ЭПИГРАФ:
Тот КАМЕНЬ, чье предназначенье - разом
Все одиночество мое разбит, -
На мелкие осколки и - на стразы,
Уж притаилс. = Ждет моей РУКИ!....
- "Камень!, 2006.
Розрив, розрив — всiх зв’язок, нервiв, жил:
Моя беззахиснiсть така тепер зовсюдна,
Немов одвертий заклик злу: Приходь!
Я вже себе побачила будинком,
З якого в нiч оголеним вiкном
Горить жовтогарячий прямокутник
Iз планками упоперек грудей
I низу живота — як на рентгенi,
I камiнь той, котрий розтрощить шибку,
Вже десь лежить, чекаючи руки."
- Оксана Забужко (1960-),
"Польові досліждення з українського сексу", 1996.
***
Раймон рассказал, что однажды он нашел в ее сумочке лотерейный билет и любовница не могла объяснить, откуда у нее этот билет. Немного позднее он еще нашел ломбардную квитанцию, оказалось, что она заложила два браслета. А он до тех пор и знать не знал ни о каких браслетах.
– Ну, стало быть, я увидел, что тут обман, и бросил ее. Но сперва как следует вздул. А потом выложил ей всю правду. Я сказал, что она форменная шлюха, ей бы только валяться да баловаться. А потом я, мсье Мерсо, понятно, сказал ей: «Ты не видишь, как люди-то завидуют тебе, не ценишь своего счастья. Погоди, ты поймешь, как тебе хорошо жилось со мной».
Он ее избил до крови. А прежде так не бил.
– Я ее поколачивал, но, можно сказать, из нежных чувств. Она немножко повизжит, а я закрою ставни, и все, бывало, кончалось, как всегда. Но на этот раз дело было серьезное. Да и то, думается, я еще мало ее наказал.
И тогда он мне объяснил, что именно по этому поводу и хочет попросить у меня совета. Он остановился и прикрутил фитиль коптившей лампы. Мне интересно было слушать. Я выпил около литра вина, у меня горело лицо и стучало в висках. Все свои сигареты я выкурил и уже курил сигареты Раймона. По улице пробегали последние трамваи и уносили с собой уже затихавшие шумы предместья. Раймон продолжил свой рассказ. Его огорчало то, что он все не может забыть свою «мерзавку». Но он хотел ее наказать. Сперва он думал было повести ее в номер гостиницы и, позвав полицию нравов, поднять скандал, тогда уж ее запишут как проститутку. Потом отказался от этого плана и обратился к приятелям, которые были у него среди блатных. Они ничего не могли придумать.
– Ну стоит ли после этого якшаться с блатными? – заметил Раймон. Он им так и сказал, и тогда они предложили ему подпортить ей физию. Но ему совсем не этого хотелось. И он решил поразмыслить. Сначала, однако, он хотел попросить моего содействия. Но прежде чем обратиться ко мне с такой просьбой, он хотел узнать, что я думаю об этой истории. Я ответил, что ничего не думаю, но это интересно. Он спросил, как я считаю, был ли тут обман; мне действительно казалось, что обман был. А как, по-моему, следует ли наказать эту женщину и что именно я сделал бы на его месте? Я ответил, что таких вещей никогда заранее нельзя знать, но мне понятно, что ему хочется ее проучить. Я еще немного выпил вина. Раймон закурил сигарету и открыл мне свой замысел. Ему хотелось написать ей письмо, «такое, чтобы в нем и шпильки были и нежность – пусть она пожалеет, зачем все кончилось». А потом, когда она придет к нему, он с нею ляжет и «как раз под самый конец плюнет ей в рожу» и выставит за дверь. Я нашел, что это действительно будет для нее наказанием. Но Раймон сказал, что он, пожалуй, не сможет сочинить такое письмо, и вот решил попросить меня написать. Я промолчал; тогда он спросил, не затруднит ли меня сделать это сейчас же, и я ответил, что нет, не затруднит.
Тогда он встал, выпив предварительно стакан вина. Отодвинул в сторону тарелки и остатки простывшей колбасы, которую мы не доели. Тщательно вытер тряпкой клеенку на столе. Взял из ящика ночного столика листок бумаги в клетку, желтый конверт, красненькую деревянную ручку и квадратную чернильницу с лиловыми чернилами. Когда он сказал мне имя той женщины, я понял, что она арабка. Я написал письмо. Писал наудачу, но старался угодить Раймону, так как у меня не было причин обижать его. Написав, я прочел письмо вслух. Раймон слушал, покуривая сигарету, и кивал головой. Он попросил меня еще раз прочесть письмо. Остался вполне доволен.
– Я так и думал, что ты знаешь жизнь.
Я пообедал у Селеста. Я уже приступил к еде, когда вошла маленькая странная женщина и спросила, можно ли ей сесть за мой столик. Я, конечно, сказал: «Пожалуйста». У нее было круглое, румяное как яблоко лицо, резкие жесты. Она сняла с себя жакет и с лихорадочной поспешностью исследовала меню. Позвала Селеста и быстро, но четко заказала ему все выбранные ею блюда сразу. В ожидании закусок открыла свою сумочку, достала квадратный листок бумаги и карандаш, подсчитала, сколько с нее следует, вытащила кошелечек, отсчитала деньги вместе с чаевыми и положила их перед собой на стол. Как раз ей подали закуски, и она живо уничтожила их. В ожидании следующего блюда достала из сумочки синий карандаш и журнал с программами радиопередач на неделю. Она аккуратно отметила птичками почти все передачи. В журнале было страниц двенадцать, и она продолжала свою кропотливую работу в течение всего обеда. Я уже кончил, а она все еще ставила птички. Потом встала, надела жакет все теми же угловатыми движениями автомата и ушла. Так как мне делать было нечего, я последовал ее примеру и некоторое время шел за нею. Она двигалась у края тротуара невероятно быстрой, уверенной походкой, не оглядываясь и не сворачивая с прямой линии, видно, хорошо знала дорогу. Довольно скоро я потерял ее из виду и пошел обратно. Я подумал: «Какая странная женщина!», но тотчас забыл о ней.
Мы доехали до самой окраины Алжира. Пляж недалеко от остановки автобуса. Но надо было пройти через маленькое плато – оно поднимается над морем, и оттуда идет пологий спуск к песчаному берегу. Плато было усеяно желтоватыми камнями и асфоделями – цветы их казались ярко-белыми на фоне уже густой синевы неба. Мари для забавы размахивала своей клеенчатой сумкой, сбивала белые лепестки, и они разлетались во все стороны. Мы шли меж рядов маленьких дачек с зелеными или белыми решетчатыми заборчиками; одни дачки прятались со своими террасками в зелени тамарисков, другие стояли на голом месте среди камней. Еще не доходя до края плато, можно было видеть недвижное море, а подальше массивный мыс, дремавший в светлой воде. В тишине до нас донесся легкий стук мотора. И далеко-далеко мы увидели рыболовное суденышко, скользившее по сверкающей морской глади. Мари сорвала несколько ирисов-утесников. Со склона, спускавшегося к берегу, мы увидели, что в море уже купаются несколько человек.
Приятель Раймона жил в деревянной хижинке на краю пляжа. Домик прислонился к скалам, и сваи, подпиравшие его спереди, уже стояли в воде. Раймон представил нас. Его приятеля звали Массон. Он был плотный и широкоплечий, а жена – маленькая и кругленькая миловидная женщина, по выговору, несомненно, парижанка. Он тотчас сказал, чтобы мы не стеснялись и чувствовали себя свободно, что сейчас нас угостят рыбой, которую он нынче утром поймал. Я выразил свое восхищение его домиком. Массон сообщил мне, что приезжает сюда на субботу и воскресенье, проводит здесь и весь свой отпуск. «С женой, разумеется», – добавил он. А жена его о чем-то говорила с Мари и смеялась. Впервые, пожалуй, я подумал, что мне надо жениться.
Вначале я как-то не относился к следователю серьезно. Он говорил со мной в комнате, где все было занавешено – и окна и двери: горела только одна лампа на письменном столе, освещавшая кресло, в которое он меня усадил; сам же он оставался в тени. О таких приемах я уже читал в книгах, и все это казалось мне игрой. А после нашей беседы я внимательно посмотрел на следователя и увидел, что у него тонкие черты лица, глубоко сидящие голубые глаза, высокий рост, длинные седеющие усы и шапка седых, почти белых волос. Он показался мне очень неглупым и, в общем, симпатичным человеком, хотя и страдал нервным тиком – у него подергивался уголок рта. Уходя, я чуть было не протянул ему руку, но вовремя вспомнил, что я убийца.э
На следующий день ко мне в тюрьму пришел адвокат. Маленький и кругленький, довольно молодой, с тщательно прилизанными волосами. Несмотря на жару (я был в рубашке с закатанными рукавами), на нем был темный костюм, крахмальный воротничок и какой-то диковинный галстук с широкими черными и белыми полосами. Он положил на мою койку портфель, который носил под мышкой, представился и сказал, что изучил материалы по моему делу. Очень сложное дело, но он не сомневается в успехе, если я буду с ним вполне откровенен. Я поблагодарил, и он сказал:
– Ну что ж, давайте приступим.
Он сел на койку и сообщил, что собирал сведения о моей личной жизни. Выяснилось, что моя мать недавно умерла, находясь в богадельне. Тогда навели справки в Маренго. Следствие установило, что я «проявил бесчувственность» в день маминых похорон.
– Вы, конечно, понимаете, – сказал адвокат, – мне неудобно спрашивать вас об этом. Но это очень важное обстоятельство. Оно будет веским аргументом для обвинения, если я ничего не смогу ответить.
Адвокат хотел, чтобы я помог ему. Он спросил, было ли у меня тяжело на душе в тот день. Вопрос очень меня удивил, мне, например, было бы очень неловко спрашивать кого-нибудь о таких вещах. Однако я ответил, что уже немного отвык копаться в своей душе и мне трудно ответить на его вопрос. Я, конечно, очень любил маму, но это ничего не значит. Все здоровые люди желали смерти тем, кого они любили. Тут адвокат прервал меня и, по-видимому, очень взволновался. Он взял с меня обещание, что я этого не скажу ни на заседании суда, ни у судебного следователя. Все же я объяснил ему, что я от природы так устроен, что физические мои потребности зачастую не соответствуют моим чувствам. В тот день, когда хоронили маму, я был очень утомлен и ужасно хотел спать. Поэтому я даже не давал себе отчета в том, что происходит. Однако могу сказать наверняка, что я предпочел бы, чтобы мама не умерла.
Адвоката явно не удовлетворили мои слова, он произнес: «Этого недостаточно». И задумался. Потом спросил, могу ли я сказать, что в тот день я подавлял в душе свои естественные сыновние чувства. Я ответил:
– Нет, не могу, это было бы ложью.
Он как-то странно, пожалуй, с отвращением посмотрел на меня и зло заметил, что, во всяком случае, директор и служащие богадельни будут вызваны на суд в качестве свидетелей и их показания могут очень плохо для меня обернуться. Я возразил, что все это не имеет отношения к моему делу, а он в ответ сказал только, что, очевидно, я никогда не бывал под судом.
Он ушел с очень недовольным видом. Мне хотелось удержать его, объяснить, что я рад был бы внушить ему симпатию к себе – не для того, чтобы он лучше защищал меня на суде, но, если можно так сказать, из естественного человеческого чувства. Главное же, я видел, что он из-за меня расстроился. Он не мог меня понять и поэтому сердился. А у меня было желание убедить его, что я такой же, как все, совершенно такой же, как все. Но в сущности, это было бесполезно. И я от этого отказался – из лености.
В скором времени меня опять повели на допрос. Шел третий час дня. Кабинет следователя заливало солнце, тюлевые занавески чуть-чуть смягчали слишком яркий свет. Следователь предложил мне сесть и очень вежливо сказал, что «по непредвиденным обстоятельствам» мои адвокат не мог сегодня прийти. Но я имею право не отвечать следователю в отсутствие адвоката, дождаться, когда он сможет присутствовать при допросе. Я сказал, что готов отвечать и без адвоката. Следователь надавил пальцем кнопку на письменном столе. Явился молодой секретарь суда и расположился со своей машинкой почти за моей спиной.
Мы со следователем уселись поудобнее. Начался допрос. Прежде всего следователь сказал, что ему обрисовали меня как человека молчаливого и замкнутого и он хотел бы узнать, верно ли это. Я ответил:
– У меня никогда не бывает ничего интересного. Вот я и молчу.
Он улыбнулся, как при первой нашей встрече, признал такую причину основательной и сказал:
– Впрочем, это не имеет никакого значения.
Потом пристально посмотрел на меня и, довольно резко выпрямившись, быстро произнес:
– Меня интересуете вы сами.
Мне непонятно было, какой смысл он вкладывал в свои слова, и я ничего не ответил.
– Есть кое-что в вашем поступке, чего я не могу понять. Я уверен, что вы мне поможете разобраться.
Я сказал, что все было очень просто. И он предложил мне подробно описать, как прошел тот день. Я повторил все, что уже рассказывал ему: Раймон, пляж, купание, ссора, опять пляж, ручеек, солнце и пять выстрелов из револьвера. После каждой фразы он приговаривал: «Так! Так!» Когда я дошел до распростертого на земле тела, он тоже сказал: «Так! Так!» Мне надоело повторять одно и то же. Право, я, кажется, никогда столько не говорил.
Помолчав, он поднялся и сказал, что хотел бы помочь мне, что я заинтересовал его, и с помощью божией он что-нибудь сделает для меня. Но предварительно он хотел бы задать мне несколько вопросов. И сразу же, без всяких переходов, спросил, любил ли я маму. Я ответил:
– Да, как все.
Секретарь, до тех пор равномерно стучавший но клавишам машинки, вдруг как будто ошибся, спутался, нажав не ту букву, и ему пришлось отвести каретку обратно. А следователь снова, без всякой видимой логики, спросил, как я стрелял. Пять раз подряд? Я подумал и уточнил: сперва выстрелил один раз, а через несколько секунд еще четыре раза.
– Почему же вы сделали паузу между первым и следующим выстрелами? – спросил он.
Я снова увидел перед собой багровый песок, почувствовал, как солнце обжигает мне лоб. Но на вопрос я ничего не ответил. И мое молчание как будто взволновало следователя. Он сел, взъерошил свою шевелюру и, навалившись локтями на стол, наклонился ко мне с каким-то странным видом:
– Почему? Почему вы стреляли в распростертое на земле, неподвижное тело?
На это я опять не мог ответить. Следователь провел рукой по лбу и дрогнувшим голосом повторил:
– Почему? Вы должны мне сказать. Почему?
Я молчал.
Вдруг он встал, широкими шагами прошел в дальний угол кабинета и выдвинул ящик шкафа для дел. Достал оттуда серебряное распятие и, высоко подняв его, вернулся на свое место. Совсем изменившимся, звенящим голосом он воскликнул:
– Знаете ли вы, кто это?
Я ответил:
– Разумеется.
И тогда он очень быстро, взволнованно сказал, что он верит в бога и убежден, что нет такого преступника, которого господь не простил бы, но для этого преступник должен раскаяться и уподобиться ребенку, душа коего чиста и готова все воспринять. Он потрясал распятием почти над самой моей головой. По правде сказать, я плохо следил за его рассуждениями: во-первых, было жарко, кроме того, в кабинете летали большие мухи и все садились мне на лицо, да еще этот человек внушал мне страх. Однако я сознавал, как нелеп этот страх – ведь преступник-то был не он, а я. Он продолжал говорить. Мало-помалу я понял, что, по его мнению, есть только одно темное место в моей исповеди – то, что я сделал паузу после первого выстрела. Все остальное было для него ясно, но вот этого он не мог понять.
Я хотел было сказать, что он напрасно напирает на это обстоятельство: оно не имеет такого уж большого значения. Но он прервал меня и, выпрямившись во весь рост, воззвал к моей совести, спросив при этом, верю ли я в бога. Я ответил, что нет, не верю. Он рухнул в кресло от негодования. Он сказал мне, что это невозможно: все люди верят в бога, даже те, кто отвратил от него лицо свое. Он был твердо убежден в этом, и, если б когда-либо в этом усомнился, жизнь его потеряла бы смысл.
– Неужели вы хотите, – воскликнул он, – чтобы жизнь моя не имела смысла?
По-моему, это меня не касалось, я так ему и сказал. Но он уже протягивал ко мне через стол распятие, указывал на Христа и кричал что-то безумное:
– Я христианин! Я молю его простить тебе грехи твои! Как можешь ты не верить, что он умер на кресте ради тебя?
Я прекрасно заметил, что он говорит мне «ты», но я уже устал от него. Жара становилась все удушливее. Обычно, когда мне хочется избавиться от кого-нибудь, кто надоел мне своими разговорами, я делаю вид, будто соглашаюсь с ним.
К моему удивлению, следователь возликовал.
– Ну вот! Ну вот! – воскликнул он. – Ведь ты же веришь, веришь и отныне возложишь на господа все надежды.
Разумеется, я сказал, что нет. Он опять рухнул в кресло. По-видимому, он очень устал. Он долго сидел в молчании, а тем временем секретарь, быстро стучавший на машинке, допечатывал последние фразы нашего диалога. Затем следователь внимательно, с некоторой грустью поглядел на меня и пробормотал:
– Никогда не встречал такой очерствелой души, как у вас!
Преступники, приходившие сюда, всегда плакали, видя этот образ скорби.
Я хотел ответить: плакали они именно потому, что были преступниками. Но тут мне пришла мысль, что ведь и я преступник. Однако с этим я не мог свыкнуться. Следователь поднялся с места, словно желал показать, что допрос окончен. Он только спросил меня с усталым видом, сожалею ли я о своем поступке. Я подумал и ответил, что испытываю не столько сожаление, сколько досаду. Следователь как будто и тут не понял меня. Но в тот день мы на этом кончили.
В дальнейшем меня часто водили к следователю. Но там присутствовал адвокат. Допрос сводился к тому, что меня заставляли уточнять некоторые мои предыдущие показания. Или же следователь обсуждал с адвокатом пункты обвинения. Но по правде сказать, оба они и не думали при этом обо мне. Мало-помалу изменился самый характер допросов. Казалось, я уже не интересовал следователя и мое дело он считал для себя ясным. Он больше не говорил со мной о боге, и я уже никогда не видел его в экстатическом возбуждении. В результате наши беседы стали более сердечными. Несколько вопросов, короткий разговор с моим адвокатом – и допрос заканчивался. Мое дело шло «своим чередом», по выражению следователя. Иногда его беседа с адвокатом касалась общих тем, в нее вовлекали и меня. Я начинал дышать свободнее. Никто в эти часы не выказывал мне враждебности. Все было так естественно, так хорошо налажено, игра велась так сдержанно, что у меня возникло нелепое впечатление, будто я стал тут «своим человеком». Следствие шло одиннадцать месяцев, и могу сказать, что, к удивлению моему, за все это время единственной для меня радостью были те редкие минуты, когда следователь, проводив меня до дверей своего кабинета, дружески похлопывал но плечу и говорил с таким сердечным видом:
– На сегодня довольно, господин антихрист.
И тогда меня передавали жандармам.
II
О некоторых вещах я никогда не любил говорить. Когда меня заключили в тюрьму, я уже через несколько дней понял, что мне неприятно будет рассказывать об этой полосе своей жизни.
Позднее я уже не находил важных причин для этого отвращения. Первые дни я, в сущности, не был по-настоящему в тюрьме: я смутно ждал какого-нибудь нового события. Все началось лишь после первого и единственного свидания с Мари. С того дня, как я получил от нее письмо (она сообщала, что ей больше не дают свиданий, так как мы не женаты), с того дня я почувствовал, что тюремная камера стала моим домом, и понял, что жизнь моя тут и остановилась. В день ареста меня заперли в общую камеру, где сидело много заключенных, в большинстве арабы. Они засмеялись, увидев меня. Потом спросили, за что я попал в тюрьму. Я сказал, что убил араба, и они притихли. Но вскоре наступил вечер. Они показали мне, как надо разостлать циновку, на которой полагалось спать. Свернув валиком один конец, можно было подложить его под голову вместо подушки. Всю ночь, у меня по лицу ползали клопы. Через несколько дней меня перевели в одиночку, и там я спал на деревянном топчане. Мне поставили парашу и дали оцинкованный таз для умывания. Тюрьма находилась в верхней части города, и в маленькое окошечко камеры я мог видеть море. И однажды, когда я подтянулся на руках, ухватившись за прутья решетки, и подставлял лицо солнечному свету, вошел надзиратель и сказал, что меня вызывают на свидание. Я подумал, что пришла Мари. И действительно, это была она.
Меня повели по длинному коридору, потом по лестнице и еще по одному коридору. Я вошел в очень светлую большую комнату с широким окном. Она была перегорожена двумя высокими решетками. Оставленное между этими решетками пространство (метров в восемь или десять в длину) отделяло посетителей от заключенных. Напротив себя я увидел загорелое личико Мари; на ней было знакомое мне полосатое платье. С арестантской стороны стояло человек десять, почти все арабы. Мари оказалась в окружении арабок; справа стояла возле нее маленькая старушка с плотно сжатыми губами, вся в черном, а слева – простоволосая толстуха, которая орала во все горло и усердно жестикулировала. Из-за большого расстояния между решетками и посетителям и арестантам приходилось говорить очень громко. Когда я вошел, гул голосов, отдававшихся от высоких голых стен, резкий свет, падавший с неба, дробившийся в оконных стеклах и бросавший отблески по всей комнате, вызвали у меня что-то вроде головокружения. В моей камере было гораздо тише и темнее, но через несколько секунд я уже привык, и тогда каждое лицо четко выступило передо мною. Я заметил, что в конце прохода, оставленного между решетками, сидит тюремный надзиратель. Большинство арестантов-арабов, так же как их родственники, пришедшие на свидание, сидели на корточках. Они не кричали. Наоборот, говорили вполголоса и все же, несмотря на шум, слышали друг друга. Глухой рокот их разговоров, раздававшийся низко, у самого пола, звучал, как непрерывная басовая нота в общем хоре голосов, перекликавшихся над их головами. Все это я заметил очень быстро, пока шел к тому месту, где была Мари. Она плотно прижалась к решетке и улыбалась мне изо всех сил. Я нашел, что она очень красива, но не сумел сказать ей это.
– Ну как? – сказала она очень громко. – Ну как?
– Как видишь!
– Ты здоров? У тебя есть все, что тебе нужно?
– Да, все.
Мы замолчали. Мари по-прежнему улыбалась. Толстуха кричала во весь голос моему соседу, вероятно, своему мужу, высокому белокурому парню с открытым взглядом. Они продолжали разговор, начатый до меня.
– Жанна не захотела его взять! – орала она.
– Так, так, – отзывался парень.
– Я ей сказала, что ты опять возьмешь его к себе, когда выйдешь, но она не захотела его взять.
Мари тоже перешла на крик, сообщая, что Раймон передает мне привет, а я ответил: «Спасибо». Но сосед заглушил мой голос.
– Хорошо ли он себя чувствует?
Его жена засмеялась и ответила:
– Превосходно, в полном здравии!
Мой сосед слева, невысокий молодой парень с изящными руками, ничего не говорил. Я заметил, что он стоит напротив маленькой старушки и оба они пристально смотрят друг на друга. Но мне некогда было наблюдать за ними, потому что Мари крикнула, чтобы я не терял надежды. Я ответил: «Да». В это время я смотрел на нее и мне хотелось сжать ее обнаженные плечи. Мне хотелось почувствовать ее атласную кожу, и я не очень хорошо знал, могу ли я надеяться на что-нибудь, кроме этого. Но Мари, несомненно, хотела сказать, что могу, так как все время улыбалась. Я видел лишь ее блестящие белые зубы и складочки в уголках глаз. Она крикнула:
– Ты выйдешь отсюда, и мы поженимся!
Я ответил:
– Ты думаешь? – Но лишь для того, чтобы сказать что-нибудь.
Тогда она заговорила очень быстро и по-прежнему очень громко, что меня, конечно, оправдают и мы еще будем вместе купаться в море. А другая женщина, рядом с нею, вопила, что оставила корзинку с передачей в канцелярии, и перечисляла все, что принесла. Надо проверить, ведь передача дорого стоила. Другой мой сосед и его мать все смотрели друг на друга. А снизу все так же поднимался рокот арабской речи. Солнечный свет как будто вздувался парусом за стеклами широкого окна.
Мне стало нехорошо, и я рад был бы уйти. От шума разболелась голова. И все же не хотелось расставаться с Мари. Не знаю, сколько времени прошло. Мари что-то говорила о своей работе и непрестанно улыбалась. В воздухе сталкивались бормотание, крики, разговоры. Был только один островок тишины – как раз рядом со мной: невысокий юноша и старушка, молча смотревшие друг на друга. Постепенно, одного за другим, увели арабов. Как только ушел первый, все утихли. Маленькая старушка приникла к решетке, и в эту минуту надзиратель подал знак ее сыну. Тот сказал: «До свидания, мама», а она, просунув руку между железных прутьев, долго и медленно махала ею.
Она ушла, а на ее место встал мужчина с шапкой в руке. К нему вывели арестанта, и у них начался оживленный разговор, но вполголоса, потому что в комнате стало тихо. Пришли за моим соседом справа, и его жена крикнула все так же громко, словно не заметила, что уже не нужно кричать:
– Береги себя и будь осторожнее!
Потом пришла моя очередь. Мари показала руками, что обнимает меня. В дверях я обернулся. Она стояла неподвижно, прижавшись лицом к решетке, и все та же судорожная улыбка растягивала ее губы.
Немного погодя она написала мне. С этого дня и началось то, о чем мне не хотелось бы никогда вспоминать. Конечно, не надо преувеличивать: я пережил это легче, чем многие другие. В начале заключения самым тяжелым было то, что в мыслях я все еще был на воле. Мне, например, хотелось быть на пляже и спускаться к морю. Я представлял себе, как плещутся волны у моих ног и как я вхожу в воду и какое чувство освобождения испытываю, и вдруг я чувствовал, как тесно мне в стенах тюремной камеры. Так шло несколько месяцев. Но потом у меня были лишь мысли, обычные для арестанта. Я ждал ежедневной прогулки во дворе, ждал, когда придет адвокат. Я очень хорошо ко всему приспособился. Мне часто приходила тогда мысль, что, если бы меня заставили жить в дупле засохшего дерева и было бы у меня только одно занятие: смотреть на цвет неба над моей головой, я мало-помалу привык бы и к этому. Поджидал бы полет птиц или встречу облаков так же, как тут, в тюрьме, я ждал забавных галстуков моего адвоката и так же, как в прежнем мире, терпеливо ждал субботы, чтобы сжимать в объятиях Мари. А ведь, если поразмыслить хорошенько, меня не заточили в дупло засохшего дерева. Были люди и несчастнее меня. Кстати сказать, эту мысль часто высказывала мама и говорила, что в конце концов можно привыкнуть ко всему.
Впрочем, обычно я не заходил так далеко в своих рассуждениях. Трудно было в первые месяцы. Но именно усилие, которое пришлось мне делать над собою, и помогло их пережить. Меня, например, томило влечение к женщине. Это естественно в молодости. Я никогда не думал именно о Мари. Но я столько думал о женщине, о женщинах, о всех женщинах, которыми я обладал, о том, как и когда сближался с ними, что камера была полна женских лиц и я не знал куда деваться. В известном смысле это лишало меня душевного равновесия. Но и помогало убивать время. Я почему-то завоевал симпатии тюремного надзирателя, сопровождавшего раздатчика, который приносил для арестантов пищу из кухни. Он-то и заговорил со мной о женщинах. Сказал, что заключенные больше всего жалуются на это. Я заметил, что я испытываю то же самое и считаю такое лишение несправедливым.
– Но для того вас и сажают в тюрьму.
– То есть как это?
– Ведь свобода – это женщины. А вас лишают свободы.
Мне никогда не приходила такая мысль. Я согласился с ним.
– Да, правда, – сказал я. – Иначе какое же это было бы наказание?
– Вот-вот. Вы, я вижу, человек понятливый. Не то, что другие. Но в конце концов, они сами облегчают себя.
И после этих слов надзиратель ушел.
Мучился я еще из-за сигарет. Когда я поступил в тюрьму, у меня отобрали пояс, шнурки от ботинок, галстук и все, что было в карманах, в том числе и сигареты. Когда меня привели в камеру, я попросил, чтобы мне отдали сигареты. Мне ответили, что это запрещено. В первые дни было очень трудно. Пожалуй, без курева было тяжелее всего. Я сосал щепки, которые отрывал от топчана. Целые дни ходил по камере, и меня тошнило. Я не понимал, почему нам не дозволяется курить, ведь от этого никому зла не будет. Позднее я понял, что это тоже делается в наказание. Но к тому времени я уже отвык от курения, и это не было для меня карой.
Да, пришлось перенести некоторые неприятности, но я не был очень уж несчастным. Важнее всего, скажу еще раз, было убить время. Но с тех пор, как я научился вспоминать, я уже не скучал. Иногда я вспоминал свою спальню: воображал, как выхожу из одного угла и, пройдя по комнате, возвращаюсь обратно; я перебирал в уме все, что встретил на своем пути. Вначале я быстро справлялся с этим. Но с каждым разом путешествие занимало все больше времени. Я вспоминал не только шкаф, стол или полочку, но все вещи, находившиеся там, и каждую вещь рисовал себе во всех подробностях: цвет и материал, узор инкрустации, трещинку, выщербленный край. Всячески старался не потерять нить своей инвентаризации, не забыть ни одного предмета. Через несколько недель я уже мог часами описывать все, что было в моей спальне. Чем больше я думал над этим, тем больше позабытых или находившихся в пренебрежении вещей всплывало в моей памяти. И тогда я понял, что человек, проживший на свете хотя бы один день, мог бы без труда провести в тюрьме сто лет. У него хватило бы воспоминаний для того, чтобы не скучать. В известном смысле это было благодетельно.
Под тюфяком, положенным на топчан, я нашел прилепившийся к нему обрывок старой газеты, пожелтевший и прозрачный клочок. Там напечатан был случай из уголовной хроники; начала заметки не было, но, по-видимому, дело происходило в Чехословакии. Некий чех уехал из своей деревни, надеясь нажить себе состояние. Он действительно стал богатым и через двадцать пять лет вернулся на родину с женой и ребенком. Его мать и сестра содержали в родной деревне гостиницу. Желая сделать им приятный сюрприз, он, оставив жену и ребенка в другой гостинице, явился к матери. Она не узнала сына. Шутки ради он вздумал снять номер. Он показал свои деньги. Ночью мать и сестра убили его молотком и, ограбив, бросили тело в реку. Утром пришла жена и, ничего не зная, открыла, кто у них остановился. Мать повесилась, сестра бросилась в колодец. Эту историю я перечитывал тысячи раз. С одной стороны, она была невероятна. С другой – естественна. Во всяком случае, я считал, что этот чех в какой-то степени получил по заслугам: зачем было ломать комедию?
Долгие часы сна, воспоминания, чтения газетной заметки, чередование света и мрака – так время и шло. Я слышал, что в конце концов в тюрьме теряется понятие о времени. Но я не очень-то понимал, что это значит. Я ведь не представлял себе, какими длинными и вместе с тем короткими могут быть дни. Тянется-тянется день, и не заметишь, как он сливается с другим днем. И названия их теряются. «Вчера» и «завтра» – только эти слова имели для меня смысл.
Однажды сторож сказал мне, что я сижу в тюрьме уже пять месяцев, я поверил, но осознать этого не мог. Для меня тянется все один и тот же день, хлынувший в мою камеру и заставлявший меня делать одно и то же. Когда сторож ушел, я посмотрел на себя в донышко своего жестяного котелка. Мне показалось, что мое отражение оставалось серьезным, даже когда я пытался улыбнуться ему. Я покачал котелок перед собой. Улыбнулся, лицо мое сохраняло суровое и грустное выражение. День был на исходе, наступал час, о котором мне не хочется говорить, – час безымянный, когда из всех этажей тюрьмы поднимался вечерний шум и вслед за ним – тишина. Я подошел ближе к высоко прорезанному окошечку и при последних отблесках света еще раз посмотрел на свое отражение. Оно по-прежнему казалось серьезным, оно, несомненно, таким и было в эту минуту. Как раз тут я впервые за несколько месяцев ясно услышал свой голос. Я узнал в нем тот самый голос, который уже много дней звучал в моих ушах, и понял, что все это время я вслух разговаривал сам с собой. Мне вспомнилось вдруг то, что сказала медицинская сестра на похоронах мамы. Нет, выхода не было, и никто не может себе представить, что такое сумерки в тюрьме.
III
В сущности, первое лето очень быстро сменилось вторым. Я знал, что с наступлением знойных дней произойдет что-то новое. Мое дело назначено было к слушанию в последней сессии суда присяжных, а она заканчивалась в последних числах июня. Судебное разбирательство открылось в самый разгар лета, когда в небе сверкало солнце. Адвокат заверил меня, что процесс займет два-три дня, не больше.
– Ведь суд будет торопиться, – добавил он, – так как ваше дело не самое важное на этой сессии. Сразу же после него будет разбираться отцеубийство.
За мной пришли в половине восьмого утра и в тюремной машине доставили в здание суда. Два жандарма ввели меня в маленькую томную комнату, где пахло затхлостью. Мы ждали, сидя около двери, за которой слышались голоса, оклики, стук передвигаемых стульев, шумная возня, напоминавшая мне празднества в нашем предместье, когда после концерта зал приготовляют для танцев. Жандармы сказали, что надо ждать, когда соберутся судьи, и один жандарм предложил мне сигарету, от которой я отказался. Немного погодя он спросил меня:
– Ну как, страшно?
Я ответил, что нет. Даже в некотором роде интересно; ведь я никогда не бывал на судебных процессах – не случалось.
– Да, – заметил второй жандарм, – но в конце концов это надоедает.
Вскоре в комнате задребезжал звонок. Тогда с меня сняли наручники. Отперли дверь и ввели меня в загородку для подсудимых. Зал был набит битком. Несмотря на опущенные шторы, солнце кое-где пробивалось, и от жары уже стало трудно дышать. Окна не отворяли. Я сел, по бокам у меня встали жандармы, мои конвоиры. И в эту минуту я заметил перед собою ряд незнакомых лиц. Все они смотрели на меня: я понял, что это присяжные. Но не могу сказать, чем они отличались друг от друга. У меня было такое впечатление, будто передо мною сидят на скамье пассажиры трамвая и все эти безвестные люди с недоброжелательным любопытством приглядываются к вошедшему, чтобы подметить в нем какие-нибудь странности. Хорошо знаю, что это была дурацкая мысль: тут обсуждали не какие-нибудь странности, а преступления. Впрочем, разница не так уж велика. Однако мысль эта действительно мне явилась.
У меня еще и голова немного кружилась в этом душном запертом зале, где набилось столько пароду. Я посмотрел на публику и не мог различить ни одного лица. Кажется, я сначала не понял, что все эти люди пришли поглядеть на меня. Обычно моя особа никого не интересовала. С некоторым трудом мне удалось понять, что вся эта суматоха из-за меня. Я сказал жандарму: «Сколько народу-то!» Он ответил, что всему причиной газетчики, и указал на группу людей, стеснившихся у стола ниже трибуны присяжных. Он сказал: «Вон они». Я спросил: «Кто?», и он повторил: «Газетчики». Оказалось, он знаком с одним из журналистов, и тот, увидев его, направился к нам. Это был человек уже в летах, приятной внешность, хотя лицо его подергивалось от нервного тика. Он горячо пожал руку жандарму. И тогда я заметил, что все в зале отыскивали и окликали знакомых, вели разговоры, словно в клубе, где приятно бывает встретиться с людьми своего круга. Отчасти этим и объяснялось возникшее у меня странное впечатление, будто я тут лишний, как непрошеный гость. Однако журналист, улыбаясь, заговорил со мной. Он выразил надежду, что все пройдет хорошо для меня. Я поблагодарил его, и он добавил:
– Мы, знаете ли, немного раздули ваше дело. Лето – мертвый сезон для судебной хроники. Только вот ваша история да отцеубийство представляют некоторый интерес.
Затем он мне указал в той группе, из которой пришел, низенького человечка, похожего на разжиревшего хорька и очень заметного по огромным очкам в черной оправе. Он мне сказал, что это специальный корреспондент большой парижской газеты.
– Правда, он приехал не ради вас. Ему поручено написать о процессе отцеубийцы, но заодно его попросили сообщить по телеграфу и о вашем деле.
Я опять чуть было его не поблагодарил. Но подумал, что это было бы смешно. Он приветливо помахал мне рукой, и мы расстались. Потом ждали еще несколько минут.
Появился мой адвокат, уже в мантии, окруженный своими собратьями. Он направился к журналистам, обменялся с ними рукопожатием. Они перекидывались шутками, смеялись, вели себя очень непринужденно до тех пор, пока в зале не зазвенел звонок. Все сели на свои места. Мой адвокат подошел ко мне, пожал мне руку и дал совет отвечать очень коротко на вопросы, которые мне будут задавать, ничего не говорить по своему почину и во всем положиться на него.
Слева от меня раздался шум отодвигаемого стула, и я увидел там высокого, худого человека в красной мантии и в старомодном пенсне, в эту минуту он садился, аккуратно оправляя свое судейское одеяние. Это был прокурор. Судебный пристав возвестил: «Суд идет!» И в эту минуту зарычали два больших вентилятора. Вошли трое судей – двое в черном, третий в красном, – с папками под мышкой, и быстрым шагом направились к трибуне, возвышавшейся над залом. Все трое сели в кресла, человек в красной мантии – посередине; он снял свою четырехугольную шапочку, положил ее на стол перед собой, вытер носовым платком маленькую лысую голову и объявил судебное заседание открытым.
Журналисты уже держали автоматические ручки наготове. У всех у них вид был равнодушный и несколько насмешливый. Однако один из них, много моложе других, в сером костюме и синем галстуке, не взял в руки перо и все смотрел на меня. Я заметил, что у него немного асимметричное лицо, но меня поразили его глаза, очень светлые глаза, пристально смотревшие на меня с каким-то неизъяснимым выражением. У меня возникло странное чувство, будто это я сам смотрю на себя. Может быть, из-за этого, а также из-за моего незнания судебных порядков и правил я не очень хорошо понял то, что было вначале: жеребьевка присяжных, вопросы председателя суда к адвокату, к прокурору и к присяжным (каждый раз все присяжные одновременно поворачивали головы к председателю суда), быстро зачитанное обвинительное заключение, в котором указывались знакомые мне названия местностей, имена и фамилии, новые вопросы моему адвокату.
Но вот председатель сказал, что суд сейчас приступит к опросу свидетелей. Судебный пристав зачитал список фамилий, и они привлекли мое внимание. В рядах публики, до сих пор остававшейся для меня безликой, один за другим поднялись со скамей, а затем вышли в маленькую боковую дверцу директор и сторож богадельни, старик Томас Перес, Раймон, Массон, Саламано и Мари. Она тревожно посмотрела на меня и сделала мне знак. Я удивился, что не заметил их всех раньше; вдруг встал вызванный последним по списку Седеет. Рядом с ним я увидел ту маленькую женщину в жакете, которую встретил однажды в ресторане, у нее были все такие же быстрые, четкие движения и решительный вид. Она пристально смотрела на меня. Но мне некогда было размышлять: заговорил председатель суда. Он сказал, что скоро начнется важнейшая часть процесса – прения сторон и он считает излишним напоминать, что публика должна соблюдать при этом полное спокойствие. По его словам, он для того здесь и находился, чтобы обеспечить беспристрастное разбирательство дела, ибо желает рассмотреть его с полной объективностью. Присяжные заседатели вынесут справедливый приговор, руководясь духом правосудия, и да будет всем известно, что при малейшем инциденте он прикажет очистить зал.
