миру за месяц с небольшим из самодовольного, полного сил молодчика.

- Здравствуй, Вилли! – Радостно воскликнул Пауль. – Наконец-то! И тебя к нам!
Шлютер мигнул, выдавив пересыщенную мутнотой слезу.

- Очень хороший знак, мой друг, - продолжил Пауль докторский дифирамб. – Туда обычно кладут безнадёжных, чтоб тебе знать. Ну… не совсем умирающих, а тех, над кем готова беда разразиться в любую минуту. Я рад, что ты здесь. Завтра, может быть, поставим пластинку, и через неделю – домой.

- Пластинку? – Скривился и без того косомордый Шлютер. – Опять этот негодяй будет копаться в моей голове! Я не согласен.
- Кто негодяй?

- Гамулка. Он уже однажды чуть ни угробил меня.
- Если так, - миролюбиво произнёс Пауль, - не надо нам его, пусть отдыхает. Пластинку и я поставить могу.
- А он! Он! – Захлебнулся Шлютер гневом.
 Кто?

- Шиммель. Он там остался? Ему опасно?
«Выкручивается, змеёныш», подумал Пауль, а вслух сказал: - Сколь можно понять, и Шиммеля переводят.
- Всё затем, чтоб этот с ней! – Голос Шлютера сорвался на визг.

- Тебе нельзя нервничать, Вилли. Давай разберёмся, кто с кем, и успокоимся.
- Успокоимся! Не говори со мной, как с дурачком! Я этого не потерплю!

- Конечно, мой друг. Надо равновесие обрести. Даже мстить легче с ясной головой и холодным сердцем. Ты же теперь походишь на… Как это?.. На человека, не вполне собой владеющего. Таковым всё простительно, в серьёз их не воспринимают. Если хочешь поставить кого-либо на место, давай сперва поставим на место тебя?

- Давай. – Скрепя сердце, согласился Шлютер. Видимо, жажда мести оказалась сильней врождённой истеричности.
- Расскажи по порядку, что огорчило тебя?

- Он спит с ней, - подтянул сопли Шлютер, - а меня!!! Как собаку выкинули!
- Кто спит?
- Мюллер! Поганый санитар!

- Господи! – Расхохотался Пауль. – Этот? Не слушай никого, честное слово. Католик, уткнувшийся в свою Вульгату, * к тому же, наци до мозга костей (спит исключительно с «Майн Кампф»). Строит нас всех в ряды по части идеологии (хоть в овраг ныряй). Финку по пьяни за провокационную фразу о Фюрере морду набил! Не веришь, хоть у кого спроси – так и было. Он лучше удавится, лучше отрежет себе всё на свете, чем коснётся чужой промежности, всякой дрянью, тем более, брезгует. Ты нечто спутал, Вилли. Хочешь девочку, возьми талон.

- Разве можно?
- По средам и пятницам, да. Раненых офицеров – в первую очередь.
- Сюда приходят?

 Конечно.

- Пауль! Верный товарищ! Можешь ли мне обеспечить Клару!
- Нет.
- Почему?
-Её убили.
- Как! Когда! Зачем!

- В ночь твоего поступления сюда. Ты, должно быть, спал и не слышал: взорвались казармы, ротационный пункт и клуб (он же в центре).
- Неужели! Все девочки погибли?

- Лучше бы все. Разгрести лишь на третий день удалось. Там, знаешь ли, живые лопались от зависти мёртвым.
- Но их же заменили, я надеюсь? Заменили, это же так?

- О, конечно. Да здравствует мир сбывшихся надежд.
- И как же? Кого ты порекомендуешь, Пауль? Кто нравится тебе?
- Советы в данном случае не вполне уместны. У них, знаешь ли, есть проспект. Я принесу, и сам выберешь.

«Как он ненавидит, и кого!» Всем опасность, причём, наиподлейшая. – Доктор Гэдке поперхнулся глотком воздуха и выдохнул, оказавшись на крыльце, ровно там, где в ночь появления Риты беседовал с Мюллером. Прямо в такую же позу встал (подумать только!) – Да. Опасность всем. Шлютер – трус. Именно трусость подвигла его в СС податься: Оттуда (виделось) легче присесть где-нибудь в кабинетике. Я бы на его месте – на завод, к станку.

Какая была экспедиция? Первая, да, и сразу ранение, причём, кишки младенцам вынимать не довелось, а значит, вряд ли сопьётся. В том-то его удача и есть: не до конца сломан. Желание затуманить рассудок среди карателей - острейшее из желаний. Возможно, даже преобладающее над первоестественной потребностью - поесть или поспать. Это бывает, когда мучает совесть, либо то, что от неё осталось.

