Новый старый

Я гляжу в новый мир, и мне удаётся
разглядеть чьё-то небо на дне колодца,
что был выкопан кем-то, живущим прежде,
в абсолютно пустой для него надежде

на практичность предъявленных зимам взмахов
продырявленной радостями рубахой,
и на грешные мысли по ходу жизни,
управляемой бесом, что снов капризней.

В этом мире уже не елозят кожей
по тому, что забытой душе дороже,
и отнюдь не виляют дешевым задом,
если сверху поморщатся, мол, не надо.

А во мне ведь ещё не остыли страсти
нервных поисков счастья в чужих несчастьях,
обозначенных в тысячах пререканий
о болтающем сердце в немом стакане.

Изрубить бы вселенную нафиг в щепки
(не смотри, что я с виду совсем не крепкий!)
да размяться потом на калёных метках
постаревшей, как злоба внутри нимфетки,

но пока что сыграть эту роль - не тема.
Я играю смыслом простой лексемы,
обозначившей неба чужого горе,
обойдённое в храмовом разговоре,

ведь и тут никуда без каких-то трений
по пустячным стыковкам в среде решений,
не спасающих, в общем, и доли света
от его же, украденного портрета.

Абсолютно недвижен, торчу немея
от того, чем когда-то бывал осмеян,
и готовлю в себе тетиву для лука
да стрелу, чтоб тоской укрепить разлуку

с абсолютами пройденных тут парсеков.
Мне не страшно. Во мне уж нет человека,
и поэтому я выбираю ролью
пару криков, оправданных честной болью.

И уже замыкаясь в последнем круге,
прошепчу зеркалам о жаре на юге,
где, рождённые бешенством эти строчки
всё никак не хотят закруглиться в точке

пересёкшихся с шансом не знать прощений
убеждений не спрыгивать с темы мщений
за мечту, над которой весь мир смеётся.
Я гляжу на него, и мне удаётся

оставаться невидимым, словно бесы,
изначально венчавшие суть процесса
созидания этой холодной бездны,
где, единственный, я в итоге исчезну...