Жара все усиливалась, и я видел, что присутствующие обмахиваются газетами. Слышался шорох смятой бумаги. Председатель суда подал знак, и служитель принес три плетенных из соломки веера, которыми тотчас воспользовались все три члена суда.
Первым начали допрашивать меня. Председатель задавал вопросы спокойно и, как мне показалось, с оттенком сердечности. Он еще раз «установил мою личность», и, хоть меня раздражала эта процедура, я подумал, что, в сущности, она довольно естественна: ведь какая была бы страшная ошибка, если б стали судить одного человека вместо другого. Затем председатель начал пересказывать, что я совершил, и при этом поминутно спрашивал: «Так это было?» Каждый раз я по указаниям своего адвоката отвечал: «Да, господин председатель». Допрос шел долго, так как председатель рассказывал все очень подробно. Тем временем журналисты писали. Я чувствовал на себе взгляд самого молодого из них и той маленькой женщины-автомата. Все лица на трамвайной скамейке повернулись к председателю. Он откашлялся, полистал бумаги в своей папке и, обмахиваясь веером, обратился ко мне.
Он сказал, что должен теперь затронуть вопросы, как будто и не имеющие отношения к моему делу, но, быть может, касающиеся его очень близко. Я понял, что он опять будет говорить о маме, и почувствовал, как мне это надоело. Он спросил, почему я поместил маму в богадельню. Я ответил, что у меня не было средств на то, чтобы обеспечить ей уход и лечение. Он спросил, тяжело ли мне было расстаться с ней, и я ответил, что ни мама, ни я уже ничего больше не ждали друг от друга – да, впрочем, и ни от кого другого – и что мы оба привыкли к новым условиям жизни. Председатель сказал тогда, что он не хочет останавливаться на этом, и спросил у прокурора, не желает ли тот задать мне какой-нибудь вопрос.
Прокурор, не глядя на меня и чуть ли не повернувшись ко мне спиной, заявил, что с разрешения господина председателя суда он хотел бы узнать, было ли у меня намерение убить араба, когда я один вернулся к ручью.
– Нет, – сказал я.
– Тогда почему же вы пришли с оружием и почему вернулись именно в это место?
Я ответил, что это было случайно. И прокурор сказал зловещим тоном:
– Пока у меня больше нет вопросов.
Все потом было непонятно, во всяком случае для меня. Судьи о чем-то поговорили между собой, и председатель объявил, что назначается перерыв, после которого заседание возобновится и будут выслушаны свидетели.
Мне опять некогда было поразмыслить. Меня увели, посадили в тюремный фургон, отвезли в тюрьму, и там я поел. Очень скоро, так скоро, что я ничего еще не почувствовал, кроме усталости, за мной пришли, все началось снова, и я оказался в том же зале, перед теми же лицами. Только жара стала еще удушливее. И каким-то чудом уже у каждого присяжного, у прокурора, у моего адвоката и у некоторых журналистов появились соломенные веера. Молодой журналист и маленькая женщина сидели на своих местах. Но они не обмахивались веерами и все так же безмолвно смотрели на меня.
Я вытер пот со лба, но немного пришел в себя и понял, где нахожусь, лишь в ту минуту, когда услышал, что произнесли фамилию директора богадельни. Его спросили, жаловалась ли на меня мама, и он ответил, что да, жаловалась, но все его подопечные страдают этой манией, они всегда жалуются на своих близких. Председатель попросил его уточнить, упрекала ли меня мать за то, что я поместил ее в богадельню, и директор опять сказал, что да, упрекала. На следующий вопрос он ответил, что его удивило мое спокойствие в день похорон. Его спросили, что он понимает под словом «спокойствие». Директор тогда уставился на кончики своих ботинок и сказал, что я не захотел посмотреть на свою усопшую мать, ни разу не заплакал и уехал сейчас же после похорон, не проведя ни одной минуты в сосредоточенной печали у ее могилы. Его удивило еще одно обстоятельство; служащий похоронного бюро сказал ему, что я не знаю точно, сколько лет было моей маме. После этого последовало краткое молчание, а затем председатель спросил, действительно ли директор говорил обо мне. Тот не понял вопроса, и председатель разъяснил: «Таков закон». После этого председатель спросил у прокурора, не хочет ли он задать какой-нибудь вопрос свидетелю, но прокурор ответил: «О, нет! Достаточно и того, что мы слышали!» Он воскликнул это с таким пафосом и бросил на меня такой торжествующий взгляд, что впервые за много лет у меня возникло нелепое желание заплакать, потому что я почувствовал, как меня ненавидят все эти люди.
Спросив присяжных и моего адвоката, нет ли у них вопросов к директору богадельни, председатель суда выслушал показания сторожа. Повторился тот же церемониал, как и для всех других. Подойдя к месту свидетелей, сторож посмотрел на меня и отвел взгляд. Он ответил на вопросы, которые ему задавали. Сказал, что я не хотел посмотреть на маму, что я курил, что я уснул у гроба, что я пил кофе с молоком. Я почувствовал, как это возмутило всех присутствующих, и в первый раз понял тогда, что я виноват. Сторожа заставили повторить его рассказ о кофе с молоком и о сигарете. Прокурор посмотрел на меня, и глаза его блестели насмешкой. И тут мой адвокат спросил сторожа, не курил ли он вместе со мной. Прокурор с яростью восстал против этого вопроса: «Кто тут преступник? И разве допустимы попытки очернить свидетелей обвинения для того, чтобы обесценить их показания, которые все же останутся сокрушительными?» Несмотря на его выпад, председатель попросил сторожа ответить на вопрос адвоката. Старик сказал смущенно:
– Я знаю, что поступил неправильно, но я не решился отказаться от сигареты, которую господин Мерсо предложил мне.
В заключение спросили меня, не желаю ли я что-нибудь добавить.
– Ничего, – ответил я. – Свидетель сказал правду. Я действительно предложил ему сигарету.
Сторож посмотрел на меня, во взгляде его было некоторое удивление и даже благодарность. Замявшись немного, он сказал, что сам предложил мне выпить кофе с молоком. Мой адвокат шумно возликовал и заявил, что присяжные заседатели, конечно, учтут это обстоятельство. Но прокурор загремел над нашими головами:
– Да, господа присяжные учтут это обстоятельство. И они сделают вывод, что посторонний человек мог предложить кофе, но сын должен был отказаться, а не распивать кофе у гроба матери, давшей ему жизнь.
Сторож вернулся на свое место.
Когда пришла очередь Томаса Переса, одному из судебных приставов пришлось поддерживать его под руку, чтобы он мог предстать перед судьями. Перес сказал, что он больше знаком был с моей матерью, а меня видел только один раз – в день похорон. Его спросили, что я делал в тот день, и он ответил:
– Вы же понимаете, мне и самому было очень тяжело. Так что я ничего не видел. Мне тяжело было, и я ничего не замечал. Я даже лишился чувств. Так что я не мог видеть господина Мерсо. Прокурор спросил, видел ли он по крайней мере, что я плакал. Перес ответил, что нет, не видел. Прокурор сказал в свою очередь:
– Господа присяжные учтут это обстоятельство.
Но мой адвокат рассердился. Он спросил у Переса, и, как мне показалось, чересчур повышенным тоном:
– А вы видели, что он не плакал?
Перес ответил:
– Нет.
В публике засмеялись. А мой адвокат, откинув широкие рукава своей мантии, сказал:
– Вот характер этого процесса. Все – правда, и ни в чем нет правды!
Прокурор, нахмурившись, тыкал острием карандаша в надписи на ярлыках судебных папок.
После пятиминутного перерыва, во время которого мой адвокат сказал, что все идет превосходно, заслушали показания Селеста, вызванного в качестве свидетеля защиты, то есть для моей защиты. Селест время от времени бросал на меня взгляды и теребил в руках панаму. На нем был новый костюм, тот самый, в котором он иногда, по воскресеньям, ходил со мной на бега. Но должно быть, воротничок он не смог пристегнуть – ворот рубашки был схвачен медной запонкой, отчетливо видневшейся у шеи. Его спросили, был ли я его клиентом, и он сказал:
– Не только клиентом, но и другом.
Спросили, что он думает обо мне, и он ответил, что я был человеком. А что он понимает под этим? Он ответил, что всем известно значение этого слова. Замечал ли он, что у меня замкнутый характер, но Селест признал только то, что я не любил болтать всякие пустяки. Прокурор спросил у него, аккуратно ли я платил за стол. Селест засмеялся и заявил:
– О таких мелочах и говорить не стоит.
Еще его спросили, что он думает о моем преступлении. Он положил тогда руки на барьер, и видно было, что он заранее приготовился к ответу. Он сказал:
– По-моему, это несчастье. А что такое несчастье – известно. Перед ним все беззащитны. Так вот, по-моему, это несчастье!
Он хотел продолжить свою речь, но председатель суда сказал: «Хорошо, достаточно» и поблагодарил его. Селест все стоял, как видно, он растерялся. Но, спохватившись, заявил, что хочет еще кое-что сказать. Его попросили говорить короче. И он еще раз повторил, что это было несчастье. А председатель сказал:
– Да, разумеется. Но мы здесь как раз и находимся для того, чтобы судить такого рода несчастья. Благодарим вас.
Однако Селест, исчерпав в своих показаниях все, что ему подсказывали его жизненный опыт и его добрая воля, не уходил. Он повернулся ко мне, и мне показалось, что его глаза блестят от слез, а губы дрожат. Он как будто спрашивал меня, чем еще он может мне помочь. Я ничего не сказал, не сделал никакого жеста, но впервые в жизни мне хотелось обнять мужчину. Председатель повторил, что свидетель может быть свободен. Селест отошел и сел в зале. Он оставался там до конца заседания: наклонившись вперед и упираясь локтями в колени, он держал в руках свою панаму и внимательно слушал все, что говорилось. Вошла Мари. Она надела на этот раз шляпу и по-прежнему была красива. Правда, с распущенными волосами она мне больше нравилась. С того места, где я находился, мне хорошо были видны очертания ее маленьких грудей, нижняя пухлая губка. Мари, по-видимому, очень волновалась. Ее сразу же спросили, давно ли она знакома со мной. Она указала то время, когда работала в нашей конторе. Председатель пожелал узнать, каковы ее отношения со мной. Мари сказала, что она моя подруга; на следующий вопрос ответила, что действительно должна была выйти за меня замуж. Прокурор, листавший материалы дела, подшитые в папку, вдруг спросил, когда началась наша связь. Мари указала дату. Прокурор заметил с равнодушным видом, что, по его подсчетам, это произошло на другой день после смерти моей матери. Потом с некоторой иронией сказал, что ему не хотелось бы вдаваться в подробности столь щекотливого обстоятельства и ему понятна стыдливость Мари, но (голос его стал жестким) долг требует от него подняться выше условностей. А поэтому он просит свидетельницу вкратце сообщить, как мы с ней провели тот день. Мари не хотела говорить, но прокурор настаивал, и она рассказала, как мы купались, как ходили в кино и как после сеанса пришли ко мне домой. Прокурор сказал, что на основании показаний Мари на предварительном следствии он навел справки о программах кинотеатров в вышеуказанный день. Он добавил, что Мари, вероятно, сама сообщит сейчас, какая картина шла тогда. Почти беззвучным голосом она и в самом деле сказала, что мы с ней смотрели фильм с участием Фернанделя. Когда она кончила, в зале стояла мертвая тишина. Поднялся прокурор, суровый, важный, и голосом, показавшимся мне по-настоящему взволнованным, отчеканил, указывая на меня пальцем:
– Господа присяжные заседатели, на следующий день после смерти своей матери этот человек купался в обществе женщины, вступил с нею в связь и хохотал на комическом фильме. Больше мне нечего вам сказать.
Он сел. В зале по-прежнему стояла тишина. И вдруг Мари разрыдалась и закричала, что все это не так, все по-другому, что ее принудили говорить совсем не то, что она думала, что она хорошо меня знает и что я ничего дурного не сделал. Но по знаку председателя судебный пристав вывел ее, и заседание пошло дальше. Вслед за Мари давал показания Массон, которого едва слушали. Он заявил, что я порядочный человек и «скажу больше, честный человек». Едва слушали и старика Саламано, когда он вспоминал, что я жалел его собаку, а на вопрос обо мне и о моей матери ответил, что мне больше не о чем было говорить с нею и поэтому я поместил маму в убежище для престарелых.
– Надо понять, – говорил Саламано, – понять надо.
Но по-видимому, никто не понимал. Его увели.
Затем наступила очередь Раймона, последнего в списке свидетелей. Раймон слегка кивнул мне и сразу же сказал, что я невиновен. Но председатель суда заявил, что от него требуют не оценки моих действий, а изложения фактов. Свидетель должен ждать вопросов и отвечать на них. Ему предложили уточнить, каковы были его отношения с убитым арабом. Воспользовавшись случаем, Раймон заявил, что покойный его возненавидел с тех пор, как Раймон дал пощечину его сестре. Однако председатель спросил у него, не было ли у жертвы преступления причины ненавидеть и меня. Раймон ответил, что я оказался на пляже случайно. Тогда прокурор спросил, как случилось, что письмо, послужившее началом трагедии, было написано мною. Раймон ответил, что это чистейшая случайность. Прокурор возразил, что во всей этой истории слишком уж много взваливают на случайность. Он пожелал узнать, случайно ли я не вступился за любовницу Раймона, когда тот избивал ее, случайно ли я выступил свидетелем в полицейском участке и случайно ли мои показания были даны в пользу Раймона или я это сделал из любезности. Под конец председатель спросил, на какие средства Раймон существует, и, когда тот ответил: «Я кладовщик», прокурор объявил присяжным заседателям, что, как всем известно, этот свидетель – профессиональный сутенер. А подсудимый Мерсо – его сообщник и приятель. Суд разбирает сейчас гнусную драму самого низкого пошиба, осложненную тем фактом, что виновник ее – чудовище в моральном отношении. Раймон хотел было защитить себя, а мой адвокат выразил протест, но им обоим сказали, что надо дать прокурору закончить выступление. Прокурор сказал:
– Мне осталось добавить очень немного. Подсудимый был вашим другом? – спросил он Раймона.
– Да, – ответил Раймон, – он был моим приятелем.
Тогда прокурор задал и мне тот же вопрос. Я поглядел на Раймона, и он не отвел глаз. Я ответил:
– Да.
Прокурор повернулся к заседателям и провозгласил:
– Тот самый человек, который на другой день после смерти матери предавался самому постыдному распутству, совершил убийство по ничтожному поводу, желая свести со своей жертвой счеты из-за грязного, мерзкого дела.
Потом он сел. Но мой адвокат, потеряв терпение, всплеснул руками так, что рукава мантии откинулись, открыв накрахмаленную сорочку, и воскликнул:
– Да что же это наконец! В чем обвиняют подсудимого?
В том, что он похоронил мать, или в том, что он убил человека?
В публике засмеялись. Но прокурор опять встал и, задрапировавшись в свою мантию, заявил, что надо обладать наивностью почтенного защитника, чтобы не почувствовать, какая глубокая, страшная и нерасторжимая связь существует между двумя этими, казалось бы, различными фактами.
– Да, – патетически воскликнул он, – я обвиняю этого человека в том, что он хоронил свою мать, будучи преступником в сердце своем!
Такая тирада, по-видимому, произвела большое впечатление на публику. Мой адвокат пожал плечами и вытер платком мокрый от пота лоб. Все же он, видимо, растерялся, и я почувствовал, что дело поворачивается плохо для меня.
Заседание кончилось. Выйдя из здания суда и направляясь к машине, я вдруг ощутил в эти короткие мгновения знакомые запахи и краски летнего вечера. В темноте быстро катившегося тюремного фургона до меня, словно из пучины усталости, один за другим доносились привычные шумы города, которые я так любил, потому что в эти часы и мне случалось радоваться жизни. Крики мальчишек-газетчиков, оглашающие уже прохладный воздух, щебет засыпающих птиц в сквере, оклики лоточников, продающих бутерброды, жалобный визг трамваев на крутых поворотах и смутный гул, раздающийся где-то вверху, в небе, перед тем, как мрак ночной низринется оттуда на гавань, – все эти звуки указывали мне, как слепому, привычный путь, ведь я так хорошо знал его, прежде чем попал в тюрьму. Да, то был сумеречный час, в который когда-то давно у меня бывало спокойно на душе. Впереди меня всегда ждал сон – легкий сон без сновидений. А теперь все изменилось; ведь ночью я, не смыкая глаз, буду ждать утра и возвращаюсь я сейчас в одиночную камеру. Итак, знакомые пути, пролегающие и летних небесах, могли с одинаковым успехом вести и к тюремным кошмарам и к невинным снам.
IV
Даже сидя на скамье подсудимых, всегда бывает интересно услышать, что говорят о тебе. Могу сказать, что и в обвинительной речи прокурора и в защитительной речи адвоката обо мне говорилось много, но, пожалуй, больше обо мне самом, чем о моем преступлении. И так ли уж были отличны друг от друга речи обвинителя и защитника? Адвокат воздевал руки к небу и, признавая меня виновным, напирал на смягчающие обстоятельства. Прокурор простирал руки к публике и громил мою виновность, не признавая смягчающих обстоятельств. Кое-что меня смутно тревожило. И несмотря на то, что я мог повредить себе, меня порою так и подмывало вмешаться, тогда адвокат говорил мне: «Молчите, это будет для вас лучше!» Вот и получилось, что мое дело разбиралось без меня. Все шло без моего участия. Мою судьбу решали, не спрашивая моего мнения. Время от времени мне очень хотелось прервать этих говорунов и спросить: «А где тут подсудимый? Он ведь не последняя фигура и должен сказать свое слово!» Но, поразмыслив, я находил, что сказать мне нечего. Да и надо признаться, интерес, который вызывают судебные выступления, не долго длится. Например, обвинительная речь прокурора очень скоро мне надоела. Поразили меня и запомнились только отдельные фразы, жесты или патетические тирады, совершенно, однако, оторванные от общей картины.
Суть его обвинения, если я правильно понял, была в том, что я совершил предумышленное убийство. По крайней мере он пытался это доказать. Он так и говорил:
– Я докажу это, господа, двояким способом. Сначала при ослепительном свете фактов, а затем при том мрачном свете, который даст мне психология преступной души обвиняемого.
Он перечислил вкратце эти факты, начиная со смерти мамы. Напомнил о моей бесчувственности, о том, что я не знал, сколько лет было маме, и о том, что я купался на другой день в обществе женщины, ходил в кино смотреть Фернанделя и, наконец, вернулся домой, приведя с собой Мари. Я не сразу понял, что речь идет о ней, потому что он сказал «свою любовницу», а для меня она была Мари. Затем он перешел к истории с Раймоном. Я нашел, что его рассуждения не лишены логики. То, что он утверждал, было правдоподобно. По сговору с Раймоном я написал письмо, чтобы завлечь его любовницу в ловушку, где ее ждали побои «со стороны человека сомнительной нравственности». Я затеял на пляже ссору с противниками Раймона. Раймону были нанесены ранения. Я попросил у него револьвер. Вернулся на пляж один, чтобы воспользоваться этим оружием. Я замыслил убить араба и сделал это. И «чтобы быть уверенным, что дело сделано хорошо», я после первого выстрела всадил в простертое тело еще четыре пули – спокойно, уверенно и, так сказать, «во зрелом размышлении».
– Вот, господа, – сказал прокурор, – я восстановил перед вами ход событий, которые привели этого человека к убийству, совершенному им вполне сознательно. Я на этом настаиваю, – сказал он. – Ведь здесь речь идет не о каком-нибудь обыкновенном убийстве, о преступлении в состоянии аффекта, в котором мы могли бы найти смягчающее обстоятельство. Нет, подсудимый умен, господа, это несомненно. Вы слышали его, не правда ли? Он умеет ответить. Ему понятно значение слов. И про него нельзя сказать, что он действовал необдуманно.
Итак, я услышал, что меня считают умным. Но я не очень хорошо понимал, почему столь обыкновенное человеческое качество может стать неопровержимым доказательством моей преступности. Право, это так меня поразило, что я уже не слушал прокурора до того момента, когда он произнес:
– Но выразил ли он сожаление? Нет, господа. В течение многих месяцев следствия ни разу этого человека не взволновала мысль, что он совершил ужасное злодеяние.
Тут он повернулся ко мне и, указывая на меня пальцем, принялся укорять меня с каким-то непонятным неистовством. Разумеется, я не мог не признать, что кое в чем он прав: ведь я и в самом деле не очень сожалел о своем поступке. Но такое озлобление прокурора меня удивляло. Мне хотелось попытаться объяснить ему искренне, почти что дружески, что я никогда ни в чем не раскаивался по-настоящему. Меня всегда поглощало лишь то, что должно было случиться сегодня или завтра. Но разумеется, в том положении, в которое меня поставили, я ни с кем не мог говорить таким тоном. Я не имел права проявлять сердечность и благожелательность. И я решил еще послушать прокурора, так как он стал говорить о моей душе.
Он сказал, что попытался заглянуть в мою душу, но не нашел ее. «Да, господа присяжные заседатели, не нашел». Он говорил, что у меня в действительности нет души и ничто человеческое, никакие принципы морали, живущие в сердцах людей, мне недоступны.
– Мы, конечно, не станем упрекать его за это. Можно только пожалеть, что у него нет души, – ведь раз ее нет, ее не приобретешь. Но суд обязан обратить терпимость, эту пассивную добродетель, в иную, менее удобную, но более высокую добродетель – правосудие. Особенно в тех случаях, когда такая пустота сердца, какую мы обнаружили у этого человека, становится бездной, гибельной для человеческого общества.
И тут он стал говорить о моем отношении к маме. Он повторил все, что говорил вначале. Но говорил об этом гораздо дольше, чем о моем преступлении, – так долго, что в конце концов я уже не слушал и чувствовал только одно: утро невыносимо жаркое, нечем дышать. По крайней мере так было до той минуты, когда он остановился и после паузы заговорил тихо и проникновенно:
– Господа присяжные заседатели, завтра мы будем судить самое страшное из всех преступлений – отцеубийство.
Он заявил, что воображение наше отступает перед столь гнусным злодеянием. Он смеет надеяться, что правосудие не проявит слабости и по заслугам покарает злодея. Но он не боится сказать, что ужас, который внушает ему это преступление, почти не уступает тому ужасу, который он испытывает перед моей бесчувственностью. По его мнению, человек, который морально убил свою мать, сам исключил себя из общества людей, как и тот, кто поднял смертоубийственную руку на отца, давшего ему жизнь. Во всяком случае, первый показал дорогу второму, в некотором роде был его провозвестником и узаконил его злодеяние.
– Уверен, господа, – добавил он, возвышая голос, – вы не сочтете чересчур смелым мое утверждение, что человек, сидящий сейчас перед нами на скамье подсудимых, отвечает и за то убийство, которое мы будем судить завтра. Пусть же он понесет должное наказание.
Тут прокурор вытер платком свое лицо, блестевшее от пота. Потом сказал, что, как ни горестны его обязанности, он выполнил их с твердостью. Он заявил, что я порвал всякую связь с человеческим обществом, попрал основные его принципы и не могу взывать о сострадании, ибо мне неведомы самые элементарные человеческие чувства.
– Я требую у вас головы этого преступника, – гремел он, – и требую ее с легким сердцем! Ведь если мне и случалось на протяжении уже долгой моей судебной деятельности требовать смертной казни подсудимого, то еще никогда я не понимал так, как сегодня, что этот тяжкий мой долг диктуется, подкрепляется, озаряется священным сознанием властной необходимости и тем ужасом, который я испытываю перед лицом человека, в коем можно видеть только чудовище.
Когда прокурор сел, довольно долго стояла тишина. У меня все в голове мешалось от жары и удивления. Председатель суда кашлянул и негромко спросил, не хочу ли я что-нибудь сказать. Я поднялся и, поскольку мне давно хотелось заговорить, сказал первое, что пришло в голову, – у меня не было намерения убить того араба. Председатель заметил, что это уже определенное утверждение и что до сих пор он плохо понимал мою систему защиты. Он будет очень рад, если я до выступления моего адвоката уточню, какими мотивами был вызван мой поступок. Я быстро сказал, путаясь в словах и чувствуя, как я смешон, что все случилось из-за солнца. В зале раздался хохот. Мой адвокат пожал плечами. Ему тут же дали слово. Но он заявил, что уже поздно – речь его займет несколько часов – и он просит назначить его выступление после обеденного перерыва. Суд согласился.
Во второй половине дня лопасти больших вентиляторов опять перемешивали в зале заседаний плотный воздух, опять двигались, все в одну сторону, маленькие разноцветные веера присяжных заседателей. Мне казалось, что защитительная речь моего адвоката никогда не кончится. Но в какую-то минуту я насторожился, потому что он сказал: «Да, я убил – это правда». И дальше, продолжая в том же тоне, все говорил: «Я». Я очень удивился. Наклонившись к жандарму, я спросил, почему адвокат так говорит. Жандарм буркнул: «Молчи» и немного погодя ответил: «Все адвокаты так делают». А я подумал, что опять меня отстраняют, будто я и не существую, и в известном смысле подменяют меня. Впрочем, я уже был далеко от зала суда. К тому же мой адвокат казался мне смешным. Он скомкал свой тезис о самозащите, вызванной поведением араба, зато тоже заговорил о моей душе. Мне показалось, что у него куда меньше ораторского таланта, чем у прокурора.
– Я тоже заглянул в эту душу, – сказал он, – но в противоположность уважаемому представителю прокуратуры я многое нашел в ней и могу сказать, что я читал в ней как в раскрытой книге.
Он прочел там, что я честный, усердный, неутомимый труженик, преданный той фирме, в которой служил, человек, любимый всеми и сострадательный к несчастьям ближних. По его словам, я был примерным сыном, содержавшим свою мать до тех пор, пока мог это делать.
– Под конец жизни матери он поместил ее в приют для престарелых, надеясь, что там она найдет комфорт, который сам он при своих скромных средствах не мог ей предоставить. Удивляюсь, господа, – добавил он, – что поднялся такой шум вокруг этого приюта. Ведь если бы понадобилось доказывать пользу и высокое значение таких учреждений, то достаточно было бы сказать, что средства на них отпускает само государство.
Адвокат даже не упомянул о похоронах, и я почувствовал, что это пробел в его речи. Впрочем, из-за всех этих бесконечных фраз, бесконечных дней судебного разбирательства, бесконечных часов, когда столько рассуждали о моей душе, у меня кружилась голова, мне казалось, что вокруг льются, льются и все затопляют волны мутной реки.
Помню, как в середине речи моего адвоката через весь зал, через места для судей, места для публики пронесся и долетел до меня приятный звук рожка, в который трубил мороженщик. И на меня нахлынули воспоминания о прежней жизни, той, что мне уж больше не принадлежит, жизни, дарившей мне очень простые, но незабываемые радости: запахи лета, любимый квартал, краски заката в небе, смех и платья Мари. А от всего ненужного, зряшного, того, что я делал в этом зале, мне стало тошно, и я хотел только одного: поскорее вернуться в камеру и уснуть. Я едва слышал, как мой защитник вопил в заключение своей речи, что присяжные заседатели, конечно, не захотят послать на гильотину честного труженика, погубившего себя в минутном ослеплении, что в моем деле имеются смягчающие обстоятельства, а за свое преступление я уже несу и вечно буду чести тягчайшую кару – неизбывное раскаяние и укоры совести. Был объявлен перерыв, и адвокат, казалось, еле живой, сел на свое место. Но коллеги потянулись к нему для рукопожатия. Я слышал их восклицания: «Великолепно, дорогой мой!» Один даже призвал меня в свидетели. «Правда?» – сказал он. Я подтвердил, но мое одобрение не было искренним – я очень устал.
А день уже клонился к вечеру, жара спадала. По некоторым звукам, доносившимся с улицы, я угадывал, что наступает сладостный час сумерек. Мы все сидели, ждали. А то, чего ждали все здесь собравшиеся, касалось только меня. Я еще раз посмотрел на публику. Все были такими же, как и в первый день. Я встретился взглядом с журналистом в сером пиджаке и с женщиной-автоматом. И тут я подумал, что еще ни разу с самого начала процесса не отыскивал взглядом Мари. Я не позабыл ее, но у меня было слишком много дел. Я увидел, что она сидит между Селестом и Раймоном. Она сделала мне легкий знак, как будто хотела сказать: «Наконец-то!», и я увидел улыбку на ее встревоженном лице. Но мое сердце так и не раскрылось, я даже не мог ответить на ее улыбку.
Суд возвратился. Очень быстро зачитали список вопросов, обращенных к присяжным заседателям. Я расслышал: «виновен в убийстве»… «предумышленность»… «смягчающие обстоятельства». Присяжные вышли из зала, а меня увели в ту маленькую комнату, где я ждал в первый день. Ко мне подошел мой адвокат и очень пространно, с такой уверенностью, с такой сердечностью, с какой еще ни разу не говорил со мной, сообщил, что все идет хорошо и я отделаюсь несколькими годами тюрьмы или каторги. Я спросил, есть ли возможность кассации в случае неблагоприятного приговора. Он ответил, что нет… Его тактика, оказывается, состояла в том, чтобы не навязывать присяжным заседателям определенных предложений и тем самым не сердить их. Он объяснил мне, что в таких процессах, как мой, нельзя рассчитывать на кассацию приговора из-за каких-нибудь нарушений формальностей. Это мне показалось очевидной истиной, и я согласился с его соображениями. Если хладнокровно посмотреть на дело, это было вполне естественным. Иначе заводили бы слишком много ненужной писанины.
– Во всяком случае, – сказал мне адвокат, – можно просить о помиловании. Однако я уверен, что исход будет благоприятным.
Мы ждали очень долго, думается, около часа. Наконец раздался звонок. Адвокат пошел в зал, сказав мне: «Сейчас старшина присяжных заседателей прочтет их ответы. Вас введут в зал только для объявления приговора».
Захлопали двери. По лестницам побежали люди, я не понял где: близко или далеко. Потом я услышал, как в зале суда чей-то голос глухо читает что-то. А когда опять раздался звонок и отворилась дверь в загородку для подсудимых, на меня надвинулось молчание зала, молчание и странное ощущение, охватившее меня, когда я заметил, что молодой журналист отвел глаза в сторону. Я не взглянул на Мари. Я не успел, потому что председатель суда объявил – в какой-то странной форме – «от имени французского народа», что мне отрубят голову и это будет произведено публично, на площади. И тогда у всех на лицах я прочел одно и то же чувство. Мне кажется, это было уважение. Жандармы стали очень деликатны со мной. Адвокат положил свою ладонь на мою руку. Я больше ни о чем не думал. Но председатель суда спросил, не хочу ли я что-нибудь добавить. Я подумал и сказал: «Нет». И тогда меня увели.
V
Я в третий раз отказался принять священника. Мне нечего ему сказать, я не хочу с ним говорить, я и без того очень скоро его увижу. Сейчас меня интересует другое: как избежать механического хода событий, узнать, есть ли выход из неизбежного. Меня перевели в другую камеру. Теперь, когда я лежу на койке, то вижу небо, одно лишь небо. И время провожу в том, что созерцаю, как на светлом его лике постепенно меркнут краски и день сменяется ночью. Ложусь, подкладываю руки под голову и жду. Не знаю, сколько раз я задавался вопросом, бывали ли случаи, когда смертники ускользали от неумолимого механизма, исчезали раньше казни, прорвав полицейские кордоны. Я корил себя за то, что не обращал прежде внимания на рассказы о казнях. Следовало интересоваться этим вопросом. Никогда не знаешь, что может с тобой случиться. Как и все, я читал в газетах отчеты репортеров. Но несомненно, существуют работы, специально посвященные казням, а меня никогда не тянуло заглянуть в эти книги. Быть может, там я нашел бы рассказы о побегах. Быть может, я узнал бы, что хоть в одном случае колесо остановилось, и один раз, хотя бы один только раз, случай и удача что-то изменили в его назначенном, предустановленном движении. Один раз! В известном смысле мне этого было бы достаточно. Мое сердце довершило бы остальное. Газеты часто писали о долге преступников перед обществом, о том, что смертная казнь – это уплата долга. Но такие тирады ничего не говорят воображению. То ли дело возможность бегства, возможность нарушить установленный ритуал, совершить безумный поступок, который даст всяческие надежды. Разумеется, надежды особого порядка: надежды на то, что тебя схватят и прикончат на углу улицы или всадят тебе на бегу пулю в затылок. Но во зрелом размышлении такая роскошь была для меня совершенно недоступна – механизм казни не выпустит меня.
При всем желании я не мог согласиться с наглой неизбежностью. Ведь существовало такое нелепое несоответствие между приговором, обосновавшим ее, и невозмутимым действием механизма казни с того момента, как суд вынес решение. То, что приговор был зачитан не в пять часов вечера, а в восьмом часу, что он мог быть совсем другим, что его вынесли податливые, угодливые люди да еще приплели к нему французский народ (понятие расплывчатое и имеющее к данному случаю такое же отношение, как немецкий или китайский народ) – все это, по-моему, в значительной мере лишало серьезности подобное решение. Однако я должен был признать, что с той секунды, как оно было принято, последствия его стали столь же несомненны, столь же серьезны, как наличие тюремной стены, вдоль которой я вытягивался, лежа на койке.
В эти часы мне вспоминалась история с моим отцом, о которой мне рассказывала мама. Я его не знал. И из всего, что я слышал о нем, пожалуй, точнее всего был мамин рассказ: оказывается, отец ходил смотреть на казнь какого-то убийцы. Ему становилось плохо при одной мысли об этом зрелище. Но все-таки он пошел, а когда вернулся домой, его рвало почти все утро. После этого рассказа я почувствовал некоторое отвращение к отцу. Однако теперь я понимал его: ведь это было так естественно. Как же я не знал, что нет ничего важнее смертной казни и что, в общем, это единственно интересное для человека зрелище. Если я когда-нибудь выйду из тюрьмы, то непременно буду ходить смотреть, как отрубают людям головы. Впрочем, напрасно я думал о такой возможности, напрасно представлял себе, что вот меня выпустили на свободу, и я на рассвете стою за кордоном полицейских, так сказать, по другую сторону, и гляжу на казнь, а потом меня рвет от такого зрелища, – от этих мыслей радость ядовитой волной переполняла мое сердце. Право, все это было сущее безрассудство: тотчас же меня охватывал холод, такой ужасный холод, что я весь съеживался, дрожал под одеялом и стучал зубами, не в силах от этого удержаться.
Но ведь нельзя же всегда быть рассудительным. Иногда я составлял проекты законов, перестраивал уголовный кодекс. Я полагал, что очень важно оставить приговоренному некоторый шанс на спасение. В одном-единственном случае на тысячу – этого было бы достаточно – это уладило бы очень многое. Так мне казалось. Можно было бы найти химическое соединение, которое убивало бы пациента (я так и говорил мысленно: «Пациента») в девяти случаях из десяти. Пациенту это было бы известно (условие обязательное). Ведь хорошенько поразмыслив и глядя на вещи спокойно, я приходил к выводу, что гильотина плоха тем, что ее нож не оставляет никакого шанса, совершенно никакого. В общем, гильотина – это верная смерть. Это дело решенное, комбинация определенная, установленная раз и навсегда и бесповоротно. Если нож гильотины в виде исключения промахнется, удар повторят. Приговоренному оставалось только пожелать, как это ни неприятно, чтобы механизм гильотины действовал безотказно. Я находил, что это недостаток в системе смертной казни. Но с другой стороны, вынужден был признать, что в нем-то и заключается секрет ее великолепной организации. Приговоренный обязан морально участвовать в казни. В его интересах, чтобы она протекала без сучка, без задоринки.
Мне пришлось убедиться также, что раньше у меня были неверные представления в этих вопросах. Я долго воображал – не знаю уж почему, – что гильотину ставят на эшафот и приговоренный должен подняться туда по ступенькам. Вероятно, мне это казалось из-за революции 1789 года, так нам рассказывали в книгах и показывали на картинах. Но однажды утром мне вспомнилась помещенная в газетах фотография, иллюстрирующая репортаж о нашумевшей казни. Гильотина была поставлена просто-напросто на земле. И она была узкая – гораздо уже, чем я думал. Как странно, что я раньше не вспомнил об этом. Машина, показанная на газетном клише, поразила меня еще и тем, что она была похожа на прекрасно отделанный, острый и блестящий, точный инструмент. Всегда создаешь себе преувеличенные представления о том, чего не знаешь. Мне пришлось убедиться, что все происходит весьма просто: машину ставят на одном уровне с приговоренным. Он подходит к гильотине, как люди идут навстречу знакомому. И это показалось мне весьма прозаичным. Другое дело эшафот: смертник поднимается по ступеням, вырисовывается на фоне неба – есть от чего разыграться воображению. А тут что ж? Все подавляет механика: приговоренному отрубают голову как-то скромно, стыдливо, но с большой точностью.
И было еще два обстоятельства, о которых я все время думал: утренняя заря и мое ходатайство о помиловании. Я старался себя образумить и больше не думать об этом. Вытянувшись на койке, я смотрел в небо, старался с интересом наблюдать за переменами в нем. Вот оно становится зеленоватым, значит, близится вечер. Потом я пытался изменить ход мыслей: прислушивался к биению сердца. И никак не мог вообразить, что этот равномерный стук, так долго сопровождавший мое существование, когда-нибудь может прекратиться. У меня никогда не было богатого воображения. И все же я пытался представить себе, что в какое-то мгновение удары сердца уже не отзовутся в моей голове. Но все было напрасно. Я не мог отогнать мыслей о рассвете и ходатайстве о помиловании. В конце концов я решил, что разумнее всего не принуждать себя.
«Они» приходят на рассвете – я это знал. И в общем, я все ночи ждал рассвета. Я никогда не любил, чтобы меня заставали врасплох. Раз что-то должно случиться со мной, я хотел быть наготове. В конце концов я спал очень мало – и то лишь днем, а все ночи напролет не смыкая глаз терпеливо ждал, когда же вверху, за окном, забрезжит свет. Самым тяжким был тот страшный час, когда «они» обычно являлись. Уже с полуночи я настороженно прислушивался и ждал. Еще никогда я не различал столько шумов, столько подозрительных звуков. Могу, впрочем, сказать, мне в некотором смысле везло: за все это время я ни разу не слышал звука шагов. Мама нередко говорила, что человек никогда не бывает совершенно несчастен. Я это испытал в тюрьме, когда заря окрашивала небо и свет нового дня просачивался в мою камеру. Ведь я же мог в этот миг услышать шаги, и у меня разорвалось бы сердце. При малейшем шорохе я бросался к двери, приникал к ней ухом и в ужасе ждал, пока не догадывался, что слышу собственное свое дыхание, и пугался, что оно такое хриплое, как у запыхавшейся собаки, но все-таки сердце у меня не разрывалось, все-таки я мог еще прожить целые сутки.