 Итак, Вилли – трус. У трусов ненависть особого свойства – реакция на страх. Если страх толково спрограммировать, умело культивировать и безошибочно выдать в нужный момент, вы получите послушную, гуттаперчевую массу, готовую верить любой картинке и следовать любым, отчеканенным командным тоном инструкциям.

Чем больше реальных или кажущихся опасностей грозят такому индивиду, тем гуще, лютее чувство страха, тем здравый смысл хуже с ним справляется. Конвульсии - на ниточке подвешен. Возможно, приступ ненависти тут с родни крику боли - диссонанс с реальностью вообще болезнен. Все мы влипли в этот диссонанс, все, но Шлютер – на особый манер: самолюбование – вот что во главе угла. И значит: каждый конкурент (краше меня) достоин смерти.

Это не случайный выплеск, не серия пульсирующих истерик, но явление стабильное, черта характера (если хотите), психоз - стойкий пожизненный. Психозы бывают индуцированными, то есть наведёнными. А если говорить максимально просто – заразными. Где он заразился? Кого заразит? Нет. Вернее сказать: кого подомнёт зубчатое колесо немотивированных страхов?»


***

- Был на острове, - спросил Сулимов Сыню.
- Нет, Дмитрий Данилыч. Сначала – к вам. Каков расклад? Как видите?
- Сам объясни. Ты больше знаешь. Я же тут на правах погонщика подвод.
- Что сказать: беглецы в ужасе и недоумении; остальные молчком – каждый за себя, глазами долу стоят.

- Прекрасно. «Кулешок» замешан, только доварить. Верни на место беглецов. Ночь – для поднятия «опары», утром - допрос. Начинай с Яшина и вверх по алфавиту. Голуб – под конец. После него Бойцов, Амельченко и Аверин – за ними особый глаз.

- Почему?
- Нервы у последних - только подумай.
- Правильно, подумал. Будет так.

- На нервах (имей в виду) надо играть умеючи: политическая подкованность и буквоедство по части идеологии – первый козырь. Понимаешь ли?
- Конечно. Пролетарского интернационализьму, а так же инциндентов с пурманенцией, как огня, боятся.

- Вот-вот, именно о том же и я. Всех допрашивай лично, один при закрытых дверях. Наблюдателя снаружи посади, обеспечь возможность подслушать допрос. Вдруг кому-то захочется обдурить политрука по простоте душевной! Афоню назови Паршивцевым сразу, и будет тебе полный расклад. А мне даже близко там не стоит появляться до завершения твоей игры. Денис – предатель (пока предатель). Его характеристики попадут к немцам раньше, чем ты закончишь «разбор полётов». Писанину Мынора отдай Афоне (если возьмёт), будто бы украл: полное совпадение с Денискиной мазнёй. Примерно таков сценарий. Да, кстати, Рязанцева – из игры вон. На Палешь его, в лазарет. Мынора тут оставь снайпером – пригодится.

- Почём вы знаете, что Рязанцев самогоном отравился?
- Впервые слышу, но звёзды, стало быть, эдак сошлись. Рязанцевым я буду заниматься сам. Он такой же террорист, как Мишка Эдисон. Голуб (Паршивцев) – военный лётчик. Может перегнать самолёт в ту или другую сторону (под задачу игры). В анкете он это не заявил. Скажи, что знаешь, и будет ему от меня привет. Немецкого пилота я бы шлёпнул. Местный деятель, подчинённый Фихтенмаера: столько перебито им баб и ребятишек на дорогах! Карателям - сто очков вперёд, и вряд ли понимает, кого вёз. А впрочем, тебе видней, Алёшенька.

- Допрашивали пассажира?
- Нет. Замкнулся. Диверсант – эвона - тут сказали бы. Настоящий джентльмен из-под колоды! В твоём присутствии «раковину» вскрыть могу, если считаешь нужным.
- Считаю.

- Изволь, пожалуй. Будет белка, будет и свисток. Смотри ты: кушать ему подано. Пусть поест, а то на голодный желудок ничего не выплеснется, кроме желчи. Верхом повезёшь?

- Нет. На Кабыздохе – так спокойней. В отъём какой-нибудь. Расквилить его, и пусть с былым и думами дозревает до завтрашнего вечера.
- Гляди, чтоб не повесился, как Раиса.

- Руки связать, да. Охранять бесконтактно. Дать возможность выстроить линию защиты… Что он собирался ловить, как думаете?

- Ох, Алёша! любая тут бессмысленна затея, будто из песенки:
Есть в пограничной полосе
Неписаный закон:
Мы знаем всех, мы знаем все -
Кто я, кто ты, кто он. *

Причём, до третьего и тридцатого колена знают. Беженцы чужие? К ним, поди кА, доберись. Раиса, вон – на пустяке попалась, собственный страх убил.
- А тот, Лаврентьев?

