Пандемия

Подборка в журнале "Фабрика литературы"

***
Коронавирус, пандемия -
красив у смерти псевдоним.
Слегка кого-то обними я -
и в бездну канем вместе с ним.

Уж сколько их в неё упало,
а всё ненасытима пасть,
и всё ей мало, мало, мало,
нам надо всем в неё упасть.

И даже в беглом поцелуе
таится смертоносный яд.
Любовь, семью, весну минуя,
мы падаем в холодный ад

темниц, безлицья, изоляций,
где смерть черна не на миру,
без аллилуй, без апелляций,
забившись крысами в нору.

Шутили: не было зимы мол,
но уж весну не отдадим!
Но вирус нас из жизни вымыл,
замордовал и победил.

Кто ищет — тот уж не обрящет,
всяк вымрет словно динозавр.
Останется лишь телеящер.
Ты сделал своё дело, мавр!

***

Унылый дождика петит -
о том, чтоб оставалась дома...
Строка бегущая летит,
рукой небесною ведома.

Что ж, двери в мир не отворю,
я на цепи, как кот учёный,
то сказки сердцу говорю,
то звуки песни ниочёмной.

Запретен вправо-влево ход,
но знаю потайную дверцу,
там где надземный переход,
там где твоё порхает сердце.

Изнанку жизни обнажив,
ты мёртв не так как все, иначе,
а для меня ты просто жив,
и я поэтому не плачу,

и от любви не устаю...
Тебе, на облаке из шёлка,
я колыбельную спою,
как в сказке глупому мышонку.

Всё, что пугало, позади...
Спи, мой любимый, сладко-сладко.
Там где дыра была в груди -
сияет звёздная заплатка.

Пусть ты со мной пока не весь,
пусть не на этом берегу я,
но всё, что мы любили здесь,
знай, как зеницу берегу я.

***

Маской обеззаразить - хоть обезобразить
нас притом, ну и что, не пищим!
Можно зубы не чистить и губы не красить,
и не видно при этом морщин.

Человеки в футляре в сегодняшнем веке
шлют привет тем смешным временам,
где прекрасно должно было быть в человеке
всё, что стало намордником нам.

Где вы, дамы в вуальках и белых перчатках,
нам в резиновых всё вуаля!
А без них полицейские тащут в участки,
по дороге даря пенделя.

Вот мы в будущем светлом, настала расплата
за разбоев и войн чехарду.
Мы в короне, мы в тренде, на пике, на плато,
улыбаемся с кляпом во рту!

Ах, старушка в беседке в мечтаньях о прошлом,
дева с книжкой в саду по весне!
Вы раздавлены веком, цена нынче грош вам,
мы же в комнате как на коне!


***
Солнце на улицу выйти зовёт,
манит к себе пятернёю.
Я же своими табу напролёт
окружена как бронёю.

Новое платье в шкафу заждалось,
с плечиков спрыгнуть готово,
пряча за шёлком спортивную злость,
жаждет сразить молодого.

Ждут босоножки носочками в дверь -
ну же, когда же мы выйдем,
из-за таких вот домашних тетерь
сколько всего не увидим!

Я же склоняюсь над гладью листа
с видом премудрого змия.
Тихо, молчать, разошлись по местам!
Сказано вам — пандемия!

***

Иным к лицу ошейники и маски.
Уютно быть закрытым нелицом,
ходить, смотреть и думать без опаски,
неважно, трусом был иль подлецом -

ковид всё спишет, маска всё прикроет.
В ней можно видеть всё исподтишка
и утешаться - так уж мир устроен,
на голос против нам тонка кишка.

Ты мистер Икс! Инкогнито! Разведчик!
Теперь тебе по званью — ни гу-гу!
Ты можешь быть в душе антисоветчик,
народный мститель, тайный Робин Гуд,

душа в себе прекрасные порывы,
лелея на устах своих печать.
Как хорошо молчать теперь как рыбы
и ни за что нигде не отвечать!

***

Сквер, конечно, не райские кущи,
но когда он был выше и гуще
и без этих обрубков и пней -
проводила в нём много я дней.

Фонари — не небесные рампы,
но пока на диодные лампы
не заменены были они -
золотые сияли огни.