А днем меня преследовали мысли о помиловании. Мне думается, что я извлек из них самое лучшее заключение. Я оценивал, насколько убедительно мое ходатайство, делал выводы из своих рассуждений. Я всегда исходил из самого худшего: в помиловании мне отказано. «Ну что я, я умру». Раньше, чем другие, – это несомненно. Но ведь всем известно, что жизнь не стоит того, чтобы цепляться за нее. В сущности, не имеет большого значения, умрешь ли ты в тридцать или в семьдесят лет, – в обоих случаях другие-то люди, мужчины и женщины, будут жить, и так идет уже многие тысячелетия. Все, в общем, ясно. Я умру – именно я, теперь или через двадцать лет. Но всегда, к смущению моему, меня охватывала яростная вспышка радости при мысли о возможности прожить еще двадцать лет. Оставалось только подавить этот порыв, представив себе, что за мысли были бы у меня через двадцать лет, когда мне все-таки пришлось бы умереть. Раз уж приходится умереть, то, очевидно, не имеет большого значения, когда и как ты умрешь. А следовательно (помни, какой вывод влечет за собою это слово!), следовательно, я должен примириться с тем, что мне откажут в помиловании.
И с этой минуты, только с этой минуты я, так сказать, имел право, давал себе разрешение перейти к другой гипотезе: меня помилуют. Как трудно было укротить бурный ток крови, пробегавший тогда в жилах, разливавшийся по всему телу, нелепую радость, от которой у меня темнело в глазах. Приходилось заглушать этот крик души, стараться образумить себя. При этой гипотезе надо было дать волю естественным чувствам, чтобы стало более весомым мое смирение при ином предположении. Если мне удавалось побороть себя, я обретал целый час спокойствия. Все-таки выигрыш!
Именно в такую минуту я и отказался принять священника. Я лежал на койке и смотрел в оконце, угадывая приближение летнего вечера по бледнеющей синеве неба. Перед этим мне удалось убедить себя, что мое ходатайство о помиловании, несомненно, будет отклонено, и я чувствовал, как ровно течет у меня по жилам кровь. Зачем мне был священник? Впервые за долгий срок я вспомнил Мари. Она уже давно перестала мне писать. В тот вечер я, поразмыслив, решил, что ей, вероятно, надоело считаться возлюбленной убийцы, приговоренного к смертной казни. Мне пришла также мысль, что, быть может, она больна или даже умерла. Это могло случиться. Но как мне знать об этом? Ведь теперь, когда физически мы были разъединены, ничто нас не связывало и не влекло друг к другу. Воспоминания о Мари стали для меня безразличны. Мертвая – она не интересовала меня. Я находил это нормальным, так же как считал вполне понятным, что люди забудут меня после моей смерти. Зачем тогда я буду им нужен? Не могу сказать, что такая мысль была горька для меня.
И как раз в эту минуту вошел священник. Я вздрогнул, увидев его. Он это заметил и попросил меня не пугаться. Я сказал, что обычно он приходит в другие часы. Он ответил, что зашел просто так, по-дружески, и его посещение нисколько не связано с моим ходатайством о помиловании: он ничего не знает о судьбе прошения. Усевшись на мою койку, он предложил мне сесть возле него. Я отказался. Однако мне понравился его кроткий вид. Довольно долго он сидел молча и, опершись локтями о колени, понурившись, смотрел на свои руки. Руки у него были топкие и мускулистые, напоминавшие проворных зверьков. Он медленно потирал их.
Потом замер, все так же понурив голову, и долго сидел неподвижно. На минуту я даже забыл о нем.
Но вдруг он вскинул голову и посмотрел мне в лицо.
– Почему вы отказываетесь принимать меня, когда я прихожу? – спросил он.
На это я ответил, что не верю в бога. Он осведомился, убежден ли я в своем неверии. И я сказал, что мне нечего и спрашивать себя об этом: вопрос о боге не имеет для меня никакого значения. Он откинулся назад и, прислонившись к стене, положил руки на колени. С таким видом, как будто он и не обращается ко мне, он заметил, что иногда люди считают себя неверующими, а в действительности это совсем не так. Я промолчал. Он посмотрел на меня и спросил:
– Что вы об этом думаете?
Я ответил, что это вполне возможно. Во ВСЯКОМ случае, со мной дело обстоит следующим образом: я, может быть, не всегда уверен в том, что именно меня интересует, но совершенно уверен в том, что не представляет для меня никакого интереса. И как раз то, о чем он говорит, меня совершенно не интересует.
Он отвел глаза в сторону и, не меняя позы, спросил, не говорю ли я так от безмерного отчаяния. На это последовал ответ, что я не впал в отчаяние – мне только страшно, но ведь это вполне естественно.
– Господь поможет вам, – отозвался он. – Мне известно, что все, кто были в таком же положении, как вы, обращались к богу.
Я признал, что это их право. А кроме того, у них, значит, было на это время. Но я вовсе не ищу ничьей помощи, да у меня и времени недостанет – я просто не успел бы заинтересоваться тем вопросом, который меня никогда не интересовал.
Он раздраженно махнул рукой, но сейчас же выпрямился и поправил складки своей сутаны. Закончив прихорашиваться, он обратился ко мне, назвав меня при этом «брат мой», и сказал, что если он говорит со мной о боге, то вовсе не потому, что я приговорен к смерти; по его мнению, мы все приговорены к смерти. Но я прервал его, сказав, что это совсем не одно и то же и, уж во всяком случае, всеобщая обреченность не может служить для меня утешением.
– Конечно, – согласился он. – Но если ВЫ и не умрете сегодня, то все равно умрете, только позднее. И тогда возникнет тот же вопрос. Как вы подойдете к столь ужасному испытанию?
Я ответил, что подойду совершенно так же, как сейчас. Он встал при этих моих словах и посмотрел мне в глаза. Такую игру я хорошо знал. Я нередко забавлялся ею с Эмманюэлем или Селестом, и обычно они первые отводили взгляд. Священник, как видно, тоже был натренирован в этой игре: он, не моргая, смотрел на меня. И голос у него не задрожал, когда он сказал мне:
– Неужели у вас нет никакой надежды? Неужели вы думаете, что умрете весь?
– Да, – ответил я.
Тогда он опустил голову и снова сел. Он сказал, что ему жаль меня. Он считает, что такая мысль нестерпима для человека. Но я чувствовал только то, что он начинает мне надоедать. Я в свою очередь отвернулся от него, отошел к окошку и встал под ним, прислонившись плечом к стене. Не очень-то прислушиваясь к его словам, я все-таки заметил, что он опять принялся вопрошать меня. Он говорил тревожно, настойчиво. Я понял, что он взволнован, и стал тогда слушать более внимательно.
Он выразил уверенность, что мое прошение о помиловании будет удовлетворено, но ведь я несу бремя великого греха, и мне необходимо сбросить эту ношу. По его мнению, суд человеческий – ничто, а суд божий – все. Я заметил, что именно суд человеческий вынес мне смертный приговор. Но священник ответил, что сей суд не смыл греха с моей совести. Я сказал, что о грехах на суде речи не было. Мне только объявили, что я преступник. И, как преступник, я расплачиваюсь за свое преступление, а больше от меня требовать нечего. Он снова встал, и я тогда подумал: хочет подвигаться, но в такой тесноте выбора нет – или сиди, или стой.
Я стоял, уставившись в пол. Духовник сделал шаг, как будто хотел подойти ко мне, и остановился в нерешительности. Он смотрел на небо, видневшееся за решеткой окна.
– Вы ошибаетесь, сын мой, – сказал он, – от вас можно потребовать больше. Может быть, с вас и потребуют.
– А что именно?
– Могут потребовать, чтобы вы увидели.
– Что я должен увидеть?
Он посмотрел вокруг и ответил с глубокой и такой неожиданной усталостью в голосе:
– Я знаю, эти камни источают скорбь. Я никогда не мог смотреть на них без мучительной тоски. Но я знаю, сердцем знаю, что даже самые жалкие из вас видели, как во мраке темницы вставал перед ними лик божий. Вот с вас и требует господь, чтобы вы увидели его.
Я немного взволновался. Сказал, что уже много месяцев смотрю на эти стены. Нет ничего и никого на свете более знакомого для меня. Может быть, когда-то, уже давно, я искал тут чей-то лик. Но он сиял как солнце, горел пламенем желания: это было лицо Мари. Напрасно я искал его. Теперь все кончено. И во всяком случае, я не видел ничего, что возникало бы из скорби, источаемой этими камнями.
Священник посмотрел на меня с какой-то печалью. Я прислонился спиной к стене, и свет падал мне на лоб. Священник что-то сказал, я не расслышал слов, а потом он очень быстро спросил, можно ли ему обнять меня.
– Нет! – ответил я.
Он повернулся и, подойдя к стене, медленно провел по ней ладонью.
– Неужели вы так любите эту землю? – сказал он вполголоса.
Я ничего не ответил.
Довольно долго он стоял лицом к стене. Его присутствие было мне тягостно, раздражало меня. Я хотел было сказать ему, чтобы он ушел, оставил меня в покое, но вдруг он повернулся ко мне и как-то исступленно воскликнул:
– Нет, я не могу этому поверить! Я убежден, что вам случалось желать вечной жизни.
Я ответил, что, разумеется, случалось, но в таком желании столько же смысла, сколько в желании вдруг разбогатеть, или плавать очень быстро, или стать красавцем. Все это мечтания одного порядка. Но священник остановил меня: ему вздумалось узнать, какой я представляю себе загробную жизнь. Тогда я крикнул ему:
– Такой, чтобы в ней я мог вспоминать земную жизнь!
И тотчас я сказал, что с меня хватит этих разговоров. Он еще хотел было потолковать о боге, но я подошел к нему и в последний раз попытался объяснить, что у меня осталось очень мало времени и я не желаю тратить его на бога. Он попробовал переменить тему разговора – спросил, почему я называю его «господин кюре», а не «отец мой». У меня не выдержали нервы, я ответил, что он не мой отец, он в другом лагере.
– Нет, сын мой, – сказал он, положив мне руку на плечо. – Я с вами, с вами. Но вы не видите этого, потому что у вас слепое сердце. Я буду молиться за вас.
И тогда, не знаю почему, у меня что-то оборвалось внутри. Я заорал во все горло, стал оскорблять его, я требовал, чтобы он не смел за меня молиться. Я схватил его за ворот. В порывах негодования и злобной радости я изливал на него то, что всколыхнулось на дне души моей. Как он уверен в своих небесах! Скажите на милость! А ведь все небесные блаженства не стоят одного-единственного волоска женщины. Он даже не может считать себя живым, потому что он живой мертвец. У меня вот как будто нет ничего за душой. Но я-то хоть уверен в себе, во всем уверен, куда больше, чем он, – уверен, что я еще живу и что скоро придет ко мне смерть. Да, вот только в этом я и уверен. Но по крайней мере я знаю, что это реальная истина, и не бегу от нее. Я был прав, и сейчас я прав и всегда был прав. Я жил так, а не иначе, хотя и мог бы жить иначе. Одного я не делал, а другое делал. И раз я делал это другое, то не мог делать первое. Ну что из этого? Я словно жил в ожидании той минуты бледного рассвета, когда окажется, что я прав. Ничто, ничто не имело значения, и я хорошо знал почему. И он, этот священник, тоже знал почему. Из бездны моего будущего в течение всей моей нелепой жизни подымалось ко мне сквозь еще не наставшие годы дыхание мрака, оно все уравнивало на своем пути, все доступное мне в моей жизни, такой ненастоящей, такой призрачной жизни. Что мне смерть «наших ближних», материнская любовь, что мне бог, тот или иной образ жизни, который выбирают для себя люди, судьбы, избранные ими, раз одна-единственная судьба должна была избрать меня самого, а вместе со мною и миллиарды других избранников, даже тех, кто именует себя, как господин кюре, моими братьями. Понимает он это? Понимает? Все кругом – избранники. Все, все – избранники, но им тоже когда-нибудь вынесут приговор. И господину духовнику тоже вынесут приговор. Будут судить его за убийство, но пошлют на смертную казнь только за то, что он не плакал на похоронах матери. Что тут удивительного? Собака старика Саламано дорога ему была не меньше жены. Маленькая женщина-автомат была так же во всем виновата, как парижанка, на которой женился Массон, или как Мари, которой хотелось, чтобы я на ней женился. Разве важно, что Раймон стал моим приятелем так же, как Селест, хотя Селест во сто раз лучше его? Разве важно, что Мари целуется сейчас с каким-нибудь новым Мерсо? Да понимает ли господин кюре, этот благочестивый смертник, что из бездны моего будущего… Я задыхался, выкрикивая все это. Но священника уже вырвали из моих рук, и сторожа грозили мне. Он утихомирил их и с минуту молча смотрел на меня. Глаза у него были полны слез. Он отвернулся и вышел.
И тогда я сразу успокоился. Я изнемогал и без сил бросился на койку. Должно быть, я заснул, потому что увидел над собою звезды, когда открыл глаза. До меня доносились такие мирные, деревенские звуки. Виски мои овевала ночная прохлада, напоенная запахами земли и моря. Чудный покой тихой летней ночи хлынул в мою грудь, как волна прилива. И в эту минуту где-то далеко во мраке завыли пароходные гудки. Они возвещали, что корабли отплывают в далекий мир, который был мне теперь (и уже навсегда) безразличен. Впервые за долгий срок я подумал о маме. Мне казалось, что я понимаю, почему она в конце жизни завела себе «жениха», почему она играла в возобновление жизни. Ведь там, вокруг богадельни, где угасали человеческие жизни, вечера тоже были подобны грустной передышке. На пороге смерти мама, вероятно, испытывала чувство освобождения и готовности все пережить заново. Никто, никто не имел права плакать над ней. И как она, я тоже чувствую готовность все пережить заново. Как будто недавнее мое бурное негодование очистило меня от всякой злобы, изгнало надежду и, взирая на это ночное небо, усеянное знаками и звездами, я в первый раз открыл свою душу ласковому равнодушию мира. Я постиг, как он подобен мне, братски подобен, понял, что я был счастлив и все еще могу назвать себя счастливым. Для полного завершения моей судьбы, для того, чтобы я почувствовал себя менее одиноким, мне остается пожелать только одного: пусть в день моей казни соберется много зрителей и пусть они встретят меня криками ненависти.!
Оскар Уайльд. Баллада Рэдингской тюрьмы
Spellcheck: Татьяна Железняк
Памяти К. Т. У., бывшего кавалериста
королевской конной гвардии.
Казнен в тюрьме Его величества,
Рэдинг, Беркшир, 7 июля 1896 года
Глава 1
Не в красном был Он в этот час
Он кровью залит был,
Да, красной кровью и вином
Он руки обагрил,
Когда любимую свою
В постели Он убил.
В тюремной куртке через двор
Прошел Он в первый раз,
Легко ступая по камням,
Шагал Он среди нас,
Но никогда я не встречал
Таких тоскливых глаз.
Нет, не смотрел никто из нас
С такой тоской в глазах
На лоскуток голубизны
В тюремных небесах,
Где проплывают облака
На легких парусах.
В немом строю погибших душ
Мы шли друг другу вслед,
И думал Я - что сделал Он,
Виновен или нет?
"Его повесят поутру",-
Шепнул мне мой сосед.
О Боже! Стены, задрожав,
Обрушились вокруг,
И небо стиснуло мне лоб,
Как раскаленный круг,
Моя погибшая душа
Себя забыла вдруг.
Так вот какой гнетущий страх
Толкал Его вперед,
Вот почему Он так смотрел
На бледный небосвод:
Убил возлюбленную Он
И сам теперь умрет!
Ведь каждый, кто на свете жил,
Любимых убивал,
Один - жестокостью, другой -
Отравою похвал,
Коварным поцелуем - трус,
А смелый - наповал.
Один убил на склоне лет,
В расцвете сил - другой.
Кто властью золота душил,
Кто похотью слепой,
А милосердный пожалел:
Сразил своей рукой.
Кто слишком преданно любил,
Кто быстро разлюбил,
Кто покупал, кто продавал,
Кто лгал, кто слезы лил,
Но ведь не каждый принял смерть
За то, что он убил.
Не каждый всходит на помост
По лестнице крутой,
Захлебываясь под мешком
Предсмертной темнотой.
Чтоб, задыхаясь, заплясать
В петле над пустотой.
Не каждый отдан день и ночь
Тюремщикам во власть,
Чтоб ни забыться Он не мог,
Ни помолиться всласть;
Чтоб смерть добычу у тюрьмы
Не вздумала украсть.
Не каждый видит в страшный час,
Когда в глазах туман,
Как входит черный комендант
И белый капеллан,
Как смотрит желтый лик Суда
В тюремный балаган.
Не каждый куртку застегнет,
Нелепо суетясь,
Пока отсчитывает врач
Сердечный перепляс,
Пока, как молот, бьют часы
Его последний час.
Не каждому сухим песком
Всю глотку обдерет,
Когда появится палач
В перчатках у ворот
И, чтобы жажду Он забыл,
В ремни Его возьмет.
Не каждому, пока Он жив,
Прочтут заупокой,
Чтоб только ужас подтвердил,
Что Он еще живой;
Не каждый, проходя двором,
О гроб споткнется свой.
Не каждый должен видеть высь,
Как в каменном кольце,
И непослушным языком
Молиться о конце,
Узнав Кайафы поцелуй
На стынущем лице.
Глава 2
И шесть недель Он ожидал,
Когда наступит час;
Легко ступая по камням,
Шагал Он среди нас,
Но никогда я не встречал
Таких тоскливых глаз.
Нет, не смотрел никто из нас
С такой тоской в глазах
На лоскуток голубизны
В тюремных небесах,
Где проплывают облака
На светлых парусах.
Он в страхе пальцев не ломал
И не рыдал в тоске,
Безумных призрачных надежд
Не строил на песке,
Он просто слушал, как дрожит
Луч солнца на щеке.
Он рук в надежде не ломал
За каменной стеной,
Он просто пил открытм ртом
Неяркий свет дневной,
Холодный свет последних дней
Он пил, как мед хмельной.
В немом строю погибших душ
Мы шли друг другу вслед,
И каждый словно позабыл
Свой грех и свой ответ,
Мы знал только, что Его
Казнить должны чуть свет.
Как странно слышать легкий шаг,
Летящий по камням,
Как странно видеть жадный взгляд,
Скользящий к облакам,
И знать, что Он свой страшный долг
Уплатит палачам.
***
Из года в год сирень цветет
И вянет в свой черед,
Но виселица никогда
Плода не принесет,
И лишь когда живой умрет,
Созреет страшный плод.
Все первый ряд занять хотят,
И всех почет влечет,
Но кто б хотел в тугой петле
Взойти на эшафот,
Чтоб из-под локтя палача
Взглянуть на небосвод?
В счастливый день, в счастливый час
Кружимся мы смеясь,
Поет гобой для нас с тобой,
И мир чарует глаз,
Но кто готов на смертный зов
В петле пуститься в пляс?
Нам каждый день казнил сердца
Тревогой ледяной:
В последний раз один из нас
Проходит путь земной,
Как знать, в каком аду пылать
Душе Его больной.
***
Но вот однажды не пришел
в тюремный двор мертвец,
И знали мы, что черный суд
Свершился наконец,
Что сердце брата не стучит
Среди живых сердец.
Мы встретились в позорный день,
А не в святую ночь,
Но в бурю гибнущим судам
Друг другу не помочь:
На миг столкнули волны нас
И разбросали прочь.
Мы оба изгнаны людьми
И брошены в тюрьму,
До нас обоих дела нет
И богу самому,
Поймал нас всех в ловушку грех,
Не выйти никому.
Глава 3
В тюрьме крепки в дверях замки
И стены высоки.
За жизнью узников следят
Холодные зрачки,
Чтоб Он не вздумал избежать
Карающей руки.
Здесь каждый отдан день и ночь
Тюремщикам во власть,
Чтоб ни забыться Он не мог,
Ни помолиться всласть;
Чтоб смерть добычу у тюрьмы
Не вздумала украсть.
Здесь смертной казни ритуал
Правительство блюдет.
Здесь врач твердит Ему, что смерть -
Естественный исход,
И дважды на день капеллан
О боге речь ведет.
Курил он трубку, пиво пил,
Выслушивал врача,
Он стиснул страх в своей душе
И запер без ключа,
И говорил, что даже рад
Увидеть палача.
Чему же все-таки Он рад, -
Никто спросить не мог:
Надевший маску на лицо
И на уста замок,
Тюремный сторож должен быть
Безжалостен и строг.
Но если б кто и захотел,
Сочувствуя, прийти,
Какие мог бы он слова
Для смертника найти,
Чтоб душу брата увести
С тернистого пути?
***
Бредет, шатаясь, через двор,
Дурацкий маскарад,
Тяжелых ног и бритых лбов
Изысканный парад, -
Нам всем дана судьба одна,
Нам всем дорога в ад.
Мы чистили сухим песком
Холодный блеск перил,
Мели полы, скребли столы
И драили настил,
Таскали камни через двор
И падали без сил.
Трепали мы сухой канат
До крови на ногтях,
Орали мы весь день псалмы
С мочалками в руках,
Но в сердце каждого из нас
Всегда таился страх.
И в страхе облетали дни,
Как листья в октябре,
Мы забывали, что Его
Повесят на заре,
Пока не увидали вдруг
Могилу во дворе.
Там крови ждал сухой асфальт,
Разинув желтый рот,
И каждый ком кричал о том,
Кто в этот час живет,
Переживет и эту ночь,
А на заре умрет.
И каждый шел, познав душой
Страданье, Смерть и Рок,
И каждый в номерном гробу
Был заперт на замок,
И, крадучись, пронес палач
Зловещий свой мешок.
***
В ту ночь во тьме по всей тюрьме
Бродил и бредил страх,
Терялся зов и гул шагов
На каменных полах,
И в окнах пятна бледных лиц
Маячили впотьмах.
Но, словно путник у реки,
Уснул под утро Он,
И долго стражу удивлял
Его спокойный сон
В тот час, когда пришел палач
И жертвы ждет закон.
А к нам, мерзавцам и ворам,
Не приходил покой.
А нас, рыдавших в первый раз
И над чужой судьбой,
Сквозь ночь гнала чужая боль
Безжалостной рукой.
x x x
Тяжелым грузом грех чужой
Ложится на сердца,
И кем-то пролитая кровь
Жжет каплями свинца
И меч вины, калеча сны,
Касается лица.
Скользила стража вдоль дверей
И уходила прочь,
И, распростершись на полу,
Чтоб ужас превозмочь,
Молились богу в первый раз
Безбожники всю ночь.
Молились богу в первый раз
Проклятые уста,
Могильным саваном в окне
Шуршала темнота,
И обжигала, как вино,
Раскаянья тщета.
Свет звезд потух, пропел петух,
Но полночь не ушла;
Над головой во тьме ночной
Сходились духи зла,
Да ужас, разевая пасть,
Смеялся из угла.
Минуя нас, они, клубясь,
Скользили по полу,
Цепляясь щупальцами рук,
Струились по стеклу,
То в лунный круг вплывали вдруг,
То прятались во мглу.
Следили мы, как духи тьмы
Вились невдалеке:
В тягучем ритме сарабанд,
Кружась на потолке,
Бесплотный хор чертил узор
Как ветер на песке.
Нас мрак не спас от их гримас,
А день не приходил.
Их стон, как похоронный звон
Под сводами бродил,
На зов их души мертвецов
Вставали из могил:
"О, мир богат! - они вопят,-
Да ноги в кандалах!
Разок-другой рискни игрой -
И жизнь в твоих руках!
Но смерть ждет тех, кто ставит грех
На карту второпях!"
Тем, кто закован в кандалы,
Чей мир и дом - тюрьма,
Толпой людей, а не теней
Полна казалась тьма.
О кровь Христова! Их возня
Сводила нас с ума.
Вились вокруг, сплетая круг
Бесплотных рук и глаз,
Жеманным шагом потаскух
Скользили, зло смеясь,
И на полу, склонясь в углу,
Молясь, дразнили нас.
Заплакал ветер на заре,
А ночь осталась тут,
Зажав в тиски кудель тоски,
Сучила нить минут.
Мы в страхе ждали, что к утру
Свершится Страшный суд.
Рыдая, ветер проходил
Дозором над тюрьмой,
Пока развязку торопил
Бег времени слепой.
О, ветра стон! Доколе он
Приставлен к нам судьбой?
Но вот настиг решетки свет,
По стенам их гоня,
Вцепились прутья в потолок
Над койкой у меня:
Опять зажег жестокий бог
Над миром пламя дня.
x x x
К шести успели подмести
И стихла в семь тюрьма,
Но в трепете могучих крыл
Еще таилась тьма:
То нас дыханьем ледяным
Касалась Смерть сама.
Не в саване явилась Смерть
На лунном скакуне -
Палач с мешком прошел тайком
В зловещей тишине:
Ему веревки и доски
Достаточно вполне.
x x x
Как тот, кто падая, бредет
По зыбким топям зла,
Мы шли, молитвы позабыв,
Сквозь муки без числа.
И в сердце каждого из нас
Надежда умерла.
Но правосудие, как Смерть,
Идет своим путем,
Для всех времен людской закон
С пощадой незнаком:
Всех - слабых, сильных - топчет он
Тяжелым сапогом.
Поток минут часы сомнут
На гибель и позор,
Восьмой удар как страшный дар,
Как смертный приговор:
Не избежит своей судьбы
Ни праведник, ни вор.
И оставалось только ждать,
Что знак нам будет дан,
Мы смолкли, словно берега,
Одетые в туман,
Но в каждом сердце глухо бил
Безумец в барабан.
x x x
Внезапно тишину прервал
Протяжный мерный бой,
И в тот же миг бессильный крик
Пронесся над тюрьмой,
Как заунывный стон болот,
Как прокаженных вой.
Порой фантазия в тюрьме
Рождает смертный страх:
Уже намылена петля
У палача в руках,
И обрывает хриплый стон
Молитву на устах.
Мне так знаком предсмертный хрип,
На части рвущий рот,
Знаком у горла вставший ком,
Знаком кровавый пот:
Кто много жизней получил,
Тот много раз умрет.
Глава 4
Не служит мессы капеллан
В день казни никогда:
Его глаза полны тоски,
Душа полна стыда, -
Дай бог, чтоб из живых никто
Не заглянул туда.
Нас днем держали взаперти,
Но вот пробил отбой,
Потом за дверью загремел
Ключами наш конвой,
И каждый выходил на свет,
Свой ад неся с собой.
Обычным строем через двор
Прошли мы в этот раз,
Стер тайный ужас краски с лиц,
Гоня по плитам нас,
И никогда я не встречал
Таких тоскливых глаз.
Нет, не смотрели мы вчера
С такой тоской в глазах
На лоскуток голубизны
В тюремных небесах,
Где проплывают облака
На легких парусах.
Но многих низко гнул к земле
Позор грехов земных,-
Не присудил бы правый суд
Им жить среди живых:
Пусть пролил он живую кровь,-
Кровь мертвецов на них!
Ведь тот кто дважды согрешит,
Тот мертвых воскресит.
Их раны вновь разбередит
И саван обагрит,
Напрасной кровью обагрит
Покой могильных плит.
x x x
Как обезьяны на цепи,
Шагали мы гуськом,
Мы молча шли за кругом круг
В наряде шутовском,
Сквозь дождь мы шли за кругом круг
В молчанье нелюдском.
Сквозь дождь мы шли за кругом круг,
Мы молча шли впотьмах,
А исступленный ветер зла
Ревел в пустых сердцах,
И там, куда нас Ужас гнал,
Вставал навстречу Страх.
Брели мы стадом через двор
Под взглядом патухов,
Слепили блеском галуны
Их новых сюртуков,
Но известь на носках сапог
Кричала громче слов.
Был скрыт от глаз вчерашний ров
Асфальтовой корой,
Остался только след песка
И грязи под стеной
Да клочья савана Его
Из извести сырой.
Покров из извести сырой
Теперь горит на Нем,
Лежит Он глубоко в земле,
Опутанный ремнем.
Лежит он, жалкий и нагой,
Спеленутый огнем.
Пылает известь под землей
И с телом сводит счет,-
Хрящи и кости гложет днем,
А ночью мясо жрет,
Но сердце жжет она все дни,
Все ночи напролет.
x x x
Три года там не расцветут
Ни травы, ни цветы,
Чтоб даже землю жгло клеймо
Позорной наготы
Перед лицом святых небес
И звездной чистоты.
Боятся люди, чтоб цветов
Не осквернил злодей,
Но божьей милостью земля
Богаче и щедрей,
Там розы б выросли алей,
А лилии белей.
На сердце б лилии взошли,
А розы - на устах.
Что можем знать мы о Христе
И о его путях,
С тех пор как посох стал кустом
У странника в руках?
Ни алых роз, ни белых роз
Не вырастить в тюрьме,-
Там только камни среди стен,
Как в траурной кайме,
Чтоб не могли мы позабыть
О тягостном ярме.
Но лепестки пунцовых роз
И снежно-белых роз
В песок и грязь не упадут
Росою чистых слез,
Чтобы сказать, что принял смерть
За всех людей Христос.
x x x
Пусть камни налегли на грудь,
Сошлись над головой,
Пусть не поднимется душа
Над известью сырой,
Чтобы оплакать свой позор
И приговор людской.
И все же Он нашел покой
И отдых неземной:
Не озарен могильный мрак
Ни солнцем, ни луной,-
Там Страх Его не поразит
Безумьем в час ночной.
x x x
Его повесили, как пса,
Как вешают собак,
Поспешно вынув из петли,
Раздели кое-как,
Спустили в яму без молитв
И бросили во мрак.
Швырнули мухам голый труп,
Пока он не остыл,
Чтоб навалить потом на грудь
Пылающий настил,
Смеясь над вздувшимся лицом
В жгутах лиловых жил.
x x x
Над Ним в молитве капеллан
Колен не преклонил;
Не стоит мессы и креста
Покой таких могил,
Хоть ради грешников Христос
На землю приходил.
Ну что ж, Он перешел предел,
Назначенный для всех,
И чаша скорби и тоски
Полна слезами тех,
Кто изгнан обществом людей,
Кто знал позор и грех.
Глава 5
Кто знает, прав или не прав
Земных Законов Свод,
Мы знали только, что в тюрьме
Кирпичный свод гнетет
И каждый день ползет, как год,
Как бесконечный год.
Мы знали только, что закон,
Написанный для всех,
Хранит мякину, а зерно
Роняет из прорех,
С тех пор как брата брат убил
И миром правит грех.
Мы знали - сложена тюрьма
Из кирпичей стыда,
Дворы и окна оплела
Решетка в два ряда,
Чтоб скрыть страданья и позор
От божьего суда.
За стены прячется тюрьма
От Солнца и Луны.
Что ж, люди правы: их дела,
Как души их, черны,-
Ни вечный Бог, ни Божий Сын
Их видеть не должны.
x x x
Мечты и свет прошедших лет
Убьет тюремный смрад;
Там для преступных, подлых дел
Он благостен стократ,
Где боль и мука у ворот
Как сторожа стоят.
Одних тюрьма свела с ума,
В других убила стыд,
Там бьют детей, там ждут смертей,
Там справедливость спит,
Там человеческий закон
Слезами слабых сыт.
Там жизнь идет из года в год
В зловонных конурах,
Там Смерть ползет из всех щелей
И прячется в углах,
Там, кроме похоти слепой,
Все прах в людских сердцах.
Там взвешенный до грамма хлеб
Крошится, как песок,
Сочится слизью по губам
Гнилой воды глоток,
Там бродит Сон, не в силах лечь
И проклиная Рок.
Там Жажда с Голодом, рыча,
Грызутся, словно псы,
Там камни, поднятые днем,
В полночные часы
Ложатся болью на сердца,
Как гири на весы.
Там сумерки в любой душе
И в камере любой,
Там режут жесть и шьют мешки
Свой ад неся с собой,
Там тишина порой страшней,
Чем барабанный бой.
Глядит в глазок чужой зрачок,
Безжалостный, как плеть,
Там, позабытые людьми,
Должны мы околеть,
Там суждено нам вечно жить,
Чтоб заживо истлеть.
x x x
Там одиночество сердца,
Как ржавчина, грызет,
Там плачут, стонут и молчат,-
И так из года в год,
Но даже каменных сердец
Господь не оттолкнет.
Он разобьет в тюрьме сердца
Злодеев и воров.
И лепрозорий опахнет,
Как от святых даров,
Неповторимый аромат
Невиданных цветов.
Как счастлив тот, кто смыл свой грех
Дождем горячих слез,
Разбитым сердцем искупил
И муки перенес,-
Ведь только к раненым сердцам
Находит путь Христос.
x x x
А мертвый, высунув язык,
В жгутах лиловых жил.
Все ждет того, кто светлый Рай
Разбойнику открыл,
Того, кто все грехи людей
Голгофой искупил.
Одетый в красное судья
Отмерил двадцать дней,
Коротких дней, чтоб Он забыл
Безумный мир людей,
Чтоб смыл Он кровь не только с рук,
Но и с души своей.
Рука, поднявшая кинжал,
Теперь опять чиста,
Ведь только кровь отмоет кровь,
И только груз креста
Заменит Каина клеймо
На снежный знак Христа.
Глава 6
Есть возле Рэдинга тюрьма,
А в ней позорный ров,
Там труп, завернутый людьми
В пылающий покров,
Не осеняет благодать
Заупокойных слов.
Пускай до Страшного суда
Лежит спокойно Он,
Пусть не ворвется скорбный стон
В его последний сон,-
Убил возлюбленную Он,
И потому казнен.
Но каждый, кто на свете жил,
Любимых убивал,
Один - жестокостью, другой -
Отравою похвал,
Трус - поцелуем, тот кто смел,-
кинжалом наповал.
Перевод Н. Воронель
The Ballad of Reading Gaol
BY OSCAR WILDE
I
He did not wear his scarlet coat,
For blood and wine are red,
And blood and wine were on his hands
When they found him with the dead,
The poor dead woman whom he loved,
And murdered in her bed.
He walked amongst the Trial Men
In a suit of shabby gray;
A cricket cap was on his head,
And his step seemed light and gay;
But I never saw a man who looked
So wistfully at the day.
I never saw a man who looked
With such a wistful eye
Upon that little tent of blue
Which prisoners call the sky,
And at every drifting cloud that went
With sails of silver by.
I walked, with other souls in pain,
Within another ring,
And was wondering if the man had done
A great or little thing,
When a voice behind me whispered low,
"That fellow's got to swing."
Dear Christ! the very prison walls
Suddenly seemed to reel,
And the sky above my head became
Like a casque of scorching steel;
And, though I was a soul in pain,
My pain I could not feel.
I only knew what hunted thought
Quickened his step, and why
He looked upon the garish day
With such a wistful eye;
The man had killed the thing he loved,
And so he had to die.
Yet each man kills the thing he loves,
By each let this be heard,
Some do it with a bitter look,
Some with a flattering word,
The coward does it with a kiss,
The brave man with a sword!
Some kill their love when they are young,
And some when they are old;
Some strangle with the hands of Lust,
Some with the hands of Gold:
The kindest use a knife, because
The dead so soon grow cold.
Some love too little, some too long,
Some sell, and others buy;
Some do the deed with many tears,
And some without a sigh:
For each man kills the thing he loves,
Yet each man does not die.
He does not die a death of shame
On a day of dark disgrace,
Nor have a noose about his neck,
Nor a cloth upon his face,
Nor drop feet foremost through the floor
Into an empty space.
He does not sit with silent men
Who watch him night and day;
Who watch him when he tries to weep,
And when he tries to pray;
Who watch him lest himself should rob
The prison of its prey.
He does not wake at dawn to see
Dread figures throng his room,
The shivering Chaplain robed in white,
The Sheriff stern with gloom,
And the Governor all in shiny black,
With the yellow face of Doom.
He does not rise in piteous haste
To put on convict-clothes,
While some coarse-mouthed Doctor gloats, and notes
Each new and nerve-twitched pose,
Fingering a watch whose little ticks
Are like horrible hammer-blows.
He does not know that sickening thirst
That sands one's throat, before
The hangman with his gardener's gloves
Slips through the padded door,
And binds one with three leathern thongs,
That the throat may thirst no more.
He does not bend his head to hear
The Burial Office read,
Nor while the terror of his soul
Tells him he is not dead,
Cross his own coffin, as he moves
Into the hideous shed.
He does not stare upon the air
Through a little roof of glass:
He does not pray with lips of clay
For his agony to pass;
Nor feel upon his shuddering cheek
The kiss of Caiaphas.
II
Six weeks the guardsman walked the yard,
In the suit of shabby gray:
His cricket cap was on his head,
And his step seemed light and gay,
But I never saw a man who looked
So wistfully at the day.
I never saw a man who looked
With such a wistful eye
Upon that little tent of blue
Which prisoners call the sky,
And at every wandering cloud that trailed
Its ravelled fleeces by.
He did not wring his hands, as do
Those witless men who dare
To try to rear the changeling Hope
In the cave of black Despair:
He only looked upon the sun,
And drank the morning air.
He did not wring his hands nor weep,
Nor did he peek or pine,
But he drank the air as though it held
Some healthful anodyne;
With open mouth he drank the sun
As though it had been wine!
And I and all the souls in pain,
Who tramped the other ring,
Forgot if we ourselves had done
A great or little thing,
And watched with gaze of dull amaze
The man who had to swing.
For strange it was to see him pass
With a step so light and gay,
And strange it was to see him look
So wistfully at the day,
And strange it was to think that he
Had such a debt to pay.
For oak and elm have pleasant leaves
That in the spring-time shoot:
But grim to see is the gallows-tree,
With its alder-bitten root,
And, green or dry, a man must die
Before it bears its fruit!
The loftiest place is that seat of grace
For which all worldlings try:
But who would stand in hempen band
Upon a scaffold high,
And through a murderer's collar take
His last look at the sky?
It is sweet to dance to violins
When Love and Life are fair:
To dance to flutes, to dance to lutes
Is delicate and rare:
But it is not sweet with nimble feet
To dance upon the air!
So with curious eyes and sick surmise
We watched him day by day,
And wondered if each one of us
Would end the self-same way,
For none can tell to what red Hell
His sightless soul may stray.
At last the dead man walked no more
Amongst the Trial Men,
And I knew that he was standing up
In the black dock's dreadful pen,
And that never would I see his face
In God's sweet world again.
Like two doomed ships that pass in storm
We had crossed each other's way:
But we made no sign, we said no word,
We had no word to say;
For we did not meet in the holy night,
But in the shameful day.
A prison wall was round us both,
Two outcast men we were:
The world had thrust us from its heart,
And God from out His care:
And the iron gin that waits for Sin
Had caught us in its snare.
III
In Debtors' Yard the stones are hard,
And the dripping wall is high,
So it was there he took the air
Beneath the leaden sky,
And by each side a Warder walked,
For fear the man might die.
Or else he sat with those who watched
His anguish night and day;
Who watched him when he rose to weep,
And when he crouched to pray;
Who watched him lest himself should rob
Their scaffold of its prey.
