Чудовище

Всё рисовалось чуть не так,
В моём разрозненном уме.
Когда я сунулся, дурак,
На солнце, хоть мой дом во тьме!

Там отовсюду гулкий крик,
А руки – то хватать, то бить.
И я отплюнул, в сумрак, клык,
Что за год раньше начал ныть.

Я, вроде, понял – люд жесток,
И поспешил скорее, в бег.
Ведь мной запомнился урок:
«Зверь самый страшный – человек».

Но, в тот же миг, как я вскочил,
Как две грозы, но в унисон,
Как вес, от каменных грузил,
Меня вдруг что-то сбило, в сон.

Вот и очнулся, мрак сгущён.
Ведь я, всех бед, тогда не знал,
Что есть оружье, что патрон…
Меня умело пронизал.

И вот сырая клетка, тлен.
Питьё – как плавленый свинец,
Узор изрешечённых стен,
И я – их мастер, и творец!

Там, в лицах смелых прихожан,
Я узнавал безликий страх,
Вкусить всю терпкость моих ран –
Всё это сжато, в их глазах.

Но, я же видел сам свой лик,
Немного шерсти, чуть высок…
Вот и сейчас настал тот миг,
Когда подумал, сколь жесток

Тот самый, вряд ли, идеал,
Венец творения, что мнит,
Мол, если ты иной – то пал,
Быстрее должен быть убит!

И глас внутри: "Бунтуй и вой".
А мир людей, увы, таков...
Я остановлен пулей той,
Что по сей день, меж позвонков.

И мне не рады, я сам стар,
Объедки в миске – гниль гнильём.
Под эту каторгу фанфар,
Я в клетке бился день за днём.

Клыки желтели, голос сел,
Но, вот однажды, в рань зимы.
Все отложили гордость дел,
В «загон» мой граждане пришли.

Сквозь шёпот, как я различил,
Там новость-сказка, для меня:
«Оно уже в упадке сил,
И на покой пора, ребят».

Хозяин новый явно смел,
Ах, сколь же точен его план –
Он даст сбежать мне, сам бледнел,
Но, всё ж закончил свой «роман»:

«Когда наспится завтра впрок,
К ручью ведите, в старый лес.
Вот там есть тихий уголок…
И жухлый лиственный навес».

И там есть, как я осознал,
Большая яма, чтоб весь влез.
А дальше слушать я не стал,
Итак, понятно, план сей – блеск!

Там были фразы: «Проследить»,
«Пусть не вернётся». Я бы рад.
И небо, словно звёзды – нить,
Всю ночь мне строило парад.

С тех лет, как я сюда попал,
В тот день, был самый дивный сон.
Вселенная – большой опал,
Я в ней – песчинка, от часов.

Впервые лужи, на полу,
Мне отражали саму явь,
Всю ту вселенскую красу,
Что пропускал, живя лишь вплавь…

И все былые лики дней,
Как чёрно-белое кино,
Я вспомнил, словно лишь теперь,
Мной это всё ощущено.

Настало утро, навестил
Меня весь наш чудной состав,
Вот если б я заговорил,
Дань, в цирке, нескольким отдав,

Тогда, мой друг, полил бы дождь,
Из моих слёз, для близких тех,
Не поскупившихся, на грош,
Дарившим, вместо страха, смех.

Вот, Сью, давала мне конфет,
Сначала я не знал их вкус,
То не помои, талый хлеб…
А персик, ягоды, арбуз.

Когда ж мне шею вдели в цепь,
Я был так горд и окрылён.
Ну, раз сказали, вдеть – так вдеть,
И мной покинут прошлый трон.

Там кто-то радость поделил,
Со мной, в счастливые часы,
Листовый, пафосный акрил,
Накрыл мотивы всей толпы.

И кто-то счастлив, кто-то хмур,
А я смотрел, по сторонам.
Толкаясь взглядом, сквозь толпу,
И Сью разглядывая там…

И вот она, мой верный друг,
Но, взор слезами омрачён.
И вот уже леса и луг,
А я всё думаю, причём…

Причём тут слёзы? Я ведь здесь!
И ей должны были сказать,
Что я, к ручью, туда, где лес,
И можно там меня встречать.

Надеюсь, позже, в час тех встреч,
Она конфет захватит нам.
Ах, как её былая речь,
Читала мне, по вечерам.

И вот, я – столб, перед ручьём,
«А почему же, в эту ночь…
Она мне не читала том
Тех сказок, что давали прочь

Прогнать всю боль, дневной набор.
Ведь раньше, я с ней, каждый раз…
Читая «Светлячковый спор»,
Так мирно спал, душой молясь,

За это милое дитя,
За каждый вдох, что сужден ей,
И так я, до заката дня,
Молился блеску тех огней,

Что перед клеткой, как мираж,
Мне освящали мысль, во тьме.
Я был так рад…». Хлопок. Мандраж.
И что-то красное, в ручье…

И по спине, как кубик льда,
Катился в самое нутро…
Мой тихий страх. Туда-сюда,
Качало тело-полотно.

Вполоборота, я упал,
Хотелось было ускользнуть.
Порывы рвоты удержал,
Хоть цепь уже сдавила путь

Для кислорода, вот и всё…
Как много лет тому назад,
Дробили грозы в решето
И боли сыплющий каскад,

То, поднимаясь, удушал,
То, словно бы дробилась кость,
За что? Что я не так сказал?
Меж рёбер билась только злость!

Вернее, я не говорил,
Моя душа – моё болото,
И весь присущий ей лишь ил,
Не сокрушал я, на кого-то.

Взахлёб, что люди звали «нос»,
Тонуло в том, солёно-красном,
Что тело извлекло вразброс,
Покрыв траву, и плёнкой пальцы…

И я впервые был так слаб,
Меня трясло, озноб бил в сердце,
Агония десятком лап,
Глаза смыкала и не деться…

Мне никуда, я здесь погиб,
Окрасив, алой краской боли
Казалось, каждый встречный сгиб,
Всех трав, что были подо мною.

И я смыкал глаза, ко сну,
Зверь не страшнее человека.
У всех должна быть своя Сью,
Любовь, надежда и опека!