- Пролётный гусь. Авария. Вряд ли он к нам имел отношение – бери выше: ПЦБ – политический центр борьбы с большевизмом (в его бумагах прочёл), немцы против партизан это не пускают – через фронт, пожалуйста. А конца ему приделал, поскольку хитёр как змий, вряд ли с ногтя переиграешь. Хватит! Натерпелись! От тебя бы как пить дать ушёл. Представь себе: высадится такая зараза в советский тыл! Пока отловят, сколько бед успеет натворить?

- Возможно вы и правы. Ориентировка пришла: антисоветское вооружённое восстание ПЦБшники эти планируют поднять в районе от Северной Двины до Енисея и от Заполярья до Транссибирской магистрали. Перманентная революция прям! Идейно подкованные и обученные группы должны захватывать арестантские лагеря, освобождать и вооружать отряды заключённых, двигаться в южном направлении, расширяя район действий. Лаврентьев – координатор у них какой-то.

- Да. Профессиональный головорез, со стажем. К тому же (повторюсь ещё раз), знаю Лаврентьева, с пятого года знаю: охотился за ним, как за контрабандистом, грабителем экспедиций. Не раскалываемый, упёрт до предела. По горло в крови!!! Для всех возможных на этой земле властей преступник, для интервентов и белой эмиграции – тоже. Самураям с китайцами насолил. «Монгольский бог» кишки ему выпустить намеревался. Вообще, нечего терять таким, как он, и обретения исключены: везде высший приговор. Немцы – последняя ставка, и то потому, что фашистский режим с прочими не сопряжён. Да, кстати, Афанасию о нём обмолвись.

- Про Лаврентьева сказать?
- Про Сушнова. Сушнов Александр Андреевич – так звали нонешнего гостя мать с отцом. В советском (читай – немецком) паспорте написано иначе. Однокашники тоже звали Сушновым, в частности – Кирилл, племянник моей жены, младший брат Егора Детинцева.

- Где теперь Кирилл?
- Умер от ожогов после взрыва на линкоре «Императрица Мария». *
- А этот – Сушнов?
- Не знаю. Больше ничего о нём не знаю, но он меня скорее всего вспомнил, поэтому вряд ли станет имя скрывать.

- Его документы?
- Кружилин забрал или кто там? Ну да, Степану передали вместе с пистолетом и парой гранат.
- вы смотрели?

- Глянул мельком. Иная личинка с той же начинкой: Национально-трудовой союз нового поколения – называется. Партия считает себя тем политическим рычагом, который сможет в условиях мировой войны играть роль «третьей силы» в борьбе между нацизмом и коммунизмом. Враг (наряду с большевиками) – иноземный капитализм, немцы тоже, а чтоб их не пугать, - это англо-американские еврейские капиталисты, которым Сталин продал Россию. В качестве альтернативы коммунистической идеологии НТСНП предлагает новую идею — национально-трудовой солидаризм, где нация определена как корпоративная общность с единой культурой, единым государством и экономическими интересами. Серьёзная заявочка была бы для февраля семнадцатого года. Теперь же! Эмигранты в большинстве своём отвергают НТСНП из-за ставки на Гитлера, немцы Российскую государственность априори не приветствуют, но их разведка и с таким чудоюдом готова играться. С точки зрения Сушнова Егор с Лизой и домочадцами (сколь можно понять) – внедрённые в советскую систему потенциальные соратники. Так-то, Алёшенька. Все мы, бедолаги, живём, а сами ни сном, ни духом не знаем, какой чёртик на нас из какой шкатулки выскочит.

«Откуда у него такая осведомлённость?» – с невольным подозрением подумал Сыня.
- Напасть, Алёша, не сейчас миру явлена. – Угадал его мысли Сулимов. - Эта политическая организация возникла в 1929 году в результате объединения Национального союза русской молодёжи Болгарии и Союза русской национальной молодёжи в Югославии.

- А тех, борцунов с большевизмом, откуда вы знаете! – Не выдержал Сыня сердечного порыва. – Канал какой-то есть?
- Конечно. Читаю по мере сил коллаборационистскую периодику.

- Скажите канал!
- Quien sabe? Кто знает? - произносят индейцы, когда не хотят проговориться о том, что думают. С тебя, Алёшенька, довольно Анфима. На местах сидят ребята – не поминай имён всуе лишний раз.

- То есть как? То есть почему? А потом их за жопу, словно врагов!
- Успокойся, пожалуй. Не пропадут. Древние там завязки, из центра тянутся.

- А Детинцев?
- Нет. Никогда. Полный дилетант в нашей профессии. Выполнил проводку, и конец войне – пусть председательствует. Что до Сушнова - устрица, говоришь, моллюск?
- Да, сколопендрия. Аккуратненько надо бы расколупать.