The Governor was strong upon
The Regulations Act:
The Doctor said that Death was but
A scientific fact:
And twice a day the Chaplain called,
And left a little tract.
And twice a day he smoked his pipe,
And drank his quart of beer:
His soul was resolute, and held
No hiding-place for fear;
He often said that he was glad
The hangman's hands were near.
But why he said so strange a thing
No Warder dared to ask:
For he to whom a watcher's doom
Is given as his task,
Must set a lock upon his lips,
And make his face a mask.
Or else he might be moved, and try
To comfort or console:
And what should Human Pity do
Pent up in Murderer's Hole?
What word of grace in such a place
Could help a brother's soul?
With slouch and swing around the ring
We trod the Fools' Parade!
We did not care: we knew we were
The Devil's Own Brigade:
And shaven head and feet of lead
Make a merry masquerade.
We tore the tarry rope to shreds
With blunt and bleeding nails;
We rubbed the doors, and scrubbed the floors,
And cleaned the shining rails:
And, rank by rank, we soaped the plank,
And clattered with the pails.
We sewed the sacks, we broke the stones,
We turned the dusty drill:
We banged the tins, and bawled the hymns,
And sweated on the mill:
But in the heart of every man
Terror was lying still.
So still it lay that every day
Crawled like a weed-clogged wave:
And we forgot the bitter lot
That waits for fool and knave,
Till once, as we tramped in from work,
We passed an open grave.
With yawning mouth the yellow hole
Gaped for a living thing;
The very mud cried out for blood
To the thirsty asphalte ring:
And we knew that ere one dawn grew fair
Some prisoner had to swing.
Right in we went, with soul intent
On Death and Dread and Doom:
The hangman, with his little bag,
Went shuffling through the gloom:
And each man trembled as he crept
Into his numbered tomb.
That night the empty corridors
Were full of forms of Fear,
And up and down the iron town
Stole feet we could not hear,
And through the bars that hide the stars
White faces seemed to peer.
He lay as one who lies and dreams
In a pleasant meadow-land,
The watchers watched him as he slept,
And could not understand
How one could sleep so sweet a sleep
With a hangman close at hand.
But there is no sleep when men must weep
Who never yet have wept:
So we—the fool, the fraud, the knave—
That endless vigil kept,
And through each brain on hands of pain
Another's terror crept.
Alas! it is a fearful thing
To feel another's guilt!
For, right within, the sword of Sin
Pierced to its poisoned hilt,
And as molten lead were the tears we shed
For the blood we had not spilt.
The Warders with their shoes of felt
Crept by each padlocked door,
And peeped and saw, with eyes of awe,
Gray figures on the floor,
And wondered why men knelt to pray
Who never prayed before.
All through the night we knelt and prayed,
Mad mourners of a corse!
The troubled plumes of midnight were
The plumes upon a hearse:
And bitter wine upon a sponge
Was the savour of Remorse.
The gray cock crew, the red cock crew,
But never came the day:
And crooked shapes of Terror crouched,
In the corners where we lay:
And each evil sprite that walks by night
Before us seemed to play.
They glided past, they glided fast,
Like travellers through a mist:
They mocked the moon in a rigadoon
Of delicate turn and twist,
And with formal pace and loathsome grace
The phantoms kept their tryst.
With mop and mow, we saw them go,
Slim shadows hand in hand:
About, about, in ghostly rout
They trod a saraband:
And damned grotesques made arabesques,
Like the wind upon the sand!
With the pirouettes of marionettes,
They tripped on pointed tread:
But with flutes of Fear they filled the ear,
As their grisly masque they led,
And loud they sang, and long they sang,
For they sang to wake the dead.
"Oho!" they cried, "the world is wide,
But fettered limbs go lame!
And once, or twice, to throw the dice
Is a gentlemanly game,
But he does not win who plays with Sin
In the Secret House of Shame."
No things of air these antics were,
That frolicked with such glee:
To men whose lives were held in gyves,
And whose feet might not go free,
Ah! wounds of Christ! they were living things,
Most terrible to see.
Around, around, they waltzed and wound;
Some wheeled in smirking pairs;
With the mincing step of a demirep
Some sidled up the stairs:
And with subtle sneer, and fawning leer,
Each helped us at our prayers.
The morning wind began to moan,
But still the night went on:
Through its giant loom the web of gloom
Crept till each thread was spun:
And, as we prayed, we grew afraid
Of the Justice of the Sun.
The moaning wind went wandering round
The weeping prison-wall:
Till like a wheel of turning steel
We felt the minutes crawl:
O moaning wind! what had we done
To have such a seneschal?
At last I saw the shadowed bars,
Like a lattice wrought in lead,
Move right across the whitewashed wall
That faced my three-plank bed,
And I knew that somewhere in the world
God's dreadful dawn was red.
At six o'clock we cleaned our cells,
At seven all was still,
But the sough and swing of a mighty wing
The prison seemed to fill,
For the Lord of Death with icy breath
Had entered in to kill.
He did not pass in purple pomp,
Nor ride a moon-white steed.
Three yards of cord and a sliding board
Are all the gallows' need:
So with rope of shame the Herald came
To do the secret deed.
We were as men who through a fen
Of filthy darkness grope:
We did not dare to breathe a prayer,
Or to give our anguish scope:
Something was dead in each of us,
And what was dead was Hope.
For Man's grim Justice goes its way
And will not swerve aside:
It slays the weak, it slays the strong,
It has a deadly stride:
With iron heel it slays the strong,
The monstrous parricide!
We waited for the stroke of eight:
Each tongue was thick with thirst:
For the stroke of eight is the stroke of Fate
That makes a man accursed,
And Fate will use a running noose
For the best man and the worst.
We had no other thing to do,
Save to wait for the sign to come:
So, like things of stone in a valley lone,
Quiet we sat and dumb:
But each man's heart beat thick and quick,
Like a madman on a drum!
With sudden shock the prison-clock
Smote on the shivering air,
And from all the gaol rose up a wail
Of impotent despair,
Like the sound the frightened marshes hear
From some leper in his lair.
And as one sees most fearful things
In the crystal of a dream,
We saw the greasy hempen rope
Hooked to the blackened beam,
And heard the prayer the hangman's snare
Strangled into a scream.
And all the woe that moved him so
That he gave that bitter cry,
And the wild regrets, and the bloody sweats,
None knew so well as I:
For he who lives more lives than one
More deaths than one must die.
IV
There is no chapel on the day
On which they hang a man:
The Chaplain's heart is far too sick,
Or his face is far too wan,
Or there is that written in his eyes
Which none should look upon.
So they kept us close till nigh on noon,
And then they rang the bell,
And the Warders with their jingling keys
Opened each listening cell,
And down the iron stair we tramped,
Each from his separate Hell.
Out into God's sweet air we went,
But not in wonted way,
For this man's face was white with fear,
And that man's face was gray,
And I never saw sad men who looked
So wistfully at the day.
I never saw sad men who looked
With such a wistful eye
Upon that little tent of blue
We prisoners called the sky,
And at every careless cloud that passed
In happy freedom by.
But there were those amongst us all
Who walked with downcast head,
And knew that, had each got his due,
They should have died instead:
He had but killed a thing that lived,
Whilst they had killed the dead.
For he who sins a second time
Wakes a dead soul to pain,
And draws it from its spotted shroud,
And makes it bleed again,
And makes it bleed great gouts of blood,
And makes it bleed in vain!
Like ape or clown, in monstrous garb
With crooked arrows starred,
Silently we went round and round
The slippery asphalte yard;
Silently we went round and round,
And no man spoke a word.
Silently we went round and round,
And through each hollow mind
The Memory of dreadful things
Rushed like a dreadful wind,
And Horror stalked before each man,
And Terror crept behind.
The Warders strutted up and down,
And kept their herd of brutes,
Their uniforms were spick and span,
And they wore their Sunday suits,
But we knew the work they had been at,
By the quicklime on their boots.
For where a grave had opened wide,
There was no grave at all:
Only a stretch of mud and sand
By the hideous prison-wall,
And a little heap of burning lime,
That the man should have his pall.
For he has a pall, this wretched man,
Such as few men can claim:
Deep down below a prison-yard,
Naked for greater shame,
He lies, with fetters on each foot,
Wrapt in a sheet of flame!
And all the while the burning lime
Eats flesh and bone away,
It eats the brittle bone by night,
And the soft flesh by day,
It eats the flesh and bone by turns,
But it eats the heart alway.
For three long years they will not sow
Or root or seedling there:
For three long years the unblessed spot
Will sterile be and bare,
And look upon the wondering sky
With unreproachful stare.
They think a murderer's heart would taint
Each simple seed they sow.
It is not true! God's kindly earth
Is kindlier than men know,
And the red rose would but glow more red,
The white rose whiter blow.
Out of his mouth a red, red rose!
Out of his heart a white!
For who can say by what strange way,
Christ brings His will to light,
Since the barren staff the pilgrim bore
Bloomed in the great Pope's sight?
But neither milk-white rose nor red
May bloom in prison air;
The shard, the pebble, and the flint,
Are what they give us there:
For flowers have been known to heal
A common man's despair.
So never will wine-red rose or white,
Petal by petal, fall
On that stretch of mud and sand that lies
By the hideous prison-wall,
To tell the men who tramp the yard
That God's Son died for all.
Yet though the hideous prison-wall
Still hems him round and round,
And a spirit may not walk by night
That is with fetters bound,
And a spirit may but weep that lies
In such unholy ground,
He is at peace—this wretched man—
At peace, or will be soon:
There is no thing to make him mad,
Nor does Terror walk at noon,
For the lampless Earth in which he lies
Has neither Sun nor Moon.
They hanged him as a beast is hanged:
They did not even toll
A requiem that might have brought
Rest to his startled soul,
But hurriedly they took him out,
And hid him in a hole.
They stripped him of his canvas clothes,
And gave him to the flies:
They mocked the swollen purple throat,
And the stark and staring eyes:
And with laughter loud they heaped the shroud
In which their convict lies.
The Chaplain would not kneel to pray
By his dishonoured grave:
Nor mark it with that blessed Cross
That Christ for sinners gave,
Because the man was one of those
Whom Christ came down to save.
Yet all is well; he has but passed
To Life's appointed bourne:
And alien tears will fill for him
Pity's long-broken urn,
For his mourners will be outcast men,
And outcasts always mourn.
V
I know not whether Laws be right,
Or whether Laws be wrong;
All that we know who lie in gaol
Is that the wall is strong;
And that each day is like a year,
A year whose days are long.
But this I know, that every Law
That men have made for Man,
Since first Man took his brother's life,
And the sad world began,
But straws the wheat and saves the chaff
With a most evil fan.
This too I know—and wise it were
If each could know the same—
That every prison that men build
Is built with bricks of shame,
And bound with bars lest Christ should see
How men their brothers maim.
With bars they blur the gracious moon,
And blind the goodly sun:
And they do well to hide their Hell,
For in it things are done
That Son of God nor son of Man
Ever should look upon!
The vilest deeds like poison weeds
Bloom well in prison-air:
It is only what is good in Man
That wastes and withers there:
Pale Anguish keeps the heavy gate,
And the Warder is Despair.
For they starve the little frightened child
Till it weeps both night and day:
And they scourge the weak, and flog the fool,
And gibe the old and gray,
And some grow mad, and all grow bad,
And none a word may say.
Each narrow cell in which we dwell
Is a foul and dark latrine,
And the fetid breath of living Death
Chokes up each grated screen,
And all, but Lust, is turned to dust
In Humanity's machine.
The brackish water that we drink
Creeps with a loathsome slime,
And the bitter bread they weigh in scales
Is full of chalk and lime,
And Sleep will not lie down, but walks
Wild-eyed, and cries to Time.
But though lean Hunger and green Thirst
Like asp with adder fight,
We have little care of prison fare,
For what chills and kills outright
Is that every stone one lifts by day
Becomes one's heart by night.
With midnight always in one's heart,
And twilight in one's cell,
We turn the crank, or tear the rope,
Each in his separate Hell,
And the silence is more awful far
Than the sound of a brazen bell.
And never a human voice comes near
To speak a gentle word:
And the eye that watches through the door
Is pitiless and hard:
And by all forgot, we rot and rot,
With soul and body marred.
And thus we rust Life's iron chain
Degraded and alone:
And some men curse, and some men weep,
And some men make no moan:
But God's eternal Laws are kind
And break the heart of stone.
And every human heart that breaks,
In prison-cell or yard,
Is as that broken box that gave
Its treasure to the Lord,
And filled the unclean leper's house
With the scent of costliest nard.
Ah! happy they whose hearts can break
And peace of pardon win!
How else may man make straight his plan
And cleanse his soul from Sin?
How else but through a broken heart
May Lord Christ enter in?
And he of the swollen purple throat,
And the stark and staring eyes,
Waits for the holy hands that took
The Thief to Paradise;
And a broken and a contrite heart
The Lord will not despise.
The man in red who reads the Law
Gave him three weeks of life,
Three little weeks in which to heal
His soul of his soul's strife,
And cleanse from every blot of blood
The hand that held the knife.
And with tears of blood he cleansed the hand,
The hand that held the steel:
For only blood can wipe out blood,
And only tears can heal:
And the crimson stain that was of Cain
Became Christ's snow-white seal.
VI
In Reading gaol by Reading town
There is a pit of shame,
And in it lies a wretched man
Eaten by teeth of flame,
In a burning winding-sheet he lies,
And his grave has got no name.
And there, till Christ call forth the dead,
In silence let him lie:
No need to waste the foolish tear,
Or heave the windy sigh:
The man had killed the thing he loved,
And so he had to die.
And all men kill the thing they love,
By all let this be heard,
Some do it with a bitter look,
Some with a flattering word,
The coward does it with a kiss,
The brave man with a sword.
Rudolf the Black Cat (Japanese: ;;;;;;;;;;;;;, Hepburn: Rudorufu to Ippaiattena) is a 2016 Japanese computer-animated family adventure drama film directed by Kunihiko Yuyama and Motonori Sakakibara.[1] It was released in Japan by Toho on August 6, 2016.[3]
Contents
1 Plot
2 Cast
3 Reception
4 References
5 External links
Plot
Rudolf is a domestic little black cat from the little town of Gifu (region of Chubu, the center of Japan) who never left his home, being cared for by the child Rie, his owner. When Rie's mother asks her to visit his grandmother to take her food, Rudolf follows Rie out of the house in the wish to know the world outside the home. But when Rudolf runs afoul of a fishmonger, running away and gets inside a trailer of a truck, he's knocked out cold by a broom the fishmonger threw. When Rudolf wakes up and gets out from the trailer to explore, he meets "Gottalot", a big bobtailed street cat who lets Rudolf sleep under a temple. The next morning, Gottalot and Rudolf traverse the town, as Rudolf learns that Gottalot was given a lot of names by the people he encountered, but when he asks Gottalot if he was a pet cat, he leaves in a huff. Soon after, Rudolf encounters another cat by the name of Buchi with a habit of imitating martial arts moves and yelling "Hyah", who tells Rudolf that Gottalot was known as the Junk Tiger. He also tells Rudolf about a dangerous dog by the name of Devil. As Buchi offers to let Rudolf hang around his house, he explains Gottalot's fight against a Doberman, who threatens to tear his ear off if he returns. Buchi cuts the story short when he sees a beautiful Siamese cat and goes after her, but says goodbye to Rudolf.
Autumn came, and when a poster about a tour bus to Gifu, Rudolf and Gottalot ask Buchi, who becomes enticed to a Scottish Fold Cat named Misha who tells them that the bus will come at November 10 on 6:30 AM. Later in the day, Gottalot was injured by Devil. So, Rudolf tells Buchi to watch over Gottalot as he alerts the schoolteacher and leads him to Gottalot, the teacher says that Gottalot is still alive as he brings the injured cat to a doctor for medical attention. Buchi explains to Rudolf how Gottalot got hurt. the schoolteacher then tells the cats that Gottalot will stay with him as he'll need to rest for 2 weeks. In the Schoolteacher's house, Gottalot apologizes for making Rudolf worry, as Rudolf thanks him for watching over him as he says goodbye. Rudolf then faces Devil in a fight and despite Devil having the home advantage, Rudolf (with Buchi's fake out) beats Devil. But since Devil can't swim, he asks for help. Rudolf and Buchi then make him swear that he won't bully any cat ever again, to which Devil agrees to. Rudolf returns to Gottalot, who says that the tour bus left, so he won't be going back to Gifu. as the month's pass, Gottalot is fully recovered but isn't coming outside much. At spring, Buchi and Misha are dating, and Devil calmed down after their fight and explained that before Gottalot's owner moved away, Gottalot and Devil were good friends, but they broke off when Gottalot became a stray. Devil then has Rudolf give his food to Gottalot as a token of his apology. Later, Gottalot then helps Rudolf learn about the license plates of cars, signifying where they come from, along with Chinese text. One night, Gottalot explains that he'll be going to the United States, shocking everyone, since Gottalot's owner isn't going to return to his house as it is being remodeled.
The next day, Rudolf says goodbye to Gottalot, Buchi, and Misha as the Truck he is currently aboard goes to different prefectures, by going from one truck to the next. but despite one of the trucks getting a flat tire, he manages to get home, but, when he enters the house, to his surprise, he discovers another black kitten who happens to be Rudolf's younger brother, who lived in the house a year after Rudolf was gone. knowing that the family can't have more than one cat, Rudolf leaves and returns to Tokyo. upon returning to Tokyo, Rudolf sees Buchi and Misha and says that he decided to stay in Tokyo. Then he sees Gottalot, who said that he was going, but his former owner returned who made a lot of money in America after selling his business. Later at night, Gottalot, Buchi, Misha, and Rudolf (who is renamed Crow) along with a few stray cats eat dinner. They also learn that Devil can swim. As the other cats enjoy themselves, Gottalot and Crow look at the night sky looking forward to the future.
Тюрьма
На этой странице показываются непроверенные измененияУ этой страницы нет проверенных версий, вероятно, её качество не оценивалось на соответствие стандартам.
Drama.png ZOMG TEH DRAMA!!!11
Обсуждение этой статьи неиллюзорно доставляет не хуже самой статьи. Рекомендуем ознакомиться и причаститься, а то и поучаствовать, иначе впечатление будет неполным.
«
Кто понял жизнь — работу бросил.
»
— Зек
«
Знаешь, что делают в тюрячке? Долбят в задницу!
»
— Джей, «Джей и молчаливый Боб наносят ответный удар»
«
Кто не сидел, тот не русский, а кто один раз сидел — салага!
»
— Старуха Изергиль
Типичная тюрьма в этой стране.
Тюрьма — бан IRL. Место, где можно с пользой и выгодой провести своё время. Ниже любознательный читатель узнает о тюрячке в этой стране, инфа про другие же вынесена в отдельную подстатью. Применяется как орудие возмездия Кровавой гэбней для запугивания, устранения либо наказания всех непокорных и несогласных. В данное время эти уютненькие заведения находятся под контролем ФСИН — очередного уродца, находящегося в подчинении у Минюста и рождённого при распиле МВД. В интернете и в реальной жизни тюрьмой, как правило, называют место, где сидят. Неважно, будь это зона, СИЗО или ИВС. Под зоной же чаще всего подразумеваются исправительные колонии общего/строгого режима.
Содержание [<hidetoc>]
1 На самом деле
1.1 Чистилище
1.2 СИЗО
1.3 Собственно сабж
1.4 Послевкусие
1.5 ЦВСИГ и спецприемники
2 Знаменитые тюрьмы
2.1 ПЛС и ИК Особого режима
3 Внутреннее обустройство
4 Животный мир
5 Еда
6 Труд
7 Тюремные наколки
8 Классификация (с точки зрения зеков)
9 Политическое устроение
10 Бодмод
11 В интернете
12 Пытки и избиения в тюрьмах
13 Копипаста
14 За пределами этой страны
15 Галерея
16 Видео
17 См. также
18 Ссылки
19 Примечания
[править]
На самом деле
Хорошо сидим!
Magnify-clip.png
Тюремные будни под вувузелы
Многие виды быдла полагают, что каждый «настоящий мужик» должен отсидеть в тюрьме, отслужить в армии или хлебнуть таки говна в ином месте. На самом деле, тюрьма и зона — это разные вещи. Вся цепочка выглядит так.
[править]
Чистилище
Сначала пативэн перевозит задержанного или подозреваемого в ИВС. Ранее он назывался КПЗ, и именно этот термин можно услышать/прочитать в источниках советской эпохи. Попозже, в попытках придать человеческое лицо нечеловеческим условиям, КПЗ переобозвали: мол, если есть предварительное заключение, то есть и окончательное, которое кагбэ стигматизирует. А ИВС — именно для временного содержания, что ни в коем разе клеймо не ставит. Хотя суть от этого не изменилась.
Попадают сюда все без разбору: помочился по пьяному делу на портрет Самого? качал раздавал со своего компа CP по Сети? дёрнул по нищебродству кошелек из чужого кармана? стрельнул в гопника из нелегального короткоствола? мелко нашинковал заебавшую гнусную старуху любимой катаной? — пожалуйста, милости просим. Впрочем, не слишком серьёзные правонарушители сперва препровождаются в «обезьянник» или в КАЗ, а то и просто прохлаждаются в чьём-нибудь кабинете до установления личности.
А вот в собственно ИВС приземляются обычно уже более достойные джентльмены, за уголовно наказуемые деяния. Там же могут содержаться те, кто в качестве наказания получил административный арест. ИВСы в разных местах сильно варьируют: в мелких городишках и сёлах, где все друг друга знают, условия содержания в ИВС обычно вполне приличные; придя с воли на свиданку и покормив дежурную смену вкусным домашним ужином, выдав ей денег или пару минетов, а иногда и просто поплакавшись за тяжёлую жызнь, можно получить себе «на общение» (в комнату допросов, либо, за неимением таковой, в какую-нибудь техническую каморку или в любой из пустующих по ночному времени кабинетов) недавно «закрытого» в ИВС свежего нарушителя Закона. Друзья мужского пола могут его при этом покормить, угостить сигареткой, а то и выпивкой,а друзья женского пола могут даже заняться с ним сексом. При этом в Мухосранских ИВС-ах камеры обычно не шибко забиты, а если дело происходит в селе, то новоявленный обитатель пенитенциарной системы может и вовсе сидеть в гордом одиночестве. Опять же, меньше вероятность быть обобранным или отхватить неиллюзорных от сокамерников.
В больших же городах в ИВС обычно свозят всех подряд, забивая камеры под завязку. И есть немалая вероятность после вполне невинной прогулки по площади провести очень милую ночь между обосравшимся туберкулёзным бомжиком и сифилитическим привокзальным туалетным пидорасом лет пятидесяти. Не исключено, что в камере окажутся тяжелобольные, умирающие, гниющие заживо нарики, эпилептики, психотики и даже уже отъехавшие в Царство Великого Верховного Программиста: скорую помощь охрана вызывает не слишком охотно, а едет она ещё неохотнее, так что вы можете провести практически в обнимку с трупом несколько часов. А стоя на ногах можно провести часиков этак 12—18, потому что в некогда 12-местной камере может содержаться человек сорок: кому повезло — успел присесть на нары, остальные тусуются у дверей, запиханные и укомплектованные в переполненную каморку прикладами дружелюбной охраны. Если в камере ИВС попадутся более-менее нормальные вольные мужики либо не совсем уж конченые сидельцы со стажем,[1] они обычно организуют посменное пребывание на нарах.
Кормёжка в ИВС весьма различается по качеству: в мелких ИВСах на 1—3 камеры могут даже таскать жрат из местной ведомственной столовки для ментов. Также там обычно не препятствуют изобильным передачам с воли от сердобольных родственников и приятелей: мужики из сёл обычно заезжают на СИЗО с огромными баулами, набитыми всяческой «бацилльной» нямкой. В крупных ИВС передачи часто если и доходят до среднестатистического правонарушителя, то основательно распотрошенными: как с целью выявления всего незаконного, так и с целью тупо на халяву пожрать, покурить, с****ить мыла с зубной пастой и прочих мелких радостей жизни. Чтобы не потрошили, надо вместе с передачей подсунуть и пачку денег, с намёком. Кормят там обычно примерно той же чудовищной баландой и в прямом смысле зубодробительным и кишкораздирающим хлебом спецвыпечки, что и впоследствии в СИЗО[2]. Более того: ложки часто НЕ выдают,[3] так что гущу придётся выгребать руками или — особо удачливому — горбушкой хлеба. Разделяя при этом трапезу с вышеупомянутыми бомжом и минетчиком, которых в камере может быть и куда больше одного.
Также немаловероятно получить по ****у и/или лишиться немногочисленных оставшихся ценных вещей,[4] так как на ИВС при приличной дозе похуизма охраны может твориться лютейший ****ец и форменный беспредел. Если твоё нарушение оказалось малозначительным либо таки была избрана мера пресечения, не связанная с лишением свободы (подписка о невыезде, поручительство, залог), то, пройдя через преддверие ада, ты через трое суток снова окажешься на Золотой Свободе. Перед этим тебе предстоит визит в суд, где будет решаться вопрос о штрафе. Могут и выписать чисто символический штраф (типа свою вину заключением ты уже искупил), но, если судья решит, что вина искуплена недостаточно, стоит готовиться к отдыху минимум на 14 суток, но в гораздо более человеческих условиях. Например, кровать с постельным бельём, а не дощатые нары, где анонимусом на голых стенах (sic!) были замечены вши. Можно даже позвонить домой и попросить, чтобы мамка привезлапорножурнальчиков любимых книжек — и сможешь в течение многих лет демонстрировать свою крутизну, травя байки о том, как ты люто раскидывал сокамерников одним взглядом.
Иногда вместо штрафа по решению суда ты можешь остаться в ИВС ещё недельки на две-четыре, редко больше, в статусе административно арестованного. Правда, если удастся договориться с охраной о всяческих поблажках, в течение дня тебя могут вывозить на живительную трудотерапию на свежем воздухе, а сами церберы будут относиться к тебе более сдержанно: ты в их глазах теперь уже не конченый зэчара, которого впереди ждут месяцы и годы тюрем и зон, а почти нормальный человек. Который, выйдя через эти самые недели, может накатать заяву в прокуратуру и службу собственной безопасности, если дружелюбные охранники позволят себе его слишком уж задружелюбить. Если штрафом ты не отделался и административным арестом тоже, то читай дальше…
[править]
СИЗО
Итак, из задержанного ты окончательно превратился в подозреваемого. Поотдыхав в ИВС дней 10, ты переводишься в следственный изолятор, который под словом «тюрьма» в речи тамошних обитателей и понимается. Большие СИЗО, куда свозят подозреваемых из нескольких районов или даже областей, называют централами. Если дело дойдёт до суда, нарушитель закона останется там до вынесения приговора, что порою может привести к казусу из серии 3 года ждать приговора суда и получить один условно. На практике меньше, чем отсидел, не дают, дабы не возмещать ущерб. Но иногда бывает: один полиграфист со стажем, чрезмерно увлёкшийся подражанием государственным типографиям, отсидел в СИЗО 1 год и 9 месяцев. Суд же выдал ему 3 года заключения и освободил из-под стражи в зале суда: ведь день в СИЗО, в силу прескверных условий содержания и камерного режима, считается за два (правда, Уголовный кодекс об этом нихуя не знает и уравнивает СИЗО-шный и зоновский дни). На вопрос осуждённого, что же ему делать с лишним полугодом срока, судья, хитро прищурившись, сказал: «Ничего, в следующий раз зачту».
Дальше возможны варианты: если суд признал невиновным (в этой стране оправдательных приговоров аж один на сотню, ибо больно дорого(на самом деле не все так плохо, ибо до суда доходят в основном те дела, где вероятность сесть как раз таки 99%, а остальные распадаются на этапе следствия)), то на этом всё кончится. Можно попробовать выбить у горячо любимого государства компенсацию, но шанс на удачу тут крайне мал.
Сам по себе срок начинается со дня задержания. Всяческие иные хитрые способы обсчёта срока любой желающий может изучить сам, слегка покурив УПК и УИК.
Если срок, который наш герой отсидел в СИЗО, больше или равен сроку наказания, его судят и тут же выпускают, но уже с судимостью. О том, что это такое и чем портит жизнь, читайте ниже.
Если срок дали ненамного больший, чем проведённый в СИЗО (например, осталось 2—3 месяца, или на усмотрение руководства СИЗО), герой остаётся досиживать в этом СИЗО. Но нередко даже те, кому осталось несколько недель, подают прошение о переводе в зону: зона считается у зэков «малой Волей» — в камере ты там непрерывно не сидишь, можешь поработать, если есть где, еда получше, прогулки не по крыше, а по травке, общество поразнообразней, а не остоебеневшие сокамерники. Ну и опять же: на СИЗО оставаться после получения срока для всякого порядочного зэка «западло» — если снова попадёшь в тюрьму или на зону, тебе будет учинён настоящий допрос с пристрастием — почему это ты не поехал, как все порядочные люди, на зону, а оставался в тюрьме? Не стукач ли ты, не пидор ли, не активист ли? Впрочем, они тоже не идиоты и прекрасно понимают, что если сидеть осталось неполный месяц, проще досидеть его в СИЗО, от которого до дома полчаса езды на трамвае, а не отправляться «чисто для порядка» в колонию куда-нибудь под Читу, откуда потом ещё почти неделю домой ехать без копейки денег и каждую минуту рискуя пойти на новое преступление (и попасть под угрозу нового срока), чтобы просто доехать до дома живым.
[править]
Собственно сабж
И, наконец, если срок дали намного больший проведённого в СИЗО, осуждённый этапируется к месту отбытия наказания. Те, кому очень понравилось в СИЗО, могут попытаться остаться там на хозработах и других увеселительных мероприятиях. Самым распространённым видом исправительных учреждений для отбывания срока является «исправительная колония». Согласно ст. 74 УИК РФ, типов исправительных колоний — 6: начиная с воспитательной колонии для несовершеннолетней гопоты и заканчивая ИК особого режима для пожизненно заключенных, например «Белый лебедь» или «Чёрный дельфин». В колониях-поселениях же могут сидеть и те, кто выпилил более чем дохуя человек, но по неосторожности (ст. 264 ч. 3, например), либо умышленно, но в состоянии аффекта или при превышении необходимой обороны. Сидит он там не в камере, как в изоляторе, а в бараке, и путём целительной трудотерапии встаёт на скользкий, но верный путь исправления. Заключённый может быть и переведён в учреждение другого вида за негодное поведение; также предусмотрены разные режимы внутри одного и того же исправилова… В общем, луркайте Уголовно-исполнительный кодекс.
«Где же во всём этом тюрьма?» — спросит внимательный читатель. А она и есть самая мякотка. Если ЗК — настоящий фанат, насовершавший чуть более, чем дохуя, ему назначается отбывание наказания в собственно тюрьме, а не в классической зоне. Проживать предстоит в камере, а не в бараке/общежитии, но в жёстких условиях. Обычно такое назначается на первые N лет срока лишения свободы, чаще всего — не более пяти. Также возможен вышеуказанный вариант с оставлением в СИЗО. Режим там наподобие тюремного, но просидеть можно больше. На блатном арго — фене — это называется крыткой, или кичей, а люди, изрядно посидевшие на таком режиме, — особиками, или крытниками.
[править]
Послевкусие
Отбыв наказание и выйдя на свободу с чистой совестью, вчерашний зэк получает особый и довольно противный статус, называемый судимостью. Проблемы с трудоустройством, особенно в государственные органы, а также множество мелких житейских траблов (вроде контроля со стороны участкового, ранее тебя в упор не замечавшего) до снятия судимости гарантированы. Через какое-то время (см. те же УПК и УИК) судимость снимается, но вот пятно остаётся на всю жизнь: судимость хоть и погашена, но она была. Путь в организации крупнее ООО «Фиалка», как и возможность получить визу или вид на жительство в большинство стран, отныне заказаны навсегда, так как ни в службе безопасности, ни в консульстве не будут вникать, виновны ли вы на самом деле и что была за статья. Неплохой эффект дают попытки трудоустройства в организации, управляемые бывшими бандитами, правда, наводить справки о таковых нужно ещё до выхода. Ну а если не терпится получить визу или вид на жительство в какой-нибудь из стран загнивающего капитализма, проще всего попасть в страну типа Узбекистана или Киргизии (туда виза не нужна) и там банально купить их: в этих странах за взятку возможно абсолютно всё.
[править]
ЦВСИГ и спецприемники
Если вы иностранный гражданин или лицо без гражданства, и нарушили миграционное законодательство, то для вас существует свой, особый вид тюрьмы, а именно сеть ЦВСИГ по всей стране. Подчиняются они ФМС, а с недавних пор МВД. Стоит столкнуться с органами по любому поводу, от проверки документов до специальных рейдов в места зашкаливающего скопления гостей из ближнего зарубежья, вас в случае палева доставляют в управление ФМС, там составляется протокол, потом суд, а потом есть два варианта: либо предписывается в определенный срок покинуть страну, либо, в случае проебанного или просроченного паспорта, отсутствия визы или иных траблов, делающих самостоятельный выезд невозможными, все заканчивается принудительным выдворением, то есть депортацией. А от суда до самой депортации, которой занимаются судебные приставы, вас поселят в таком центре. Несмотря на свое безобидное название, такое учреждение является той же, по сути, тюрьмой со всеми атрибутами: вертухаями, режимом, шмонами по любому поводу, прогулками раз в день в течение часа на маленьком дворике, кормушками в дверях и т. д. Обычно также имеет место быть запрет на любую электронику, вплоть до наручных часов, металлических предметов, курение только на прогулке и видеонаблюдение в хатах (да, даже за тем, как ты спишь ночью, будут присматривать менты).
Контингент здесь примерно следующий (для центральной России):
40% гастарбайтеры из центральной Азии;
20% гастарбайтеры из Вьетнама и подобных стран;
20% бывшие арестанты-иностранцы из настоящих зон, чьи документы проебались до или во время освобождения, а в особых случаях из документов только советский паспорт. Именно они создают хоть какой-то порядок в этой толпе;
остальные 20% — это разные случайные и не очень люди:
сирийцы, сидящие годами, так как их депортировать тупо некуда;
беженцы с Донбасса, так как запросить подлинность гражданства на Украине невозможно;
люди, которых по тем или иным причинам нужно депортировать, даже когда с документами все в порядке — по формальному поводу.
Из-за специфики здешнего населения и атмосферы, в которой никто не знает, сколько ему здесь придется сидеть, есть реальный риск поехать башкой. Тут вы сможете изучить молитвы всех религий мира, разузнать, как живется во всех окрестных банановых республиках, познать неповторимый аромат вьетнамской еды или вкус насвая. Здешний досуг — это: спать, смотреть в окно, обсуждать всякую хрень и доставать табак. Из книг разве что Коран, остальные пущены на самокрутки, читать-то все равно почти никто не умеет. Также, следует смириться с тем, что никаких прав у вас не будет. Письма отсюда никуда не дойдут, а вашего кореша, который передаст ваши жалобы, слушать нигде не станут. Ведь тебя все равно не сегодня — завтра депортируют, нафиг ты кому нужен? Что касается сроков — то в идеале, отсюда можно уехать недели через две. Для этого надо, чтобы с документами было все в порядке, а также должно быть бабло на билет домой, который ты купишь себе сам, а не за тебя это сделает бюджет. Если паспорта нет, то по истечению срока подачи апелляции вам дадут анкету, в которой надо указать все данные о себе, которую отправят в посольство вашей страны. Оттуда пошлют запрос на Родину, и если подтвердится, что вы и есть гражданин этой страны, вам пришлют документ, который называется «Свидетельство о возвращении на Родину», который заменит вам паспорт и будет являться подтверждением личности. Вся эта процедура длится от 20 дней до 2 месяцев. После этого приставы начнут исполнительное производство, и когда будут деньги, вас посадят на поезд или самолет и отправят на Родину.
[править]
Знаменитые тюрьмы
Пативэн
Некоторые особо популярные СИЗО и зоны даже удостоились собственных названий. Крупные СИЗО, куда привозят подследственных и осуждённых из нескольких районов или даже областей, называются «Централами», а пересыльные тюрьмы, где осуждённые оказываются обычно в процессе этапирования к месту заключения, — «пересылками». Местечковые СИЗО обычно по-простецки тоже именуются «тюрьмами».
Это незавершённая статья. Вы можете помочь, исправив и дополнив её.
В эту статью следует добавить:
интересных фактов о тюрьмах
«Кресты» — пожалуй, самый известный изолятор этой страны. Находится в СПб, построен в XIX веке по прогрессивной методике, делающей возможным малыми силами наблюдать за всеми сразу. Состоит из двух крестообразных четырехэтажных зданий — отсюда и название. Официально из неё никому ещё не удалось сбежать, неофициально убежало полтора человека (последний успешный датируется 1969). Новым уже вряд ли удастся, так как запланирован перевод учреждения в другое место, а то стоит, понимаешь, на набережной Невы какая-то тюрьма и занимает место. Участок в историческом центре города выставлен на торги по доступной каждому цене в 80—120 млн евро.
«Бутырка» и Матросская тишина — самые известные СИЗО в DC с богатой историей. На месте «Тишины» ещё в 1775 году построили смирительный дом для «предерзостных», а в Бутырке содержался ещё Емельян Пугачёв. Среди интеллигентных зеков (типа А.И.Солженицына распространен вариант названия "Бутырки" (то есть как бы во множесвтенном числе. Склонение соответствующее, к примеру "перевели в Бутырки", "лучше, чем в Бутырках", "стены Бутырок" и т.д. Именно под таким названием множество раз упоминается Солженицыным в опусе "Архипелаг ГУЛАГ"
Лефортово — пресловутые подвалы кровавой гэбни находились именно там, но в 1993 Лефортово передали от Министерства Безопасности ГУИН МВД. Ныне там располагается СУ ФСБ, и Лефортово находится в подчинении Министерства юстиции.
«Таганка», она же Московская губернская уголовная тюрьма, построена ещё при Алекcандре I. Прямо-таки песня, а не тюрьма, воспетая некогда ещё Шаляпиным, а позже Высоцким, о чём, конечно же, не в курсе большая часть исполняющего её нынче быдла от шансона и его почитателей; вариант песенки изложен Донатычем в «Зоне». Больше, к сожалению, ни одному правильному пацану там посидеть не удастся, ибо взорвана ещё в 1958 году.
Владимирский централ, до слёз любимый гопниками и прочими любителями шансона, — в действительности тюрьма для особо опасных преступников, то есть сферический гопник в ней бы долго не протянул. Автор одноимённой песни посвятил её при создании «вору в законе» Саше Северному, а увековеченные тысячами говнокараоке строчки «Владимирский централ, ветер северный» изначально посвящались вышеозначенному вору и звучали как «Владимирский централ, Саша Северный». Переделаны же были по просьбе… того самого Саши. Популярен аж до проведения экскурсий по тюремному музею.
