Старый воин

Гурман  акаций  -  дождь,   удобрил  глины  проплешину
и  каждый  листок  расцвёл,  как  засох,
позли  по  небу  беловолосые   кудри   
лысеющих   облаков, 
а  тревожная  поступь   двурукой  косы, 
дланями  гладила  травы, 
по  самые  корни  влюблялась  в  их  пряность.

Старый,  проверенный  садовник,   хромал,
плачевный  вид   скрывал   протеза, 
возле  акаций   пил  красный  чай, 
за  что  акации,  в  благодарность,  не  уходили, 
рядом  стояли  и  запахом  пели. 
И  был  взгляд    прикрыт   его   веками  вспыльчивых  глаз,
что  помнили  жизнь   забытую,
и  была    мечта  в  нём  -  вырастить  сад…  и  дерево,
да  пусть   его  никогда   не   спилят.

Тяжёлой  поступью  одиноко   жил, 
махру  сворачивал  в  лоскуты  судьбы,
порванной,  как  бумага,
не  тащил,  на  ночь  глядя,   день  ко  двору,
хозяев   любил  осторожно.
Пришибал  костылём   шаги  свои,
по  тропкам,  дорожкам,
жёлтоликое  солнце   сюртук  гладило  его, 
да  ревматизм  сидел   прочно.

Бобылём  жил,  не  роптал,
исправно  шерсть  с  лица  сбривал,
исправно  собаке  конуру  латал, 
за  что  любила  его,   говорила  с  ним  молчаливым  взглядом,
и  голодом  не  морил  ни  себя,  ни  её,
вечный  пост  в  нём  со  всех  войн, 
где  довелось  воевать  солдатом.

Цветы  надели  жёлтую  гримасу  цвета,
кто  красным   расцвести  хотел,  -  надели  кровь, 
а  в  небе  облако,  насытится  мечтает   злобой
и  потемнеть,  до  тучи  грозовой. 
Идёт,  хромает  костылём  садовник,
и  острой  красотой  шипов  встречают  розы, 
тянутся  к  нему,
благодарят  за  то,  что  рвать  их  никому  не  позволяет
за  то,  что  в  нём  мечта  -  жить  лишь  в  саду.