Потускнели весёлые краски,
вместо лиц — чёрно-белые маски,
ни улыбок не видно, ни глаз -
карантин, энтропия, коллапс.

Мир мой хрупкий, загубленный, нежный,
ты в душе незарубленно-прежний,
я иду наугад, на просвет,
к пункту «да» из пристанища «нет».

***

А жизнь проста, как каша на плите,
вот только гуща малость поредела.
Помешиваю годы, что нигде
уже не сыщешь… вот тебе и дело.

А жизнь была, как сажа, что бела,
как те слова ночные, позовёшь как,
как сердце, догоревшее дотла,
в котором я мешаю головёшки.

Не вписываюсь больше я в пейзаж
до боли незнакомых ныне улиц.
Себе напоминаю — вот пассаж -
сидящих на своих насестах куриц.

И видит только он на небесах,
кто до сих пор души во мне не чает,
как вспыхивают звёзды в волосах
и как луна короною венчает.


Жене Бурылину

***
И ничего не исправила,
Не помогла ничему,
Смутная, чудная музыка,
Слышная только ему. 
Г. Иванов
Чудная музыка не помогла.
Не помогли и стихи.
Всё поглотила бесплотная мгла,
духи остались глухи.
 
В реанимации жёсток закон -
крестик, мобильник изъят.
И во вселенной душа голяком
пьёт одиночества яд.
 
Было недобрым предчувствие мне
в ту несусветную ночь.
Не было истины в этой вине -
что никому не помочь.
 
Что вспоминал ты, на ладан дыша,
ждал ли из мрака ответ?
Женя, добрейшая в мире душа,
всюду, где ты — только свет.
 
В твой день рождения стопку налью.
Думала, что подарю...
Я не успела сказать, что люблю.
Только теперь говорю.

***

Каждый умирает в одиночку.
Хуже в одиночке выживать.
Кажется полярной эта ночка
и сугробом видится кровать.

Но не знают праведные судьи,
что понять способен только стих,
ибо часто верность своей сути
будет вероломством для других.

Одинокий затрапезный ужин.
Приглушённый сумеречный свет.
И тебе никто уже не нужен
кроме тех, кого с тобою нет.

Тянется душевный карантин,
словно безысходный выходной.
Маяковский был такой один.
А меня и вовсе  ни одной.

***

Солнце жеманно смотрится в лужу -
есть кто румяней и кто милей?
Хочется просто молчать и слушать
шорох прохожих, шум тополей.

Вправду молчание — знак согласья
с миром, с совестью, с красотой...
Дальше — беззвучие и безглазье,
прах, энтропия, души отстой.

Может быть, завтра жизнь меня слижет,
и замолчат любви голоса...
Выживем, если будем чуть ближе,
сердце к сердцу, глаза в глаза.

Если любовь или любованье
вечной свечою согреет жизнь,
если прошепчет существованье:
ты ещё нужен здесь, задержись.

***

Но если жизнь уже на треть
погружена не в жизнь, а в смерть,
то цедишь ты её по капле
и ценишь как земельный маклер.

Трясёшься ты над каждым днём,
что Бог даёт нам тут в наём.
Но чем её щедрее тратишь -
то тем скорее не утратишь.

А Моська-жизнь тем и сильна,
что не боится смерть-слона.
Да, мы не боги и не маги.
Но это лишь вопрос отваги.
И ручки над листом бумаги.

***

Мой внутренний голос ругается матом:
уроки небес, что даются нам на дом,
не сделаны, и уравнений столбцы
не сводят с концами земные концы.

Меня захватил стихотворческий вирус
и стелет дорожку фейсбучный папирус...
Задачка, что задана сердцу в веках,
с ответом не сходятся высшим никак.

***

Снимая с душ за слоем слой,
брести от ямба до хорея...
Луна, обгрызанная мглой,
в меня вонзается острее.

Полулуна в окне лежит.
Под ней стоит полунаташа.
Ополовиненная жизнь
внушить пытается, что та же.

И месяц, зная что почём,
свою утратив половину,
висит дамокловым мечом
над головой моей повинной.