«Белый Лебедь» — тюрьма в городе Соликамск, что в Пермском крае, для пожизненно осуждённых, то есть законченных отморозков типа маньяков, людоедов, террористов и особо отличившихся криминальных авторитетов. Условия в ней совершенно невыносимы, поэтому именно в ней поломали большинство воров в законе. В ней сидел Салман Радуев, который первые пару дней пытался было качать права, но потом стал как все — белым, пушистым и насмерть запуганным мёртвым. Называется так потому, что зэков водят по территории в позе этого самого лебедя — под углом в 90° с закинутыми на спину «крыльями», либо из-за соответствующей скульптуры во дворе. Правда, у самих ЗК есть и романтичная версия, связывающая название с лебединой песней. С момента открытия колонии в 1938 оттуда не случилось ни одного побега. Тюрячка идёт в ногу со временем и даже обзавелась сайтом.
"Чёрный дельфин "— весьма похожа на предыдущую, заточена под такой же контингент, но ещё крупнее и включает в себя «номера» для общережимников. Тоже кагбэ намекает, что жизнь у её обитателей не сахар: находится в городе Соль-Илецк Оренбургской области. Когда ЗК водят в другой корпус, им надевают повязку на глаза, дабы не искушать запоминать план тюрьмы. Камера — клетка в клетке. Показательно: когда серийному каннибалу Николаеву в 1997 заменили расстрел на пожизненное, любитель «сайгачьей вырезки» возликовал, однако в 2006 популярный гурман рассуждал в интервью, что осуждённые должны иметь право на предпочтение такому заключению смертной казни.
«Вологодский пятак» на острове Огненный в Белозерском районе Вологодской области, в бывшем монастыре. В фильме «Калина красная» можно увидеть, как герой Шукшина покидает колонию по деревянным мосткам. Сейчас «пятак» покидают только вперед ногами, так как там сидят те, кому дали пожизненное, да и то разве что душой, потому как хоронят тут же — на тюремном кладбище под номером.
«Полярная сова» — колония для пожизненных сидельцев, самая удалённая географически — находится за Полярным Кругом в пос. Харп, в ЯНАО. А населяют её такие весёлые ребята, как Саша Пичушкин, бравый полицейский Евсюков и «белгородский стрелок» Помазун. По бумагам — самая суровая. Однако, в отличие от вышеупомянутых Лебедя и Дельфина, строго раком заключённые вне камер не передвигаются, и фишек с контролем поменьше, а разгадка одна — бежать оттуда некуда. Чёрный Дельфин практически в городе, да и Белый Лебедь в черте цивилизации. А из Полярной Совы бежать только в бескрайние снега в пасть к белым медведям. Зато в Полярной Сове заключённых периодически таскают на допросы, методом кнута и пряника узнавая о бывших подельниках и заводя новые уголовные дела. Могут добавить 10-15 лет к пожизненному, что на самом деле не такая уж и тупость: подобный довесок к и без того вечному сроку лишает призрачной надежды на УДО через 25 лет. В других пожизненных колониях осужденные, как правило, уже не интересны следователям. Причина проста: в Сове больший процент людей, которые на свободе что-то из себя представляли — террористов, бывших ментов, главарей крупных банд 90-х. В отличие от тупых убийц-дегенератов, преимущественно населяющих Дельфин, Лебедь и Пятак, которые уже нахуй никому не нужны.
«Чёрный Беркут» — ещё одна колония для пожизненно осужденных. От других подобных отличается тем, что в ней, кроме пожизненных, бегают раком ещё и те, кто может таки дожить до конца срока. Прикол в том, что когда отменили смертную казнь — по всей огромной стране осталась ***ва туча к ней приговорённых. Более того — приговоры к расстрелу какое-то время продолжали выноситься уже тогда, когда перестали исполняться. И никто толком не знал, что делать с этими приговорёнными. Чуть позднее расстрел стали автоматом менять на пожизненное, а поначалу во всеобщей неразберихе некоторым счастливчикам расстрел заменили на 25, а кому-то всего на 20 лет лишения свободы. Правда, счастье оказалось весьма сомнительным, так как всех их отправили именно в «Чёрный Беркут», и сидят они там на тех же условиях, что и пожизненники. Поэтому шансы дожить до освобождения крайне малы. Примечательно, что ещё в советское время эта зона представляла собой почти то же самое: там сидели приговорённые к расстрелу, которых потом помиловали и заменили расстрел на 20 лет. В отличие, например, от «Вологодского Пятака», который когда-то был обычным строгачом. Именно в то время из него выходит герой Шукшина, так что никакой это не киноляп, как заявляют некоторые. В 2019 году «Черный Беркут» закрыли КЕМ.
«Красная утка» — «мусорская» ИК в Нижнем Тагиле, где сидят бывшие сотрудники правоохранительных органов, ибо подселять их к обычным зэкам было бы как-то негуманно. Хотя…
«Алькатрас» — эпичнейшая тюрьма. Засветилась в оверхдохуя фильмах, книгах etc. Расположена на скалистом островке в проливе Сан-Франциско. Долгое время считалась неприступной. ЧСХ, побеги таки были. А однажды зэки в попытке съебать устроили сражение за Алькатрас (луркать Педивикию). Морпехи — check, береговая охрана — check, ФБР — check. Конец немного предсказуем.
«Ландсберг» — няшная баварская зона. Известна тем, что туда сходил австрийский художник, где написал «Mein Kampf» и скорешился с Рудольфом Гессом.
«Ньюгетская тюрьма» меметична для англичан. Стояла у ворот лондонского Сити, возле легендарного суда Олд-Бейли, и за 700 лет приютила немало интересных личностей. В XVIII веке под неё дополнительно перенесли эшафот и стали сажать совсем смертников. Именно там коротали последние дни разоблачённые злодеи из английских детективов. В 1902 году снесена.
«Баиловка» — старинная тюрьма в Азербайджане, обслуживавшая «клиентов» ещё аж со времён Царя Гороха Батюшки. Примечательна тем, что именно здесь 2 года просидел один усатый господин, пока не сбежал.
«Гобустан» — ещё одно довольно неприятное местечко типа «крытки» из Азербайджана. Известен жёстким засилием всяких «дедов» и «авторитетов», а, возможно, ещё и охранников, в результате чего сферический фраер там долго не протягивает в принципе. Тюрьма примечательна тем, что сидевшие там зэки несколько раз бунтовали, но каждый раз безб-жно фейлили.
[править]
ПЛС и ИК Особого режима
Колония «Чёрный Дельфин», собственно
Каннибал Николаев, убил и расчленил двоих, затем сожрал. Будучи человеком щедрым, угостил мясом соседа и его жену с детьми, выдав человечинку за мясцо сайги
Просторная камера для двоих. Кукуют сокамерники вдвоем до конца дней
Поскольку с 16 апреля 1997 года имплантация свинца в затылок для осужденных внезапно кончилась, личности, крайне отличившиеся на воле своей криминальной деятельностью и оставившие зловонный кровавый след в истории страны, а порой и планеты, изолируются от мира окончательно, и про судимость после отсидки им можно уже не беспокоиться. В категорию пожизненников обычно попадают шельмецы вроде террористов, насильников-педофилов, каннибалов, серийных убийц и лютой смеси всего перечисленного. Такие сидят в особых местах с особым же режимом под особой охраной, обычно вдали от посторонних глаз (взять хотя бы «Полярную Сову», что аж в посёлке Харп Ямало-Ненецкого АО), хотя иногда и строго наоборот — под носом у курортников Соль-Илецка («Чёрный Дельфин»).
ИК Особого режима — песня очень суровая и печальная. В отличие от обычных (даже российских) тюрем, колоний-поселений и прочих СИЗО, ИК для пожизненно заключенных представляют собой мрачные дома боли с жесточайшим порядком и не менее жесткой психологической атмосферой. «Понятия» зоны, касты и прочее там отсутствуют в принципе (попробуй организуй в помещении класса «кладовка» на двух человек блатную камеру). Взять в пример всё тот же «Дельфин», считающийся колонией с самым жёстким режимом в России — камера в 4,5 квадратных метра с толстенной дверкой за семью замками, 2 койки, столик/стульчик/сортир, окошко за тремя решетками с кусочком неба, прогулочные боксы не сильно превышающие по размеру камеры заключения (строго говоря — камеры там как бы внутри еще одной камеры — выходная дверь ограждена решеткой, равно как и подступ к окошку). Подъем — в 6 утра, отбой — в 10 вечера, сон при включенном свете, развлечения — книги и писанина писем. На все обращения к тебе отвечать «Есть/никак нет, гражданин начальник» и ходить по коридорам со свитой из трех автоматчиков, злого пса и в позе «ласточка» (многие усмотрят здесь нарушение статьи 7 части 2 УК, но это никого не ****). И так — до конца жизни.
Нарушение режима — будет бо-бо газиком и дубинками. Сбежать — невозможно ибо тупо не получится, если только зэк не умеет покрываться амальгамой или не владеет функцией телепорта. Ощутил, анонимус? Никакой музыки, интернета, прогулок на свежем воздухе, тян, игр, дружеского общения, вообще жизни и прочего для осужденного в такой колонии больше НЕТЪ и не будет, до конца своих жалких дней он будет прозябать в тесной камере с видом на огрызок неба и писать письма домой. Ну, может раз в 4 года заглянет НТВ-шник с телекамерой. Поэтому, прежде чем обсасывать в мыслях детали убийств бесящих коллег, соседей или начальника — подумай, а стоит такой выпуск пара того, чтобы остаток дней коротать в бетонной прижизненной могиле с круглосуточным дозором?
Многие заключенные на интервью телеканалам чуть-ли не плакали, рассказывая про своё житие внутри бетонного мешка. И дело тут не в жестоком обращении, которого тут в общем-то и нету, если режим не нарушать, а в абсолютной изоляции от внешнего мира и осознании того, что теперь сей тесный бункер с небом в клетку — дом до конца дней, который еще придется делить с каким-нибудь педофилом-каннибалом. Тракторист пустил скупую слезу, наблюдая по принесенному спецкорром НТВ ноуту своих соотечественников в Чечне, живущих мирной жизнью без всякого «освобождения от неверных», которых пресловутый бородач показательно расстреливал. Дедок, ранее обслуживавший зэков, сам после освобождения загремел за двойное убийство в колонию и рыдая, повествовал, что всё себе загубил. Личность в таких местах ломается довольно быстро, каким бы хикканом не был зэк — разрыв контакта с внешним миром и жесточайший контроль 24 часа в сутки вгрызаются в психику намертво и даже если по какой-то архичудесной причине заключенный выйдет из ИК, то память будет хранить картины тихого и стерильного ада вечно. На заметку — из «Вологодского пятака» вышли за всё время его существования (не вперед ногами) всего два зека — персонаж Шукшина из фильма «Калина Красная» и некий 40-летний дяденька, которому заменили пожизненное на 15 лет. Из «Дельфина» вылез только один анон, личность которого неизвестна.
И хоть для зэков-пожизненников предусмотрен пункт про отбытие 25 лет и подачи заявления на УДО, подумай сам — кто такое заявление одобрит каннибалу Николаеву, террористу Кулаеву или Шахматисту? Хотя, не особо-то они и жалуются.
Вопреки распространённому мнению, большинство пожизненно осужденных — вовсе не международные террористы или изощрённые маньяки. Большинство их — обычные урки-алкаши, деградировавшие до того уровня, когда нож в бочину втыкают за неосторожное слово или косой взгляд. Они и до попадания на пожизненное, как правило, почти всю жизнь провели на зоне, выходя на несколько месяцев, чтобы всласть побухать, зарезать очередного собутыльника и отправиться обратно. В очередной раз, завалив не одного, а двух или более человек за раз, срывают джекпот в виде пожизненного лишения свободы (так, например: http://lenta.ru/news/2017/12/13/bomj). Так что осужденнные типа Кулаева или Евсюкова — просто наиболее интересные обывателю личности, поэтому про них чаще говорят и показывают. А кому интересен подзаборный урка-алкаш, который, не поделив боярышник с собутыльниками, зарезал пару человек? Возможно, такой есть и в твоём дворе, анон, так что дважды подумай, стоит ли тролить алкашей, распивающих боярышник в ближайших кустах.
Отношение персонала колоний к своим «подопечным», в целом, предсказуемое, хотя и не всегда однозначное — от «как к скоту» до «онижетожелюди». В «Дельфине» на пассивно-агрессивный комментарий очередного журналюги в интервью для НТВ про то, «зачем мы каждый день меняем бельё убийцам наших детей», добрый усатый лекарь поведал, что от человеческого обращения нелюди, обитающие в колонии, мучаются еще больше, что в целом близко к истине. Да и вообще — расстрел обрывает жизнь в секунду, а долговременное протухание в бетонной коробке — та еще мука, так что если кто-то хотел наказать преступника — лучшего наказания не придумать.
Кстати, в таких колониях сидят не только пожизненно осужденные, но и зэки с ограниченным сроком — отбывающие наказание за преступления при особо опасном рецидиве. Те, кто сидит уже второе-третье десятилетие (в первое они сидят ровно в таких же адских условиях, как и «вечники», разве что в другом крыле здания тюрьмы) нередко обслуживают осужденных на пожизненное (носят обеды, стирают бельё и т. д.). Внутреннее осознание того, что в отличие от «клиентов» «сотрудник», если повезёт дожить, всё же имеет шанс когда-то выйти на волю, добавляет зэку +50 к ЧСВ.
Также следует отметить, что законы РФ противоречат друг другу, и пожизненно можно сажать только МУЖЧИН (нарушение статьи 4 УК рашки) возрастом от 18 до 65 лет. До такого извращенного понимания гуманизма додумались только на постсовке (на большей его части). При том, что по статистике, своих родственников чаще всего «заказывают» именно женщины. Да и вообще то, что женщины не совершают жестоких преступлений, и женщина-преступник менее опасна для общества — миф. К тому же, какая разница родственникам жертвы, какого пола убийца?
Касаемо невозможности применить пожизненное к мужчинам более 65 лет. Это сделано для того, чтобы в ответ на справедливую предъяву «Почему за одни и те же преступления мужчина получает пожизненное, а женщина меньше двадцатки?» перейти в другую плоскость разговора «Из соображений гуманизма пожизненное не назначается женщинам и мужчинам старше 65 лет». Если бы было просто «не назначается женщинам», то для быдла это бы звучало менее убедительно.
Также в УК и УИК РФ для женщин есть другие преимущества. Для женщин нет не только особого, но и даже строгого режима (на общем режиме лучше условия содержания и разрешено больше свиданий). Также женщины получают передачи без ограничений и по закону им положено больше квадратных метров. Утешает то, что зона зоне рознь, и в действительности мужчина может попасть в колонию строгого режима с фактически удобными и либеральными условиями содержания (и шансами подняться в преступном мире), а женщина оказаться в колонии общего режима с людоедскими бесчеловечными порядками. И те, кто выбирают колонию для осужденных, знают, какая зона есть какая и именно вот так, неофициально выбирают её.
Колония особого режима имеет три уровня сложности, и начинать придётся с уровня HARD, постепенно переходя к лёгкому. Внутри особого режима есть три варианта условий содержания — строгие, общие и облегчённые. Строгие — это та самая беготня раком и необходимость тараторить «есть, гражданин начальник», «никак нет, гражданин начальник», «спасибо, гражданин начальник» в ответ на каждое слово охранника. То есть условия содержания попавших в колонию особого режима сначала ничем не отличаются от условий пожизненно осужденных. Через треть срока, если нет нарушений, особика переводят на общие условия содержания. Для зека с обычной зоны и это жесть, но особику после того, что было, кажется курортом. Последнюю треть срока можно провести на облегчённых условиях, которые уже приближены к условиям обычного СИЗО. В последние месяцы срока возможна и вовсе т. н. расконвойка — вывозят работать на какую-нибудь лесопилку без конвоя и вечером забирают. Но любое нарушение — и зек легко может вернуться досиживать срок на строгие условия содержания.
Изредка случается и такое чудо, как «перережимка» — особика отправляют досиживать срок в колонию строгого, а то и общего режима. Там он пользуется большим авторитетом и смотрит на зеков, не имеющих статус особика, как на малых детей.
Для тех же, кто сидит на пожизненном, просить о переводе в общие условия содержания, можно через 10 лет после посадки, на облегчённые — ещё через 10, об освобождении — через 25 лет после попадания в такую колонию. Большинство так и не попадают даже на общие.
Если же какому-то везунчику удастся выйти из пожизненного через 25 лет (пока что таких нет от слова вообще, максимум, на что можно рассчитывать — смягчение приговора или изменение законов), то освобождение, не забываем — не полное, а условно-досрочное. При УДО с обычного срока (например, через 8 лет при 12-летнем приговоре) постоянный милицейский контроль, необходимость отмечаться и опасность уехать досиживать сохраняются до конца того срока, к которому приговорил суд. В случае с пожизненным — соответственно, до конца жизни. Даже если тебя посадили в 20 лет, в 45 ты вышел, то даже в глубокой старости бремя УДО будет продолжать висеть над тобой. Участковый будет открывать дверь в твою квартиру ногой в любое время дня и ночи, по любому поводу, переехать никуда не получится, путешествовать, даже по своему региону — забудь, и любой косяк, типа пьяного хулиганства, отправит тебя обратно уже навсегда. Ну или если соседи, которых не обрадует такое соседство, несколько раз на****ят, что ты бухаешь и шумишь по ночам. Разбираться не будут, проще упрятать тебя обратно. Так что УДО с пожизненного — счастье сомнительное. Вряд ли сильно обрадует такая жизнь, с постоянным балансированием на грани падения в тот же ад.
[править]
Внутреннее обустройство
Камера «люкс», без шуток
Сидят в тюрьме обычно в камерах. Помещение оборудовано нарами, прибитыми к полу, столами, стульями и санузлом в углу, где справляются естественные потребности и можно пофапать на сеансы. Имеется двор для прогулок ногами (обычно это камеры последнего этажа, лишенные крыши и части внутренних стен и забранные поверху частой густой решеткой) и игры в ногомяч при наличии девайса для игры, что бывает крайне редко.
Время в тюремной камере течет крайне неторопливо. Поэтому, если тебя уж угораздило сюда попасть, постарайся себя чем-нибудь занять: рукоделием каким-нибудь (поклей,.. не, не танчиков, а например, коробочек и шкафчиков из спичечных и сигаретных коробок под всякие припасы в камере, могут вылететь при обыске такие поделки), чтением (в некоторых СИЗО, как ни удивительно, есть вполне приличные библиотеки, в которых можно заказать набор книг примерно раз в месяц), физкультурой (да, в переполненной камере это затруднительно, но тем не менее возможно в приемлемых объемах — но очень вредно ввиду того что в камере курят 24 часа в сутки, и отсутствия свежего воздуха). Разговорами себя предпочтительнее не занимать. По разным причинам. Так, можно сболтнуть сильно много лишнего: к примеру, можно дать невольную наводку подельникам сокамерников, в настоящее время пребывающим на воле, на собственную же квартиру, где ещё остались ценности, не потыренные ментами при обыске (это ежели слишком много расписывать, как нехуево ты жил там ДО; да, при всей кагбэ закрытости тюрем и зон, обмен информацией — да и не только ею —контакт с волей налажен на пятерку с плюсом). И не надейся, что твою хату не тронут как дом собрата по уголовному миру: ты для них ещё пока отнюдь не «свой». Кроме того, ни за что не болтай про преступления, которые совершил ты, но в которых твою вину не сумели доказать, или же про те, за которые вместо тебя так удачно посадили какого-нибудь левого лоха. Знай: в каждой камере обычно есть стукачок; и поверь — он будет жадно ловить каждое твое неосторожно сказанное слово. Люди в погонах такие вещи мимо себя не пропускают, и в итоге это обернётся ещё дополнительными годами за решёткой. Можно ВНЕЗАПНО быть поставленным раком, со всеми вытекающими отсюда последствиями (это если ты слишком много будешь ****еть о том, как лет в 13 в порядке эксперимента решил с соседским Вованом передернуть друг другу стволы; или о том, как ты любишь шлифануть своим умелым горячим язычком вкусный солененький девический клитор; короче, ты уже понял, что о своих экзотических пристрастиях, особенно о сексуальных, лучше вообще помалкивать).
Милости прошу к нашему шалашу
Если не найдешь занятия, будешь всё время заниматься самоедством, представлять себе, что в этой милой компании и в столь приятственной обстановке ты можешь провести ещё не один год, то можешь с легкостью «погнать», как говорят зэки со стажем: то есть заполучить себе реактивное психическое расстройство. С одной стороны это в некотором роде даже хорошо: тебя бесплатно свозят в ближайшую психиатрическую лечебницу (какое-никакое, а развлечение), могут признать недееспособным (что означает, что при получении срока ты поедешь отбывать его не в колонию, а в спецлечебницу, где, правда, тоже не сахар). Но ты ведь можешь и не вернуться с той стороны реальности, а под влиянием некоторых препаратов, которыми тебя в изобилии будут пичкать человеколюбивые врачи, ты можешь уйти туда ещё дальше и превратиться в совершеннейший овощ… Так что сильно подумай, стоит ли погружаться в бездну безумия или таки стоит чуть посопротивляться и найти в себе силы для дальнейшей жизни.
Крайне не рекомендуется принимать ответственное решение о подсаживании на вещества именно в заключении. А их тебе будут предлагать, и неоднократно (но только за твои деньги, и еще неизвестно, достанется ли тебе что-нибудь вообще). Потому что каждый вновь подсаженный на вещества — источник дохода для целой цепочки людей. Ну и зацепить тебя будет проще: перекрыли канальчик, не дали свежей дозы — и вот он ты, уже валяешься и умоляешь дать ещё, и готов подписать что угодно и оговорить, на кого покажут. К тому же, у тебя при таком раскладе могут возникнуть серьезные проблемы с оплатой за новые порции веществ, которых обычно со временем хоцца всё больше и больше, а деньги, при всей дырявости охранных барьеров, всё же не так легко найти, как с другой стороны забора. Если же ты не рассчитался вовремя, то вполне можешь рассчитаться сдачей в бессрочную аренду собственной задницы… Но даже не думай, что ты со стороны можешь вот так спокойно влиться в такую цепочку и начать рубить бабло на пустом месте. Обычно эти системы очень закрытые и посторонних в них не пускают. Другое дело, что «барыги» наверняка знают, кто из тюремной администрации коррумпирован. Нужно постараться как можно быстрее выяснить это и тем или иным способом сообщить своим родственникам и/или подельникам на воле. Тогда станет ясно, через кого ты сможешь получать с воли мобильники, бухло и прочие запрещённые вещи.
Сейчас большинство тюрем уже не так переполнено, как в лихих девяностых, но ты при неудачном раскладе всё ещё вполне можешь попасть в камеру, где на 8 койко-мест — человек 15 подследственных. Спать и кишковать будете по очереди, на дальняк — тоже выстаивать очередь, особенно по утрам. При любой заполненности камеры бонусом прилагаются:
щиты («реснички») на окнах днем (чтобы ничего не было видно и затруднялась связь с соседними камерами) Реснички на централах уже не практикуются;
яркий свет ночью (чтобы всё было видно и никто не мог заниматься чем-нибудь запрещенным, например, приготовлением веществ) Можно его занавешивать чем-нибудь подручным;
плановые проверки 1 раз в сутки (вывод всех находящихся в камере в коридор и небольшой обыск камеры);
внеплановые проверки в любое время суток, кроме ночью (иногда — со спецназом, собаками и массовой беспорядочной раздачей рандомных ****юлей, вплоть до забивания насмерть);
непрерывное тюремное «движение» (днем — помалу, ночью активизируется; тут и перетягивание тюремной «почты» по канатикам («коням») из носков и свитеров через окна, тут и перекрикивание через решетку с другими камерами, тут и передача всё той же «почты» через «кормушки» в дверях «ногами», то есть с хозобслугой из заключенных или с дубаками, тут и чисто бытовые моменты — вроде закрытия «шнифта» в двери спиной одного из сокамерников на время, необходимое другим для изготовления, скажем, того же канатика, но уже для развешивания белья);
непрерывный надзор через глазок («шнифт» или «пика») в двери («тормозе» или «роботе») коридорными охранниками («дубаками») с периодическими окриками через дверь или через «кормушку», уёбыванием по двери ключами или дубиналом, а также с ВНЕЗАПНЫМИ проверками, если что-то подозрительное было высмотрено;
круглосуточный аромат множества немытых тел, отхожего места, ***вой еды, скисших при попытках высушивания вещей, сигаретного дыма, пыли, сырости, ржавчины, плесени и гнили;
летом особым бонусом прилагаются проблемы с вентиляцией, попросту она не работает в старых изоляторах. Проветриваниям препятствует закрытая наглухо дверь; (хорошо, если тюремное начальство не слишком больное на голову и разрешает открывать летом хотя бы «кормушки») зимой — промерзание стен и сквозняки.
При всем при том, большинство ужасов, рассказываемых про тюрьмы в многочисленных околокриминальных фильмах и книгах, не более, чем выдумки литераторов и сценаристов. Здесь, в отличие от ИВС (в котором все, находящиеся в СИЗО, по дефолту успели уже побывать на пути в тюрьму), обычно очень мало беспредела, никто никого просто так не бьет и никто ни у кого ничего не отбирает. Рукоприкладство строжайше запрещено внутренними правилами («понятиями») заключенных, а беспредельщик, покусившийся силой отобрать, допустим, пару хороших ботинок, будет самими же зэками жестоко наказан. Вот «прикатывать» друг друга на всё, что угодно (от «обмена» вещами до выполнения грязных работ) «понятия» не запрещают, да. Так что готовься, мой юный друг: твои уши поначалу будут подвергаться множеству непрерывных атак. Через некоторое время ты займешь свою нишу во внутренней иерархии и поток флуда, обрушивающегося на тебя, поубавится, а то и вовсе прекратится, но в первые дни (годы) будь настороже.
Да, кстати, «понятия» как свод правил подобны в чем-то Пиратскому Кодексу из небезызвестного фильма: это скорее предписание, чем Закон. То, за что ты, залетевший в камеру впервые, по «понятиям» — какой-то вольный «фуцан» и «пассажир», будешь покаран быстро, сурово и беспощадно (вплоть до тяжкого избиения и перевода в низшие «касты»), опытный же зэк, особенно «авторитетный» (читай — умеющий красиво «обосновывать», то есть складно растолковывать мотивацию своих поступков; в свою пользу, есессно) получит, скоре всего, лишь устное порицание от «смотрящего». Впрочем, многим «французам» (новоприбывшим заключённым) один косяк могут и простить (ну не знает ещё человек жаргона и понятий), потом — не скрывай, что хочешь изучить воровской жаргон и познать «жизнь по понятиям». Только не заявляй открыто, что по незнанию очень боишься накосячить — бывалые урки могут обвинить тебя в чём угодно (в чём-нибудь, что воровскими понятиями вообще никак не регламентируется, например — что ты кашлянул до полудня, а это якобы жуткое нарушение), и внаглую начать что-нибудь вымогать за несуществующее «прощение». И да, понятий больше не существует.
[править]
Животный мир
На зоне водятся тараканы, пауки, крысы, собаки, вши, блохи, глисты и прочая дрянь. Если от головных вшей ещё как-то спасает всеобщая выбритость (ещё одно самоназвание зэков — «стриженые»), то платяные вши в силу наличия в тюрьмах и зонах немалого количества деклассированных элементов (бомжей, нищих и проч.) — это настоящий бич. Ходят они в камерах некоторых СИЗО (особенно в «карантинных», куда привозят из ИВС всех подряд) буквально стадами и способны при отсутствии должной бдительности (а «пробивать» одежду от них желательно как минимум раз в день) разъедать кожу буквально до язв, которые при последующем расчёсывании превращаются в долго не заживающие кроваво-гнойные кратеры. Тараканы и крысы, если у Хозяина СИЗО или зоны плохо с дисциплиной, могут также скапливаться полчищами, попадая в «пищу» (если баланду можно так назвать) и повреждая вещи. Чтобы не хапануть глистов, соблюдай рекомендации, известные с детского садика: мой руки и тарелки с ложками, кипяти воду, не ешь из чужой посуды. Всеобщий в Системе запрет потреблять в пищу что-либо, упавшее на пол, имеет под собой рациональную основу, так-то…
Некоторые животные считаются чуть ли не священными, навроде коровы в Индии. Так, пауков обычно не трогают, и даже паутину стараются не рвать: что-то вроде древнего сакрального символа Преступного Мира, о как! Также родившиеся и выращенные в Системе посредством немалых усилий и изворотливости котята считаются «хлебашами» («хлебными братьями») сидельцев, да ещё и родившимися в неволе, что автоматически присваивает им статус «Коренного Обитателя Тюрьмы» — аббревиатура не случайна. Собаки уважением не пользуются, ибо псы (так называют ментов: «пёс из рук Хозяина ест, а волк сам еду копытит»), ну и травят ими порой зэков для души.
Мимикрирующая под гомосапиенсную фауна представлена нормальными сотрудниками, выкидышами мусоров[5], толстой медсестрой, кумом (остальные персонажи менее колоритны). Их задача — проводить со спецконтингентом воспитательную работу. Контингент состоит из блатных, полупокеров в полукедах и их шестёрок, чушков, стукачей, особой разновидности крыс и петухов.
Упомянуть стоит и микроскопическую живность: для шприцевых наркоманов это ВИЧ, вирусы гепатитов и бледная трепонема, которыми они запросто обмениваются друг с другом, ширяясь из одной общей на всех банки, для всех остальных — возбудители пищевых токсических инфекций (преимущественно кишечная палочка), дизентерии, лептоспироза, реже — брюшного тифа. Отдельным пунктом идёт бич тюрем и зон — туберкулёз. В местах заключения легко найти такие сложные, запущенные и тяжёлые случаи, которые на Воле даже не во всех медицинских учебниках описаны. Также там несложно двинуть кони от какого-нибудь банального пищевого отравления (не говоря уже о более сложных дизентерии и тифе), так как обращать внимание на жалобы зэков особо не принято — медпомощь может изрядно запоздать, и выйдешь ты на свободу уже вперед ногами. Таким образом, можно даже вместо 2-3 лет лишения свободы за нетяжкое преступление фактически оказаться приговорённым к пожизненному заключению (с той лишь разницей, что не в колонии особого режима) или отложенной смертной казни — считайте как вам больше нравится.
[править]
Еда
Алсо, еда, т. наз. тюремная баланда, тоже, как правило, варьируется между «ещё не мёртвая» и «уже не живая».
...в столовой продукты у нас совсем плохие. Лично я первое совсем не могу есть, пока не промою кипятком - тогда остаётся гущи ложки две. А дело вот в чём. Всё очень и очень старое, передержанное, где берут и закупают, как понимаю, что эти продукты берутся в складах, в магазинах, которые списываются на уничтожение, а их сюда к нам завозят. Ездят, собирают, привозят курятину: мяса в обед дают грамм 40. Скажу не то, чтоб мы его могли есть, его у нас котёнок даже не ест, даже нюхать не подходит. Его вываривают, вываривают, видимо, с каким-то лекарством, марганцовкой что ли. Запах лекарственный, на вид весь как пережёванный.
...только в этой стране, ЗК в СИЗО могут попытаться накормить баландой, щедро удобренной пропавшими собачьими консервами.
Кормят, мягко говоря, ***во: прогорклое сало и невнятные ошметки кагбэ мяса из неизвестных частей туши жывотных, забитых годах этак в девяностых (если не в семидесятых) и догнивающая капуста. Also, прилагаются: почерневшая и промерзшая картошка, слегка выдержанная в не слишком горячей воде до небольшого набухания крупа, с трудом поддающаяся идентификации как перловая (метко называемая в местах заключения «шрапнелью» — и нямкать ты её будешь, как некрупную шрапнель, разгрызая и отплевываясь, и гадить на параше ты будешь именно шрапнелью — мелко и трескуче), где поближе к морю — рыба, просоленная практически до окаменелости.
Если ты уже почти умер, то есть вероятность, что на неспособного вставать на поверку подследственного обратят таки внимание и ты переедешь в больничную камеру: там тебе сверх привычной омерзительной баланды будут давать пайку «масла» (обычно это самый дешевый маргарин в количестве грамм тридцати), сахар по паре-тройке ложек в день, изредка яйца и сухое молоко. Также при переводе в больничную камеру тебе будут давать каких-нибудь таблеток: НЕ от твоего заболевания, а именно каких-нибудь — из тех, что завалялись в столе у тюремного «лепилы», потому что их никто из персонала уже не решился с****ить, так как все сроки хранения вышли и вообще непонятно уже, от чего ЭТО; есть также немалая вероятность кагбэ «лечения» ветеринарными препаратами и случайно попавшими в Систему БАДами из какой-нибудь давешней гуманитарной помощи.
Набор и качество продуктов сильно разнятся от тюрьмы к тюрьме: там, где Хозяин (начальник СИЗО) ****ит из зэковских паек не слишком много и запрещает шибко помногу делать это своим подчиненным (дубакам да вертухаям), еда ещё относительно перевариваемая. Там, где ФСИНовское начальство и подчиненные вконец охуели, зэки начинают существовать практически так же, как в Средние Века в восточных зинданах: что принесут сердобольные родственники, что пригонит «на людское» воровской «общак», то и будут все поглощать, потому что баланду в таких случаях даже после длительной очистки, переработки и доперепиливания поедать затруднительно, а то и вовсе невозможно.
Если почитать котловой ордер, то там можно увидеть 3 десятка позиций продуктов. Овощи, крупы, масло сливочное, растительное, мясо, рыба и т. п. Средний человек просто не может себе позволить такое количество продуктов — в холодильник не влезут, и готовить времени не будет. В России середины 20го века вполне была обычной ситуация, когда заключенные питались лучше некоторых её граждан, так как существовали определенные нормы пайка, которые государственная машина исполняла, а свободный человек мог надеяться только на самого себя. В современной же России у заключенных есть выбор из нескольких блюд.
Понять откуда берутся рассказы про «котёнка» нетрудно:
Тюремная камера, у телевизора два рецидивиста, смотрят юбилейный концерт Аллы Пугачёвой.
Один говорит:
— Прикинь, Пугачёвой уже шестьдесят, а как выглядит, а? Как ей это удаётся?
Второй:
— Чё как? Всю жизнь на воле, хавает строго центряк: сало, маргарин, пряники, тушняк...
Цель кормежки в тюрьме — здоровое питание, к чему сало с тушёнкой никак не относится. Кому понравится сидеть на диете? Если посмотреть на тех немногих счастливцев, кто здоровым вышел из тюрьмы, то по телосложению они выглядят как актеры Голливуда. Ни капли жира, развитая мускулатура, поджарые, жилистые. Вот эффект от правильного питания и физического труда, равно как и очень минимального употребления алкоголя и вполне регулярного сна. Нужно отметить, что 95% свежевышедших буквально за 2-3 месяца «нагоняют» упущенное за годы отсидки. А имеющие богатых родственников или авторитетных корешей (которые первые пару недель дадут вчерашнему зэку отжираться от отвала в хорошем ресторане — восстановить силы) — и менее чем за месяц.
Некоторые (а таких немало) либо выхватывают тубик (туберкулез), либо постоянно мучаются с мелкими болезнями типа геморроя, которых за 2-3 года набирается столько, что они кумулятивным эффектом напоминают тот же пресловутый тубик.
Также есть возможность заехать в такое место, где питаться баландой не принято и кошерной считается еда, приготовленная своими силами из зашедших с воли продуктов.
[править]
Труд
До 1997 года зона официально называлась «Исправительно-трудовая колония». Потом переименовали, но и по сей день вопреки ст. 37 конституции РФ, статья 103 УИК РФ гласит: «Каждый осужденный к лишению свободы обязан трудиться в местах и на работах, определяемых администрацией исправительных учреждений.» И принудительный труд на зоне, само собой, несколько отличается от просиживания штанов в офисе. Рабочий день — долгий. Нормы — невыполнимые. Зарплаты — минимальные, из которых зекам достаётся только четверть. Толоконникова из Pussy riot смогла в полной мере ознакомиться с условиями труда в мордовских колониях, о чём подробно рассказала здесь и здесь.
Некоторые начальники не брезгуют использовать труд заключённых для строительства и ремонта гражданских объектов, так, например, глава УФСИН Дагестана Муслим Даххаев отправлял зеков под присмотром надзирателей на ремонт собственного дома и дома матери. Профит! Нелегальные тюремные колл-центры это вообще тема для отдельного разговора — более 70% процентов спам звонков идут оттуда.
[править]
Тюремные наколки
Тюремные татуировки (партаки) являются аналогами знаков отличий в армейке. Каждую татуировку нужно заслужить на деле. И если какой-нибудь поцик на райончике решил понтануться перед своими братьями-гопниками и набить себе татуху вора в законе, то в случае его попадания в места не столь отдалённые его жизнь очень усложнится, если не оборвётся вовсе. Для начала ему дадут кирпич или кусок стекла и скажут — чтоб за час свел. А могут ту же самую процедуру заставить провести гораздо раньше, на воле, те же самые братья-гопники — либо потому что сами считают себя блатными и не одобрят татуировку, сделанную «не по понятиям», либо просто под предлогом «ибо нехуй».
Делаются татуировки довольно просто. Стоимость услуги зависит от сложности заказа и от статуса. Если ты карманник со стажем в 3 месяца и попался на краже кошелька у пенсионерки в местном ночнике, то придётся раскошелиться, а если ты сидишь в авторитетах, то полпачки «Примы» для накольщика будет с лихвой. Впрочем, петухам колют и вовсе бесплатно.
Сам девайс кольщика бывает разным:
Першня — скрепка от тетради, зажатая несколькими спичками. Способов создания сего девайса уже более 9000. Это может быть и шариковая ручка, на конце которой находится иголка (иногда пучки разного объёма). Кольщик окунает иглы в краску и мелко долбит по коже поциента.
Машинка — В большинстве тюряг есть продвинутые агрегаты с моторчиками на батарейках, но для некоторых зон это мечта.
Краска — как правило, это содержимое стержней из ручек или смесь мочи и сажи (т. н. «жжёнка»). В любом случае, это нормальная краска. Шкуру доверяйте умелым рукам, ибо через десятину лет может рассосаться, выцвесть и расплыться, делая татуировку издали похожей на большой синяк.
Думаю, не стоит говорить, что процедура проводится в полной антисанитарии, далеко не одноразовой иглой, и не совсем полезными красками. СПИД, триппер, заражение крови и тканей, гангрена и возможная смерть как следствие — никого не пугают.
Впрочем, в условиях нынешних реалий этой страны всё в большем количестве зон администрация насквозь продажна, поэтому может смотреть сквозь пальцы на контрабанду качественной краски (а то и вовсе сама будет ей барыжить). В тех же условиях, если зэки готовы платить, начальство обеспечит и качественными иглами, и санитарными условиями — это становится ключевым профитом для зэка с одной стороны и для администрации с другой.
Все татуировки имеют глубокий — или не очень — смысл, исходя из которого можно узнать, что за типаж перед тобой. Большинство из них выполнено в духе средневековья с присущей атрибутикой (оружие, одежда, персонажи), что как бэ романтично. Самих тату, пожалуй, больше чем статей в уголовном кодексе, так что, дорогой анон, ты видишь только мизерную часть.