- Сороконожка, стало быть? На случай игры правильный псевдоним. Разве, немного длинноват, а так - в точку попадание. Сороконожки предпочитают антисоциальную жизнь, обитают в одиночестве. Особенности поведения вызваны чутким восприятием света и красок. Поэтому любое животное автоматически становится мишенью для атаки. Сбежать от сколопендры практически невозможно, ведь она очень быстрая и ловкая. Утраченные лапы, между прочим, вырастают после линьки, но могут отличаться в размерах.

- Значит (вы считаете) лучше нарочито не дразнить?
Правильно. Мимоходом следует. Не с ним на его языке говорить стану, ты же в оба слушай и гляди, только антисоветских блошек с заднего крыльца не лови за мной. Пользы мало от них. Обедал? Нет? Тогда пойдём к костру.


***

Бывают точки – стартовая и финальная. Бывает ещё та, за которой ни старта, ни финиша. Крайней зовут её: куда ни глянь, всюду обрыв. Однако, до тех пор, пока держишься твёрдо, паника не уместна. Пауль как-то вдруг оказался меж тремя крайними точками.

Первая – Шлютер: такой друг, с которым и врагов не надо. Цивилизованность и нормы приличия «сидят» на некоторых людях очень непрочно. Взрослый оказывается весьма испорченным ребёнком, который нуждается в строгом воспитании, но, увы, уже не способен его получить. Чужую жопу за свою Родину обещают рвать те, кто на деле может драть только собственную глотку. Рукокрылый, вот он кто: внешний вид летучих мышей хорошо вписывается в дьявольский бестиарий, а сущность также таинственна, как отражающийся от предметов ультразвук.

Вторая точка – Рита. Отец написал: «желательно, ей остаться в госпитале». Только это написал, и больше ни слова. Финк же? Всё тесней сжимает клещи, но они (в сравнении с опасностью, недосказанной отцом), малая беда.

О третьей точке даже помыслить страшно. Имя ей – Земпелин с Мюллером и Ниной. Сверху доктор Гэдке видел всё: и как она в объятиях «призрака» упала в овраг, и как выбралась, и как директор беседовал с ней по поводу (надо полагать) лезвия в спине.

Далее – по ходу событий вплоть до изгнания Шлютера смотрел в окошко Пауль, дабы убедить себя, единственного наблюдателя, в том, что наблюдатель действительно единственный. Со второго этажа за крышей докторского домика не видно, в обе операционные никто с утра не входил, а вдоль торцевого окна стоит кровать Эркенбрехера.  на третьем с фасада вязы, в коридоре только он, - из рентгена и лаборатории все ушли обедать. На первом пищеблок, вотчина Марии.

Итак, треножник. Фигура весьма остойчивая. Следовательно, придётся стоять у трёх краёв сразу, стоять и не качаться, иначе, заденет остриём какая-либо пакость, будешь тогда знать!..


***

Тут уж кончили. Гаврил Дуганов домывал посуду.
- Что, Давыдушка, - спросил Сулимов священнодействующего над котелком партизана, - с нами идёшь?

«Странный вопрос, - будто от зубной боли, скривился политрук. – Какая там самодеятельность: «иду, не иду!» Список отряда загодя утверждён. Ваньку валять перед подчинёнными не хорошо». – Пробормотал мысленно Сыня эдак-то и осёкся: Предупредил ведь Данилыч – то ли ещё доведётся услышать!

- Я? – Переспросил Давыд. Сулимов крутанулся было, рявкнуть (негоже терпеть от рядовых такие ответы), да вовремя сглотнул резкое слово. - Вот, Алёша, - указал на Ирину Евгеньевну генерал, - это забери ради всего святого.

-В чём дело? – Удивился Сыня.
- Не понимает, что такое боевой приказ. Опасно оставлять. Подобное не лечится. Считаю необходимым отправить в тыл. Туда, где ворон злой костей не заносил.

- Отправим, Дмитрий Данилович. Какие наши годы. – Сказал политрук и повернулся спиной к объекту отправки.
«Все вы тут!!!» - Включила бы «репродуктор» Ирина Евгеньевна, только слушатели как-то вдруг «рассосались» на предмет внимания к её персоне. Пришлось вцепиться в грядушку телеги с тем, чтоб оказать сопротивление. Но сработал закон «неуловимого Билла», которого никто не ловит.

«Дайте срок, - сказала себе отчаянная женщина, - ужо я вам устрою! Век не забудете меня».
 

1.      Аркадий Гайдар.
2.      Библия на латыни.
3.      Сергей Михалков.
4.      Севастополь - 7 октября 1916 года.

Продолжение:
http://stihi.ru/2021/02/17/9822