И Богу посланные в ночь
стихи с упорностью петиций,
о том, чему нельзя помочь,
и сойка в роли синей птицы,

что прилетала под окно...
Живу под снайперским прицелом.
Но жизнь устала быть кино.
Сойду с трамвая как со сцены.

Как заливался соловей,
маня на вешние вершины...
Всё в жертву памяти твоей.
Всё в топку адовой машины.

Чтоб возвращались вспять года
и каждый месяц был бы светел,
и чтобы слова "никогда"
не стало никогда на свете.

***

Камера мгновенье остановит,
но его уже простыл и след.
Вот уже оно явилось внове...
Только было — и его уж нет…

Всё сквозь пальцы утекает мимо,
в мире всё меняется, течёт.
Но твои изменчивые мины
в памяти храню наперечёт.

Помню все улыбки и гримаски,
что мне Гераклитово враньё.
Даже если будешь в чёрной маске,
я тебя увижу сквозь неё.

Всё течёт, меняется — наверно,
но в конфигурации любой
что-то остаётся неизменно -
наша дружба и моя любовь.

***

Как ты вышел тогда на звонок из подъезда,
словно ты уже Там...
Исхудавший, родной, беззащитный, болезный,
я тебя не отдам!

Я люблю тебя сквозь, вопреки, курам на смех,
всё равно, всё равно!
Твои впадины щёк, кашель твой или насморк -
всё мне озарено.

Хоть душа каждый год тренировками в смерти
закалялась как сталь,
но болит как и встарь, и завидует тверди,
и молит: не ударь!

Пусть тебя сохранят мои вздохи и охи,
и стихи, и звонки,
пусть тебя защитят всемогущие боги
их щиты и клинки.

Пусть тебя оградят эти чёртовы маски,
и молитвы без слов,
и в перчатках слова, и неловкие ласки
из несбыточных снов.

Все раскручены гайки, развинчены скрепы,
жилы отворены.
Я тебя защищаю грешно и свирепо,
до последней стрелы.

До последнего хрипа в туннельных потёмках,
не пущу на убой.
Как птенца, как ребёнка, слепого котёнка
я укрою собой.

Сохрани его сила, лесная, земная,
в потаённом тепле...
Над тобою кружу, ворожу, заклинаю, -
уцелей на земле!


***

Здравствуй, мой привычный ад,
выношенный, свой, домашний.
Ты как выращенный сад
и душе уже не страшный.

Только выгорев дотла,
узнаём, чем были живы,
что не погребёт зола,
что в нас неуничтожимо.

***

Ты мне снишься всё реже и реже…
Как мы часто самим себе врём.
Месяц ножиком сны мои взрежет,
осветит их своим фонарём,

все ложбинки, углы потайные,
всё, что мне тайный голос напел.
Не могу передать свои сны я,
эту музыку райских капелл.

Днём ещё закрываемся маской
и с опаской чураемся лиц,
а ночами спасаемся лаской
под трепещущей сенью ресниц.

Чем безумней, отчаянней, рваней -
тем вернее наш голос слепой.
Только там, в бестелесной нирване
можем быть мы самими собой.

***

С ярмарки, с гремящего базара
возвращаюсь наконец домой.
Всё, чего добыла — было даром.
Всё, что есть — храню в себе самой.

А тропинка вьётся тоньше шёлка...
Сколько ей ни виться — путь один.
Но ещё полны мои кошёлки,
где плоды созревшие годин.

Там на дне утраты и потери,
лишь скажи волшебное: «постой!»
На Сезама запертые двери
есть от сердца ключик золотой.

Муза, провидению послушна,
шлёт меня по новым адресам.
Голова летит, как шар воздушный, -
что теперь рыдать по волосам!

Мелочь звёзд рассыпана на бедность.
Это плата за земную боль.
Млечный путь — как молоко за вредность,
чтоб его впитал в себя любой.

Сколько мы продержимся в окопе
наших норок, логовищ и гнёзд?
Столько, сколь душа за жизнь накопит.
Столько, сколько свет идёт от звёзд.

***

Стихи — дорога по прямой
к тому, что в сердце есть.
Они - письмо себе самой,
что  страшно перечесть.