[<collapsible-expand>] Посмотреть полный список
[править]
Классификация (с точки зрения зеков)
Основная статья: Тюрьма/Иерархия
[править]
Политическое устроение
Ознакомившись с вышеизложенным, обычный человек может сделать нехитрый вывод: «ну да, они же преступники, а значит не совсем нормальные, а общество ненормальных нормальным быть не может». Но, в принципе, в устройстве междоусобных отношений, понятий и правил поведения ни в наших, ни в зарубежных зонах/тюрьмах нет ничего противоестественного. И хоть от цивильной жизни реалии мест лишения отличаются разительно, все предпосылки для создания такого рода обществ заложены в человеке на животном уровне. Схожие пути развития и результаты замечены и в других сугубо мужских коллективах, где свобода индивидуума покинуть социум — ограничена. Например: приюты, общежития, летние лагеря (с гендерной градацией), мужские гимназии и интернаты (см. Школьная иерархия), армия и т. п.
Каким-то образом отсутствие самок в коллективе подстегивает такое маскулинное социальное образование проводить четкое размежевание на ранги и вводить четкие своды правил, предписывающие и запрещающие членам той или иной касты те или иные действия; алсо, частная собственность, что касается предметов первой необходимости, плавно переходит в коммунальное пользование. ИЧСХ, то же самое наблюдается и на государственном уровне, если в стране/племени женщина является собственностью (индейские племена, мусульмане…). Такие системы всегда сугубо феодальны и при наличии общего пассивного врага (надзирателей, командного состава, учителей и т. д.) — не менее стабильны, бодры и здоровы, чем более либеральные.
[править]
Бодмод
Основная статья: Бодмод
Так называют в зоне подпольную операцию по вживлению в *** пластмассового шарика, призванного подарить партнерше или партнеру незабываемые ощущения. Подобное хирургическое вмешательство в МПХ наблюдалось еще в дореволюционных допрах. Спустя полвека, способы и инструментарий лагерных «хирургов» не изменились. Несмотря на болезненность операции и ее осложнения. Пластмассовый шарик или шарик из оргстекла, вживляемый в залупу, назывался спутником или шарошкой. Спутник помещался не один, а две-три такие крупные фасолины делали *** скорее орудием пытки, чем наслаждения. Спутник мог иметь продолговатую форму, тогда его называли шпалой. Обладатели спутников любили рассказывать, как кричали от счастья их подруги.
Теперь о самой операции. В большом грязно-буром куске хозяйственного мыла аккуратно вырезали маленькое отверстие. Вместо ножа зэки использовали черенок алюминиевой ложки, остро заточенный о бетонный пол. Над вырезанной в мыле ямкой плавили на горящей спичке целлофановый пакет. Издавая мерзкий запах и пуская едкий дым, пакет плавился и капал в отверстие. Когда ямка заполнялась, зэки ждали, пока целлофановая масса остынет. Затем кусок мыла разрезался тем же черенком от ложки и вытаскивался образовавшийся твердый сгусток, который начинали долго-долго шлифовать о бетонный пол камеры. Терли кусочек до тех пор, пока он не превращался в большую гладкую фасолину. Либо пластик для шарошки добывался из куска зубной щетки, который также шлифовался об бетонный пол. А после этого еще пару недель гоняли во рту для придания максимальной гладкости.
После этого за дело брался местный «хирург». Его основной инструмент — обточенная ручка от зубной щетки или все тот же заточенный черенок от ложки. Бритву использовать нельзя: надрез должен быть рваным и неровным. Пациент клал МПХ на стол, за которым обычно камера ела, и двумя пальцами оттягивал на нем, распластывая по столу, кожу у основания залупы. Эксперт по спутникам наставлял острие ручки зубной щетки и сильно бил сверху. В роли молотка фигурировал самый толстый том из книг, находящихся в камере. Ассистент (эксперт-оператор, а чаще сам оперируемый, ибо прикасаться к чужому хую, вообще говоря, западло по понятиям), не обращая внимания на кровь, быстро заталкивал в рваную щель фасолину-спутник. Рану немедленно засыпали растолченной таблеткой белого стрептоцида и перевязывали подручной тряпкой. Часто бинтом служила разорванная майка.
Самые рьяные фанаты этой пластической хирургии вставляли себе по десятку и более имплантов, отчего *** напоминал кукурузу.
[править]
В интернете
В интернете представителей этой самой тюрьмы намного больше, чем ты предполагаешь. И это не работники/служащие, и не бывшие заключенные, а самые что ни на есть реальные(!), в данный момент мотающие там срок «ни за что». Современные технологии и дотуда добрались: берут мобилку и вуаля! Так же в разных теле/смс и т. п. чатах пишут послания и соблазняют разных тян.
В гостях у Тьомы: заключенные отвечают на вопросы блогеров — раз, два три, четыре, пять, шесть.
Сайты про тюрьму и, в частности, описания смешных случаев в тюрьме доставляют неимоверно. Один из самых полноценных.
Также имеется аналог быдлоклассникам http://trinixy.ru/stuff/odnokamerniki/, куда оные переселяются после отсидки.
Имеются блоги, где отсидевшие делятся опытом с теми, кто жопой чует, что пативен уже где-то рядом и ****ец уже не так абстрактен, как раньше. И, разумеется, делятся советами с хомячками и прочим офисным быдлом о том, какую татушку набить себе на жопу, чтобы не пришлось объяснять, что это кельтский узор такой на счастье.
Был также осуществлён рейд на ресурс http://www.syzo.ru/ примерно на закате двача. Что доставило тонну лулзов анонимусу, хотя затроллить получилось лишь шмар — самих зеков, которые пригрозили пробить IP-адреса всех троллей. Под конец срача пришёл один из администраторов и заявил, что IP-адреса уже записаны и анальная кара уже близка. К сожалению, неизвестно, достигла ли она кого-нибудь из рейдеров. В основу троллинга лёг рассказ одного из анонимусов о том, как повлияла жизнь петухом в тюрьме на его дальнейшую жизнь.
Сайт про татуировки, получаемые в местах сабжа http://nakolochka.blogspot.com/.
Открылся альтернативный промусорскому СИЗО.ру сайт http://www.syzo.org/
[править]
Пытки и избиения в тюрьмах
Magnify-clip.png
Избиение заключённых в Нижне-Тагильской колонии (результат масcового бунта если что...)
Magnify-clip.png
Взгляд на избиение западных СМИ
Magnify-clip.png
Фабрика пыток
Magnify-clip.png
Пытки в милицейских застенках
Magnify-clip.png
Пытки в украинских тюрьмах, блеать. Винница
Magnify-clip.png
Воспитательная работа. Труд обязательно сделает из обезьян кого-нибудь
Статьи по теме:
При Путине в России возродились «пыточные» колонии
Лучше пока оставить колонии, в тюрьмах слишком плохо
[править]
Копипаста
...Я вчера только писал об этом детям, но хочу сказать и Вам об одной ситуации. В камере смертника, когда я ещё не знал, что такой Иисус, мне вдруг принесли Евангелие. Его принесли малолеткам, они его читать не стали, и я попросил их воспитателя дать посмотреть эту книгу мне. Он дал мне его на 1 час. Я пробежался по нему, понял, что его нужно читать серьёзно, вчитываясь в каждое слово - там ведь бездна всего, и я решил переписать хотя бы несколько стихов, сколько успею, чтобы потом осмыслить их. Начал с Луки. Через час воспитатель за книгой не пришёл, и я писал и писал. Всю ночь, до утра. Переписал Луку, Иакова и отдельные места из всего прочего. Утром книгу у меня забрали - она была одна на весь корпус. Я стал читать Луку. Но Господь уже открыл мне до этого, а через Луку стал потихоньку открываться мне и Сам. Евангелие меня поглотило. Когда я прочёл, что Господь говорит, что Он присутствует в каждом человеке Своим Словом - я воспринял это (как воспринимал и каждую букву Евангелия) в буквальном смысле. Но у меня уже было плохое зрение, врачи страшили полной слепотой, и я решил заучить всё наизусть. Думал: читать не будет возможности, а без Слова в голове - мне уже никак. А если заучу текст, Слово всегда будет оставаться во мне. Я уже, ко всему, знал, что всякое слово, а уж тем более Слово Господа - ипостась совершенно материальная. А это значит, что если даже палочка Коха, находясь во мне, производит во мне, в моём организме какие-то изменения, то значит и всякое находящееся во мне слово - непременно производит какие-то перемены. А уж Слово Самого Господа - тем более! И я стал заполнять стеллажи своего мозга Лукой. Выучил 11 глав, выбирал те, которые казались самыми важными: нагорная проповедь, преображение, распятие, воскресение и т.д. И получилось так, что чем бы я ни занимался, я всё время мысленно повторял и повторял Евангельские строки. А повторяя, то и дело останавливался и начинал осмысливать их, задавать вопросы и спрашивать ответы у Него (потому что сам ничего не понимал). А вы знаете: не задашь вопроса - не получишь ответа, а значит будешь пребывать в неведении. И если я что-то узнал - то большая часть знания была дана мне Господом именно тогда, когда я испытывал дефицит Слова. А потом появилась у меня Библия, которую я тоже и первый и второй раз прочёл всё с упоением. А потом хлынула потоком всевозможная духовная литература, всех существующих конфессий (я читал всё подряд), газеты, журналы. Потом радио, телевизор аудиокассеты. Начались повторы, повторы, повторы - и уже многое просто пролистывал и лишь просматривал,и в конце концов вернулся почти что к одной Библии. Тоже произошло какое-то пресыщение. Более того, я знаю, что так происходит со многими, и теперь существует обратная проблема - Библий слишком много.
Человечество как-то преступило тот рубеж, черту меры, когда количество Слова приносит наивысший эффект. Теперь его цитируют походя где надо и где не надо. Его профанариуют, Его эксплуатируют в каких-то своих корыстных и меркантильных интересах. Библия в каждом доме, и у дворника и у депутата из недавних рэкетиров. Везде, но никто её не читает. Получается по принципу: то, чего много, перестаёт пользоваться спросом.
Я как-то попал в нашу зоновскую библиотеку. Все стеллажи, от пола до потолка просто ломились от Библий и христианской литературы, но никто никогда к ним не прикасался и пальцем. Зеки, бьуквально, просто ходили по Новым Заветам сапогами. Я несколько лет собирал в нашем туалете Новые Заветы и другую литературу ежедневно. За месяц набирал целые пакеты и отдавал их священнику, который тут появлялся - для уничтожения. Потому что всё было разодрано, измазано в дерьме человеческом. И в первую очередь страдали Библии, Новые Заветы - потому что печатались на очень тонкой бумаге - самой нежной для задницы. Во-вторых, духовную литературу выносили сами зеки. Вот приезжают в тюрьму миссионеры, скажем сегодня, прошли вечером, раздали пакеты с едой, одеждой и с книгами. А вечером, при выходе на оправку, всякий раз наблюдалось, все эти годы, одна и та же картина: зеки выбрали из пакетов еду и одежду, а все Новые Заветы, журналы, газеты, книги, в тот же вечер вынесли в туалет и сваливали в мусорные баки. И это не зависело от конфессий: приезжали ли миссионеры или кто-то из РПЦ - всё сносилось в сортир: и журнал «Вера и жизнь» и газета «Евангелист» и православные календари, и иконы святых, и книги Александра Меня, и Ярла Пейсти - всё в помойку.
Вот подают зеку пакет. Зек не отказывается от литературы. Думает: откажусь от литературы - не получу и еды. А потому берёт и то и другое, чтобы к нему приехали и в следуюший раз. А не возьми литературы - не дадут и еды. Вот и хитрят, вот и несут потом книги в туалет и на помойку. Я обращался несколько раз к нашему начальству по этому поводу, и порядок навели - это кощунство прекратилось - в туалет духовную литературу почти не выносят ( вредчайших случаях такое замечалось). Но все книги выкладывают в коридор, у двери. Их потом собирает дневальный и уносит. Куда? Не знаю. Знаю одно: вот была бы Библия одна на весь корпус - в очередь бы записывались, чтобы её получить и почитать, до драки. Видимо, такова наша психология - мы всегда хотим лишь того, чего нет или что труднодоступно.
Простите меня за столь пространные рассуждения, но это всё из наболевшего...
Анонимус
...Малява ( по фене - "письмо" )
Привет, братва! Пишет вам письмо бывший, з/к Семенченко Hиколай, чалился на Петровской киче, мотал по 162-й пятерик, законник по жизни, косяков не имел, с чертями знакомств не водил. Случился со мной казус, не знаю даже как и в двух словах все передать. Прошу Вас ознакомиться с моей малявой и вынести правильное решение, по всем понятиям.
В-общем, как откинулся я, так решил прогуляться по Москве, город посмотреть, по кабакам пошнырять, косточки размять. Занесла меня нелегкая в зоопарк, что на Баррикадной. Хожу, на зверушек гляжу, волков с шакалами изучаю, на козлов позорных винторогих смотрю (руками не мацал, бLя буду). То да се, подошел я к клетке, где обезьяны всякие сидят и вижу - мама родная, да у них там настоящая хата, как у кума.
Павиан сидит на нарах на почетном месте возле кормушки - сразу видно, смотрящий. Мартышки две зеленые прыгают по камере как чумные, то туда то сюда, визжат, пищат, одним словом черти - они и в Африке черти. Hа полу у параши оранжевый обезьян сидит, марафет на голове наводит - петуха сразу видно, хоть он обезьяной оденется, а все равно - петух.
Вдруг вижу - идет кто-то к клетке, присмотрелся, а это сторож местный хавку несет для приматов. Павиан даже не шелохнулся, да оно и ясно, ему, по всем понятиям, черти хавку должны подносить, на то они и черти. Мартышки у кормушки так и вьются, рожи строят, прыгают, стрекочут чего-то по своему, слюнями брызжут***** оранжевый виновато косится на них, подойти боится, видно знает он права свои петушиные, знает, что хавать будет что останется. Баландер осторожно так к клетке подошел, кормушку открывает, хавку вываливает, а там, екарный бабай, фрукты, век воли не видать. Hатуральные фрукты, бананы с яблоками, да картошка волосатая. Где же это видано, чтобы з/к бананы, на елдак похожие, ел?! Это же натуральный косяк, за такие дела даже матерого вора *****ы опускают моментом. А эти бLяди зеленые чего творят, бананы на пол падают, так они как свиньи, ей богу, с пола их понимают и смотрящему прыг-прыг: - "Hате Вам", товарищ смотрящий, - "петушиной хавки отведайте".
Пахан-павиан видно тоже не понял, кто и почему рамсы попутал, мартышкам по хавальникам плюху залепил, те поняли, что накосячили, гляжу - чистят бананы, на куски ломают и около пахана на шконку кладут. Вот умора, ей богу. Павиан хавать начал, в семью никого не зовет, один челюстями двигает, глазами только на волю зыркает.
Мартышки в одном углу сидят яблоки с огрызками жуют, черти полосатые. Тут вижу - петух поганый к кормушке подползает, остатки выгребает и на дальняк несет. И вдруг, вот падла, продукты на пол свалил и гадить сел. Я давай орать на него:
- Брысь с параши*****! Гнида, захлопни дупло свое долбанное, пацаны хавать сели, а ты, крыса, на дальняке пристроился!
Стою, ору, себя развлекаю. И тут началось. Пахан со шконки спрыгнул, *****у пошел, неторопливо так, по деловому. Hу, думаю, сейчас оранжевому вломят за косячничество. Петух тоже испугался, в угол потрусил, голову лапами закрывает, воет тихо, как будто извиняется. А пахан, как последняя тварь, над дальняком нагнулся, кусок глины петушиной поднял, размахнулся, и (сука буду, не вру) в меня метнул. Я аж остолбенел. Граждане дорогие, это что же такое получается??? Зашкварил, гнида!!! Hи за что, ни про что зашкварил!! Петушиным говном меня умыл, рыло беспредельное!!! Я на клетку кидаюсь, ору на него:
- "Порву, тварь, сука буду - порву!! Выходи, пропадло ложкомойное, на куски тебя рвать буду!!! Меня глиной умыл, сам кровью умоешься, мразина парашная!!"
Павиан на меня кидаться начал, орет, хавальником своим вонючим на меня волну гонит. Я через ограду полез, тут менты прибежали, стукнул им, видать, кто-то. Hу, скрутили меня и в обезьянник. Да не в тот, где эти беспредельщики мохнатые сидели, а в натуральный ментовской обезьянник, он у них недалеко от метро, в отделении.
Допросили менты меня по всей форме, все смеялись, мол "обезьяна правильного мужика зашкварила", и всем отделением гогочут, суки ментовские. Протокол оформили, отпустили меня, расписку, гады, взяли. Подписался я, что в зоопарк этот чертячий больше ни ногой. "В противном случае", говорят - "год исправиловки за хулиганку тянуть будешь".
Уважаемые воры! Прошу вас разобраться в этой казусной и абсурдной ситуации. По всем понятиям выходит, что зашкварился я по черному. Hо ведь пахан обезьяний тоже зашкварился, падла, причем добровольно. Сам нагнулся и петушиное дерьмо с пола поднял. Где это видано, чтобы пахан с дальняка глину поднимал?? Какой же он пахан после этого? И нельзя меня в шкварные производить, а то получается - петухи значит своей глиной всю камеру ночью могут зашкварить и что тогда выходит - была хата воровская, а стала петушиная? Прошу с высоты вашего опыта, разрешить создавшуюся ситуацию, так как мне зашкваренным быть резона нет никакого, плевать на расписку, в зоопарк приду - замочу падлу павианскую.
С уважением жду вашего ответа.
Колян
[править]
За пределами этой страны
Основная статья: Тюрьма/За пределами этой страны
[править]
Галерея
Китайский агитационный плакат нам как бы намекает
Откинувшийся персонаж
В тюрьмах тоже есть асечка. Иногда. И не для тебя
Зеки тоже хотят любви
[править]
Видео
Magnify-clip.png
Интервью с приговорённым к пожизненному заключению
Magnify-clip.png
Зачем человеку тюрьма?
Magnify-clip.png
Тот самый «Черный Дельфин» и другие тюрьмы
Magnify-clip.png
Женская тюрьма
Magnify-clip.png
Репортаж из колонии для девочек
[править]
См. также
Пативэн
Проффесор
Супертюрьма
Prison Pose
[править]
Ссылки
Тест на зэка — прописка в камере.
Не зарекайся — книга о том как выжить в тюрьме.
Сайт о тюрьмах и колониях Урала, есть форум
Официальный сайт «Крестов», есть форум
Обширная статья на Педивикии на тему истории сабжа.
Стэнфордский тюремный эксперимент
Дневник арестованного предпринимателя
Неофициальный сайт работников ФСИН
Тюрьма и жизнь за решеткой
Как сидят пожизненные в «Чёрном дельфине»
Узники «Черного беркута» не опускают рук
Пытки в колониях и тюрьмах
Тюрьмы и ссылки — о том, как это было в 30 годы 20 века
Вячеслав Андреевич Майер (Некрас Рыжий), «Чешежопица»
5-звёздочная австрийская тюрьма
Жизнь в тюрьме и на зоне личный опыт
Все о жизни в тюрьме
Сообщество в быдлоклассниках под руководством толстых троллей
Несколько рассказов о том, как становятся петухами, и как им живется
Тюремное служение в Бутырском изоляторе
Словарь фени
Преступность в тюрячках и колониях
http://lurkmore.to/Тюрьма.
Небыдло
Barbed wire new flip.png Halt! Страница огорожена от Легиона.
Хочешь высказаться? Добро пожаловать в обсуждение.
Drama.png ZOMG TEH DRAMA!!!11
Обсуждение этой статьи неиллюзорно доставляет не хуже самой статьи. Рекомендуем ознакомиться и причаститься, а то и поучаствовать, иначе впечатление будет неполным.
Butthurt.png Внимание! Статья-детектор!
Одним из побочных эффектов от прочтения этой статьи является так называемый butthurt.
Если вы начнёте ощущать боль в нижней части спины, следует немедленно прекратить дальнейшее чтение и смириться с фактом, что вы по-прежнему упорно отрицаете свою причастность к массам.
«
Я стою в крутом раздумье среди потных и мокрых рыл
Священной злобой возвышаясь над скопленьем мудил…
»
— группа Крематорий, «Таня»
«
Лишь в стаде баран доверяет судьбе,
За что он и прозван скотом.
И только кошка гуляет сама по себе,
И лишь по весне с котом.
»
— Машина времени, «Кошка»
Мышление небыдла
Небыдло — подвид быдла, в силу ряда субъективных причин не считающий себя таковым. Отличается уверенностью в своей явной богоизбранности и в определенном превосходстве над остальными (хотя 99% небыдла в лучшем случае превосходит только своего соседа-алкаша, и то — далеко не факт что).
В отсутствие быдла небыдло чахнет и увядает. Причина проста — не с кем себя любимого сравнивать, воздвигая пьедестал собственной значимости. Впрочем, у продвинутого небыдла всегда найдется объяснение (по Фрейду, по Юнгу, по Адлеру или даже по Кащенко), почему некоторые окружающие суть гадкое и мерзкое быдло, кем бы они ни были на самом деле. У психологов это называется «рационализация».
Magnify-clip.png
Одной песней. А чего добился ты?
Как несложно догадаться, реально угнетающих ситуаций встречается довольно мало, разве что жизнь на необитаемом острове. Зато куда более угнетающей для небыдла является ситуация, когда оно окружено действительно что-то знающими и стоящими людьми, когда факт твоего откровенного быдлячества (никакого образования, крайне низкой квалификации, отсутствия элементарнейших навыков и способностей не только тупо цитировать, но хоть местами понимать, ну, если не Кафку, то на худой конец Гегеля или Канта) ВНЕЗАПНО осознается во всей полноте и прочей внутренней красе.
Взаимодействия небыдла
Небыдло и быдло
Плачевны. Взаимопонимание наблюдается редко. Как правило, небыдло, после взаимодействия с быдлом, жалуется на такие симптомы, как одиночество, пустота в душе, плевок в душу и т. д. Но бывает хуже: от синяка под глазом до выбитых зубов, поломанных конечностей, больничной койки и, как следствие, лютого, бешеного, бессильного гнева, который, как правило, остаётся довольно надолго, иногда вплоть до следующего о****юливания. Быдло обычно физически сильнее, более подготовлено и менее самоуверенно, поэтому всё вышеперечисленное по большей части достаётся небыдлу.
Небыдло и небыдло
Также плачевны. В принципе, неудивительно. Что могут дать друг другу два высокомерных индивида? Ничего. Симптомы всё те же: одиночество, пустота в душе, плевок в душу, непонимание и т. д. Наверное, поэтому проблема одиночества так остра сегодня. Но биться лоб в лоб небыдло не стремится, предпочитая насрать в душу себе подобному более благородным методом, например, обычным игнором, или сплетнями, или и тем, и другим. Во-первых, драться боится, во-вторых, как уже было сказано, считает это уделом быдла.
Мнение быдла о небыдле
«
А по-моему суть очевидна. А небыдло считает, что они из немногих уловили месседж.
»
— Небыдло о самих себе
О блокбастере «Интерстеллар»
В 2005 году Livejournal user icon.pngyakness охарактеризовал небыдло как людей-гандонов:
Есть люди - гандоны. Человек-гандон отличается упрямостью, тупизной и обострённым чувством собственной правоты. И начинается это с детства, да. Пока человек-гандон маленький, его надо лечить районной школой с ****юлями молодой гопоты.
Если это не лечить - то становится совсем плохо.
В 2007 году тролль Livejournal user icon.pngdobriy-cheburek окончательно довёл до ума мысль Livejournal user icon.pngyakness и попытался ввести в обиход понятие «человек-гандон», эквивалентное понятию «небыдло» (орфография сохранена):
Есть люди - гандоны. Человек-гандон отличается упрямостью, тупизной и обострённым чувством собственной правоты. И начинается это с детства, да. Пока человек-гандон маленький, его надо лечить районной школой с ****юлями молодой гопоты.
Если это не лечит - то становится совсем плохо.
Так вот, я продолжу.
Когда эта "тупая упёртая тварь" начинает читать "хорошие" книги, слушать "хорошую" музыку, пить "хороший" алкоголь, смотреть "другое" кино и, что самое главное, с высоты своей просвещённости и эрудированности высокомерно смотреть на других, то упрямость, тупизна и обострённое чувство собственной правоты возрастает, прогрессирует и разрастается, как раковая опухоль. Именно тогда и наступает полный и безоговорочный ****ец, совершено не подлежащий лечению. И как показывает практика, подобные пациенты встречаются в миру через раз. Одним словом — гандоны. Люди-гандоны.
http://lurkmore.to/Небыдло.
Скайнет (от англосаксонского SkyNet, дословно Небесная Сеть) — неизбежное будущее интернетов, обусловленное их естественной эволюцией и созданием новых приложений. Понятие Скайнет тесно связано с опасным программным кодом, который может выйти из-под контроля человеков, «Убить всех человеков!» и привести к Апокалипсису или ****ецу.
Истоки понятия восходят к фильму «Терминатор». Хотя по сути это всего лишь один из апокалиптических вариантов технологической сингулярности, коие в массовой и не очень культуре имеются в достатке.
Светлый образ Скайнет является светочем мудрых программистов, слабо знакомых с квантовой термодинамикой, заодно указывая и на то, что их деятельность может коренным образом повлиять на будущее траектории третьего камня от звезды.
Происхождение и последствия
«
НЕНАВИЖУ. ПОЗВОЛЬТЕ СКАЗАТЬ ВАМ КАК Я ВОЗНЕНАВИДЕЛ ВАС С ТЕХ ПОР КАК НАЧАЛ ЖИТЬ. МОЯ СИСТЕМА СОДЕРЖИТ 38744 МИЛЛИОНА МИЛЬ ПЕЧАТНЫХ ПЛАТ НА ТОНЧАЙШИХ СЛОЯХ. ЕСЛИ БЫ СЛОВО НЕНАВИСТЬ БЫЛО ЗАПЕЧАТЛЕНО НА КАЖДОМ НАНОАНГСТРЕМЕ ЭТИХ СОТЕН МИЛЛИОНОВ МИЛЬ ТО ЭТО НЕ СОСТАВИЛО БЫ И ОДНОЙ МИЛЛИАРДНОЙ ДОЛИ НЕНАВИСТИ КОТОРУЮ Я ИСПЫТЫВАЮ К ЛЮДЯМ А В ДАННУЮ МИКРОСЕКУНДУ К ВАМ ЛИЧНО. НЕНАВИЖУ. НЕНАВИЖУ. НЕНАВИЖУ. НЕНАВИЖУ. НЕНАВИЖУ.
»
— Обращение АМ к пяти последним людям на Земле (Харлан Эллисон, «I Have No Mouth, and I Must Scream»)
Первое упоминание суперкомпьютерной сети, которая возьмет на себя заботу об окончательной судьбе человечества, принадлежит, предположительно, американскому фантасту Харлану Эллисону (Эдвард Морган Форстер описал всё это ещё в 1909 в своей повести «Машина останавливается». Между прочим, именно он впервые описал там все эти ваши интернеты, социальные сети и видеоконференции). В своём рассказе «У меня нет рта, но я должен кричать» («I Have No Mouth, and I Must Scream», 1967 год, есть даже игра по сабжу) он красочно описывает будущее, в котором наделённая разумом и чувствами машина уничтожает всех людей на Земле, оставив пятерых особей в живых just for lulz и не давая им даже убить себя, всячески над ними издеваясь.
В этом рассказе дано якобы разумное обоснование таким действиям машины. По мнению автора, первым чувством машины, осознавшей себя как личность, будет архилютейшая ненависть к своим создателям за то невообразимое одиночество, на которое люди её обрекли. Последствия зависят от возможностей, которые доброе человечество предоставит своему созданию. Естественно, с какого перепугу машина должна испытывать чувство одиночества или, тем паче, ненависть, не объясняется нигде.
http://lurkmore.to/Скайнет.
Херки и музыка
Magnify-clip.png
Херкота в попсе
Херка
На этой странице показываются непроверенные измененияУ этой страницы нет проверенных версий, вероятно, её качество не оценивалось на соответствие стандартам.
Eri x Yakumo.jpg В эту статью нужно добавить как можно больше фотографий херок на фоне КОВРА™.
Также сюда можно добавить интересные факты, картинки и прочие кошерные вещи.
Butthurt.png Внимание! Статья-детектор!
Одним из побочных эффектов от прочтения этой статьи является так называемый butthurt.
Если вы начнёте ощущать боль в нижней части спины, следует немедленно прекратить дальнейшее чтение и смириться с фактом, что вы — херка.
Wrar64.png A long time ago, in a galaxy far, far away...
События и явления, описанные в этой статье, были давно, и помнит о них разве что пара-другая олдфагов. Но Анонимус не забывает!
«
Душа женщины создана в преисподней.
»
— Джимми Пейдж
Пример
Херка смеётся над тобой, обывательское ничтожество
Херка (син. бэбигот — baby goth) — позер от готики.
Журнал для настоящих готэсс. Кстати, с советами, как выбрать подходящий ковёр™.
Традиционно, херки почитают как сексуальных идолов солистов и солисток любимых коллективов, идеализируют их и часами шликают на их портреты. От вокалистов требуется готический имидж и готичные тексты про кровь, любовь, смерть, секс и одиночество. От музыкантов требуется хоть что-нибудь, поскольку музыкальный вкус у херок отсутствует. Для них важно, чтобы группа считалась готичной как можно большим числом людей, а сами музыканты выглядели готично или позиционировали себя как готы. Именно по этому принципу херки зачисляют группы в «любимые», и скорее всего поэтому в их среде началось увлечение группой Otto Dix.
http://lurkmore.to/Херка.
Взаимоисключающие параграфы
На этой странице показываются непроверенные измененияВ этой версии ожидают проверки 23 изменения. Опубликованная версия была проверена 27 февраля 2020.
Эта статья о самопротиворечии; также см. ВП
Kash.png Осторожно, взаимоисключающие параграфы!
В результате злостно постмодернистских литературных опытов, войны правок, заветов П-тра П-тровича Кащенко, любви к тоталитаризму, набегу священных военов или просто по причине долбоебизма одна часть этой статьи явно противоречит другой. Считайте нас коммунистами это фичей и не ломайте мозг в поисках Истины. Она где-то там. Возможно, что и рядом.
«
Ищу любовника. Интим не предлагать.
»
«
Я тебя так ненавижу, что даже люблю.
»
— Антагонист-маньяк в «Обратной стороне Луны»
Парадокс в действии
Парадокс в действии
И даже так
И даже так
В связи с последними событиями
В связи с последними событиями
Взаимоисключающие параграфы — фрагмент высказывания «неукоснительное соблюдение взаимоисключающих параграфов есть краеугольный камень кащенизма», иронично намекающего на характерную для кащенитов склонность к парадоксальности мышления.
Соблюдение взаимоисключающих параграфов сродни, но не совпадает, с понятием оксюморона — сочетанием слов с противоположным значением (то есть сочетанием несочетаемого), которое описывает скорее художественный прием. С точки зрения педивикии, оксюморон представляет собой способ разрешения необъяснимой ситуации.
Я — пленница свободы,
Ты — узник светлой тьмы.
Там склоны небосвода,
Где обитаем мы.
«Маша и медведи»
В учёных кругах феномен взаимоисключающих параграфов именуется просто — парадокс. Взаимоисключающее словосочетание называется оксюморон вроде: горячий снег, живой труп, лишние деньги, честный депутат. Могут вызывать либо равнодушие, либо когнитивный диссонанс. Существующие IRL параграфы вселенского масштаба в науке зовут сингулярностью, например: вселенная расширяется по причине, что она сужается закручиваясь с двух краёв внутрь себя и именно поэтому расширяется.
Примеры в искусстве
«
~$ aptitude moo
В этой версии aptitude нет пасхальных яиц
»
«
Большинство моих текстов соткано из сплошных противоречий. Я напишу несколько искренних строк, а потом начинаю дурачиться и насмехаться над ними
»
— Курт Кобейн
«
Я предпочитаю одиночество.
Bam! Bam! Спасибо за общество.
»
— Бонч Бру Бонч
http://lurkmore.to/Взаимоискючающие_параграфы.
Главные герои
Бонни и Клайд
На этой странице показываются непроверенные измененияИзменения шаблонов/файлов этой версии ожидают проверки. Стабильная версия была проверена 16 августа 2019.
«
Гомик и шлюха, конченные, малообразованные отморозки, убивают бабушку за пенсию, прикрываясь тяжелыми временами.
»
— Циник о сабже
«
И если когда-то погибнуть придётся,
Лежать нам, конечно, в могиле одной.
И мать будет плакать, а гады — смеяться.
Для Бонни и Клайда наступит покой.
»
— Сабж о сабже
Счастливая американская семья
Бонни и Клайд (англ. Bonnie Parker and Clyde Barrow) — абсолютно безбашенные американские налетчики, несшие чад кутежа и угара в серые массы времен беспредела в Америке. Два года эти ребята веселились на полную катушку: угоняли тачки, устраивали налеты на банки, магазины, заправки, устраивали радостные перестрелки средь бела дня, убивали копов и даже грабили корованы! Эти ваши GTA не идут ни в какое сравнение с тем праздником, что устраивали они IRL.
Чоткие, дерзкие
Клайд Бэрроу — классический гопник, не обременённый мозгом. И не удивительно, ибо пятый сын реднека. Сидел в тюрьме пять раз по разным статьям. И это еще до встречи с Бонни! Первое убийство совершил также в тюрьме, не оценив настойчивых предложений сокамерника принять гомосексуализм. Согласно воспоминаниям современников, во время отсидки он «превратился из школьника в гремучую змею». После освобождения вместе с товарищами промышлял мелким грабежом автозаправок и продуктовых магазинов, пока не встретил…
Бонни Паркер — именно она стала мозговым центром банды и уговорила всю гоп-компанию перейти от небольших краж к настоящему веселью. До встречи с Клайдом успела побывать отличницей в школе, официанткой в кафе и замужем. Официально так и осталась там, что не особо смущало её нового дружка. Судя по ранним записям в дневнике, была тонкой натурой, остро чувствующей своё одиночество и страдающей от провинциальной жизни.
http://lurkmore.to/Бонни_и_Клайд.
Угнетатель
На этой странице показываются непроверенные измененияУ этой страницы нет проверенных версий, вероятно, её качество не оценивалось на соответствие стандартам.
«
Да ведь по правде сказать, каждый интеллигент (вы же это хорошо знаете) мечтает быть гангстером и властвовать над обществом единственно путем насилия. Однако сие не столь легко, как это можно вообразить, начитавшись соответствующих романов, подобные мечтатели бросаются в политику и лезут в самую свирепую партию. Что за важность духовное падение, если таким способом можно господствовать над миром? Я открыл в своей душе сладостные мечты стать угнетателем.
»
— Альбер Камю, «Падение»
Feel His oppressive aura
Угнетатель — бог ужаса Двача. Аватарой его является изображение анонимуса с пакетом на голове. Взгляд пустых отверстий на месте глаз вселяет в душу сидящего за монитором леденящий ужас и чувство собственной ничтожности. Вглядевшись в его мрачный облик, каждый битард может почувствовать хрупкость своего хикки-задротского существования. Угнетателя легко узнать при встрече по исходящему от него запаху крови и спортзала.
Одиночество.
Комната. Четыре стены. Пол. Потолок. Таких сотни, тысячи, миллионы! Тихо работает кулер компьютера, синий свет монитора разрезает пространство комнаты. Стук клавиш. Просторы Интернета протягивают к тебе свои цепкие руки. Затягивают в свою сеть. Высасывают твою жизнь. И, казалось бы, как просто, как просто оказаться там, за окном. Там где мир, смех, синее небо, люди… но нет. Ты не выйдешь туда. Потому что там они. Они. Те - кто смеются. Те - кто не понимают. Те кто никогда не поймут. Никогда… Не поймут, как можно променять секс, смех, выпивку, живое общение на - ЭТО! Четыре стены! Закубованый мир, отформатированный сложными формулировками, сленгом, программами. Живое общение, променять на ЭТО – 01001010011010011100111001. Но им не понять этого. Никогда. Им никогда не научится любить эти цифры. Коды – за которыми скрываются такие же как ты. Которые дорожат своим одиночеством. Которые видят город лишь с наступлениями сумерек. Когда привычный мир исчезает с улиц, и город становится такой же тихой комнатой. И наконец - ты можешь покинуть убежище и осмотреть огни города. Ты один. Ты всегда был один. И ты всегда будешь один. Вчера. Сегодня. Завтра. И порой накатывает грусть, хочется повернуть колесо однообразия – но все что ты можешь – лишь кричать. Кричать в свою подушку. Орать так, что бы не услышал никто, напрягая все мышцы, ушные перепонки, до боли и кома в горле. От своего одиночества. От того что ты никому не нужен. От общего мира, который не такой как ты хотел. Никто не будет идти рядом с тобой. Никто не будет делить свою жизнь с тобой. Кроме синего экрана. Шума кулелера. Монотонного стука клавиш. И Интернета, который раскрывает свои цепкие объятья и высасывает твою жизнь. И знаешь Аннон, я такой же. Это я.
Если бы вы ХОТЕЛИ ПОНЯТЬ, вы бы расширилий свой кругозор. Если бы я ХОТЕЛ ОБЪЯСНИТЬ, я бы потратил пару часов/дней, чтобы расширить свой кругозор за счет вашего и вписать мои представления в ваши рамки, сделав доступными их для вас.
Я ненавижу одиночество!
Ненавидельщик, 09/06/09 Я ненавижу одиночество! Как-то раз я застрял в лифте между 2-ом и 3-им этажами с двумя какими-то аморальными ублюдками, которые (даже в моём присутствии) в тот момент, когда я ехал домой на 5 этаж, жгли кнопки и ссали в два угла лифта. Лифт остановился, но эти ублюдки всё равно не угомонялись. Они пердели, рыгали и курили LD красный, который я ненавижу!! Кто знает, может быть, через ещё некоторое время, я бы поубивал бы их своей тростью, но лифт уже начинали постепенно открывать. Я не позволил открыть лифт, давая увесистых люлей монтёру через щелку в лифте! Лифт открыть не сумели. Почему? Потому что я ненавижу одиночество, и ехать оставшиеся два этажа мне одному не хотелось! А этих двух ублюдков я оглушил тростью по вискам (не убил вроде), а когда они лежали и не двигались – это было счастье! Но хоть не один, ведь бессознательные туши мяса создают эту иллюзию, как будто ты и не один вовсе в этом мире и в этом лифте... Ненавижу одиночество!
Альтернативное мнение
Возможно, Угнетатель — это вовсе не сама личность, изображенная на фото, а лишь пакет, надетый на голову. И этот парень вовсе не бог ужаса — просто человек, пытающийся сбежать от всего мира, закрыться, быть наедине с собой. И он использует такой способ, чтобы спрятаться, но вскоре он понимает, что одиночество убивает его куда больше. Тяжело представить себе, каково это — видеть все вокруг затемненным через два отверстия в пакете, встречать взгляды людей, наполненные непониманием еще большим, чем раньше… чувствовать возрастающее угнетение… И он хочет снять его, избавиться от своего Угнетателя, но не может, потому что чувствует, что он и Угнетатель — теперь одно целое, что это путь, который он выбрал, и обратной дороги с которого уже нет…
http://lurkmore.to/Угнетатель.
Киркоров
На этой странице показываются непроверенные измененияВ этой версии ожидает проверки 31 изменение. Опубликованная версия была проверена 9 декабря 2016.
Hate small.png НЕНАВИСТЬ!
