Яма. гл. 11

11

Кортеж привёз их к дому Анны,
Опять возник лишь лёгкий спор:
-- Здесь нет небесной, чистой манны:
Зачем нам грязный сей позор?

Давайте к Треппелю нагрянем,
Там чище, дамы красивей…
-- Мы счастье здесь своё застанем,
Здесь, знаю, будет веселей.

Тем боле, дом хранит преданья
Студенческих походов след,
И тёплых встреч, их обаянья,
И даже – маленьких побед.

Народу было много в зале…
В разгаре танцы, пенье, гул,
Все кавалеры – на причале,
У дам своих поставив стул.

Девицы ринулись навстречу
Компаньи прибывших мужчин,
Их на ходу, встречая речью,
Лишь навязать бы им почин.

-- Тамарочка, пришёл Володя,
Забыла ли, твой бывший муж,
И мой муж тоже, Миша-дядя,
Давненько не был, стал мне чужд.

Повиснув у него на шее,
Петровский Миша это был,
Уже как будто Нюра млея,
Будила в нём весь прежний пыл.

А Ярченко с неловким чувством,
Бросая взор по сторонам,
Спросил у Эммы как-то грустно:
-- Отдельный кабинетик – нам.

И там… вина и кофе тоже…
-- Прошу в гостину(ю), господа;
И тут же, предлагая ложе,
Девицы тянутся всегда.

И Маня, Катя, Люба, Вера,
Обычный применив приём,
Известные приняли меры
Для угощений – весь объём.

На почве общих интересов
И за бокалом коньяка,
С большим связался интересом,
И как бы так – издалека;

Приятный разговор-знакомство,
Где наш доцент и репортёр,
И, поглощая все лако;мства,
Все тайны «вылили в простор».

Но репортёр Сергей Платонов
Той тайны вовсе не скрывал,
Он – из семейства купидонов,
И часто дом сей посещал.

-- Сергей Иваныч – гость наш главный, --
Наивно взвизгнула одна;
-- Я тоже гость у дома давний,
Не знал симпатий – никогда, --

Досадно произнёс Лихонин;
Заметно сразу стало всем,
Ряд мелких, чутких церемоний,
Досталось больше, чем другим.

К примеру, как ему Тамара,
Налила рюмочку вина,
И, как довольная от дара,
Ей папиросочка нужна.

Как Манька Беленькая грушу
С заботой чистит для него,
При том, никто не лезет в душу,
Не просит даже ничего.

Зато сияющие лица
Всегда он видит пред собой,
Порой желанье прослезиться
Над их несчастной здесь судьбой.

Вот «Кот», решил так Боря злобно,
Но не поверил сам себе:
Был некрасив, одет он бедно,
Держал достоинство везде.

-- Да, правда, в этом доме,
Давно как человек я свой,
Полгода в нём обедал, кроме,
С хозяйкой «вёл всё время бой»… 

Готовил дочку я хозяйки
В гимназию ей поступить,
Ей мать закручивала гайки,
Чтоб вместе с нею ей не жить.

Отгородить дочь от профессии,
Всю жизнь, чем занималась мать,
Надеясь, явится ей мессия,
Не по стопам её шагать.

Хотелось мне пожить поближе,
Войти интимно в их мирок;
-- Нам ясно, я и книгу вижу,
В ней обличать людской порок.

-- Нет, ничего не собираю,
Хоть интересен материал,
Характеры я изучаю,
Где, кто, какие в жизни взял.

Вот Симеон мне интересен,
Он для порядка здесь нужён,
Он – и слуга, во всём полезен,
Убийца, вор, тем заражён.

Он часть их денег отбирает,
Он просто-напросто их бьёт,
Он, как налог с них собирает,
Всегда при деле он живёт.

Но очень он религиозен…
И только в русской той душе,
Его весь нрав, как отморожен,
Противоречья в нём – вообще.

-- Такой помолится сначала,
Потом – и, глазом не моргнув,
Зарежет, скажет: «Нет причала»,
Свечу пред образом задув.

Хозяйкой «божья» Анна стала,
Притон – уже давно её,
Сама когда-то в нём блистала,
Теперь – её житьё, жнивьё.

Она – мегера, кровопийца,
Она же – нежная и мать,
Она на дочь всегда молится,
Готова вечно ублажать.

Всё для неё, любимой Берты:
И англичанка – у неё,
И – за границу, в дальни версты,
Есть и отдельное жильё.

Всегда подарки и брильянты…
И всё – для счастья Берточки;,
Но, где же дочке взять таланты,
А для ума набрать очки?

Но все ньюансы этой жизни
Мне не под силу описать,
Они в ходу, совсем не лишни,
Могу подметить, рассказать.

А где во всей литературе
О проституции слова?
Об этой мерзкой, грязной буре,
Так где о ней грядёт молва?
 
О ней, о Соне «Мармеладной»,
Её трагической судьбе,
О русской проститутке жалкой,
За жизнь и с жизнею в борьбе.

Всё совместилось в героине:
И широта, и русский бог,
Добавим к этой всей картине
Известный у людей порок.

Наивность, русское терпение,
Бесстыдство, безобразный вид,
И их отчаянье в падении,
Когда и совесть вся молчит.

Которых вы берёте в спальни,
Они – все дети, мало лет,
Все попадают в наковальню,
Оставив пошлый, грязный след.

Судьба толкнула в путь продажи
И тела женского, души,
Они живут в зловонной каше,
Игрушкой в собственной глуши.

Не развиваясь, отдаваясь
Кому попало, всё терпя,
Лишь этим в жизни наслаждаясь,
Теряя собственное я.