Пусть всё кругом пойдёт на слом -
поэзия в седле.
Её вассалом и послом
я буду на земле.

Едва заслышу этот альт -
и сразу в горле ком,
и пробиваюсь сквозь асфальт
неловким стебельком,

чтоб слова сладкий леденец
сластил пилюлю зла,
чтоб на развалинах сердец
черёмуха цвела.

***

Пусть весна мне уже не по силам,
лето — праздник пирушки чужой,
только осень в себя я впустила,
перепостила всею душой.

Осень — это когда без обмана,
когда рана уже не болит,
когда из дождевого тумана
проступают не лица, а Лик.

Невозможно вымучивать радость
и пытаться её заслужить.
Сквозь запреты, вериги, тирады
надо просто позволить ей жить.

И довериться жизни как ласке,
распахнув на ветру пальтецо,
без опаски, без каски, без маски
подставляя под солнце лицо.

С неба капли ловить, словно манну,
слушать, что они сердцу велят,
когда жизнь напускает туману
и отводит таинственно взгляд.

***

Болею по тебе, болею…
Всё больше между нами дней.
Мелею без тебя, мелею…
И истину на дне видней.

Жалею, в памяти лелею,
и всё милее то, что Там.
А боль чем злее — тем светлее, –
не променяю, не отдам.

Пусть огонёк в золе дотлеет,
всем пепелище обнажив,
но я с упорством Галилея
твержу, что всё-таки ты жив.

Всё манят тёмные аллеи,
всё так же свищут соловьи…
Тобой я не переболею.
Я не привита от любви.

Друзьям

Когда вы рядом — я уже не там,
чиню опять разбитое корыто.
Пусть всё не рай, не сахар, не фонтан,
но двери ада всё-таки закрыты.

Спасибо, что вы есть, мои друзья,
близки ли, далеки — границы зыбки.
Без вас живу я, к пропасти скользя,
а с вами за полшага до улыбки.

Когда же соберёмся снова мы
при свете старомодного торшера,
и наши голоса, сердца, умы
сомкнутся в круг под музыку фужеров?

Надеюсь, нашу рать не проредит
проклятая корона-пандемия
и прозу жизни всё же победит
стихов неутихавшая стихия.

Ну а пока забить на умирать,
и в ожиданье строк и комплиментов
для наших встреч по крохам собирать
гармонию рассыпанных моментов.


***

Зима дана нам для того,
чтоб по весне тоска созрела,
чтоб дорасти нам до всего,
что б после нежило и грело.

Чтоб даже сквозь метельный вой
мы различали звук капели,
и каждой капле световой
мы были б рады с колыбели.

И сколько б вирус ни косил -
не знать, не помнить о расплате...
А просто быть — сколь хватит сил.
И даже если их не хватит.

***

Смерти заговаривала зубы,
до утра читая ей стихи.
А она в ответ кривила губы,
делая последние штрихи.

Смерть пока играет с нами в прятки,
выбирает выгодный тариф...
Сделать вид, что всё пока в порядке,
до смерти её заговорив.

Если перейти свои границы,
выскользнуть за рамки бытия,
в мире без остатка раствориться -
значит, жизнь не кончится твоя.

Будут говорить пенсионеры,
попадая в занебесный сад:
«Это было до ковидной эры.
Это было жизнь тому назад».

***

Как важно выражение лица,
когда никто как будто нас не видит.
Оно одно правдиво до конца
поведает о боли и обиде,

о тайном отвращении, стыде,
о чувстве безысходности навеки...
В толпе, в гостях, на улицах, везде
мы видим лишь личину в человеке.

И каждый подбирает по себе,
каким хотел бы выглядеть на людях.
Но тот, кто всех сильней (или слабей?),
несёт вам потроха свои на блюде.

В то время как под маскою, в кольце
себе подобных, некто точит лясы,
он не боится обнажить в лице
души живой обугленное мясо.

Когда ковид пойдёт уже на спад
и маски с кожей будут отдираться,
какой безлицый выглянет распад,
какая пустота предстанет, братцы!

Ведь так уютно с лицами срослись,
сродни вуали, кляпу иль замазке...
Так слава ж тем, к кому не липнет слизь,
чьи лица всем открыты без опаски.