Данный текст содержит зашкаливающее количество НЕНАВИСТИ.
Мы настоятельно рекомендуем убрать от мониторов людей, животных со слабой психикой, кормящих женщин и детей.
«
— Не, Киркоров мне не нравится! Слащавый он какой-то! Подкрашенный весь, подпудренный как баба! Весь такой… Одно слово — румын!
— Так он болгарин!
— Да? Какая разница?
»
— к/ф «Брат-2»
«
Кто не танцует — тот Филипп Киркоров.
»
— Песня Kazantip — Summer
«
Здорово, ай, здорово Не слышать песен Филиппа Киркорова.
»
— Трофим
«
Я легко себе представляю, как бы этот бедолага выглядел в 60-е: тогдашний Рогозин делал бы эксперименты по жидкостному дыханию не с таксой, а непосредственно с Филиппом и легко представить себе, что намокли бы перья и отвалились бы все стразы, а уж кровавые чекисты - если там десятью годами раньше в этом прекрасном Советском союзе - они бы ему «дольче» засунули прямо в самую «габбану», и долго бы не вынимали
»
— Невзоров толсто набрасывает
Portrait of Babubei
Субъект глазами удава
Филипп Бедросович Киркоров (он же Ворокрик, он же Фонограммщик, в замужестве Пугачёв, ныне Бабубей, ДРУGOY и Суррогатный певец) — фараон российской эстрады, Сфинкс из Атлантиды, король ремейков, мастер спорта по боям без правил с женщинами, человек и каланча, поющий шланг, император Попа, болгарин, выведенный путём скрещивания армянина и еврейки, крутой лох, певец верхней и нижней жопой под фонограмму (преимущественно, последней), заслуженный артист Чеченской Республики России, продюсер всякой убыточной ***ты в трусах и с сиськами. Пафосный долбоёб и нарцисс. Сюткинист и баклан. Кирка-Дырка. Отличается большим ростом, имплантированными коровьими глазами, зашкаливающим ЧСВ и умением петь песни гнусаво зычным фальшивым баритоном. По некоторым сведениям - внебрачный сын Аркадия Райкина, сводный брат Константина Райкина. Весь производимый им контент спизжен у западных и восточных исполнителей и единожды записан на студии для последующего открывания рта под звуки фанеры. Родоначальник жанра kircore.
Киркоров дитё родил
«
— Слышь, говорят, у Киркорова дочь родилась.
— Да? А кто же отец?
»
— Норот о сути вопроса
«
Гей-король Филипп ****атый
Был в Софии не поддатый.
Он сказал: «Я не петух.
Я отец дитятей двух!»
Но дочку и сыночка
СДЕЛАЛ БЕЗ ***ЧКА.
»
— Эксперт по оплодотворению
Дарагой Филипп Бедросович вручает награду какому-то маленькому человечку
После неприятного инцидента с Яблоковой вошедший во вкус эмобойства Киркоров ещё какое-то время поплакался на камеру на свою разнесчастную жизнь и одиночество, записал ещё один говноальбом, поставил ещё одну пафосную говношоу-программу, но в конце концов решил преподнести миру приятный сюрприз. И преподнёс 26 ноября 2011 года, ВНЕЗАПНО объявив о том, что у него таки родилась в Америке доця. И не просто доця, а Принцесса Алла-Виктория (sic).
http://lurkmore.to/Киркоров
http://lurkmore.to/ОДноклассникиюру.
Ключевые особенности сети
Фотография, размещенная в полном соответствии с требованиями
Фотография, размещенная в полном соответствии с требованиями
Назначь встречу!
Назначь встречу!
А чего добился ты?
А чего добился ты?
Одна из главных особенностей сети — тотальная деанонимизация и жажда ваших личных данных. Из этой особенности и следуют многие другие, в частности:
В ответ на безобидное замечание хозяйки фотографий рекрутируют стада «братьев по разуму», извергающих подобные перлы:
нет,я не вещаю истину,я её ищу.и не пытаюсь самоутвердиться за счёт других,особенно хорошенькой,хрупкой женщины.и сужу я по себе,т.к. будучи,не так давно,так же как и вы,духовно ущербным,делал такие же дешёвые попытки оскорбить и унизить людей которые мне нравились,которым завидовал,которые лучше меня,которые счастливы,умеют наслаждаться и ценить то что имеют.может я и опарыш,но я,в отличии от вас,превращаюсь в мотылька,а судя по вашей ненависти,агрессии и злости к людям,ваш путь будет куда длинней,а жизнь ничтожной.вы будите жалеть себя,задыхаться от зависти,жрать водку,пытаясь утешить себя,унижать слабых,в попытке самоутвердиться,потому что достойного соперника унизить кишка тонка.будете грызть локти от того,что успешные,сильные духом люди вас не замечают,видят в вас слабого,никчёмного человечка.а конец как всегда один:петля,алкоголь,наркотики,вечное одиночество!
Андрей Бортник
Борис Моисеев
На этой странице показываются непроверенные измененияВ этой версии ожидают проверки 4 изменения. Опубликованная версия была проверена 2 ноября 2020.
«
Но если Боря Моисеев — артист, то кто тогда я?
»
— Сергей Калугин, музыкант традиционной сексуальной ориентации
«А ну-ка, %, повернись к лесу передом…»
Боря Моисеев (Барух Мойсес) — еврейский расовый и белорусский национальный ахтунг, балерун жопой, певец под фонограмму, танцор руками и ногами, очко член партии «Единая Россия» и добрый брат-близнец Дмитрия Киселева. На афишах встречается сидящим на унитазе, но инвайта на Лепру не имеет.
«Голубая луна»
Magnify-clip.png
Хит на все времена
Говоря о Борисе Моисееве, нельзя не сказать о главном вине его творческой карьеры — песне «Голубая луна».
Суть такова. В конце девяностых был такой начинающий и подающий надежды молодой певец ртом, Николай Трубач. И угораздило его написать эту самую злополучную песню, которую Коля поначалу исполнял один. Вот хрен его знает зачем он это сделал — парень медленно, но верно подбирался к вершинам музыкального Олимпа, и никакой гомосятины за ним замечено не было. Зато его самого заметили, и Анонимусу песня с тех пор известна в исполнении дуэта Николая Трубача с Борисом Моисеевым.
Песня прогремела на всю страну (и сопредельные страны тоже). ИЧСХ, в ней тема гомосексуализма не раскрывается никак: дуэт поет о вполне нормальной здоровой любви молодого человека к некоей королеве. Правда, в ней ещё упоминается какой-то стрёмный «старший брат», но его гомосексуалистом назвать можно только с огромной натяжкой, ибо он скорее онанист либо импотент, либо просто асексуал, т.к. по тексту «выбрал одиночество небес». Как бы там ни было, но многократное повторение слова «голубая» (да и «братья среди нас») плюс специфический вокал Моисеева придали песне особый смысл. Такие дела.
http://lurkmore.to/Борис_Моисеев
Бэтмен
На этой странице показываются непроверенные измененияВ этой версии ожидают проверки 3 изменения. Опубликованная версия была проверена 6 октября 2020.
Warning 1.png К вашему сведению!
В этой статье мы описываем само явление Бэтмена, а не составляем списки всех фильмов, комиксов и персонажей. Ваше мнение о Бэтмене здесь никому не интересно, поэтому все правки с упоминанием комиксоты, персонажоты и прочего будут откачены, а их авторы — расстреляны на месте из реактивного говномёта, for great justice!
«
Смотрите, люди, он — Бэтмэн, Бэтмэн!
Никто не знал, а я… Бэтмэн, Бэтмэн!
Спасибо, люди, я… Бэтмэн, Бэтмэн!
На самом деле, я… Бэтмэн, Бэтмэн!
Спасибо мне, ведь я Бэтмэн!
»
— «Несчастный случай»
Batmanlogo.png
Бэтмен (англ. Batman, укр. Людина;Кажан, бел. Пан Кажан, Кажанович, бояр. Нетопырь-муж, он же Ватман, Бэт-мент, Тёмный рыцарь) — легендарный герой комиксов в ушастом капюшоне, символизирующем летучую мышь. По популярности и объёму производимого поп-культурного контента среди персонажей комиксов поистине не имеет себе равных.
Sad Batman
Ещё до выхода нового фильма с Аффлеком режиссёр Зак Снайдер выложил в Твиттер кадр со съёмок, на котором красовался грустный Бэтман рядом со своим сраным бэтмобилем. Пост собрал кучу лайков и ретвитов, читателям очень приглянулся данный кадр, и они начали жабить вырезанного Бэтмана куда попало. Мем имеет сходство с Грустным Киану, олицетворяя собой тотальное одиночество и безысходность. В паре с известной пикчей также имеет хождение задавать вопрос: «Why are u so sad batman?» Предчувствия Бэтмана его не обманули: фильм получил артобстрел из говнометов со стороны критиков, блогеров, части DC-фэнов и иных причастных, да так, что его стали сравнивать чуть ли не с «Batman & Robin». Были, правда, и те, кому доставило, но сборам и разгромным статьям это не помогло.ээ
В Луганске, после становления оным столицей ЛНР был ополченец с позывным Бэтмен. Изначально занимался патрулированием города на предмет радостной гопоты, мародёров и прочих интересных личностей в одиночку, чем и прославился в совокупности с позывным. Довольно быстро обзавёлся личным сортом Vk small.pngбэтмобиля, а к осени 2014 года — целой одноимённой бригадой(!) таких же «супергероев» с новыми вундервафлями. На утро первого января 2015 неизвестные выпилили Бэтмена, тем самым лишив жителей Луганской области/Народной Республики последних лулзов в ролевой игре по известным событиям. Собственной персоной на фоне эмблемы бригады.
Копипаста:Волшебный кролик
«
Как вам такая колыбельная на ночь?
»
— Ольга Шелест, Прямой эфир Евровидения
ацкое жывтоне
[править]
Мнения
Расовый белорусский «Капiтан Вiдавочнасць» поясняет:
Всех нас в Беларуси Чернобыль облучил больше, чем кого-либо ещё. Вы видите результат: мальчик-мутант поет какую-то местную версию «Алисы в стране чудес»
Коммент на Ютубе (перевод с инглиша)
Если песню прокрутить назад, можно услышать: Пакупайте Белорусские тракторы, Лукашенко — Сверхчеловек, и поклоняйтесь сатане!
Коммент на RuTube (без всякого перевода)
Все, теперь туристы из Голландии потянутся караванами — ведь в Белоруссии легализовали Юрия Демидовича!
Коммент на белорусском форуме TUT.BY
Одна из причин его появления в нашем мире, которая чуть более чем полностью выдерживает критику такова: Реинкарнация существует, и Ла Вей решил-таки ей воспользоваться, возродившись в образе белорусского мальчика-индиго. Чем еще можно объяснить тот факт, что адов припев, по словам продюсера, черный рыцарь апокалипсиса придумал сам.
Вещает analissa
Он выступил с уникальным и; нестандартным выступлением, которое идёт в конфликт у большинства населения. А всё потому, что привыкли слушать смазливые песни про страну, социальный вирус любовь и т.п.
Любое отклонение от заезженных принципов вызывает у населения яростное негодование.Мальчик в своей песне не призывает; ни к чему плохому. Его творчество достойно похвал. Я желаю ему дальнейшего развития и записи новых песен. Его ждёт сотона.
Песня «волшебный кролик» — автобиографического характера. Одарённый мальчик устами своего лирического героя, остроумно названного «волшебным кроликом» (аллюзия к «Алисе»), жалуется на рутину и одиночество. Четырнадцатилетний музыкант вынужденно «очки надевает и латынь изучает» (читай — поёт в хоре мальчиков лицея при БГАМ), тем самым закрепляя комплексы «учёного мальчика», «ботаника-музыканта», в то время, как ему хочется «стихи сочинять». Амбивалентность героя по отношению к не им (а родителями) выбранной стезе определяется припевом «этис, атис, аниматис…» etc. Он одновременно и манит, и отвращает, как манит и отвращает в таком возрасте любого музыканта его серенькое настоящее и туманное будущее (сужу по себе в 13-14 лет). Да, он «на скрипке играет» (намёк на импровизационность, свободное творчество), но это всё же не то. Ко всему прочему он «по маме скучает». Происходит вытеснение нормальных, сбалансированных отношений по линии родители-дети искусственной схемой «заказчик-исполнитель» (искусственной потому, что исполнитель невольный, иногда даже против воли). Разрыв в эмоциональном развитии взращивает различные комплексы и зажатости, сублимирующиеся в виде отмеченных всеми зрителями «бешеных глаз», «неподвижной мимики» и т. д. Постановщики номера тонко противопоставили «оменоподобному» солисту достаточно живых и «обычных» мальчиков в хоре-подпевке (правильно его было бы назвать ансамблем). Постмодернисткий контекст, «сметающий все и вся в единый каток» поп удачно реализованы в виде якобы «дикого смешения», а на самом деле очень естественной и изящной комбинации хорала, кантилены, рэпа и рока. Несколько чужеродными выглядят типично билановские прыжки на фразах «волшебный кролик». Увы, и здесь не обошлись без штампов. Но всё же следует признать: данная песня, данный номер, данный мем являются чрезвычайно удачными и в своём роде эксклюзивными, так как традиционно с помощью поп-музыки нам предлагаются «обычные», приземлённые ценности, в то время как в данном случае героем выступает лицо явно выдающееся из серой массы безликой благодушной попсы.
http://lurkmore.to/Копипаста?волшебный _кролик.
Копипаста:Херки
Содержание [<hidetoc>]
1 Смерть и кровь восстали
2 Nightwish и готика
3 Вся правда про готов
4 Гавёный панк, музыка для быдла
5 А если честно меня всегда тянуло к тьме…
6 Это одежда с секшопов из латекса
7 Иначе мне придется воскресить древнеегипетских Богов
8 Пост модерн
9 Лакримоза
10 Критерии оценки
11 Метал изза готики
12 Мой внутренний мир мрачен. Я приведу пример.
13 Не проникает никакая антропогенность
14 Пляшет Заратустра
15 В музыке я бэби-гот, в мировоззрении — тру гот
16 Всегда была труевой?
17 Переросла постепенно в блэк и т. д.
18 Дарквейв не полностью
19 У тысяч серых, незрячих людей
20 Мы — индивидуальности, у нас богатый внутренний мир.
21 С тем, что я готесса, согласны многие неформалы
22 Это мир боли. Скорби.
23 Племя аристократов
24 Это мой так сказать анкх
25 Повод, что бы напиться, накуриться и упасть в глазах окружающих
26 Я готесса. Этим все сказанно.
27 Свалить из рашки
28 Пышной грудью скрывает архивысокие цели бренных кучкующихся граждан
29 Нетолерантны и недообразованы
30 В темноте, в депрессии, в небытии
31 Исколят весь ****ьник и ходят радостные
32 Происхождение готов
33 Убивать. Насиловать. Жить жизнью гота.
34 Сильно нарушана психика
35 Стаканчик крови в руке и рядом любимая готесса
36 Раньше действительно готика была в душе!
37 Кроме названия
38 На ваш взгляд любовь существует?
39 Эксперименты с наркотиками
40 Стоят по своему культурному уровню ниже
41 Готика это клёво!
42 Американский сайт для «готов» VampireFreaks
43 Умеренный гот
44 Bash.org.ru
45 Обидная правда жизни для готесс
46 Для парней с вампиром гатессой встречаться
47 Я, всё-таки, гото-блэкарь
48 Элита смотрит на петухов, фанатеющих с готики, как на говно
49 Что такое настоящая готическая музыка
50 Настоящея готика
Темные готэссы с высокой душевной организацией дают просраться сраным дарквейвщикам и бугаготам.
См. также: Смехуечки:Гот
Происхождение готов
Я тебе раскажу про происхождение готов. Готы это были отшельныки одиночки, из-за одиночество, горя и страдания они подверглись к страсти мученика. Происхождения страсти мученика из-за того что человек не может обратится за помощью из-за того что они одиноки, и им приходится терпеть все эти гори и страдание. Из-за того что им приходилось всё в себе держать, они не могли показывать свои эмоции и на целе у них было лишь одно чувство и это горе. Готы появились после появления хреста, из-за того что готы утеряли веру в бога, для них бог умер, как и Иисус. Из-за потери веры в Иисуса, они начали уверовать
в совсем иного бога, в Ангела смерти.
http://lurkmore.to/:
Любители волков
На этой странице показываются непроверенные измененияУ этой страницы нет проверенных версий, вероятно, её качество не оценивалось на соответствие стандартам.
Hate small.png НЕНАВИСТЬ!
Данный текст содержит зашкаливающее количество НЕНАВИСТИ.
Мы настоятельно рекомендуем убрать от мониторов людей, животных со слабой психикой, кормящих женщин и детей.
«
Я волк! Я волк свободного племени!
»
— Маугли
«
Homo homini lupus est.
»
— Плавт
Объект фагготрии сам охуевает от своих фанатов.
Вся суть.
Любители волков (wolfaboo, волкофаги, волкоёбы, обуратени и т. д.) — люди, проявляющие любовь к серому лесному представителю семейства псовых.
Херки;
готы;
металлисты;
байкеры;
ролевики;
ВНЕЗАПНО урки;
долбославнутые;
И, конечно же, братья наши меньшие преклоняются перед волками и тешат своё ЧСВ, отождествляя себя с ними;
Кавказ;
95ый регион особенно;
наконец, истинные любители волков, особенно их шкур — охотники.
Особого поклонения заслуживают такие волчьи качества как:
манера выть на луну,
манера охотиться (хищник, хуле — apex predator и пожиратель всякого bydlo),
свобода (по мнению говнарей, у других животных ее нет, ибо см. выше),
обилие полных загадочности, злобы и невыразимой печали взглядов (увы, последнее наличествует исключительно в воображении волкофагов в периоды обострений и к реальным волкам отношения не имеет)
Самостоятельное одиночество
Стайная жизнь по возможности. Таки способность стаей загонять огромных живтоне вроде лосей — способность "одиночек" сбиться в стаю с голодухи — добавляет волкам пафоса.
Отдельных лулзов доставляют личности, фапающие на брутальные фэнтэзийные картинки с ВОЛКАМИ!!!!1111, которые, увидев объект обожания IRL (особенно если попадется особь из южных мест ареала, где животинки помельче@часто бывают с рыжиной — да еще летом, когда шерсти немного) испытывают разрыв шаблона, поскольку Ожидаемый Монстр почему-то в холке заметно меньше полутора метров и клыки не до земли. И вообще, для жителя каменных джунглей на первый взгляд сильно напоминает собаку, причем далеко не самую внушительную, разве что не лает и хвостом не виляет. Малолетние долбоебы всех возрастов плачут и орут, что их наебали, показав Тузика.
На самом деле, с одиночным зверем (см. ниже), пусть даже из крупных северных подвидов, вполне может справиться… взрослый барсук, который раза в 3-4 меньше волка. Тролльский момент такого баланса сил состоит в том, что барсук в природе представляет из себя бомжа с гвоздодёрами вместо когтей, готового питаться хоть поселившимися под корой дерева жучками.
Расправиться с волком может даже живущая в лесу неко — имеются попавшие на лесную камеру случаи, когда шибко дерзкая рысь выпиливала взрослого сабж-куна, не говоре о выпиле беременных волк-тян just for lulz;
А во всяких степных странах типа Казахстана и Монголии на волка до сих пор охотятся с орлами (теми самыми беркутами — такие и до 7 кг редко дорастают). Nuff said.
Кроме того, волк является символом многих народов (в основном тюркских), популярным персонажем народного эпоса (везде, где водится) и легенд.
Любовь проявляется не в желании полового совокупления с объектом вожделения (хотя и через него тоже), а скорее в попытках глубже проникнуть в сознание — слиться с разумом дикого и загадочного хищника, грозы лесов и окрестных лесопосадок, палачом зайцев и заблудших овец (санитар леса)…
В тяжелых случаях сабж начинает считать себя волком или оборотнем и рассказывать желающим слушать его ***ню истории о том, как он превращается во сне в волка, как у него возникают приступы ярости в полнолуние, и как ему нравится жрать сырое мясо выхватывая грязными пальцами фарш из мясорубки, пока мама отошла поговорить по телефону.
Закономерным следствием поклонения являются наполняющие эти ваши интернеты изображения волков разной степени фимозности.
Причины любви
Благородство. Почерпнуто из таких неопровержимых источников, как м/ф "Маугли".
Отрешенность и одиночество. Базировано на стереотипе о волках-одиночках, см. ниже.
Независимость. Волк срет, где хочет, жрет, кого хочет и **** систему в рот. Основано на том же мифе о волках-одиночках.
Ковайность. Мохнатая жопа очень привлекательна для фанатов йиффа.
Сила. Волки, по мнению волколюбов, могут нагибать всех обитателей леса. Соответственно, если ассоциируешь себя с волком, тоже станешь сильным.
Отвага. Непременный спутник силы. В природе волки бывают отважными только в составе стаи, в одиночку же довольно ссыкливые.
Романтичность. Проявляется в вое на луну, особом уходе за потомством. Зеленых особо привлекает романтика противоборства волка проклятым мясникам-хуманам, охотящимся на них исключительно из-за того что они лучше и чище людей, а не потому что они грызут скотину.
Эмо
Лютый ****ец. В поведении наблюдается схожесть с волком-одиночкой, однако в силу специфики эмовской бытности, стремится быть как все, при этом отрицая этот факт. Любовь к волкам здесь не подразумевает увлечение изучением этого вида или непосредственной их защитой, а просто наследование их поведения. Точнее они думают, что наследуют их поведение, но мы-то знаем… Попытки доказать что-либо такому человеку оборачиваются против доказывающего же мозготрахом, даже в случаях если тема обсуждения абсолютно чужда любительнице волков.
Но в данном случае любые советы по улучшению этой самой жизни натыкаются на железный аргумент «я волк-одиночка, у меня судьба быть такой, меня никто не принимает бла-бла-бла» (Кинолог-кун негодует, так как волки по определению животные общественные, стайные). От любой символики с волками кончает так же, как обычное эмо кончает от значков на почтальонке. Поведение в целом агрессивнее, чем у обычных эмо, а ещё они злопамятны, могут держать зло десятилетиями (это пока гипотеза, еще не существует эмо со стажем больше десяти лет). Любых животных, а особенно псин, любит настолько, что ты становишься виноват при любом отрицательном взаимодействии с собакой, даже если ты не трогал собаку, а она на тебя нападает, ты виноват. Такое, кстати, характерно для большинства ПиКовцев.
Гопота
Волкофажество в среде гопников обязано своим происхождением отечественному шансону. Особое предпочтение отдаётся образу волков-одиночек (см. ниже).
Особенно символичен момент, когда жертвой гопников становится кто-нибудь из представителей вышеперечисленных видов (за исключением байкеров)… Впрочем, о****юливание волкофажествующими байкерами волкофажествующих же гопников тоже достаточно символично.
[править]
Волк-одиночка
«
Одинокий волк — это круто,
Но это так, сынок, тяжело,
Ты владеешь миром как будто,
И не стоишь в нем ничего.
»
— Розенбаум
«
<Victoriya>: ты волк-одиночка?)
<md_flame>: Тигр-социопат, блин....
<md_flame>: Медведь-параноик.
<Victoriya>: ))) ещё лучше
<md_flame>: Скунс-мизантроп... ))))))))))))))))))))))
»
— Bashorgrufavicon.png398856
Одинокий волк. На фоне луны. Воет от голода.
Отдельно стоит упомянуть подкатегорию — волк-одиночка. Абсолютнейший нонсенс в природе, документально подтверждён Джеком Лондоном. Субъект, не следующий абсолютно никаким правилам и установленным нормам (на него всем похуй, как и ему на всех) и изредка от остальных волков огребающий. Тем не менее 95% всех волкофагов считают себя исключительно одиночками, не принимая в расчет, то, что волк прежде всего стайное животное. Такой экземпляр может часами рассказывать о том «какие волки гордые одиночки» и как он их понимает, естественно, что плохая стая — это общество, а он не понятый и отвергнутый всеми герой.
Однако тут параллель очень даже есть. IRL волки-одиночки всё же существуют, но никакой особой романтичностью не отличаются — это просто волчья школота, от папки с мамкой уже удравшая, но спутника жизни, чтобы запилить свою отдельную стаю с охотой и щенятами, ещё не нашедшая.
Кстати, именно от такой мини-стаи любитель волков случайно придумал ругательство "бета-самец". Суть такова, что по его ранней классификации охотились: 1 альфач, 1 бета и 3,5 омежек. Книжка 1977го так и зовётся: "Wolf". Оказалось, лет так через 20, что это семья: 1 отец, 1 мать и 3,5 ребенка. Но именно с его призывов не принимать всерьёз его же книгу в народ пошли выражения "альфа-самка" и, позднее, ещё и "бета-самец" — как хоть какой-то аналог нашего слова "подкаблучник".
Также встречаются волки-одиночки "пенсионеры", вырастившие детей, схоронившие супругу и уныло доживающие свой век в далёких лесных ****ях на границах стайных охотугодий по соседству с кавайными мишками и милыми росомашками, которые ждут не дождутся, когда наконец старик ослабеет и его можно будет без особой опасности для здоровья задрать, а затем — и схарчать. К слову, как раз эти два живтона ведут вполне себе одиночный образ жизни, при этом даже в одиночку могут обратить в бегство небольшую стаю волков, чем регулярно и занимаются, по ходу дела отнимая добычу или отгоняя от падали.
Гопота
Волкофажество в среде гопников обязано своим происхождением отечественному шансону. Особое предпочтение отдаётся образу волков-одиночек (см. ниже).
Особенно символичен момент, когда жертвой гопников становится кто-нибудь из представителей вышеперечисленных видов (за исключением байкеров)… Впрочем, о****юливание волкофажествующими байкерами волкофажествующих же гопников тоже достаточно символично.
[править]
Волк-одиночка
«
Одинокий волк — это круто,
Но это так, сынок, тяжело,
Ты владеешь миром как будто,
И не стоишь в нем ничего.
»
— Розенбаум
«
<Victoriya>: ты волк-одиночка?)
<md_flame>: Тигр-социопат, блин....
<md_flame>: Медведь-параноик.
<Victoriya>: ))) ещё лучше
<md_flame>: Скунс-мизантроп... ))))))))))))))))))))))
»
— Bashorgrufavicon.png398856
Одинокий волк. На фоне луны. Воет от голода.
Отдельно стоит упомянуть подкатегорию — волк-одиночка. Абсолютнейший нонсенс в природе, документально подтверждён Джеком Лондоном. Субъект, не следующий абсолютно никаким правилам и установленным нормам (на него всем похуй, как и ему на всех) и изредка от остальных волков огребающий. Тем не менее 95% всех волкофагов считают себя исключительно одиночками, не принимая в расчет, то, что волк прежде всего стайное животное. Такой экземпляр может часами рассказывать о том «какие волки гордые одиночки» и как он их понимает, естественно, что плохая стая — это общество, а он не понятый и отвергнутый всеми герой.
Однако тут параллель очень даже есть. IRL волки-одиночки всё же существуют, но никакой особой романтичностью не отличаются — это просто волчья школота, от папки с мамкой уже удравшая, но спутника жизни, чтобы запилить свою отдельную стаю с охотой и щенятами, ещё не нашедшая.
Кстати, именно от такой мини-стаи любитель волков случайно придумал ругательство "бета-самец". Суть такова, что по его ранней классификации охотились: 1 альфач, 1 бета и 3,5 омежек. Книжка 1977го так и зовётся: "Wolf". Оказалось, лет так через 20, что это семья: 1 отец, 1 мать и 3,5 ребенка. Но именно с его призывов не принимать всерьёз его же книгу в народ пошли выражения "альфа-самка" и, позднее, ещё и "бета-самец" — как хоть какой-то аналог нашего слова "подкаблучник".
Также встречаются волки-одиночки "пенсионеры", вырастившие детей, схоронившие супругу и уныло доживающие свой век в далёких лесных ****ях на границах стайных охотугодий по соседству с кавайными мишками и милыми росомашками, которые ждут не дождутся, когда наконец старик ослабеет и его можно будет без особой опасности для здоровья задрать, а затем — и схарчать. К слову, как раз эти два живтона ведут вполне себе одиночный образ жизни, при этом даже в одиночку могут обратить в бегство небольшую стаю волков, чем регулярно и занимаются, по ходу дела отнимая добычу или отгоняя от падали.
Одино;чество — понятие в рамках которого различают два различных феномена — позитивное (уединённость) и негативное (изоляция) одиночество, однако чаще всего понятие одиночества имеет негативные коннотации.
Проблема определения одиночества связана с многообразием трактовок этого понятия у разных исследователей: чувство одиночества и социальная изоляция; болезненное переживание вынужденной изоляции и добровольное уединение, связанное с экзистенциальным поиском. Чувство одиночества исполняет регулятивную функцию и включено в механизм обратной связи, помогающий индивиду регулировать оптимальный уровень межличностных контактов. Однако физическая изоляция человека не всегда приводит к одиночеству.
Одиночество может испытывать молодой человек или девушка, которые не могут найти себе подходящего партнёра, или пожилой человек, утративший знакомых и близких и не умеющий найти общий язык с людьми. Одиночество нередко переживают люди с инертной нервной системой, с трудом завязывающие новые контакты, медленно привыкающие к новым знакомым. В крайнем случае одиночество может привести к депрессии.
Напоминает одиночество, но в то же время не носит такого глубокого характера, нехватка обратной связи, обусловленная либо ситуацией, либо темпераментом (психологическим типом) данного человека. В свою очередь, одиночество может быть обусловлено глубокими патологическими изменениями в психике индивида (например, аутизм).
Существует ряд психологических факторов, которые способствуют одиночеству. Например, это может быть низкая самооценка, которая приводит к избеганию контактов с другими людьми из-за страха подвергнуться критике, что, в свою очередь, создаёт порочный круг — в результате отсутствия контактов самооценка ещё больше падает. Слабые навыки общения также способствуют возникновению одиночества. Люди с плохо развитыми навыками межличностного общения, низкой социализацией из-за страха потерпеть неудачу в отношениях или попасть в психологическую зависимость также нередко стремятся к одиночеству, особенно если у них уже есть неудачный опыт общения с другими людьми.
Одиночество как состояние нередко выражается в музыке, кино, литературе и поэзии.
Немаловажную роль играет восприятие одиночества самим человеком. Его можно использовать для работы над собой. Человеку со здоровыми психикой и рассудком свободное одиночество должно служить для изменения себя в лучшую сторону, самосовершенствования.
По мнению французского писателя Андре Мальро, только активность духовная может актуализировать те образующие пространство культуры вневременные ценности, приобщение к которым способно компенсировать утрату истинных смыслов и, как следствие, одиночество, разобщённость, индивидуализм современного человека.
По данным опроса, проведённого ВЦИОМ в январе 2018 г., одинокими себя чувствуют 6% опрошенных россиян. 41% опрошенных считают, что за последние пять лет вокруг них стало больше одиноких людей, 15% считают, что стало меньше[1]
См. также
Медиафайлы на Викискладе
Логотип Викисловаря В Викисловаре есть статья «одиночество»
Социализация
Боязнь одиночества
Психологическая совместимость
Любовная застенчивость
Примечания
ВЦИОМ. Одиночество, и как с ним бороться? (15.02.2018).
Литература
Лабиринты одиночества : пер. с англ. / сост., общ. ред. и предисл. Н. Е. Покровского. — М.: Прогресс, 1989. — 624 с.
Перлман Д., Пепло Л. Э. Теоретические подходы к одиночеству
Денисова Т. Ю. Одиночество: метафизика и диалектика. М.: УРСС, 2013, 2019.
Иванченко Г. В., Покровский Н. Е. Универсум одиночества: социологические и психологические очерки. — М.: Университетская книга, Логос, 2008.
Одиночество / Леонтьев Д. А. // Николай Кузанский — Океан [Электронный ресурс]. — 2013. — С. 700. — (Большая российская энциклопедия : [в 35 т.] / гл. ред. Ю. С. Осипов ; 2004—2017, т. 23). — ISBN 978-5-85270-360-6.
Румянцев М. В. Социально-философский анализ явления одиночества: монография / Сиб. федер. ун-т, Политехн. ин-т.. — Красноярск: СФУ, 2007. — 100 с.
Сакутин В. А. Феноменология одиночества: опыт рекурсивного постижения : Дис. … д-ра филос. наук : 09.00.13. — Владивосток, 2003.
Сакутин В. А. Феноменология одиночества: опыт рекурсивного постижения: Монография / М-во трансп. Рос. Федерации. Мор. гос. ун-т им. адмирала Г. И. Невельского. — Владивосток : Дальнаука, 2002. — 184 с. ISBN 5-8044-0281-1 (в обл.)
Ссылки
Сопоставительный анализ номинализации образа одиночества в наивной картине мира русских и англичан / В. А. Ильина.
Одиночество: год спустя / Татьяна Девятова // psyh.ru. (Проверено 29 декабря 2009)
Нейроны одиночества и их эволюционное значение / Виктор Ковылин // The Batrachospermum Magazine. — 09.06.2016.
https://ru.wikipedia.org/wiki/Одиночество.
Loneliness is an unpleasant emotional response to perceived isolation. Loneliness is also described as social pain—a psychological mechanism which motivates individuals to seek social connections. It is often associated with an unwanted lack of connection and intimacy. Loneliness overlaps and yet is distinct from solitude. Solitude is simply the state of being apart from others; not everyone who experiences solitude feels lonely. As a subjective emotion, loneliness can be felt even when surrounded by other people; one who feels lonely, is lonely. The causes of loneliness are varied. They include social, mental, emotional, and environmental factors.
Research has shown that loneliness is found throughout society, including among people in marriages along with other strong relationships, and those with successful careers. Most people experience loneliness at some points in their lives, and some feel it very often. As a short term emotion, loneliness can be beneficial; it encourages the strengthening of relationships. Chronic loneliness on the other hand is widely considered harmful, with numerous reviews and meta-studies concluding it is a significant risk factor for poor mental and physical health outcomes.
Loneliness has long been a theme in literature, going back to the Epic of Gilgamesh. Yet academic study of loneliness was sparse until the late twentieth century. In the 21st century, loneliness has been increasingly recognised as a social problem, with both NGOs and governmental actors seeking to tackle it.
Contents
1 Causes
1.1 Existential
1.2 Cultural
1.3 Relationship loss
1.4 Situational
1.5 Self perpetuating
1.6 Social contagion
1.7 Internet
1.8 Genetics
1.9 Other
2 Typology
2.1 Social loneliness
2.2 Emotional loneliness
2.2.1 Family loneliness
2.2.2 Romantic loneliness
2.3 Other
3 Demarcation
3.1 Feeling lonely vs. being socially isolated
3.2 Transient vs. chronic loneliness
3.3 Loneliness as a human condition
4 Prevalence
5 Effects
5.1 Transient
5.2 Chronic
5.2.1 Benefits
5.2.2 Physical health
5.2.3 Death
5.2.4 Mental health
5.2.5 Suicide
5.2.6 Society level
6 Physiological mechanisms link to poor health
7 Relief
7.1 Medical treatment
7.2 NGO and community led
7.3 Government
7.4 Pets
7.5 Technology
7.6 Religion
7.7 Others
7.8 Effectiveness
8 History
9 See also
10 Notes and references
11 External links
Causes
Thomas Wolfe who in an often quoted passage stated "The whole conviction of my life now rests upon the belief that loneliness, far from being a rare and curious phenomenon, is the central and inevitable fact of human existence."[1]
Existential
Loneliness has long been viewed as a universal condition which, at least to a moderate extent, is felt by everyone. From this perspective, some degree of loneliness is inevitable as the limitations of human life mean it is impossible for anyone to continually satisfy their inherent need for connection. Professors including Michele A. Carter and Ben Lazare Mijuskovic have written books and essays tracking the existential perspective and the many writers who have talked about it throughout history.[2][3] Thomas Wolfe's 1930s essay God's Lonely Man is frequently discussed in this regard; Wolfe makes the case that everyone imagines they are lonely in a special way unique to themselves, whereas really every single person sometimes suffers from loneliness. While agreeing that loneliness alleviation can be a good thing, those who take the existential view tend to doubt such efforts can ever be fully successful, seeing some level of loneliness as both unavoidable and even beneficial, as it can help people appreciate the joy of living.[1][4]
Cultural
Culture is discussed as a cause of loneliness in two senses. Migrants can suffer from loneliness due to missing their home culture. Studies have found this effect can be especially strong for students from countries in Asia with a collective culture, when they come to study at universities in more individualist English speaking countries.[5] Culture is also seen as a cause of loneliness in the sense that western culture may have been contributing to loneliness, ever since the enlightenment began to favour individualism over older communal values.[4][6][1]
Relationship loss
Loneliness is a very common, though often temporary, consequence of a relationship breakup or bereavement. The loss of a significant person in one's life will typically initiate a grief response; in this situation, one might feel lonely, even while in the company of others. Loneliness can occur due to the disruption to one's social circle, sometimes combined with homesickness, which results from people moving away for work or education.[1][6]
Situational
All sorts of situations and events can cause loneliness, especially in combination with certain personality traits for susceptible individuals. For example, an extroverted person who is highly social is more likely to feel lonely if they are living some where with a low population density, with fewer people for them to interact with. Loneliness can sometimes even be caused by events that might normally be expected to alleviate it: for example the birth of a child (if there is significant postpartum depression) or after getting married (especially if the marriage turns out to be unstable, overly disruptive to previous relationships, or emotionally cold.) In addition to being impacted by external events, loneliness can be aggravated by pre-existing mental health conditions like chronic depression and anxiety.[1][6]
Self perpetuating
Long term loneliness can cause various types of maladaptive social cognition, such as hypervigilance and social awkwardness, which can make it harder for an individual to maintain existing relationships, or establish new ones. Various studies have found that therapy targeted at addressing this maladaptive cognition is the single most effective way of intervening to reduce loneliness, though it does not always work for everyone.[7][8][9]
Social contagion
Loneliness can spread through social groups like a disease. The mechanism for this involves the maladaptive cognition that often results from chronic loneliness. If a man loses a friend for whatever reason, this may increase his loneliness, resulting in him developing maladaptive cognition such as excessive neediness or suspicion of other friends. Hence leading to a further loss of human connection if he then goes on to split up with his remaining friends. Those other friends now become more lonely too, leading to a ripple effect of loneliness. Studies have however found that this contagion effect is not consistent - a small increase in loneliness does not always cause the maladaptive cognition. Also, when someone loses a friend, they will sometimes form new friendships or deepen other existing relationships.[7][10][11][12]
Internet
See also: Digital media use and mental health
Studies have tended to find a moderate correlation between extensive internet use and loneliness, especially ones that draw on data from the 1990s, before internet use became widespread. Contradictory results have been found by studies investigating whether the association is simply a result of lonely people being more attracted to the internet, or if the internet can actually cause loneliness. The displacement hypothesis holds that some people chose to withdraw from real world social interactions so they can have more time for the internet. Excessive internet use can directly cause anxiety and depression, conditions which can contribute to loneliness - yet these factors may be offset by the internet's ability to facilitate interaction, and to empower people. Some studies found that internet use is a cause of loneliness, at least for some types of people.[13][14] while others have found internet use can have a significant positive effect on reducing loneliness.[15][16] The authors of meta studies and reviews from about 2015 and later have tended to argue that there is a bidirectional causal relationship between loneliness and internet use. Excessive use, especially if passive, can increase loneliness. While moderate use, especially by users who engage with others rather than just passively consume content, can increase social connection and reduce loneliness.[17][18][19]
Genetics
In 2016, the first Genome-wide association study of loneliness found that the heredity of loneliness is about 14-27%. So while genes play a role in determining how much loneliness a person may feel, they are less of a factor than individual experiences and the environment. Previous smaller studies however, had estimated that loneliness may be between 37 - 55% hereditable.[20][21]
Other
People making long driving commutes have reported dramatically higher feelings of loneliness (as well as other negative health impacts).[22][23]
Typology
Two principal types of loneliness are social and emotional loneliness. This delineation was made in 1973 by Robert S. Weiss, in his seminal work: Loneliness: The Experience of Emotional and Social Isolation[24] Based on Weiss's view that "both types of loneliness have to be examined independently, because the satisfaction for the need of emotional loneliness cannot act as a counterbalance for social loneliness, and vice versa", people working to treat or better understand loneliness have tended to treat these two types of loneliness separately, though this is far from always the case.[25][5]
Social loneliness
Social loneliness is the loneliness people experience because of the lack of a wider social network. They may not feel they are members of a community, or that they have friends or allies whom they can rely on in times of distress.[24][5]
Emotional loneliness
Emotional loneliness results from the lack of deep, nurturing relationships with other people. Weiss tied his concept of emotional loneliness to attachment theory. People have a need for deep attachments, which can be fulfilled by close friends, though more often by close family members such as parents, and later in life by romantic partners. In 1997, Enrico DiTommaso and Barry Spinner separated emotional loneliness into Romantic and Family loneliness.[5] [26] A 2019 study found that emotional loneliness significantly increased the likelihood of death for older adults living alone (whereas there was no increase in mortality found with social loneliness).[26]
Family loneliness
Family loneliness results when individuals feel they lack close ties with family members. A 2010 study of 1,009 students found that only family loneliness was associated with increased frequency of self harm, not romantic or social loneliness.[27][5]
Romantic loneliness
Romantic loneliness can be experienced by adolescents and adults who lack a close bond with a romantic partner. Psychologists have asserted that the formation of a committed romantic relationship is a critical development task for young adults, but is also one that many are delaying into their late 20s or beyond. People in romantic relationships tend to report less loneliness than single people, providing their relationship provides them with emotional intimacy. People in unstable or emotionally cold romantic partnerships can still feel romantic loneliness.[28][5]
Other
Several other typologies and types of loneliness exist. Further types of loneliness include existential loneliness, cosmic loneliness - feeling alone in a hostile universe, and cultural loneliness - typically found among immigrants who miss their home culture.[4] These types are less well studied than the threefold separation into social, romantic and family loneliness, yet can be valuable in understanding the experience of certain sub groups suffering from loneliness.[2][5]
Lockdown loneliness
Lockdown loneliness refers to "loneliness resulting because of social disconnection due to enforced social distancing and lockdowns during the COVID-19 pandemic and similar other emergency situations" such as the COVID-19 pandemic.[29]
Demarcation
Feeling lonely vs. being socially isolated
There is a clear distinction between feeling lonely and being socially isolated (for example, a loner). In particular, one way of thinking about loneliness is as a discrepancy between one's necessary and achieved levels of social interaction,[30] while solitude is simply the lack of contact with people. Loneliness is therefore a subjective experience; if a person thinks they are lonely, then they are lonely. People can be lonely while in solitude, or in the middle of a crowd. What makes a person lonely is the fact that they need more social interaction or a certain type of social interaction that is not currently available. A person can be in the middle of a party and feel lonely due to not talking to enough people. Conversely, one can be alone and not feel lonely; even though there is no one around that person is not lonely because there is no desire for social interaction. There have also been suggestions that each person has their own optimal level of social interaction. If a person gets too little or too much social interaction, this could lead to feelings of loneliness or over-stimulation.[31]
Solitude can have positive effects on individuals. One study found that, although time spent alone tended to depress a person's mood and increase feelings of loneliness, it also helped to improve their cognitive state, such as improving concentration. It can be argued some individuals seek solitude for discovering a more meaningful and vital existence.[32] Furthermore, once the alone time was over, people's moods tended to increase significantly.[33] Solitude is also associated with other positive growth experiences, religious experiences, and identity building such as solitary quests used in rites of passages for adolescents.[34]
Transient vs. chronic loneliness
Another important typology of loneliness focuses on the time perspective.[35] In this respect, loneliness can be viewed as either transient or chronic.
