Блюз Кровавой Луны поэма, часть II

Мне имя - Селена, я знаю как часто
случаются войны детей.
Детей безобразных, кусающих страстно
обвисшие груди рыдающих их матерей,
которые ночью сдают своё тело

в утеху, в угоду, в соблазн гениталий
ужасных женатых мужей,
чьи жёны прекрасны, невинны, но стали
заложницами безобразных развратных зверей.
И ведь никому совершенно нет дела!

Нет дела, о матери, ваши детишки
насилуют разум других
таких же детишек. Девчонки, мальчишки,
друг другу сдаются за пару монет золотых,
которые просто с деревьев листочки.

И в тот же момент на венозные бланки
поставили цифры без букв,
а после сожрали. Культурные панки
писали стихи о любви, не используя рук,
и ставя в конце на листках кровоточки.

Но это не важно! Отвергнутых много,
и каждый невинно любим,
но кем неизвестно. Поднявшийся строго,
сглотнул тишину и пустил в носоглоточку дым.
Идёт дурачок, он идёт, осторожен.

За выстрелом выстрел, бегут неотложки.
Ох, бедные люди мои,
вы так голодны: переплавили ложки,
и нынче едите, используя только ножи.
Покончив с собою, весь мир уничтожить,

и нефтью напиться с дружками Аида.
С дружками идёт Люцифер
за новым кредитом на души. Мортидо -
замена любви. Патронаш потерял офицер,
теперь не возьмут облысевшего к дамам.

Покайтесь! Увы, это вам не поможет.
Вы бьёте правдивость кнутом,
стараясь быть гиперболически строже.
Вино замесив с экскрементами под сапогом,
смакуя в красивых фужерах. Вот драма!

Фужеры для вас поважнее напитка.
И детская кровь для вас яд,
насытивший тело и душу. Вот пытка
прожить под насмешкой, имея красивый наряд,
который испачкался грязью убитых,

проникших в убежище сладостной смерти
во время войны мировой.
Какой там по счёту? Наверное, третьей,
последней войны, где остался предатель живой,
входящий в известную тайную свиту.

Пророк, розенкрейцер, шутник, проститутка,
тварь, иллюминат, тамплиер.
Один отправляет дурацкую шутку,
его отправляет на плаху милиционер.
На пасеку шестеро шли расторопно.

Ужалил закон одного под лопатку,
теперь их осталось лишь пять,
и каждый судья, и у каждого шапка
горит на башке без возможности как-нибудь снять.
Зато есть возможность кого-то прихлопнуть.

Кричали: виват! И судили в психушке
свободу разумных существ.
Там Пятый удар получил по макушке
за похоть, распущенность, мысли, отсутствие мест,
где можно спокойно сплестись языками.

Осталось их четверо: жалких и грязных,
плывущих по морю стыда.
Один оказался опасно заразным,
и сам утопился. Бесчинствует совесть. Беда,
не смог без себя совладать с голосами!

Оставшихся трое закрыли в зверинце,
однако животных там нет,
но кто-то загрыз одного. Странный принцип:
таскать вместо розы в нагрудном кармане кастет,
и есть по ночам человечьи останки.

Осталось их двое: пророк и невзрачный,
молчащий скромняга шутник
Один говорит: «Ты, пророк, слишком мрачный.
Сходи-ка в солярий, погрейся». Разносится крик,
оставивший смех размножаться на ранке.

«Знаменье! Знаменье! Знаменье! Знаменье!
Так близко находится страх,
а я далеко от любого мышленья,
способного мысли запрятать в сырых проводах.
Я рвусь в неизвестность, я рвусь к осознанью!

Простите слепого за зрячих ошибки!
Пусть сердце сгрызёт Тошнота,
и вплавь по сосудам алмазная рыбка
не сможет приплыть на клыки вороного кота.
О боже, глухого не нужно крыть бранью.

Вы лучше налейте бездомному кофе!
Да вверх посмотрите: там рай!
Там звёзды, там нефть, там полёт к катастрофе.
Последнее слово всегда за молчащим. Синай
накрылся бордовою тёплою краской…»

Устало кричал мой любимый провидец,
и тут же бежал на Парнас.
Избил там Оракула, возненавидев
его одурманенный силой пророческий глаз,
запрятанный за окровавленной маской.

Шутник же смотрел на безумие старца
и молча желал ему мор,
Затерянный временем старенький карцер
в себе сохранил постсоветский лихой беломор.
Ох, бедные люди, я вас так любила,

но вы потерялись под тенью Адама,
придумали башню и смерть.
Мой бедный пророк, оставляющий шрамы,
о правде трубя, не посмей им в глаза посмотреть.
И каждый ответ оставляй без вопроса.

Пусть будет всё так, и живущие твари
сумеют понять свой конец,
бездумно забывшись в пьянящем угаре,
жуя заклеймённые части застывших сердец.
В твоей голове закрутились колёса -

зубчатые части забытой вселенной,
впитавшие внутрь ацетон.
Нехватку абстракций железной антенны
по радиоволнам протягивал Гиперион -
отец мой великий, идущий над всеми.

Весна не придёт и зима не вернётся,
а лето исчезнет в огне:
в Прекрасном огне, где замоченный стронций
раскрасит в карминово-красный умерших во сне.
Подходит к финалу прекрасное время.

Вячеслав Кромский
2019