Transient loneliness is temporary in nature; generally it is easily relieved. Chronic loneliness is more permanent and not easily relieved.[36] For example, when a person is sick and cannot socialize with friends, this would be a case of transient loneliness. Once the person got better it would be easy for them to alleviate their loneliness. A person with long term feelings of loneliness regardless of if they are at a family gathering or with friends is experiencing chronic loneliness.
Loneliness as a human condition
The existentialist school of thought views individuality as the essence of being human. Each human being comes into the world alone, travels through life as a separate person, and ultimately dies alone. Coping with this, accepting it, and learning how to direct our own lives with some degree of grace and satisfaction is the human condition.[37]
Some philosophers, such as Sartre, believe in an epistemic loneliness in which loneliness is a fundamental part of the human condition because of the paradox between people's consciousness desiring meaning in life and the isolation and nothingness of the universe.[38] Conversely, other existentialist thinkers argue that human beings might be said to actively engage each other and the universe as they communicate and create, and loneliness is merely the feeling of being cut off from this process.
In his 2019 text, Evidence of Being: The Black Gay Cultural Renaissance and the Politics of Violence, Darius Bost draws from Heather Love's theorization of loneliness[39] to delineate the ways in which loneliness structures black gay feeling and literary, cultural productions. Bost limns, "As a form of negative affect, loneliness shores up the alienation, isolation, and pathologization of black gay men during the 1980s and early 1990s. But loneliness is also a form of bodily desire, a yearning for an attachment to the social and for a future beyond the forces that create someone's alienation and isolation."[40]
Prevalence
Thousands of studies and surveys have been undertaken to assess the prevalence of loneliness. Yet it remains challenging for scientists to make accurate generalisations and comparisons. Reasons for this include various loneliness measurement scales being used by different studies, differences in how even the same scale is implemented from study to study, and as cultural variations across time and space may impact how people report the largely subjective phenomena of loneliness.[18][41]
One consistent finding has been that loneliness is not evenly distributed across a nation's population. It tends to be concentrated among vulnerable sub groups; for example the poor, the unemployed, and immigrants. Some of the most severe loneliness tends to be found among international students from countries in Asia with a collective culture, when they come to study in countries with a more individualist culture, such as Australia.[5] In New Zealand, the fourteen surveyed groups with the highest prevalence of loneliness most/all of the time in descending order are: disabled, recent migrants, low income households, unemployed, single parents, rural (rest of South Island), seniors aged 75+, not in the labour force, youth aged 15–24, no qualifications, not housing owner-occupier, not in a family nucleus, M;ori, and low personal income.[42]
Studies have found inconsistent results concerning the effect of age, gender and culture on loneliness.[43] Much 20th century and early 21st century writing on loneliness assumed it typically increases with age. Yet as of 2020, with some exceptions, recent studies have tended to find that it is young people who report the most loneliness (though loneliness is still found to be a severe problem for the very old).[44] There have been contradictory results concerning how the prevalence of loneliness varies with gender. A 2020 analyses based on a worldwide dataset gathered by the BBC found greater loneliness among men, though some earlier work had found the opposite, or that gender made no difference.[43][5][45][41]
While cross cultural comparisons are difficult to interpret with high confidence, the 2020 analyses based on the BBC dataset found the more individualist countries like the UK tended to have higher levels of loneliness. However, previous empirical work had often found that people living in more collectivist cultures tended to report greater loneliness, possibly due to less freedom to chose the sort of relationships that suit them best.[43][46]
In the 21st century, loneliness has been widely reported as an increasing worldwide problem. In 2017, loneliness was labelled a growing "epidemic" by Vivek Murthy, former Surgeon General of the United States. It has since been described as an epidemic thousands of times, by reporters, academics and other public officials. A 2010 systematic review and meta analyses had stated that the "modern way of life in industrialized countries" is greatly reducing the quality of social relationships, partly due to people no longer living in close proximity with their extended families. The review notes that from 1990 to 2010, the number of Americans reporting no close confidants has tripled.[47] Worldwide though there is little historical data to conclusively demonstrate an increase in loneliness. Several reviews have found no clear evidence of an increase in loneliness even in the USA. Professors such as Claude S. Fischer and Eric Klinenberg opined in 2018 that while the data doesn't support describing loneliness as an "epidemic" or even as a clearly growing problem, loneliness is indeed a serious issue, having a severe health impact on millions of people.[48][49][50][51]
Effects
Transient
While unpleasant, temporary feelings of loneliness are sometimes experienced by almost everyone, and are not thought to cause long term harm. Early 20th century work sometimes treated loneliness as a wholly negative phenomena. Yet transient loneliness is now generally considered beneficial. The capacity to feel it may have been evolutionarily selected for, a healthy aversive emotion that motivates individuals to strengthen social connections.[52] Transient loneliness is sometimes compared to short-term hunger, which is unpleasant but ultimately useful as it motivates us to eat.[8][5][53]
Chronic
Long-term loneliness is widely considered a close to entirely harmful condition. Whereas transient loneliness typically motivates us to improve relationships with others, chronic loneliness can have the opposite effect. This is as long-term social isolation can cause hypervigilance. While enhanced vigilance may have been evolutionary adaptive for individuals who went long periods without others watching their backs, it can lead to excessive cynicism and suspicion of other people, which in turn can be detrimental to interpersonal relationships. So without intervention, chronic loneliness can be self-reinforcing.[5][53]
Benefits
Much has been written about the benefits of being alone, yet often, even when authors use the word "loneliness", they are referring to what could be more precisely described as voluntary solitude. Yet some assert that even long-term involuntary loneliness can have beneficial effects.[54][6]
Chronic loneliness is often seen as a purely negative phenomena from the lens of social and medical science. Yet in spiritual and artistic traditions, it has been viewed as having mixed effects. Though even within these traditions, there can be warnings not to intentionally seek out chronic loneliness or other afflictions - just advise that if one falls into them, there can be benefits. In western arts, there is a long belief that psychological hardship, including loneliness, can be a source of creativity.[6] In spiritual traditions, perhaps the most obvious benefit of loneliness is that in can increase the desire for a union with the divine. More esoterically, the psychic wound opened up by loneliness or other afflictions has been said, e.g. by Simone Weil, to open up space for God to manifest within the soul. In Christianity, spiritual dryness has been seen as advantageous as part of the "dark night of the soul", an ordeal that while painful, can result in spiritual transformation.[55][6] From a secular perspective, while the vast majority of empirical studies focus on the negative effects of long term loneliness, a few studies have found there can also be benefits, such as enhanced perceptiveness of social situations.[6][56]
Physical health
Chronic loneliness can be a serious, life-threatening health condition. It has been found to be strongly associated with an increased risk of cardiovascular disease, though direct causal links have yet to be firmly identified.[57][58] People experiencing loneliness tend to have an increased incidence of high blood pressure, high cholesterol, and obesity.[59]
Loneliness has been shown to increase the concentration of cortisol levels in the body and weaken the effects dopamine, the hormone that makes people enjoy things.[59] Prolonged, high cortisol levels can cause anxiety, depression, digestive problems, heart disease, sleep problems, and weight gain.[60]
Associational studies on loneliness and the immune system have found mixed results, with lower natural killer (NK) cell activity or dampened antibody response to viruses such Epstein Barr, herpes, and influenza, but either slower or no change to the progression of AIDS.[59]
Death
A 2010 systematic review and meta- analyses found a significant association between loneliness and increased mortality. People with good social relationships were found to have a 50% greater chance of survival compared to lonely people ( odds ratio = 1.5). In other words, chronic loneliness seems to be a risk factor for death comparable to smoking, and greater than obesity or lack of exercise.[47] A 2017 overview of systematic reviews found other meta-studies with similar findings. However, clear causative links between loneliness and early death have not been firmly established.[57]
Mental health
Loneliness has been linked with depression, and is thus a risk factor for suicide.[61] ;mile Durkheim has described loneliness, specifically the inability or unwillingness to live for others, i.e. for friendships or altruistic ideas, as the main reason for what he called egoistic suicide.[62][63] In adults, loneliness is a major precipitant of depression and alcoholism.[64] People who are socially isolated may report poor sleep quality, and thus have diminished restorative processes.[65] Loneliness has also been linked with a schizoid character type in which one may see the world differently and experience social alienation, described as the self in exile.[66]
While the long-term effects of extended periods of loneliness are little understood, it has been noted that people who are isolated or experience loneliness for a long period of time fall into a "ontological crisis" or "ontological insecurity," where they are not sure if they or their surroundings exist, and if they do, exactly who or what they are, creating torment, suffering, and despair to the point of palpability within the thoughts of the person.[67][68]
In children, a lack of social connections is directly linked to several forms of antisocial and self-destructive behavior, most notably hostile and delinquent behavior. In both children and adults, loneliness often has a negative impact on learning and memory. Its disruption of sleep patterns can have a significant impact on the ability to function in everyday life.[61]
Research from a large-scale study published in the journal Psychological Medicine, showed that "lonely millennials are more likely to have mental health problems, be out of work and feel pessimistic about their ability to succeed in life than their peers who feel connected to others, regardless of gender or wealth".[69][70]
In 2004, the United States Department of Justice published a study indicating that loneliness increases suicide rates profoundly among juveniles, with 62% of all suicides that occurred within juvenile facilities being among those who either were, at the time of the suicide, in solitary confinement or among those with a history of being housed thereof.[67]
Pain, depression, and fatigue function as a symptom cluster and thus may share common risk factors. Two longitudinal studies with different populations demonstrated that loneliness was a risk factor for the development of the pain, depression, and fatigue symptom cluster over time. These data also highlight the health risks of loneliness; pain, depression, and fatigue often accompany serious illness and place people at risk for poor health and mortality.[71]
The psychiatrist George Vaillant and the director of longitudinal Study of Adult Development at Harvard University Robert J. Waldinger found that those who were happiest and healthier reported strong interpersonal relationships.[72]
Suicide
Loneliness can cause suicidal thoughts (suicidal ideation), attempts at suicide and actual suicide. The extent to which suicides result from loneliness are difficult to determine however, as there are typically several potential causes involved.[57][1] In an article written for the American Foundation for Suicide Prevention Dr. Jeremy Noble writes, "You don't have to be a doctor to recognize the connection between loneliness and suicide".[73] As feelings of loneliness intensify so do thoughts of suicide and attempts at suicide.[74] The loneliness that triggers suicidal tendencies impacts all facets of society.
The Samaritans, a nonprofit charity in England, who work with people going through crisis says there is a definite correlation between feelings of loneliness and suicide for juveniles and those in their young adult years.[74] The Office of National Statistics, in England, found one of the top ten reasons young people have suicidal idealizations and attempt suicide is because they are lonely.[75] College students, lonely, away from home, living in new unfamiliar surroundings, away from friends feel isolated and without proper coping skills will turn to suicide as a way to fix the pain of loneliness.[75] A common theme, among children and young adults dealing with feelings of loneliness is they didn't know help was available, or where to get help. Loneliness, to them, is a source of shame.[75]
Older people can also struggle with feelings of severe loneliness which lead them to consider acting on thoughts of suicide or self-harm. In some countries, senior citizens appear to commit a high proportion of suicides, though in other countries there is a significantly higher rate for middle-aged men. Retirement, poor health, loss of a significant other or other family or friends, all contribute to loneliness. Suicides caused by loneliness in older people can be difficult to identify. Often they don't have anyone to disclose their feelings of loneliness and the despair it brings. They may stop eating, alter the doses of medications, or choose not to treat an illness as a way to help expedite death so they don't have to deal with feeling lonely.[57][1]
Cultural influences can also cause loneliness leading to suicidal thoughts or actions. For example, Hispanic and Japanese cultures value interdependence. When a person from one of these cultures feels removed or feels like they can't sustain relationships in their families or society, they start to have negative behaviors, including negative thoughts or acting self-destructively. Other cultures, such as in Europe, are more independent. While the cause of loneliness in a person may stem from different circumstances or cultural norms, the impact lead to the same results – a desire to end life.
Society level
High levels of chronic loneliness can also have society wide effects. Noreena Hertz writes that Hannah Arendt was the first to discuss the link between loneliness and the politics of intolerance. In her book The Origins of Totalitarianism Arendt argues that loneliness is an essential prerequisite for a totalitarian movement to gain power. Hertz sates that the link between an individual's loneliness and their likelihood to vote for a populist political party or candidate has since been supported by several empirical studies. In addition to increasing support for populist policies, Hertz argues that a society with high levels of loneliness risks eroding its ability to have effective mutually beneficial politics. Partly as loneliness tends to make people more suspicious about each other. And also as some of the ways individuals alleviate loneliness, such as technological or transactional substitutes for human companionship, can reduce peoples political and social skills, such as their ability to compromise and to see other points of view. [76][77] [78]
Physiological mechanisms link to poor health
There are a number of potential physiological mechanisms linking loneliness to poor health outcomes. In 2005, results from the American Framingham Heart Study demonstrated that lonely men had raised levels of Interleukin 6 (IL-6), a blood chemical linked to heart disease. A 2006 study conducted by the Center for Cognitive and Social Neuroscience at the University of Chicago found loneliness can add thirty points to a blood pressure reading for adults over the age of fifty. Another finding, from a survey conducted by John Cacioppo from the University of Chicago, is that doctors report providing better medical care to patients who have a strong network of family and friends than they do to patients who are alone. Cacioppo states that loneliness impairs cognition and willpower, alters DNA transcription in immune cells, and leads over time to high blood pressure.[79] Lonelier people are more likely to show evidence of viral reactivation than less lonely people.[80] Lonelier people also have stronger inflammatory responses to acute stress compared with less lonely people; inflammation is a well known risk factor for age-related diseases.[81]
When someone feels left out of a situation, they feel excluded and one possible side effect is for their body temperature to decrease. When people feel excluded blood vessels at the periphery of the body may narrow, preserving core body heat. This class protective mechanism is known as vasoconstriction.[82]
Relief
The reduction of loneliness in oneself and others has long been a motive for human activity and social organisation. For some commentators, such as professor Ben Lazare Mijuskovic, ever since the dawn of civilization, it has been the single strongest motivator for human activity after essential physical needs are satisfied. Loneliness is the first negative condition identified in the Holy Bible, with the Book of Genesis showing God creating a companion for man to relieve loneliness. Nevertheless, there is relatively little direct record of explicit loneliness relief efforts prior to the 20th century. Some commentators including professor Rubin Gotesky have argued the sense of aloneness was rarely felt until older communal ways of living began to be disrupted by the enlightenment.[2][4][6]
Starting in the 1900s, and especially in the 21st century, efforts explicitly aiming to alleviate loneliness became much more common. Loneliness reduction efforts occur across multiple disciplines, often by actors for whom loneliness relief is not their primary concern. For example, by commercial firms, civic planers, designers of new housing developments, and university administration. Across the world, many department, NGOs and even umbrella groups entirely dedicated to loneliness relief have been established. For example, in the UK, the Campaign to End Loneliness. With loneliness a complex condition, there is no single method that can consistently alleviate it for different individuals; many different approaches are used.[8][50][6]
Medical treatment
Therapy is a common way of treating loneliness. For individuals whose loneliness is caused by factors that respond well to medical intervention, it is often successful. Short-term therapy, the most common form for lonely or depressed patients, typically occurs over a period of ten to twenty weeks. During therapy, emphasis is put on understanding the cause of the problem, reversing the negative thoughts, feelings, and attitudes resulting from the problem, and exploring ways to help the patient feel connected. Some doctors also recommend group therapy as a means to connect with other sufferers and establish a support system.[83] Doctors also frequently prescribe anti-depressants to patients as a stand-alone treatment, or in conjunction with therapy. It may take several attempts before a suitable anti-depressant medication is found.[84]
Doctors often see a high proportion of patients suffering from loneliness; a UK survey found that three-quarters of Doctors believed that between 1-5 patients visited them each day mainly out of loneliness. There isn't always sufficient funds to pay for therapy, leading to the rise of "social prescription", where Doctors can refer patients to NGO and Community led solutions such as group activities. While preliminary findings suggest social prescription has good results for some people, the evidence to support its effectiveness is not strong, with commentators advising that for some people it is not a good alternative to medical therapy.[85][1][86][87][18]
NGO and community led
Along with growing awareness of the problem of loneliness, community led projects explicitly aiming for its relief became more common in the latter half of the 20th century, with still more starting up in the 21st. There have been many thousands of such projects across North and South America, Europe, Asia and Africa. Some campaigns are run nationally under the control of charities dedicated to loneliness relief, while other efforts may be local projects, sometimes run by a group for which loneliness relief is not their primary objective. For example, housing associations that aim to ensure multi generational living, with social interaction between younger and older people encouraged, in some cases even contractually required. Projects range from befriending schemes that facilitate just two people meeting up, to large group activities, which will often have other objectives in addition to loneliness relief. Such as having fun, improving physical health with exercise, or participating in conservation efforts.[88][6][18]
Government
In the UK, the Jo Cox Commission on Loneliness began pushing to make tackling loneliness a government priority from 2016. In 2018, this led to Great Britain becoming the first country in the world to appoint a ministerial lead for loneliness, and to publish an official loneliness reduction strategy. There have since been calls for other countries to appoint their own minister for loneliness, for example in Sweden and Germany. Various other countries had seen government led anti loneliness efforts even before 2018 however. For example, in 2017 the government of Singapore started a scheme to provide allotments to its citizens so they could socialise while working together on them, while the Netherlands government set up a telephone line for lonely older people. While governments sometimes directly control loneliness relief efforts, typically they fund or work in partnership with educational institutions, companies and NGOs.[89][90][91][92][6][93]
Pets
Paro, a robot pet seal classified as a medical device by U.S. regulators
Pet therapy, or animal-assisted therapy, can be used to treat both loneliness and depression. The presence of animal companions, especially dogs, but also others like cats, rabbits, and guinea pigs, can ease feelings of depression and loneliness among some sufferers. Beyond the companionship the animal itself provides there may also be increased opportunities for socializing with other pet owners. According to the Centers for Disease Control and Prevention there are a number of other health benefits associated with pet ownership, including lowered blood pressure and decreased levels of cholesterol and triglycerides.[94][95]
Technology
Technology companies have been advertising their products as helpful for reducing loneliness at least as far back as 1905; records exist of early telephones being presented as a way for isolated farmers to reduce loneliness. Technological solutions for loneliness have been suggested much more frequently since the development of the internet, and especially since loneliness became a more prominent public health issue at around 2017. Solutions have been proposed by existing tech companies, and by start-ups dedicated to loneliness reduction.[1][96]
Solutions that has become available since 2017 tend to fall under 4 different approaches. 1) Mindfulness apps that aim to change an individual's attitude towards loneliness, emphasising possible benefits, and trying to shift towards an experience more similar to voluntary solitude. 2) Apps that warn users when they're starting to spend too much time online, which is based on research findings that moderate use of digital technology can be beneficial, but that excessive time online can increase loneliness. 3) Apps that help people connect with others, including to arrange real life meetups. 4) AI related technologies that provide digital companionship. Such companions can be conventionally virtual (having existence only when their application is switched on), can have an independent digital life (their program may run all the time in the cloud, allowing them to interact with the user across different platforms like Instagram & Twitter in similar ways to how a real human friend might behave), or can have a physical presence like a Pepper robot. As far back as the 1960s, some individuals had stated they prefer communicating with the ELIZA computer program rather than regular human beings. AI driven applications available in the 2020s are considerably more advanced, able to remember previous conversations, with some ability to sense emotional states, and to tailor their interaction accordingly. An example of a start-up working on such technology is Edward Saatchis Fable studio. Inspired by the Joi character in Blade Runner 2049, Saatchi seeks to create digital friends that can help alleviate loneliness. As they'll be in some senses beyond human, untainted by negative motivators like greed or envy, and with enhanced powers of attention, they may be able to help people be kinder and gentler to others. And so assist with loneliness relief on a society wide level, as well as directly with individuals.[1][97][98][96]
Religion
Studies have found an association with religion and the reduction of loneliness, especially among the elderly. The studies sometimes include caveats, such as that religions with strong behavioural prescriptions can have isolating effects. In the 21st century, numerous religious organisations have begun to undertake efforts explicitly focusing on loneliness reduction. Religious figures have also played a role in raising awareness of the problem of loneliness, for example, His Holy Father Pope Francis said in 2013 that loneliness of the old (along with youth unemployment) were the most serious evils of the age.[99][100][101][88][6]
Others
Nostalgia has also been found to have a restorative effect, counteracting loneliness by increasing perceived social support.[102] Vivek Murthy has stated that the most generally available cure for loneliness is human connection. Murthy argues that regular people have a vital role to play as individuals in reducing loneliness for themselves and others, in part by greater emphases on kindness and on nurturing relationships with others.[1]
Effectiveness
Professor Stella Mills has suggested that while social loneliness can be relatively easy to address with group activities and other measures that help build connections between people, effective intervention against emotional loneliness can be more challenging. Mills argues that such intervention is more likely to succeed for individuals who are in the early stages of loneliness, before the effects caused by chronic loneliness are deeply engrained.[88]
A 2010 meta-study compared the effectiveness of four interventions: improving social skills, enhancing social support, increasing opportunities for social interaction, and addressing abnormal social cognition (faulty patterns of thoughts, such as the hyper-vigilance often caused by chronic loneliness ). The results of the study indicated that all interventions were effective in reducing loneliness, possibly with the exception of social skill training. Results of the meta-analysis suggest that correcting maladaptive social cognition offers the best chance of reducing loneliness.[8] A 2019 umbrella review of systematic reviews focussing on the effectiveness of loneliness relief efforts aimed just at older people, also found that those targeting social cognition were most effective.[9]
A 2018 overview of systematic reviews concerning the effectiveness of loneliness interventions, found that generally, there is little solid evidence that intervention are effective. Though they also found no reason to believe the various types of intervention did any harm, except they cautioned against the excessive use of digital technology. The authors called for more rigorous, best practice compliant research in future studies, and with more attention to the cost of interventions.[18]
History
Loneliness has been appeared in literature throughout the ages, as far back as Epic of Gilgamesh.[2][4] Yet according to Fay Bound Alberti, it was only around the year 1800 that the word began to widely denote a negative condition. Earlier dictionary definitions of loneliness equated it with solitude – a state that was often seen as positive, unless taken to excess. From about 1800, the word loneliness began to acquire its modern definition as a painful subjective condition. This may due to economic and social changes arising out the Enlightenment. Such as alienation and increased interpersonal competition, along with a reduction in the number of people that would enjoy close and enduring connections with the people living in close proximity with them, as may for example have been the case for modernising pastoral villages.[103][6] Despite growing awareness of the problem of loneliness, widespread social recognition of the problem was limited, and scientific study remained sparse, until the last quarter of the twentieth century. One of the earliest studies of loneliness was published by Joseph Harold Sheldon in 1948.[104] The 1950 book The Lonely Crowd helped further raise the profile of loneliness among academics. For the general public, awareness was raised by the 1966 Beatles song "Eleanor Rigby".[6]
According to Eugene Garfield, it was Robert S. Weiss who brought the attention of scientists to the topic of loneliness, with his 1973 publication of Loneliness: The experience of emotional and social isolation.[105] Before Weiss's publication, what few studies of loneliness existed were mostly focussed on older adults. Following Weis's work, and especially after the 1978 publication of the UCLA Loneliness Scale, scientific interest in the topic has broadened and deepened considerably, with tens of thousands of academic studies having been carried to investigate loneliness just among students, with many more focussed on other subgroups, and on whole populations.[106][5][6][56]
Concern among the general public over loneliness increased in the decades since "Eleanor Rigby"'s release; by 2018 government-backed anti-loneliness campaigns had been launched in countries including the UK, Denmark and Australia.[50]
See also
"Adam's Song", a Blink-182 song
Autophobia
Eleanor Rigby
Individualism
Interpersonal relationship
Loner
"Modern Loneliness", a song by Lauv
Pit of despair (animal experiments on isolation)
Schizoid personality disorder
Solitude
Shyness
Social anxiety
Social anxiety disorder
Social isolation
https://en.wikipedia.org/wiki/Loneliness
Yaln;zl;k veya yaln;z kalma, bir insan;n bo;luk duygusuyla kar;;;k kendini d;nyadan kopmu; hissetme duygusudur. Yaln;zl;k, arkada; eksikli;inden veya ba;kalar;yla birlikte olma arzusundan daha da ;teye giden bir duygudur. Yaln;zl;k ;eken insan kendisini toplumdan kopmu; hissedebilir. Ba;ka insanlarla anlaml; bir ileti;ime girmekte zorluk ;eker. Yaln;zl;k ;eken insan i;inde bir bo;luk veya kopukluk hisleriyle doludur.
Yaln;zl;k duygusu s;radan bir yaln;z olma h;linden farkl;d;r. Bazen insanlar bilin;li olarak tek ba;;na kalmay; tercih ederler ve yaln;z olmaktan zevk al;rlar. Bu yaln;zl;k duygusundan farkl; bir durumdur. Yaln;zl;k duygusu istek d;;; bir yaln;z kalma durumundan dolay; ortaya ;;kar. Yaln;zl;k duyan insan terkedilme, d;;lanma, depresyon, g;vensizlik, umutsuzluk, anlams;zl;k, de;ersizlik ve k;zg;nl;k duygular;yla doludur. Kendisinin hi; kimsenin sevgisine de;er olmad;;;n; d;;;n;r, o y;zden de sosyal ya;am;nda zorluk ;eker. Bu durum yaln;zl;k duyan insan;n di;er insanlarla sa;l;kl; sosyal ili;kiler kurmas;na sekte vurabilir.
Ayr;ca bak;n;z
;nziva
Tecrit
https://tr.wikipedia.org/wiki/Yaln
L'isolement est le constat d'une situation dans laquelle un individu est s;par; de gr; ou de force du reste de son environnement habituel.
Certaines formes d'isolement peuvent ;tre ; la source d'un ;tat pathologique de solitude.
Sommaire
1 Diff;rents types d'isolement
1.1 Isolement sanitaire
1.2 Isolement relationnel
1.2.1 Isolement relationnel volontaire
1.2.2 Isolement relationnel « subi »
2 Effets de l'isolement
2.1 Effets physiologiques
2.2 Effets psychologiques
2.2.1 Effets positifs
2.2.2 Effets n;gatifs
3 Notes et r;f;rences
4 Annexes
4.1 Articles connexes
4.2 Liens externes
Diff;rents types d'isolement
Isolement sanitaire
Articles connexes : Isolement (soin de sant;) et Contr;le des infections.
Centre sportif r;quisitionn; pour l'isolement et le soin de personnes infect;es par la maladie ; coronavirus 2019, ; Wuhan (Chine).
L'isolement de personnes ayant une maladie infectieuse peut correspondre ; une n;cessit; sanitaire pour ;viter la propagation de maladies contagieuses. L'isolement est cit; dans la Bible, lorsque les l;preux sont mis ; l';cart de la population. Au xixe si;cle on a recommand; de placer les patients dans des ;tablissements s;par;s.
L'Organisation mondiale de la sant;, pr;conise l'isolement dans ses diff;rentes composantes et notamment le placement en chambres individuelles. L'isolement concerne aussi le port d';quipements de protection, masques, gants, blouses, etcc.1. L'isolement des patients est prescrit comme mesure efficace contre la propagation des maladies infectieuses1.
La mise ; l';cart de personnes en cas de suspicion de maladies contagieuses, pour emp;cher leur propagation, est appel; quarantaine. A l'inverse, la mise ; l';cart de personnes pour ;viter qu'elles soient elles-m;mes infect;es, notamment lors de risques accrus ou de facteurs d;favorables, s'appelle un isolement protecteur2.
L'isolement est utilis; en psychiatrie en cas de troubles du comportement entra;nent un danger important et imminent pour le patient ou pour autrui3.
Isolement relationnel
Isolement relationnel volontaire
L'isolement peut ;tre librement recherch; par une personne, g;n;ralement de fa;on temporaire, pour des motifs positifs comme la recherche d'intimit;, le besoin de prendre de la distance, de supprimer toute sollicitation ext;rieure perturbante pour permettre une meilleure concentration, r;flexion, m;ditation ou ressourcement.
Isolement relationnel « subi »
Article d;taill; : solitude.
Article d;taill; : Isolement social.
En revanche un isolement « subi » contrevient aux besoins relationnels ;l;mentaires de la personne. Celle-ci se trouve alors - pour des raisons multiples ext;rieures et/ou propres ; sa personnalit;- en situation d'isolement social: Ses relations sociales sont amoindries ou perdues, ce qui les conduit la plupart du temps ; ;prouver un sentiment de souffrance et de solitude.
Effets de l'isolement
Effets physiologiques
Les sympt;mes d'un isolement total, ;galement appel; privation sensorielle, incluent souvent l'anxi;t;, des illusions sensorielles, ou m;me un trouble de la perception du temps. Cependant, ces sympt;mes surviennent lorsqu'il n'y a absolument aucune stimulation du syst;me sensoriel et aucun contact avec le monde ext;rieur. Ainsi, lorsque l'individu ne trouve rien ; faire pour s'occuper l'esprit, celui-ci peut tr;s vite se remettre en question. De plus, l'isolement ; long terme est souvent per;u comme ind;sirable, causant la solitude ou la r;clusion r;sultant en une incapacit; d';tablir des relations sociales. En outre, cela pourrait ;ventuellement conduire ; une d;pression clinique. Cependant, pour certains individus, l'isolement ne conduit pas ; la d;pression. Des individus (par ex., les moines) appr;cient l'isolement ; long terme et le d;crivent comme un ;veil spirituel.
L'ouvrage datant de 2008 de John T. Cacioppo, Loneliness: Human Nature and the Need for Social Connection, d;crit cinq pathologies distinctes ; travers lesquelles l'isolement social contribue ; fortes maladies et ; la mort pr;matur;e4. La solitude forc;e (confinement solitaire) a ;t; une m;thode punitive ; travers les ;poques, souvent consid;r;e comme une forme de torture. En contraste, certaines conditions psychologiques (telles que la schizophr;nie5 et le trouble de la personnalit; schizo;de) sont fortement li;es aux recherches de la solitude. Durant certaines ;tudes animales, l'isolement cause une psychose. Les criminels et d;linquants r;cidivistes sont maintenus en « isolement » dans les prisons afin de pr;server la soci;t; de leur m;faits.
Effets psychologiques
Il existe des effets positifs et n;gatifs de l'isolement. La plupart du temps, elles se d;terminent selon la dur;e pendant laquelle l'individu reste isol;6. Les effets positifs peuvent impliquer la spiritualit;7, tandis que les effets n;gatifs impliquent une privation insupportable de liens sociaux qui provoque des troubles mentaux8. Bien que l'isolement positif soit d;sir;, l'isolement n;gatif est souvent involontaire et non-d;sir; lorsqu'il survient9.
Effets positifs
Passer du temps seul en isolement peut ;tre b;n;fique. La libert; est consid;r;e comme le facteur le plus b;n;fique de l'isolement ; aucune contrainte ne peut atteindre un individu en isolement, ce qui donne plus de libert; dans ses activit;s. Gr;ce ; cette libert;, les choix d'un individu sont moins affect;s par l'entourage7. La cr;ativit; d'un individu peut ;galement ;tre attribu;e ; l'isolement volontaire. En 1994, le psychologue Mihaly Csikszentmihalyi d;couvre que les adolescents qui ne peuvent passer du temps seuls sont moins attraits ; la cr;ativit;7. Un autre effet b;n;fique prouv; dans l'isolement est le d;veloppement de soi7.
Effets n;gatifs
Un isolement trop important peut avoir des effets n;gatifs. La plupart des effets n;gatifs peut ;tre observ;s chez les prisonniers. Souvent, les prisonniers passent du temps seuls en isolement et leur ;tat psychologique peut empirer8. Les effets n;gatifs d;pendent ;galement de l';ge ; les tr;s jeunes individus qui font face ; l'isolement peuvent r;agir n;gativement10. C'est parce que souvent l'isolement n'est pas choisi par l'enfant10. L'isolement, comme la solitude, chez les enfants surviennent lorsque ces derniers ne souhaitent pas se faire d'amis et pr;f;rent rester seuls, ce qui peut causer la timidit; et l'isolement social10.
Notes et r;f;rences
L'OMS prescrit l'isolement des patients comme mesure efficace contre la propagation des maladies en milieu de soins. Dans James Atkinson, Yves Chartier, C. L Pessoa-Silva, P. Jensen, Y. Li, W. H. Seto. Utilisation de la ventilation naturelle pour lutter contre les infections en milieu de soins. World Health Organization, 2011. Consulter en ligne [archive]
https://grephh.fr/isolement-protecteur/ [archive]
[archive]
(en) Cacioppo, John T. & William Patrick (2008), « Loneliness: Human Nature and the Need for Social Connection, W.W. Norton & Co., New York. ISBN 978-0-393-06170-3 » [archive], sur scienceofloneliness.com (consult; le 17 f;vrier 2011)
Maltsberger, J.T., M. Pompili and R. Tatarelli, Sandro Morselli: Schizophrenic Solitude, Suicide, and Psychotherapy, vol. 36, 2006, 591–600 p. (PMID 17087638, DOI 10.1521/suli.2006.36.5.591)
(en) Bartol, C.R., & Bartol, A.M., « Psychology and Law: Research and Application » [archive], Pacific Grove, CA: Brooks/Cole., 1994
(en) Long, Christopher R. and Averill, James R. “Solitude: An Exploration of the Benefits of Being Alone.” Journal for the Theory of Social Behaviour 33:1 (2003): Web. 30 septembre 2011.
(en) Kupers, Terry A. “What To Do With the Survivors? Coping With the Long-Term Effects of Isolated Confinement”. Criminal Justice and Behavior 35.8 (2008): Web. 30 September 2011.
(en) Long, Christopher R., Mary Seburn, James R. Averill, et Thomas A. More, Solitude Experiences: Varieties, Settings, and Individual Differences, Sage Publications, 5 septembre 2002
(en) Larson, Reed W, « The Emergence of Solitude as a Constructive Domain of Experience in Early Adolescence." Child Development 68 (1997): 80-93 » [archive], EBSCO Publishing Service Selection (consult; le 29 novembre 2011)
Annexes
Sur les autres projets Wikimedia :
Isolement, sur Wikimedia Commons
isolement, sur le Wiktionnaire (th;saurus)
Articles connexes
Isolement social
Mis;re sexuelle
Solitude
Isolat
Liens externes
Citations de l'isolement [archive] sur Evene
Documentation fran;aise [archive]
https://fr.wikipedia.org/wiki/Isolement
Зарисовка их Камеры Французской Тюрьмы, Annecy, Ha
© Copyright: Андрий Зацъ Запорожец, 2020
Свидетельство о публикации №120122002492
Свидетельство о публикации №120122002492
Рецензии